Текст книги "Пёсий остров"

Автор книги: Кристиан Мерк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Якоб

Ангилья. Конец сезона штормов

Якоб рад, что фонарь, болтающийся над ним на проводе, перегорел. Ему нужна темнота, он кутается в нее как в одеяло и неподвижно сидит на лавочке на краю пирса.

Бары уже закрылись, и Якоб почти не замечает поздних посетителей, бредущих вдоль пристани, поддерживая друг друга. Последние живые огоньки болтаются на гирлянде как плененные светлячки – оптимистичная попытка украсить городок к надвигающемуся Рождеству. Красные, зеленые и синие лампочки приветствуют прохожих, которые купили напоследок по пиву и еще не готовы ложиться спать. Они о чем-то разговаривают, но Якоб их не слышит из-за лодок. Он сидит, вцепившись в свой спаскомплект, и ждет. Он доедает остатки холодной курицы, которыми поделился работник с кухни, когда он пробирался закоулками, как бродяга. На вкус она похожа на резину в манговом соусе.

Он знает, что его брат погиб.

Никто ему об этом не говорил, и он больше не пытался звонить Стэну, матери или кому-либо еще. Но Манни, который всюду умел найти выгоду, предотвратил бы смерть Лоры, он в этом уверен. То, что он этого не сделал, означает, что он погиб первым. Те же люди, что убили отца, пришли за сыновьями. Внезапно его посещает мысль, которую он тут же стыдливо гонит от себя – и как только она пришла ему в голову? Нет, конечно же Манни не имел ничего общего с теми людьми. Якоб жалеет, что у него нет с собой оружия. Это Стэн, думает он, вспоминая вздох, с которым адвокат повесил трубку. Это он якшался с армянами и всегда настаивал, чтобы Авраам сделал скидку, когда здоровяк в шерстяном свитере приходил в автосалон и гладил пальцами красную краску на капотах, как будто все машины уже принадлежали ему. Может быть, этот самый армянин отобрал у Шталей их бизнес и их жизнь, но именно Стэн подготовил ему стезю.

Якоб смотрит на рваные кроссовки, подаренные Штурманом, и заставляет мысли вернуться в текущий момент, на пирс, где он не просто так сидит и ждет неизвестно чего, вспоминая брата. У него нет времени на скорбь. Он поджидает лодку.

«Крис-крафт» уже несколько часов стоит неподвижно.

Это гладкая гоночная яхта со старомодной деревянной обивкой и белой полосой вдоль корпуса. Кокпит утоплен в палубу для большей скорости. Уже больше двух часов оттуда никто не выглядывал наружу, и нигде на судне не горит свет.

Якоб думает о Селесте. Она издавала горлом звук, похожий на стон животного. Он размышляет, сколько пройдет времени, пока она не перестанет вовсе издавать звуки. Его познания о мореходстве ограничены тем, что он видел в фильмах. Негусто. В воде отражаются редкие фонари, окрашивающие морскую пену в табачно-желтый цвет. Дует теплый бриз. Но Якоб также чувствует порыв ветра, от которого лампочки стукаются об провод, и знает, что в открытом море неспокойно. Он смотрит на пьяных, бредущих вдалеке и поющих хором что-то о Рождестве на Карибах. Затем, с колотящимся сердцем, он ступает на лодку.

А что, если там кто-то спит и я их разбужу? – думает Якоб, спускаясь к незапертой двери, ведущей в кубрик. Как обычно поступают настоящие воры? Убегают или пытаются побороть тех, кого застали врасплох? Он спотыкается обо что-то и соображает, что он, собственно, и есть настоящий вор. Потому что он не собирается спрашивать разрешения, чтобы присвоить эту лодку и все, что на ней есть. Мертвые подождут. А у живых истекает время, Селесту и ее семью никто другой не спасет. Только новоиспеченный вор с поврежденным локтем.

Якоб нащупывает фонарик. Он сперва убирает его под рубашку, а потом решается включить. Лунно-голубой свет падает на пол, куда он смахнул карты и чьи-то очки. Он может разглядеть силуэт руля на фоне разноцветных огоньков за окном. Проходит еще минута, за которую Якоб успевает приготовиться к появлению кого-нибудь с оружием. Он знает, что никому не причинил бы вреда. Но никто не приходит. Только пьяные где-то вдалеке заканчивают свою песню и празднуют это достижение.

Он уверен, что зажигание должно быть где-то рядом со штурвалом. Но компания у освещенных фонарями лавочек начинает расходиться, во все горло желая друг другу спокойной ночи, а Якоб все еще не может его нашарить. Его пальцы скользят по гладким кнопкам и переключателям, которые он нажимает и поворачивает, но без толку. На пристани наступает тишина, нарушаемая только скрипом трапов, когда капитаны и воскресные пираты возвращаются по своим яхтам. Якоб чертыхается и поворачивается, оставив попытки завести двигатель.

Свет в кабине загорается, и слышно, как кто-то бормочет, спускаясь по лестнице.

– Ох, простите, – ватными губами шепчет Якоб, обливаясь потом, в надежде успокоить возникшего перед ним громилу. – Простите, я, кажется, ошибся яхтой.

Мужчина застывает и чуть не падает от удивления. Но тут же берет себя в руки и смотрит на чудака с переломом, сощурившись.

– Простить, значит? – ворчит он, потирая шею, сгоревшую на солнце до цвета начищенной меди. – Еще чего, придурок. Такая яхта тут одна-единственная. Не заметил?

– Было темно, – говорит Якоб, стараясь улыбаться не слишком отчаянно. – Ну и к тому же я выпил. Давайте я отсюда…

– Понимаю, – кивает мужчина, тяжело опускаясь на ступеньки, которые провисают под его весом. – Я тоже. Меня вытурил из бара какой-то латинос, который считает, что Фрэнк Синатра – это отстой. Ну вообще, представляешь? Во дает.

Якоб медленно подходит к мужчине, разыгрывая непринужденность.

– Это тебя в неправильный бар занесло, – говорит он слегка нетрезвым голосом для пущего правдоподобия.

– Точняк, – качает головой мужчина, поднимаясь.

Его возмущение как рукой сняло. Теперь он видит перед собой товарища. Завтра вечером эта встреча превратится в веселую историю. Ничего плохого же не произошло. – Ладно, тебе надо домой. С какой ты, говоришь, яхты?

Якоб медлит всего долю секунды, прежде чем ответить:

– С «Лоры». Она красавица. Хотя, конечно, с твоей не сравнится.

Любитель Синатры морщится, и сомнение вновь прокрадывается в его прищур.

– Что-то я такой яхты тут не видел.

– Это потому что она стоит на Сэнди-Граунд, – объясняет Якоб, уже поднимаясь по лестнице. – Нас чуть не поломало чертовым штормом, когда мы пытались причалить здесь.

– Постой-ка, – раздается внезапно протрезвевший голос из-за его плеча. – Да я тебя знаю. Я тебя видел!

– Я много на кого похож, – отвечает Якоб, продолжая подъем и чувствуя, как пот проступает на рубашке точно свежая кровь.

За ним раздается щелчок, как будто кто-то ударил молотком по гвоздю, только гораздо громче.

– Ты похож на полоумного сукина сына, который бегал от полиции. Ну-ка вернись сюда, я тебя…

Якоб больше не раздумывает. Тело все делает само. Он поворачивается и прыгает на великана, стараясь дотянуться здоровым локтем до его лица. Он попадает локтем в щеку, но этого достаточно, чтобы мужчина уронил то, что держал в руке. Это оказывается ракетница с таким широким дулом, что туда бы поместился стакан молока.

– Ах ты… – вскрикивает мужчина, раскрасневшись и снова хватаясь за ракетницу. – Сукин…

Он получает в лицо трубой раньше, чем Якоб понимает, что взял ее в руки.

Владелец «Крис-крафта» падает поверх своих карт, не издавая больше ни звука. Дрожа и все еще держась за трубу, Якоб припадает к его груди, пытаясь расслышать дыхание. Но ничего не слышит. Кончай его, шепчет брат через океан времени. Если он выживет, то заложит тебя. Представляешь себе тюрьму на Багамах? Жуткое дело. Но Якоб зажимает нос великана и дует ему в рот, словно стараясь надуть огромный воздушный шар.

– Господи, ну давай же, давай, – умоляет Якоб между попытками, наблюдая, как исполинский живот медленно опадает после каждого раза.

Великан начинает кашлять. Сперва слабо, затем жадно хватая воздух горлом. Он стонет. Глаза его все еще закрыты. Якоб испытывает такое облегчение, что забывает обо всем остальном.

– У тебя мало времени, – раздается чей-то спокойный голос из-за спины. – Когда он придет в себя, он позвонит в полицию. А они, я слышал, уже о тебе разговаривают.

Якоб поворачивается, все еще держа в руках отпиленный кусок трубы, и видит бледного мужчину в цветастой рубашке, сидящего на ступеньках. Его кожа совершенно бесцветна, будто свет неправильно падает на нее. Точно он всю жизнь сидел в четырех стенах и никогда не видел солнца, отчего весь пигмент куда-то ушел.

– Вы не станете звонить в полицию?

У Якоба начинают дрожать руки.

Бледный тип только качает головой и смотрит на Якоба, и во взгляде его читается искренняя забота. Он к тому же весьма доволен собой и от этого улыбается почти как девчонка.

– Почему? – спрашивает Якоб, представляя себе участь похуже, чем арест. Потому что ему кажется, что этот человек смотрит на него как на добычу. Как на собственность. – Вы следили за мной? Кто вы?

– Меня зовут Гектор Франсиско Рамирес, – отвечает Перехватчик очень серьезным тоном, как будто давно готовился к тому, чтобы представиться полностью. – Поверь мне, я твой друг.

Лора

Ночная дежурная отеля «Конч» уже позвонила в полицию.

Она сделала это минуту назад, когда выходила из-за стойки приемной – якобы еще раз поговорить с администратором. Она шептала в трубку, чтобы женщина, ждущая по ту сторону стойки, не расслышала. Теперь она вернулась к конторке, на которой вылеплена розовая ракушка размером с колесо грузовика. Ее зовут Сорайя, и она здесь работает меньше месяца. Она ненавидит эту работу. Потому что шарлатаны, шлюхи и студенты регулярно пытаются ее уговорить пустить их в чей-то номер. Таких легко отличить от нормальных людей. Их отчаяние всегда фальшиво, а их история непременно меняется, если ее не приняли за чистую монету сразу же.

Но женщина, вцепившаяся в стеклянную столешницу стойки, от них отличается. Такую энергию в три часа ночи Сорайя встречала только у метамфетаминовых наркоманов на перекрестках в день зарплаты: специфическая искорка, которой хватит, чтобы поджечь целый город, прежде чем она истощится.

И она представилась трижды, как будто словосочетание «Лора Шталь» способно сдвигать горы.

– К сожалению, администратор ответил то же самое, что я уже сказала вам, – объясняет Сорайя, стараясь не смотреть за плечо посетительницы, откуда должны появиться полицейские. Она следит за реакцией женщины. В ее обтянутых синтетикой подмышках скапливается пот. Если эта особа в зеленой футболке и шарлатанка, то явно не такая, как остальные. Она твердит одно и то же уже который раз, как будто это волшебное заклинание, способное открыть все двери. Ее туфли покрыты пылью – можно подумать, от самого аэропорта шла пешком. Но ее глаза пылают нетерпением. Точно наркоманка, решает Сорайя.

– Нет, администратор вам ничего не сказал, – возражает женщина, называющая себя Лорой Шталь, но голос ее остается дружелюбным. – Потому что вы говорили шепотом. Зачем, интересно? Почему бы не позвать ее сюда? Я же говорю вам. Пожалуйста. Его фамилия – Шталь. Ш-Т-А-Л-Ь. Имя – Якоб. Он звонил мне из этого отеля. Клянусь вам.

Если бы Сорайя знала историю целиком, она бы, разумеется, открыла все двери и отменила звонок в полицию. Поскольку Лора действительно пришла пешком из аэропорта Уоллблейк. Впрочем, она и сама начала сомневаться в себе по пути, когда ветер поднял в воздух обрывки бумаги и ветки и швырнул их ей в лицо. Может быть, Якоб впутался в какую-то историю? – думала она, глядя, как мимо проезжают белые полицейские джипы. Может быть, я гонюсь за чем-то, что существует только в моей памяти? Может быть, мой муж – еще один Эммануэль в обличье Якоба?

– Я вам верю, мисс, – повторяет Сорайя, нервно посматривая на двух заходящих посетителей в шлепанцах и с соком в пластиковых стаканчиках. – И вы можете оставить у нас сообщение для него. Если он здесь остановился, он наверняка его получит. Но мы не сообщаем незнакомцам номера комнат наших постояльцев. Я не могу вам помочь. Простите.

– Ну хотя бы скажите, есть ли он в списке гостей, – просит Лора, вцепившись в свою зимнюю куртку так крепко, что ее пальцы становятся похожи на когти. – Дело в том, что он звонил с чьего-то чужого те…

– Простите, мисс, этого я тоже сделать не могу. Политика нашего отеля.

– Я уже сказала, что это вопрос жизни и смерти, да?

Сорайя кивает. Уж эту историю она слышала не раз. Если в ней и шевелилось сочувствие к этой женщине, то теперь его полностью затмило презрение. Она больше не нервничает.

– Мне придется попросить вас подождать снаружи, мисс, – металлическим тоном говорит она, и это звучит скорее высокомерно, нежели по-настоящему сердито – так обращаются к бездомным. – Наше фойе только для гостей.

Лоре хочется схватить девицу в темно-синей форме за платок на шее и перетянуть ее через стойку. Но что-то приходит в движение по ту сторону стеклянной двери, и это не очередные запоздалые гости. Высокий, солидного вида полицейский заходит, держа наготове дубинку. Его ботинки блестят ярче, чем красный мраморный пол. Он кивает Сорайе, которая в свою очередь кивает на Лору. Гости в баре поворачиваются на своих бамбуковых стульях и разговаривают вполголоса, наблюдая за сценой у стойки. Слышен только звук телевизора.

– Констебль Толивер, – представляется коп, осматривая Лору сверху вниз и определяя, что она не опасна. Он убирает дубинку и достает блокнот. – Могу я узнать ваше имя?

– Мне кажется, тут недоразумение, – начинает Лора, опуская влажную от пота куртку и грязную сумку. Она чувствует себя еще более неловко, чем когда случайно услышала, как Эммануэль рассказывает другим детективам, что у нее «отличные сиськи». Она сдерживала слезы с того самого момента, как увидела в окне горящую Пенни. Теперь слезы просятся наружу, мимо водонепроницаемых дверей, возведенных ею задолго до того, как Якоб забрался в свой замок на втором этаже и спрятался в лабиринте из карт.

– Наверняка, – соглашается Толивер. – Давайте выйдем наружу? Прошу вас.

– Хорошо, – всхлипывает Лора, чувствуя, как надежда покидает ее. Она знает, что если ее арестуют, то Якобу, который тоже, возможно, угодил в какой-то переплет, никто не поможет.

Толивер усаживает ее на скамейку и внимательно разглядывает. Ее хвостик наполовину распустился, и грязные светлые волосы падают на глаза.

Ему следовало бы быть недовольным тем, что приходится работать в такое время. Он провел последние три часа, уговаривая Тень не плыть на Пёсий остров, чтобы убить Штурмана. Они договорились вернуться к этому разговору после рассвета. Он устал и измотан и уже полчаса назад принял заявление о краже от какого-то полупьяного владельца яхты, который сказал, что какой-то бездомный набросился на него и украл его гордость и радость. Толивер отмахивается от выглядывающей из фойе Сорайи и достает шариковую ручку.

Что-то во взгляде этой женщины трогает его так же, как трогала та девчушка с раненой ногой в больнице. Он не вполне понимает, в чем дело. Что-то неуловимое, заметное, только если не смотреть на это прямо, – как солнце.

– Мой муж… – начинает Лора, глядя на темный океан. И замолкает, только дышит тяжело, комкая куртку.

– Да-да? – Толивер кладет руку ей на плечо. – Что с ним?

– Его четыре дня назад похитили из нашего дома в Нью-Йорке, – произносит Лора равнодушным голосом человека, который отлично понимает, как бредово звучат его слова. – Моего зятя убили те же люди, которые его похитили. Секретаршу моего мужа сожгли заживо. И меня тоже искали.

Толивер хмыкает, записывая что-то в блокнот.

– Они преследуют вас здесь?

– Послушайте, я знаю, как это звучит, – говорит Лора, морщась и пытаясь вытереть пыльные руки об джинсы. – Как бред наркомана. И выгляжу я ужасно.

– Давайте начнем сначала, – предлагает Толивер, чувствуя, как его жадное нутро пронзает укол симпатии. Он осторожно похлопывает Лору по плечу. – Сорайя сказала, ваш муж звонил вам из отеля?

Лора кивает и вытирает глаза. Поднимается ветер, и кабели звенят как колокола, ударяясь о мачты.

– Он мне сегодня звонил. Сказал, что находится в отеле «Конч». И я больше ничего не знаю. Я приехала как только смогла, – объясняет Лора, качая головой в знак того, что и сама бы не поверила подобным слезливым сказкам. Она достает сигарету, но вместо того, чтобы прикурить, ломает ее в руке. – Знаете, четыре дня тому назад у меня была цветочная лавка. И у меня был муж.

– У вас есть его фотография? – спрашивает Толивер, чувствуя себя в эту рань настоящим полицейским, а не убийцей, которым он, возможно, станет после рассвета. – Я могу поискать его в нашей системе. Может, что-нибудь всплывет.

Лора шарит в сумке, как будто в ней большая дыра, сквозь которую вытекает все хорошее. Затем она протягивает констеблю свадебную фотографию. Они с Якобом на фоне картины Гималаев.

Толивер долго смотрит на нее и ничего не говорит. Он просто стоит, опустив левую руку с блокнотом.

– Вы не видели Якоба? – спрашивает Лора, чувствуя, как ею овладевает невозможная надежда и в один миг согревает все тело. Пожалуйста, скажи мне да, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.

Толивер смотрит на море. Волны уже метровой высоты и становятся все выше. Когда он отвечает, его голос звучит чуть виновато, как будто он признается в преступлении. Ему следовало бы радоваться, что разрозненные фрагменты информации в его голове наконец-то складываются в целую картинку.

Но десять лет спустя чувство вины весит больше золота.

– Вообще-то, – говорит он, возвращая фотографию, – видел.

Вилли

Вилли не сомкнула глаз.

Всю ночь она просидела на террасе Томаса, наблюдая, как море меняет цвет: черный, свинцовый, белесый. Затем, прежде чем уйти, она позволила себе представить, каково это было бы – для разнообразия остаться где-то в одном месте. Кому-то довериться. Незнакомая ей роскошь. Я могу притвориться наивной, когда тот коп постучит в дверь, думает она, рисуя пальцами ног полосы во влажном песке. Может быть, у него не окажется на меня ничего такого ужасного, от чего я не смогла бы отболтаться. Я могла бы помогать Томасу по дому. Может быть, у меня даже была бы своя комната. С «волшебным фонариком» и телевизором.

И тогда она вспомнила, какие вещи вытворяла. Она снова услышала мольбы о пощаде. Вспомнила приятное покалывание от пороховых ожогов между большим и указательным пальцем всякий раз, как она спускала курок. Вспомнила длинные дни, которые проводила, сидя в каюте и глядя на свои руки. Размышляя. Пытаясь услышать какой-нибудь новый звук, но тщетно. Надеясь в лучшем случае на спокойный сон.

Зарево на востоке ослабело с приближением рассвета, и ночные грезы Вилли тоже закончились. Она погладила песок здоровой ногой, выравнивая поверхность, пока не осталось никаких следов ее присутствия. Затем она отправилась в дом, чтобы совершить кражу. Кто бы сомневался.

И только когда она закрыла за собой входную дверь, словно чья-то мощная рука схватила и встряхнула ее изнутри.

– Перестань, – прошептала она. Это было то же чувство, которое заставило ее свернуть с улицы и следовать ангельским голосам накануне. – Только этого мне сейчас не хватало.

Но Вилли все равно медлила. Храп Томаса, доносившийся из комнаты, вконец испортил ей настроение.

– Черт тебя дери, – прошипела она сквозь зубы и вошла в дом, стараясь не подволакивать раненую ногу и ставя костыль на резиновый наконечник, чтобы он не скользил. Она развернула пачку денег, взяла несколько купюр и засунула остальное в тарелку Томаса из-под супа. Затем нашла черный фломастер и написала «СПАСИБО» и «ПРОСТИТЕ» на белой доске для записок, висящей рядом с выцветшей картой местных приливов. Повинуясь странному импульсу, она потянулась и взяла с полки разбитую фигурку серфера, положила ее в карман куртки. Сломанные фарфоровые ребра впились в кожу. Это ощущение заставило ее почувствовать связь с прежней собой, которой она доверяла больше всего на свете.

Она закрыла дверь так тихо, как только смогла, но все равно услышала, что Томас перестал храпеть. Вилли знает: если человек задержал дыхание, значит, он подслушивает.

* * *

На пристани уже почти светло. Утро вот-вот настанет. Хрупкая девушка пинает толстого мужчину, растянувшегося на земле.

Голосок обращается к Французику:

– Слышь, подвези меня, а?

Французик вскакивает и протирает глаза, не веря в то, что видит перед собой.

Он сошел на берег вчера вечером, после того как к Билли-бою наведались гости. Они хлопали дверями и чокались стаканами. Французик снизу слышал их голоса сквозь тонкие деревянные перекрытия и ворочался в своей постели. Двое мужчин. Один хрипловатый и дружелюбный, другой резкий и настойчивый. У него не возникло желания познакомиться ни с тем, ни с другим, так что он осторожно вышел наружу и на минуточку прилег на пляже, но вскоре уже видел сны о русалках-убийцах и захороненных сокровищах, ждущих, когда он за ними придет.

Голосок повторяет, на этот раз толкнув его в покрытые жиром ребра осторожнее.

– Эй. Слышь, блондинчик? Подвези меня, очень надо.

Отныне Французик будет верить в любую легенду, какую только услышит. Потому что утопленница, морской ангел-убийца, о котором все судачат, стоит перед ним, черные глаза горят, и крутит костылем как танцевальным партнером.

– Ты та девчонка, которую подстрелили, – говорит Французик, как бы проверяя мираж на прочность: не испарится ли он от его слов? И тут же жалеет о том, как неуклюже это прозвучало.

– Да глупости все это, – отмахивается Вилли, обворожительно улыбаясь блондину, который поднимается на ноги и стряхивает с себя песок. – На островах что ни слово, то сплетня. Чем тут еще заниматься? Короче. Поможешь мне?

– Куда тебе надо? – спрашивает Французик, глядя на «Море тени», где только что зажглась лампочка в кабине, отражаясь желтком в спокойной воде у причала.

Вилли улыбается растрепанному Французику, как настоящая русалка-убийца.

– Подальше отсюда, – отвечает она. – Если ты настоящий принц и джентльмен.

Французик прикусывает губу, рассматривая девушку. Она топчется на месте, чтобы восстановить кровообращение в раненой ноге. Черный локон падает ей на лицо – точно мягкий мазок краски на портрете. Он влюбляется в нее даже раньше, чем успевает узнать захватившее его чувство.

– Даже не знаю, – отвечает он, мечтая взять ее с собой, но памятуя о своем месте на борту. – Надо с капитаном поговорить.

– На чем ты плаваешь? – интересуется Вилли, словно не замечая его колебаний и рассматривая стоящие на якоре суда. Затем она хватает его под руку, как будто они сто лет знакомы. От ее волос пахнет песком и ветром. – Я бы чашечку кофе выпила, – продолжает она. – Даже растворимый сойдет.

– У меня, кажется, есть, – рассеянно кивает Французик и направляется к сходне, радуясь, что девушка держится за его руку. Теплый поток пробегает по его телу. Он горд, точно удостоился посещения королевской особы, и его ноги не чувствуют себя ватными после сна на земле.

Когда они ступают на борт, снизу доносятся голоса, чуть приглушенные, как чей-то поток сознания.

– Кажется, мы их разбудили, – говорит Французик, еще не замечая того, что Вилли уже поняла.

Вилли замирает, когда открывается дверь и на палубу выходит мужчина. Она хочет бежать, но роняет костыль и хромает, потерянная, не находя опоры на мокром тике.

Она узнает этот голос. И жалеет, что не пустила себе пулю в лоб, когда у нее была такая возможность.

– Ну что, лапочка, – приветствует ее Максим, принимая трофей. Его хватка крепка, его дыхание влажно. – Почему все на этом острове только и говорят, что ты на меня зла?