Текст книги "Похождения в Амстердаме"

Автор книги: Крис Юэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Глава 21

Мы поели в ближайшей кондитерской, после чего расстались, и я вновь отправился на поиски Марике. Нашел ее за стойкой бара «Кафе де Брюг». В белом фартуке, повязанном на узкой талии, с волосами, схваченными заколкой из панциря черепахи. Когда я вошел, на ее лице отразилась неуверенность: она не знала, как себя вести. Вероятно, поэтому она надулась как мышь на крупу.

В баре был только один посетитель: старик в толстой кожаной куртке и шерстяной шляпе. Он сидел за столиком со стаканчиком рома. Когда я вошел, мы кивнули друг другу, но разглядывать меня он не стал. Он облизывал губы и смотрел на стаканчик, словно собирался растянуть удовольствие на всю вторую половину дня.

– Я бы выпил пива, – сказал я, устраиваясь за стойкой. – И не надо сверлить меня взглядом. Я – не самая большая ошибка, совершенная тобой.

Марике молча взяла с полки стакан, наполнила из крана. Затем пластиковой лопаточкой собрала пенную шапку, образовавшуюся над кромкой. Я отпил пива, наблюдая за нею. Марике не знала, как ей на это реагировать. То ли тупой англичанин просто влюбился в нее, то ли он хочет что-то узнать.

– Хорошее пиво, – отметил я. – И стакан чистый, и к обслуживанию никаких претензий. Ты можешь собой гордиться.

Марике презрительно усмехнулась. На несколько мгновений ее лицо перестало быть злобным.

– Сколько еще ты собиралась тут проработать? Два года, три, прежде чем уйдешь, позволив какому-нибудь богачу с дыркой в голове жениться на тебе?

Еще одна презрительная усмешка и уничтожающий взгляд.Кто бы мог подумать.

– Если я правильно понимаю, таков был твой план? Если допустить, что ты действительно клюнула на эти алмазы?

Удивительно, как одно только слово может изменить выражение лица человека. С лица Марике исчезли все эмоции. Настороженность как в воду канула, а ничего другого ее место не заняло, словно лицо перезагружалось, ожидая новую программу, которую никак не могли получить мышцы под кожей. Длилась перезагрузка несколько мгновений, но этого мне хватило, чтобы понять, что направление я выбрал правильное.

– Майклу удалось уйти с алмазами, так? Ходили слухи, что тогда он украл целое состояние, и кто знает, сколько эти камни стоят сейчас.

Она надула губки и, еще не созрев для признания, с безразличным видом уставилась в окно.

– Я не понимаю одного: как со всем этим связаны обезьяны? И почему тебе нужны все три? Не хочешь просветить меня?

– С какой стати?

– Возможно, это в твоих же интересах.

– Но у тебя нет обезьян. У тебя нет ничего, что может меня заинтересовать.

– Сначала ты должна выкурить косячок, так?

Она выпятила нижнюю губу. Я не возражал. Мог бы глядеть на ее губки целый день.

– Один раз я уже заполучил этих обезьян. Могу добыть и во второй.

– И как ты это сделаешь?

– Вот это моя забота. Вопрос в том, как дорого ты их ценишь? И учти сразу: о двадцати тысячах евро лучше забыть. Я хочу половину алмазов.

Она бросила короткий взгляд на старика, вновь посмотрела на меня.

– Говори тише.

– Само собой. Но ты не ответила на мой вопрос.

– Я не могу отдать тебе половину. Они не имеют к тебе никакого отношения.

– А к тебе, значит, имеют? Послушай, ты, конечно, могла спать с Майклом, но я и представить не могу, что по любви.

– Ты ничего не знаешь и не понимаешь.

– Так расскажи мне.

Она пристально посмотрела на меня, глубоко вдохнула, моргнула раз или два. Опять перевела взгляд на окно, тихонько выдохнула. Я заметил, что она скрестила пальцы на стойке, но не мог сказать, сознательно или нет. На пальцы я долго не смотрел: мое внимание захватило ее лицо. Профиль у нее был замечательный, как у молодой королевы на почтовой марке. Завитки золотых волос на виске, россыпь веснушек на щеках. И эти губы, такие пухлые, такие соблазнительные, ждущие прихода дурака, готового сойти из-за них с ума.

– Так как ты познакомилась с Майклом? – спросил я. – Он ведь только-только вышел из тюрьмы.

– Он писал мне письма, – она говорила тихо, на одной ноте, – нежные письма.

– И ты писала ему?

– Да.

– Он писал об алмазах?

Она покачала головой.

– В письмах он ничего такого писать не мог. Их читала охрана.

– Значит, у тебя был еще какой-то способ связи?

Марике помолчала. Потом протянула руку, взяла с полки стакан. Наполнила водой из крана над раковиной, отпила. Руки не дрожали, ничего такого не было и в помине, но вода вроде бы ее успокоила.

– Я там работала, – наконец ответила она.

– В тюрьме?

– Два года. На кухне.

– И что? Он рассказывал тебе свою историю по частям всякий раз, когда ты накладывала картофельное пюре ему в тарелку?

– Глупец. Ты спрашиваешь меня, как это случилось, а потом говоришь глупости.

– Это дурная привычка, ты права. Продолжай.

Она еще выпила воды, потом провела по губам кончиками пальцев. Я подождал, пока она закончит пощипывать нижнюю губу.

– Майкл был… вежливым. И другим. Американцем в голландской тюрьме. Ему нравилось болтать с поварами и охранниками – людьми, которые жили по другую сторону забора.

Она замолчала, ожидая, что я вверну какую-нибудь шпильку, но я сдержался.

– Он мог спросить о чем угодно. Что я делала вчера? Что собираюсь делать на уик-энд? Какой у меня автомобиль? Часто ли я бываю в Амстердаме? Разумеется, нам не полагалось отвечать на эти вопросы. Нам говорили, что это опасно.

– Если заключенный узнавал о вас слишком много?

– Они могли попросить что-то для них сделать. Что-то им принести.

– Майкл просил?

– Никогда.

– Но он писал тебе письма.

– Сначала – нет. Пока я работала, он только разговаривал со мной. Но потом меня уволили.

– Тогда как же он остался на связи? Ты дала ему свой адрес, когда увольнялась?

– Нет, – она покачала головой. – Я сделала это позже.

– Как?

Она пожала плечами.

– Мне стало недоставать разговоров с ним. И я не знала, говорит ли с ним кто-нибудь еще. От этого становилось грустно. Вот я и пошла к нему на свидание. Случилось это незадолго до его освобождения.

– И он вдруг взял и открылся тебе?

– Он испытывал то же самое. У него… возникли ко мне чувства.

– Понятно.

– Поэтому он рассказал мне про алмазы.

– Готов спорить, ты изобразила изумление. Только про алмазы ты знала раньше, не так ли? Тебе требовалось лишь спросить у кого-то из тюремщиков, за что он сидит, или заглянуть в старые газеты. Возможно, ты это сделала даже прежде, чем он начал заговаривать с тобой. Ведь он привлекал внимание: американец в голландской тюрьме – это диковина. Ты сама это сказала.

Она ждала, пока я выговорюсь, ничего не подтверждая, но и не отрицая. Необходимости в этом не было. Для меня все выглядело очень логично.

– Он бы не сказал тебе, где алмазы. Для этого он был слишком осторожен. Двенадцать лет любого научат терпению.

– Он сказал, что они у него. – Она наклонилась ко мне через стойку бара и понизила голос. – Он сказал, что алмазов много. Но они необработанные.

– Без огранки?

– Без огранки, да.

– Так вот почему он не смог продать их сразу. Ему требовался скупщик. Я думаю, в Париже.

– Не поняла?

– Неважно. Продолжай.

– Это все. После свидания мы писали друг другу письма.

– Конечно. Ты не могла допустить, чтобы он потерял к тебе интерес.

– После освобождения он приехал в Амстердам.

– И ты устроила ему встречу, на которую он рассчитывал. И все было хорошо, пока он не упомянул, что добраться до алмазов не так-то просто, как ты рассчитывала. Что для этого нужны статуэтки обезьян и люди, у которых они находятся. Тебя, должно быть, это потрясло.

Она сжала губы.

– Все было не так.

– А я думаю, так. Ты, если хочешь, можешь придерживаться иной версии. Но ключевой момент – обезьяны, не так ли? Он сразу сказал тебе, для чего они нужны, или тебе пришлось это из него выцарапывать?

– Он рассказал мне все. – Она выпрямилась. – Больше, чем тебе.

– Иначе и быть не могло. Я – всего лишь наемный работник. Ты – настоящая любовь.

Она потупилась.

– От тебя требовалось принести обезьян. Мы собирались уехать из Амстердама.

– С алмазами?

– Естественно.

– Значит, они по-прежнему в городе.

Она кивнула, потом закатила глаза, как бы говоря, что это очевидно.

В этот момент открылась дверь, и вошел парень, которого я раньше видел за стойкой. Сразу заметил меня, остановился, наполовину расстегнув молнию куртки. Сказал что-то резко Марике на голландском, и этого хватило, чтобы старик оторвался от стаканчика с ромом и бросил на меня вопросительный взгляд. Ответ Марике, похоже, поставил парня на место, потому что, бросив на меня злобный взгляд, он прошел в подсобку.

– Что ты ему сказала? – спросил я, поворачиваясь к Марике.

– Принеси мне обезьян, и я тебе скажу, – ответила она, глянув на дверь, за которой скрылся ее коллега. – Иначе я не смогу тебе доверять.

– Ты хочешь, чтобы наши отношения стали доверительными? Не слишком ли поздно?

– Не поздно, если принесешь обезьян.

– Очень уж ты настырная.

Она не отрывала от меня глаз.

– Если они все-таки у тебя, больше не оставляй их в квартире. Принеси сюда.

– Обещать не могу. Как знать, вдруг я пойму, что к чему, и тогда алмазы достанутся мне одному.

Она скрипнула зубами.

– И не думай, что я пошутил.

Я поднялся с высокого стула у стойки, застегнул пальто. Сунул руки в карманы и кивнул Марике. Уходил я в превосходном настроении. Приятно, знаете ли, говорить о пропавших статуэтках и предлагать их поискать, когда они лежат в кармане, под рукой. Возникло искушение вытащить их и продемонстрировать Марике, улыбаясь во весь рот, но я его подавил. Я еще не разобрался до конца, какую роль играет она в этой истории.

За дверью кафе начали сгущаться сумерки. Температура понизилась на несколько градусов, зажглись уличные фонари. Взглянув на часы, я увидел, что уже половина шестого. Лезть в битком набитый трамвай не хотелось, и я направился к ближайшей велосипедной стоянке. Я сразу же остановил свой выбор на светло-синем велосипеде с грязевыми щитками и проволочной корзиной, закрепленной на руле. Металлическая цепь, пристегивающая переднее колесо к стойке, была заперта на современный замок, но я достал отмычки и открыл его быстрее, чем успели замерзнуть пальцы. Защелкнул замок, закрепив цепь на стойке, и покатил велосипед к мостовой, где собирался сесть на него и уехать.

Но прежде чем я это сделал, с соседней автостоянки выехал, пересекая улицу, белый микроавтобус. Его водитель не вывернул руль, чтобы встроиться в ближнюю к тротуару полосу движения. Наоборот, он поехал прямо, а потом вдруг ударил по тормозам и перегородил мне дорогу. Дверцы кабины открылись.

Я все знал о водителях таких вот белых микроавтобусов, будьте уверены, но дерзость этого была ошеломительна, и мне потребовались какие-то мгновения, чтобы прийти в себя. Тем временем из кабины выскочили двое мужчин, лица которых закрывали черные маски с прорезями для глаз; один из них держал бейсбольную биту. Я не успел и рта раскрыть, когда толстый конец этой биты ткнулся мне в солнечное сплетение. Дикая боль заставила меня выпустить из рук велосипед. Ноги не держали, я упал на колени, велосипед повалился на брусчатку. Я поднял голову, пытаясь протолкнуть воздух в легкие, и увидел, как мужчина в маске опускает биту. На этот раз бита соприкоснулась с моей головой, и больше я уже ничего не почувствовал.

Глава 22

Портфель не закрывался. Я изо всех сил давил на крышку, пытался защелкнуть замки, но ничего у меня не получалось. Что-то мешало. Я бросил портфель на пол и встал на него. Помеха не исчезла, и я принялся прыгать на крышке, но нужного результата все равно добиться не мог. Решил открыть портфель и как-то по-другому положить кисть дворецкого, но, откинув крышку, увидел, что в портфеле не кисть, а голова мужчины. Она взглядом молила вытащить ее из портфеля, глазные яблоки вылезали из прорезей в черной маске, с губ срывались стоны. Они становились все протяжнее, голова тряслась, словно мужчина пытался что-то сказать, но не мог. Я засунул пальцы ему в рот, покопался во влажной пустоте и наткнулся на какой-то твердый предмет. Схватился за него, потянул. Изо рта выскользнула статуэтка обезьяны, мокрая от слюны. Я поднес статуэтку к носу, понюхал. Сладкий перечный запах проник в носовые пазухи, потом в мозг. Мои глаза открылись, и мужчина, который держал меня за волосы, вновь сунул мне под нос нюхательную соль.

И тут же влепил мне оплеуху. Я что-то пролепетал: пересохший рот и губы пока не могли издавать членораздельные звуки. Я с трудом собрал у щек остатки слюны, проглотил, и вдруг меня замутило. Горячая волна поднялась от живота к макушке, по пути превратив лоб в раскаленную конфорку. Я согнулся, и блевотина мощным потоком хлынула изо рта.

Мужчина отпустил мои волосы, отпрыгнул и что-то пробурчал, когда меня перестало рвать. Я решил стереть остатки блевотины с губ и пот со лба, но обнаружил, что сделать этого не могу, потому что руки привязаны к пластиковой спинке, а ноги – к металлическим ножкам стула, на котором я сидел. Жара стояла невероятная. Я бы с радостью разделся и бросился в горную реку, чтобы вода охладила меня. Как в замедленной съемке, я повернул голову к мужчине, чтобы попросить о помощи, но едва разлепил заблеванные губы, как перед глазами у меня все поплыло, и я обнаружил, что смотрю в длинный тоннель, – и тут сознание оборвалось.

Когда я пришел в себя второй раз, мужчина откинул мою голову назад и лил в горло воду. Я закашлялся, начал отплевываться, меня вновь чуть не вырвало. Но мужчина продолжал лить воду, и я замотал головой и даже выбил из его руки стакан. Он отступил на шаг, пристально на меня посмотрел, обернулся и крикнул что-то на голландском. В комнату вошел его напарник.

Они оба были в джинсах и кожаных куртках. И теперь – без масок. Волосы тощего мужчины спутались, а про здоровяка сказать этого было нельзя, потому что он голову брил. Прежде я видел эту парочку только раз, в кафе с Майклом, но так часто думал о них, что сразу узнал.

Неприятный запах ударил в ноздри, я посмотрел вниз и уткнулся взглядом в лужу собственной блевотины. Поднял глаза, оглядел комнату, в которой оказался, и понял, что я тут уже бывал. Изрезанные матрац и одеяло, сундук, люк в потолке, аккурат над сундуком. На полу стояли две фигурки обезьян.

Мужчины увидели, что я смотрю на обезьян, перекинулись несколькими словами. Дохлый наклонился, поднял их, сунул в карман кожаной куртки, застегнул молнию и с опаской посмотрел на меня, словно я мог украсть их у него на глазах. Интересно, как, по его представлению, я мог бы сделать это. Руки мои были крепко связаны за спиной, я морщился от боли при каждом вдохе. Болел живот в том месте, куда пришелся удар битой, и я подозревал, что у меня сломано как минимум одно ребро. В каком-то смысле мне оставалось только радоваться тому, что у меня связаны руки. Ведь я еще не мог проверить, в каком состоянии находится мой затылок. Но как бы то ни было, у меня выдавались вечера и получше.

– Ты – англичанин! – наконец обратился ко мне Бритоголовый.

Я кивнул – и комнату качнуло.

– Ты знаешь, кто мы?

На этот раз я покачал головой со всей осторожностью.

– Мы тебя знаем, господин Чарли Ховард. Ты – писатель.

– Да, – просипел я.

– И вор.

Я встретился взглядом с его глубоко посаженными, очень темными глазами. Голову он втянул в широченные плечи, в ожидании моего ответа ноздри его раздувались. Дохлый переводил взгляд то на него, то на меня, – он походил на зрителя, который предвкушает кровавое побоище. Я уставился в пол, борясь с тошнотой.

– Ты – вор, – повторил Бритоголовый. – Ты обокрал нас.

– Это была ошибка, – пробормотал я.

– Ты это сейчас говоришь.

Я вскинул на него глаза.

– Если на то пошло, я уже неделю говорю это себе. С того вечера, как вы убили Майкла.

Дохлый хотел что-то сказать, но Бритоголовый жестом остановил его. Он шагнул ко мне, присел на корточки перед моим стулом, его лицо оказалось в нескольких дюймах от меня. Бритоголовый сдвинул брови и, почесывая подбородок пальцами, заглянул мне в глаза; чем-то он походил на гольфиста перед сложным паттом. [8]8
  Один из ударов при игре в гольф.


[Закрыть]Я подумал, что сейчас он ударит меня, но Бритоголовый просто сидел, изучая мою физиономию. Не знаю, что он искал, – я слишком ослабел, чтобы изобразить на лице что-нибудь эдакое, поэтому ничего скрывать не стал и позволил ему толковать увиденное на собственное усмотрение. Наконец он встал и упер руки в бедра.

– Ты спи! – С этими словами поднял ногу, ударил по моему стулу, и я повалился на бок; грудь вновь пронзила резкая боль.

И я действительно поспал, пусть и недолго. Проснулся от покалывания в придавленном предплечье. Нормальная циркуляция крови нарушилась, рука онемела. Скрипя зубами от боли в груди, я попытался вернуть стул в вертикальное положение, но сделать это не смог. Закончилось все тем, что я уткнулся лбом в пол, но стул на руку давить перестал, и по сосудам вновь побежала кровь. Все лучше, чем ничего, но мне хотелось вытянуть руку, потрясти ею, чтобы быстрее восстановить кровообращение.

– Эй! – позвал я, и нотка паники в голосе удивила меня самого. – Эй, у меня болит рука. Пожалуйста, действительно болит.

Раздались шаги.

– Пожалуйста, – продолжил я. – Хотя бы поставьте стул на ножки. Рука занемела, по ней не течет кровь.

Я увидел, как у порога на пол легла тень, но ко мне она не приблизилась.

– Пожалуйста, умоляю вас. Развяжите руки, дайте мне их размять. Пожалуйста.

Опять послышались шаги, только на этот раз они удалялись. Потом свет в коридоре погас; полежав еще некоторое время, я заскрипел зубами и всхлипнул. Еще немного, и я мог окончательно впасть в панику, потерять веру в себя, но вдруг меня охватила злость. Я начал ругаться, бросаться из стороны в сторону, кричать. Каждое движение отдавалось болью в израненном теле. Каким-то образом мне удалось перевернуться, и стул придавил другую руку. Я пролежал в таком положении бог знает сколько времени. Болела грудь, голова разламывалась; прошло немало времени, прежде чем Бритоголовый и Дохлый подошли ко мне.

– Поднимайся, – приказал Бритоголовый.

– Не могу.

Бритоголовый сделал знак Дохлому, и они вместе подняли меня, поставили стул на ножки. Я понятия не имел, который час, но полагал, что время уже перевалило за полночь. Дохлый, во всяком случае, выглядел крайне утомленным. С другой стороны, это никакого значения не имело.

– Расскажи нам об американце, – потребовал Бритоголовый.

Я моргнул, пытаясь собраться с мыслями, придать им хотя бы видимость порядка.

– Его звали Майкл Парк. – Я подвигал челюстью, облизал губы. Неприятный привкус никуда не делся. – Он только что вышел из тюрьмы. Его осудили за…

– Расскажи нам, как ты про него узнал.

– Он меня нашел сам, хотел, чтобы я украл у вас статуэтки… Пока вы обедали с ним.

– Ты лжешь! – Бритоголовый поднял руку, словно собрался ударить меня.

– Нет! – я отпрянул. – Это правда, честное слово. Он сказал, что вы ему доверяете. И он специально договорился о встрече с вами, чтобы дать мне спокойно их унести. Он дал ваши адреса и сказал, где вы храните обезьян.

Бритоголовый опустил руку.

– Почему он это сделал?

– Не знаю. Но он собирался покинуть Амстердам сразу после того, как я принесу ему статуэтки.

– Он именно так сказал?

– Да, именно так.

Бритоголовый задумался над моими словами, а Дохлый застыл в ожидании – его крысиное лицо подергивалось, руки-спички висели по бокам, как плети. Не нравился мне Дохлый. Совершенно не нравился. С Бритоголовым я еще мог говорить, а вот Дохлый, по-моему, совершенно не дружил с логикой. Он постоянно находился на взводе – таков, вероятно, был его характер, да к тому же он наверняка сидел на наркотиках.

– В любом случае, – я стремился продолжать разговор с Бритоголовым, – какое это имеет для вас значение? Майкл мертв, а три обезьяны у вас.

Бритоголовый втянул голову в плечи, словно готовясь к какому-то действию, и на этот раз я уж точно решил, что сейчас он ударит меня. Он глубоко вдохнул, широченная грудь поднялась, опустилась, пальцы сжались в кулаки. Кулаки сжались с такой силой, что кожа на костяшках пальцев побелела.

– Почему ты так считаешь?

– Это же очевидно. Вы забрали статуэтку у Майкла, а теперь вернули те две, которые я взял у вас.

– Ты сказал, что мы его убили. Это неправда.

Дохлый покивал, подтверждая слова Бритоголового.

– Если не вы, тогда кто?

– Ты, – ответил Бритоголовый. – Потому-то полиция и арестовала тебя.

– Они ошиблись.

– Нет, это ты ошибаешься. – Бритоголовый повертел головой, словно разминал мышцы шеи. – Полицейский, который арестовал тебя, Бюрграве… он ошибок не допускает.

– На этот раз допустил. Да, я побывал в квартире Майкла после того, как украл ваших обезьян, но к тому времени с ним уже разобрались. Он лежал в ванне. Ему пробили голову…

Бритоголовый шумно выдохнул и отвернулся, словно ему стало нехорошо от нарисованной мною картины. Дохлый, подобно ящерице, высунул язык изо рта.

– Американец тебе что-нибудь сказал?

– Нет.

– Он лжет, – уверенно заявил Дохлый. – Пытается обмануть нас.

– Это правда, – возразил я. – Верьте мне!

Бритоголовый поднял руку, предлагая нам обоим помолчать.

– У тебя нет третьей обезьяны? – спросил он.

– А разве она не у вас?

Он пристально посмотрел мне в глаза, словно пытаясь прочесть мои мысли. Я ответил ему тем же. Где же третья обезьяна? Где она, если ее нет ни у меня, ни у них? Неужели они вправду не убивали Майкла? После того как они избили меня и привязали к стулу, в это не очень верилось.

– Как насчет того, чтобы отпустить меня? – предложил я. – Я добуду вам третью обезьяну. Мне кажется, я знаю, где ее искать.

– Где?

– Если вы меня отпустите, я ее найду и принесу вам.

Бритоголовый широко улыбнулся, продемонстрировав вставные зубы. Даже сподобился на смешок.

– Врешь. Ты пойдешь в полицию.

– Полиция мне нужна не больше, чем вам. Поверьте мне…

– Что-то не хочется тебе верить. – Бритоголовый кивнул в сторону Дохлого. – Вот мой друг говорит, что тебя следует убить. И я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с ним.

– Нет. Послушайте меня. Я знаю.

– Ничего ты не знаешь.

Он кивнул Дохлому, и они вышли из комнаты, закрыв за собой дверь.

Если вдуматься, то перед взломщиками и теми, кто хочет совершить побег, стоят схожие задачи. Разница лишь в том, что взломщик должен проникнуть в некое охраняемое замкнутое пространство, а беглец – покинуть его. И тому, и другому противостоят замки, цепи и тому подобное. Соответственно от них требуются похожие навыки. В общем, я хочу сказать, что мне удалось ослабить веревки, которые соединяли мои запястья со стулом.

Вообще-то я возился с веревками с того самого момента, как пришел в себя. Конечно, каждое движение отдавалось болью в груди – но все лучше, чем покорно ждать смерти. Я растягивал веревки, пытался распутать узлы и через несколько часов упорного труда развязал первый узел. Воодушевленный, я продолжил в том же духе и добился того, что в любой момент мог скинуть веревки с рук. Что и сделал, как только за Бритоголовым и Дохлым закрылась дверь.

Разумеется, это был только первый шаг, после которого я долго разминал руки и дул на потертости, оставленные веревкой. Как только в руки вернулась жизнь, я занялся ногами. Это было уже проще, и меня волновало только одно: успею ли я развязаться до того, как кто-то из них войдет и прибьет меня бейсбольной битой.

Такие мысли не помогали. Более того, они замедляли процесс, заставляли дергать за веревки вместо того, чтобы целенаправленно их распутывать. Я опасался упустить шанс на спасение. Нервное напряжение помогало только в одном: я думать забыл о боли. Что не могло не пойти на пользу, когда я встал со стула и приступил к следующему этапу – штурму люка на потолке.

Правда, когда я сдвигал крышку, боль напомнила о себе. Я даже начал опасаться, что при попытке забраться на чердак неминуемо свалюсь вниз и переломаю кости, но в итоге собственным примером подтвердил справедливость утверждения, что в критические моменты люди находят в себе дополнительные силы. Я все-таки забрался наверх – пусть даже боль пронзала все тело. На кону в конце концов стояла моя жизнь.

Оказавшись на чердаке, я сразу сунул руку под изоляцию – туда, где спрятал пистолет. И испытал огромное облегчение, когда мои пальцы плотно сжали рукоятку. Я нащупал чуть утопленную кнопку, нажал. Из рукоятки выдвинулась обойма. Я рассчитывал на другое; пришлось вернуть обойму на место. На пистолете еще имелся рычажок, я очень надеялся, что это предохранитель; сдвинул его до упора, и на этот раз из пистолета ничего не выдвинулось. Я спустил вниз ноги и спрыгнул на сундук.

Выставив пистолет перед собой, я подошел к двери и замер, прислушиваясь: вдруг Бритоголовый и Дохлый обеспокоились шумом, донесшимся из комнаты. Но тишину нарушало лишь мое учащенное, хриплое дыхание. Выйдя в коридор, я нацелил пистолет в темноту и двинулся ко второй спальне. Обнаружил, что дверь в нее закрыта. Пришла мысль высадить ее плечом. Но вместо этого я протянул руку и осторожно, как можно тише повернул ручку и заглянул в щелку.

Свет не горел, но вскоре мои глаза привыкли к темноте, и я различил силуэт Дохлого, спящего на раскладушке. На полу лежала его кожаная куртка. На цыпочках я приблизился к куртке и, не спуская глаз с Дохлого, наклонился, ощупал куртку и нашел статуэтки. Они по-прежнему лежали в застегнутом на молнию кармане. Я не решился расстегивать молнию, поэтому просто подхватил куртку и попятился в коридор, где, так уж вышло, меня дожидался Бритоголовый с бейсбольной битой в руках.

К счастью, пистолет оказался для него полной неожиданностью. Если б он знал, что я вооружен, то не стал бы ждать – подкрался бы к двери и ударил меня на выходе из комнаты. Вместо этого он включил свет и остался стоять в конце коридора, думая, что от одного вида бейсбольной биты у меня подогнутся колени. Так что глаза у него стали большими-пребольшими, когда я поднял руку и прицелился. Потом они превратились в щелочки, а лоб пошел морщинами.

– Но мы же обыскали тебя… – В его голосе слышалось неподдельное изумление.

– Что ж, это будет тебе хорошим уроком. Не оставляй оружие, где попало, – прошептал я. – Кто-то может его найти.

– Но…

– Брось это, – я указал на биту. – И сам в сторону. Быстро. И смотри на меня.

Он замялся. Я приподнял пистолет. Бритоголовый опустил биту, приставил к стене ручкой вверх.

– Нет, на пол, – прошипел я.

Бритоголовый начал опускаться на колени.

– Не ты. Биту. Положи на пол.

Он подчинился.

– Хорошо, а теперь отойди от нее.

Он попятился, а я глянул на входную дверь. Ее залатали, но не заменили. В этот момент Бритоголовый что-то крикнул на голландском, и мгновение спустя Дохлый сонно ответил из спальни. Я продвигался по коридору, когда он появился в дверях, и челюсть у него отвисла до пола, когда он увидел меня с пистолетом в одной руке и его курткой в другой.

– Где ключи от вашей тачки? – спросил я, переводя пистолет с одного на другого.

Дохлый пребывал в шоке и ответить не мог. Бритоголовый молчал.

– Ключи! – Я направил пистолет на Дохлого, указательный палец напрягся на спусковом крючке. – Быстро!

Он указал на куртку. Я ее тряхнул, услышал, как звякнули ключи.

– Ладно, – я навел пистолет на Бритоголового. – Открывай дверь. Вот так… хорошо. А теперь отойди. Дальше, дальше. Хорошо.

В последний раз я взглянул на Дохлого, чтобы убедиться, что он стоит на месте.

– Если услышу ваши шаги на лестнице, буду стрелять. Понятно?

Дохлый вопросительно глянул на подельника. Бритоголовый кивнул и убрал руки за спину. Я медленно двинулся к двери, переводя пистолет с одного на другого, но, переступив порог, метнулся к лестнице и быстро, насколько позволяло мое состояние, спустился с пятого этажа. Внизу я уже жадно хватал ртом воздух, голова кружилась, сердце грозило доломать оставшиеся целыми ребра, но шагов за спиной я не слышал. Наконец я добрался до двери, открыл замок и выскочил в холодную, темную ночь. На ходу нащупал в куртке Дохлого ключи от микроавтобуса, достал и швырнул в канал. Подумал о том, чтобы отправить вслед за ними и пистолет, но вместо этого завернул его в куртку, сунул под мышку и направился на поиски велостоянки.