Текст книги "Дракула. Последняя исповедь"

Автор книги: Крис Хамфрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Тремблак ясно осознавал, что должно было вот-вот случиться. Он видел, как алебарда поднялась, и обреченно ждал, когда она опустится и отправит его в мир теней.

Вдруг Ион совершенно забыл о собственной судьбе. Он приподнял голову и увидел нечто такое, что вернуло его сознанию полную ясность. Это был Дракула. Он как-то очень уж медленно поднимался с земли. Черные волосы упали вперед и закрыли ту часть его лица, которая была разбита и покрыта кровью. Вторая половина была чистой, без единого пятнышка. Яркий зеленый, широко распахнутый глаз неотрывно смотрел прямо на Иона. Потом появилась шея, отороченная кровавой каймой. Больше ничего не было.

Перед тем как померк свет, как алебарда опустилась и ее удар окончательно погрузил Иона во мрак, он успел разглядеть, что голова Дракулы была надета на копье. Она высоко вознеслась над полем битвы. Потом все кончилось.

Глава пятидесятая
ПЕЛЕНА СМЕРТИ

Она грезила им, видела его во сне. В мечтах Влад прикасался к ней так нежно, как умел только он. Илона стремилась к нему всем сердцем, но ей хотелось, чтобы он проявлял больше страсти, даже грубости. В доме на улице Нектар в Эдирне ее научили множеству разных женских хитростей, но женщина знала, что сама получит удовлетворение только тогда, когда сумеет разжечь чувства своего господина. Она не хотела, чтобы он был печален и задумчив. Ей мало было оставаться только прибежищем его сердца, средством успокоения, похожим на какое-то лекарство.

Илона мечтала о том, чтобы он резко перевернул ее, развел ноги, схватил за волосы, откинул голову и, дрожа от страсти, кусал ее шею, сливаясь воедино. Если бы она могла, то ущипнула бы его раненую, изувеченную руку, отвечая болью на боль, а потом решила бы, какой из тысячи способов надо использовать, чтобы продлить их общую радость.

Крик разбудил монахиню и разрушил ее иллюзии. Это было вовсе не проявление радости или удовольствия, даже не боли, доставляемой ради того наслаждения, о котором она только что мечтала. Это был вопль ужаса.

Илона мгновенно проснулась и подумала, что, возможно, во сне, в грезах о Владе, она обратила свои ласки к соседке по постели. С ней действительно редко, но случалось подобное. Это вызывало протест. Монахини отказывались ложиться с ней в одну постель, однако зимой это было необходимо. Все сестры ложились спать по двое и грели друг друга, иначе в келье можно было замерзнуть до смерти.

Женщина подскочила на кровати и обнаружила, что рядом с ней лежит сестра Мария, круглолицая болтливая хохотушка. Похоже, Илона даже не прикоснулась к ней. Она обожала Марию. Эта всегда улыбающаяся деревенская девушка была в прямом и переносном смысле самым теплым созданием во всем монастыре.

Однако сейчас сестра Мария не улыбалась, она плакала. Возможно, ей тоже снилось что-то.

– Что с тобой, дитя мое? – прошептала Илона и погладила девушку по голове.

– Разве ты не слышишь, сестра Василика?

Кожа Марии покрылась мурашками, голос заметно дрожал.

Илона прислушалась. Буря утихла. Ветер больше не гнул деревья за стенами монастыря, не выл в дымоходах. Она не слышала ничего, кроме какой-то непроницаемой тишины, которая свидетельствовала о том, что мир вокруг монастыря погрузился в снежное безмолвие. Этот первый, запоздалый, но очень сильный снегопад лишил обитательниц монастыря возможности выезжать из него. Они оказались заперты внутри обители. Теперь монахини вынуждены будут постоянно оставаться здесь, пока снег, заваливший дорогу на Клежани, не растает с первыми оттепелями.

Потом Илона услышала то же самое, что и Мария, и ее тоже охватил озноб.

Три громких удара донеслись до них. Кто-то стучал в тяжелую дубовую дверь монастыря. Вскоре удары прекратились, но обе женщины ясно различали фырканье какого-то животного.

– Вампиры! Оборотни! – взвыла Мария и спрятала голову под одеяло.

Илона гладила ее по плечам, что-то ласково приговаривая. Ей приходилось слышать, как молодые монахини после молитв шепотом рассказывали друг другу страшные истории о незваных ночных гостях, охотниках за живыми душами, этаких бессмертных существах, которые покоятся в гробах, не закрывая глаз, а в полнолуние поднимаются из могил, чтобы похищать младенцев из колыбелей и сосать их кровь.

Нельзя сказать, чтобы Илона вовсе не верила в то, что подобные упыри и в самом деле существуют и охотятся по ночам. Но в этих ударах было что-то человеческое, живое, тревожное и даже отчаянное. Именно это ощущение и заставляло сестру Василику думать, что в ворота стучит вовсе не призрак, восставший из могилы. Их монастырь находился в изрядном отдалении от ближайших сел, доехать до него было непросто даже и без снега. Только человек, которому действительно очень нужно было сюда попасть, мог отправиться в столь дальний путь даже и в погожие дни. Но чтобы в сильный снегопад, ночью…

Это отчаяние и очевидная необходимость тронули ее сердце. Так случалось и прежде. Илона всегда отзывалась на зов о помощи.

– Я пойду посмотрю, – сказала она и вылезла из-под толстого шерстяного одеяла.

– Может, и мне пойти? – нерешительно спросила Мария, в голосе которой все еще слышался испуг.

– Нет, детка. – Илона улыбнулась. – Оставайся здесь и храни тепло нашей постели, а не то мы потом замерзнем.

Она опустила ноги на холодные каменные плиты, которыми был выложен пол кельи, и потянулась за рясой.

Старый привратник Кристо, единственный мужчина, который жил в монастыре, стоял около огромной дубовой двери. Его глаза слипались от сна и неразвеявшихся паров сливовой настойки.

– Я им сказал, сестра Василика, – пробормотал он, шлепая губами и брызгая слюной, наполнявшей его беззубый рот. – Кто бы там ни был, пусть отправляется на конюшню и ждет там до рассвета. Но ни словечка в ответ, и вот, сама видишь, снова стучат.

Он показал на дверь. Размеренный стук повторился.

– А сколько их там? – спросила Илона. – Ты смотрел?

– Я видел только одного. Но остальные ведь могут прятаться. – Он поскреб подбородок, заросший щетиной. – Может быть, разбудить настоятельницу?

– Нет, не надо. – Илона покачала головой. Матушка Игнатия была стара, с трудом вставала с постели.

Поэтому она все чаще и чаще перекладывала все решения на нее, сестру Василику.

– Будить не надо, – повторила Илона. – Я попробую сама разобраться.

Она шагнула к решетке, приоткрыла ее. Лицо, которое монахиня увидела перед собой, заставило ее вздрогнуть, слова застряли в горле.

Перед ней стоял Стойка. Он постарел на четырнадцать лет, минувших с тех пор, как этот самый человек привез Илону в первый ее монастырь. Брови его поседели, морщины испещрили лицо, но голубые глаза и совершенно лысая голова не изменились. Они остались такими же, какими и были в ее памяти, равно как и кивок, который он сделал в знак того, что узнал подругу своего князя, несмотря на то что она тоже очень изменилась.

Илона захлопнула решетку, прижалась к ней лбом и почувствовала, как холодный металл прилипает к ее коже, буквально впиваясь в нее. Все это происходило не во сне. Женщина испытывала настоящую, совершенно реальную боль, совсем не похожую на ту, которую она рисовала себе в мечтаниях.

Хоть монастырь и находился в отдалении, новости все равно приходили сюда рано или поздно. Илона знала, что Влад вернулся в Валахию и победил своего соперника. Хвалу ему воспевали повсюду, в том числе и здесь, в монастыре.

Но совсем недавно, перед тем как разразилась буря, в монастырь пришел дровосек. Он привез дрова и известие о том, что узурпатор Лойота возвращается во главе турецкой армии, а воевода собирается выступить навстречу ему. С той самой минуты она неустанно молилась за него и за себя. Несмотря на все превратности судьбы, в сердце Илоны еще теплилась надежда. Конечно, она понимала, что уже не сможет быть его возлюбленной. Ее знаменитые ярко-каштановые волосы подернула седина, она ходила сутулясь, шрамы изуродовали ее тело. Да и в тех местах, где ран не было, оно обрюзгло и потеряло привлекательность.

Конечно, если бы Влад взглянул на нее теперь, то он не увидел бы той прекрасной наложницы, которой она была когда-то, и даже не узнал бы свой возлюбленной из Тырговиште. Но возлюбленный всегда называл ее своей тихой гаванью, прибежищем своей души. Может, она сгодилась бы ему, окруженному врагами, хотя бы для того, чтобы успокоить, вернуть надежду и уверенность?

Стойка нашел ее! Это могло означать только то, что князь знает, где она находится. Он следил за Илоной, когда она переезжала из монастыря в монастырь, пока окончательно не удалилась от всех тех людей, которые что-то знали о ее прежней жизни. Илона давно уже стала для всех сестрой Василикой. Никто не видел шрамов, нанесенных ей Владом, но сам он помнил о них и о ней.

Женщина глубоко вздохнула, наполнив легкие воздухом, а сердце – внезапно зародившейся надеждой, и знаком показала Кристо, что он может открыть дверь. Старик начал отодвигать засовы, поднял огромную тяжелую щеколду, потом, собравшись с силами, надавил на дверь. Она открылась тяжело, потому что была завалена снегом.

Кристо протянул Илоне горящий факел, но в нем не было никакой необходимости. Полная луна вынырнула из-за тяжелых снежных облаков, висела прямо над ними и хорошо освещала всю округу.

Илона чуть приподняла рясу, нетерпеливо перешагнула через ком снега и подошла к Стойке. Тот поклонился ей, отошел в сторону и указал на ослика, который стоял невдалеке, утопая в снегу едва ли не по самые уши. Сердце женщины бешено забилось, едва она подумала, что могла бы не прийти сюда ночью. Монахиня увидела, что к ослику привязаны все те вещи, которые необходимы для долгой дороги. Да, конечно, у слуги ее князя была насущная, неотложная необходимость прийти сюда.

Потом Илона заметила на спине ослика и еще кое-что. Это был длинный сверток, обмотанный тканью и кожей.

Она сделала шаг, остановилась и прошептала:

– Что?.. Что это?

Стойка прошел мимо нее, откинул край обледеневшей холщовой тряпки. Илона увидела босые ноги, посиневшие, безжизненные, окоченевшие. Перед воротами стояло большое деревянное корыто. Вода в нем покрылась льдом. Женщина села прямо на него. Лед треснул, но выдержал.

– Это он? – негромко спросила она, не поднимая головы, потом вспомнила, что Стойка не может говорить, и взглянула на него.

Он кивнул один раз.

– И он просил… – Илона в волнении проглотила слюну. – Он и в самом деле хотел, чтобы я обмыла и предала земле его тело?

Стойка снова кивнул.

Только теперь она осознала, что ее желание осуществилось, пусть даже таким образом. Ее князь снова нуждался в ней.

– Что ж, я сделаю то, что должна, – сказала монахиня, вытерла слезы и поднялась.

Когда она встала, суставы хрустнули. Женщина почувствовала боль, но не обратила на это никакого внимания и кивнула Стойке, приглашая его пройти в ворота и провезти свою ношу. Он предупреждающе поднял руку, снова указал на ослика, потом подвел ее ближе и опять приподнял край покрывала.

Сначала она увидела руку, левую, ту самую, на которой у него оставалось только четыре пальца. На ней Влад носил перстень Дракона, и ее, конечно же, отрезали именно для того, чтобы снять украшение. Второе открытие оказалось еще страшнее, потому что оно лишило Илону надежды поцеловать Влада в губы перед погребением, пусть даже холодные, неподвижные. У мертвого Дракулы отсутствовала голова. На шее запеклась кровь. Ее было очень много.

– Моя любовь. – Монахиня всхлипнула, положила руку ему на плечо и прикоснулась к шраму, который, как ей казалось, она помнила.

Стойка взял осла под уздцы и ввел его во двор монастыря вместе со страшной ношей.

Теперь она осталась с ним наедине. Стойка ушел так же неожиданно, как и появился, вместе со своим осликом. Монахини узнали о том, что к ним доставили тело человека, который прежде имел какое-то отношение к сестре Василике, и предложили ей свою помощь.

Илона позволила им вскипятить воду в огромном чане, принести его в пустую келью, которая располагалась рядом с поварней, и разорвать несколько простыней на сотню полосок, а потом отослала их прочь. Она так долго мечтала о том, чтобы снова побыть с ним наедине. Теперь у нее появилась такая возможность.

Тело Влада было прежним, но неподвижным и холодным, скованным морозом и смертью. С тех пор как Илона обнимала его в последний раз, прошло пятнадцать лет, и она хорошо знала, как сама изменилась за эти годы. На нем виднелись шрамы, старые, которые Илона помнила, не раз проводила по ним пальцем или скользила языком, и новые, появившиеся уже после того, как они расстались. Жизнь, проведенная в борьбе, в сражениях, оставила отпечатки на его теле. Теперь она закончилась.

Влад лежал, изогнувшись как тот самый лук, из которого он так мастерски стрелял. Смерть навеки оставила его в той позе, в которой он находился, когда осел вез его сюда, и монахиня вынуждена была положить тело на бок. Она обмакнула первую тряпицу в теплую воду, прикоснулась к его окровавленной коже и тихо запела. В Эдирне Илона выучила тысячу различных песен, приятных уху мужчины, но эту узнала не там. Это была дойна из ее детства, из той деревни, где она родилась, народная, жалобная, убаюкивающая.

Не замечая, как течет время, Илона неторопливо, старательно обмывала ноги возлюбленного, от кончиков пальцев поднимаясь к коленям и выше. Она пела и плакала, плакала и снова пела тягучую, хватающую за душу валашскую дойну. Избранная девушка вспоминала день, когда в Эдирне купали ее, а потом Влад похитил наложницу Мехмета.

Поворачивать тело ей было очень тяжело, но Илона, несмотря на возраст и болезни, была все еще достаточно сильной. Когда вся кровь была смыта, вода в чане стала густо-розовой. Женщина начала соединять куски кожи, скрепляя их ниткой, насколько это было возможно. Шею она прикрыла куском полотна и закрепила его на плечах Влада. Потом Илона взяла масло, ароматизированное бергамотом и шалфеем, и натирала тело до тех пор, пока оно не заблестело в блеклом свете свечей. Когда-то Дракула был помазан на царствие, теперь же она помазала его вновь, на вечный сон.

Монахиня уже очень устала, когда наступило утро и блеклый дневной свет, струящийся в окно, упал на тело возлюбленного. Ей оставалось сделать последнее усилие. Она взяла чистую простыню, с трудом завернула в нее Влада, завязала концы толстой веревкой, как бы запечатав его внутри смертного савана, отошла от стола и стала растирать себе спину. Теперь Илона могла себе это позволить. За дверью она слышала приглушенный гул голосов и поняла, что не отказалась бы принять помощь.

– Входите, – позвала монахинь сестра Василика.

Покойного выносили из монастыря через те же ворота, в которые его ввезли ночью на осле. Монахини пели молитвы. Илона шла впереди. Шесть молодых девушек, посильнее других, несли за ней ее князя, завернутого в саван. Остальные послушницы следовали за ними.

В конце тропки, у самого подножия холма росло одинокое дерево. Рядом с ним стояли садовник и конюхи, присматривающие за лошадьми, но не имеющие права входить в сам монастырь. В руках они держали лопаты, которыми уже расчистили снег, и теперь жгли костер на открывшемся клочке земли, чтобы прогреть его. По счастью, зима пришла поздно, хотя и очень неожиданно, так что земля промерзла только на поверхности.

Когда костер потушили и на его месте вырыли могилу, Илона заметила, что она оказалась несколько длиннее, чем нужно. Влад и при жизни был далеко не самым высоким мужчиной, а теперь…

Она не могла сдержать улыбки. Это немного походило на те розыгрыши, которые так любил ее князь. Он обязательно оценил бы этот случай. Илоне даже показалось, что она слышит, как он смеется. Ведь Влад веселился очень редко, поэтому каждый раз, когда он смеялся, был для нее чудом.

Мужчины положили тело на край могилы. Илона увидела, что в нее упали несколько желудей. Дерево, под которым они намеревались похоронить Влада, было красным дубом. Она знала, что ему это понравилось бы. Он хотел бы раствориться в земле своей родной Валахии, чтобы из его праха выросли молодые деревья.

Прощальная молитва зазвучала громче, надрывнее. Илона встала на колени и положила руку на грудь возлюбленного. Она подумала, что пусть голова его отрублена, но сердце осталось на месте. Оно находилось там, внутри.

– Покойся с миром, любовь моя, – прошептала женщина, глотая слезы, потом одна, без всякой посторонней помощи, приподняла тело, завернутое в саван, и осторожно опустила его в могилу.

Глава пятьдесят первая
ОТПУЩЕНИЕ ГРЕХОВ

Замок Поэнари, 1481 год

Вот и все, ее история закончилась. Это произошло тогда, когда тело Влада, завернутое в смертный саван, забросали комьями земли. На том месте, где его похоронили, не было никакого знака. Только одна Илона точно знала, где он покоится, потому что следующей весной здесь вырос юный красный дуб. За пять лет, прошедших с тех пор, он достиг высоты почти в человеческий рост, в пять локтей, прибавляя по одному каждый год. Вскоре Илона стала замечать, что молодое деревцо вступило в борьбу за пространство с тем самым дубом, из желудя которого оно выросло. Это не удивило ее. Женщина знала, что так бывает всегда, и у людей и у деревьев. Она понимала, что страстная кровь ее князя питает молодой росток, и была уверена в том, что он обязательно одержит победу.

Все эти мысли мелькнули в голове у Илоны, но она не высказала их вслух, прислушиваясь к скрипу перьев, пока писцы записывали последние слова ее исповеди. Они увековечивали на пергаменте детали финального деяния Дракулы, историю его падения и смерти. Вскоре скрип перьев стих, в зале воцарилась тишина. За окнами же разгорался день, и шум пробуждающейся жизни все громче доносился сквозь бойницы.

Закончилась буря, которая налетела неожиданно и принесла с собой обильный снегопад, наверное последний в этом году. Солнце снова ярко светило, снег, согретый весенними лучами, начал таять. Некоторое время все люди, присутствовавшие в зале, молчали, прислушиваясь к капели, барабанящей по крышам и парапетам. Они слышали, как с одной из башен упал большой влажный ком снега и с шумом ударился о каменную брусчатку площади.

Граф Хорвати первым нарушил затянувшееся молчание. Он повернулся к кардиналу и пристально посмотрел на него в надежде заметить какое-то впечатление от всего услышанного, но обрюзгшее лицо итальянца, окруженное жировыми складками, как и всегда, оставалось невыразительным, почти безучастным.

Хорвати кашлянул, стараясь придать уверенность своему голосу, и спросил легата:

– Возможно, ваше преосвященство интересует что-то еще?

– Вряд ли. – Кардинал неопределенно пожал плечами. – Дракула мертв. Было весьма любопытно послушать о том, что случилось с его телом. Хотя, вероятно, в протоколе необходимо упомянуть еще одну деталь. – Он улыбнулся. – Я говорю о том, что произошло с головой Влада. Всем известно, что ее привезли Мехмету в Константинополь. Я слышал, это был едва ли не единственный дар, который порадовал султана так же, как экзотические растения для его сада. Говорят, он почти неделю держал мертвую голову Дракулы в собственных покоях и любовался на нее, потом распорядился надеть ее на шест и выставить на городской стене. – Кардинал поднялся, расправил спину. – Я считаю, что исповедь закончена, история Дракулы изложена, но меня не оставляет любопытство. Мне очень хотелось бы знать, как нашим трем свидетелям удалось пережить все то, что случилось, и как они провели те пять лет, что минули со дня смерти Дракулы. Пусть они скажут об этом, а писцы внесут их слова в протокол.

В зале снова повисла тишина, потом Петру громко приказал:

– Вы слышите? Отвечайте!

Первой заговорила Илона:

– Вам все известно обо мне, спатар. Ведь именно ваши люди привезли меня сюда. Прежде я была послушницей, теперь стала настоятельницей монастыря в Клежани.

– И все ваши тайны скрыла монашеская ряса. Не так ли, достопочтенная матушка? – заметил кардинал. – Хотя признаюсь, ваши шрамы интересуют меня куда больше, чем мои собственные. Ну а что же самый лучший друг Дракулы? – Кардинал обернулся к исповедальне, стоявшей слева. – Из того, что вы сами сказали нам, следует, что вас вроде как убили. Однако все мы собственными глазами видим, что это не так. Что же сталось с нашим героическим предателем? – Кардинал не скрывал иронии.

Рассказывая о последнем коле, о копье, на которое была воздета голова Дракулы, Ион словно снова окунулся в прошлое. Его сознание парило над волнами памяти, как осенний лист, сорвавшийся с ветки, но насмешливый голос кардинала вернул Тремблака к действительности.

– Да, наверное, я должен был быть убит. Все шло к тому, – ответил он. – Лучше бы так и случилось, но оказалась, что моя судьба состоит совсем в другом. Я стал пленником Бесараба Лойоты. Меня зарыли в землю почти в то же самое время, когда опустили в могилу тело Дракулы, но живьем, как старшего брата Влада. В отличие от Мирки мне позволили дышать и влачить жалкое существование, которое едва ли можно назвать жизнью. До сегодняшнего дня я был погребен в могиле с маленьким отверстием, необходимым для доступа воздуха, и хотел бы, чтобы обо мне больше никогда не вспоминали. Если в вас есть хоть капля сострадания, то вы вернете меня обратно в нору и не будете больше мучить. – Голос Иона дрогнул, в нем послышались рыдания.

– Ну а вы, исповедник и духовник Дракулы? – обратился граф Хорвати к обитателю последней исповедальни.

Посланник венгерского короля явно терял терпение.

– Можете ли вы удовлетворить интерес его преосвященства и позволить нам поскорее покинуть это место?

Скрипучий голос отшельника прозвучал необыкновенно четко:

– Я остался в Пеште. Дракула отправился на войну, не исповедовавшись и не попросив у меня благословения. Потому мне нечего сообщить о его последних мыслях и желаниях.

– Но потом, после его смерти, вы перебрались сюда, в эту пещеру, затерянную в горах, верно?

Ответа не последовало.

– Говорите быстрее! – грубо подстегнул отшельника Петру.

После долгого пребывания в этом зале спатар горел желанием поскорее покончить с делом и убраться отсюда.

– Да, я приехал сюда.

– А почему вы поступили именно так? – Кардинал повернул мясистую шею и обратил взор к исповедальне отшельника.

– Я думал, что в этом месте, которое Дракула так любил, смогу обнаружить отголоски его последних мыслей, не известных мне. Разве я ошибался? – Он вдруг коротко рассмеялся впервые за все то время, что находился здесь, и это прозвучало странно.

– Достаточно. – Граф поднялся с кресла, повернулся и взглянул на клирика, стоявшего рядом с ним.

Хорвати чувствовал себя измученным как никогда, но его единственная надежда на спокойный сон без угрызений совести, без демонов, вечно беспокоящих и обвиняющих, была связана с этим человеком.

– Я снова спрашиваю ваше преосвященство, удовлетворили ли вы свое любопытство, хотите ли еще что-то узнать?

Кардинал повернул голову, взглянул в единственный глаз Хорвати, в котором светилась отчаянная надежда, и ответил:

– Нет, не хочу.

Венгр колебался, вглядываясь в непроницаемое лицо этого невысокого полного человека.

– Может быть, вы сообщите нам свое решение? – спросил он наконец, затаив дыхание, поднял руку и потер изувеченный глаз. – Сегодня ночью мы выслушали историю, полную ужасов, но в ней говорилось и о крестоносце, предводителе христианских воинов, который разил врагов Господа нашего под знаменем Дракона и погиб под ним от руки иноверца. Имя Влада Дракулы воссияло бы с новой силой, если бы Папа отпустил его грехи. Наши деньги, потраченные на новые брошюры, смогли бы преодолеть и развеять ложь, распространявшуюся о нем прежде, и слегка смягчить страшную правду. Это касалось бы репутации ордена Дракона и всех его членов.

Граф замолчал.

Он напряженно вглядывался в лицо кардинала, надеясь найти в его глазах хоть какой-нибудь намек на возможнее решение, но ничего не обнаружил, поэтому резко спросил:

– Так что же, Гримани? Восстанет мой орден из праха или так и останется поверженным?

Кардинал поднял голову, взглянул на графа, потом на молодого спатара и три исповедальни.

– Ни то ни другое.

Папский легат, почувствовал, как дрогнули сердца обоих воинов, и добавил:

– Я не могу ничего решать. – Гримани спустился с кафедры, подошел к двери и остановился. – Если говорить начистоту, граф, то странно с вашей стороны ожидать решения прямо сейчас, после столь долгой бессонной ночи. Как можно делать выводы на основании не совсем правдоподобных, как мне кажется, рассказов?! Решение буду принимать не я. Это не моя прерогатива. Да, я представляю римскую власть, но не мне принадлежит решающий голос. Я прочту все, что было записано сегодня ночью, а потом буду иметь беседу с Папой. Именно этот разговор станет решающим. – Кардинал снова посмотрел на три исповедальни и осенил себя крестом. – Только понтифик может даровать отпущение такому великому грешнику, как Дракула.

– Но могу ли я сам надеяться на прощение? – Хорвати приблизился к кардиналу. – На возрождение ордена Дракона?

– Такие случаи уже бывали. Я думаю, лично вы можете получить прощение и готовить золото, чтобы вдохнуть в свой орден новую жизнь.

– Благодарю. – Хорвати низко склонил голову.

Он сделал все, что мог.

– Мы соберем протоколы и заверим их нашими печатями, – сказал граф. – Вы получите одну копию. Я возьму с собой вторую, чтобы эту историю тайно напечатали. Третью же мы оставим здесь.

– Что ж, хорошо. – Гримани бросил взгляд на три исповедальни. – А как насчет остального?

– Мы все организуем здесь, ваше преосвященство, не сомневайтесь, – ответил Хорвати, глядя на Петру.

Несколько мгновений кардинал внимательно смотрел на них обоих.

– Да, конечно, – негромко проговорил он. – Каждый должен заниматься тем, что ему положено, не так ли?

Легат поднял два пальца, соединенных вместе, нарисовал ими в воздухе крест и произнес нараспев:

– Да пребудет с вами Господь.

– До последнего часа, – ответил Хорвати и поклонился.

Кардинал слегка наклонил голову, попрощался и вышел из зала.

Вместо него в проеме двери появилась крепкая, жилистая фигура Богдана, помощника Петру. Он взглянул на рыцаря и вопросительно поднял брови. Спатар кивнул. Богдан обернулся и подозвал к себе двух солдат. Один был молодой, энергичный, второй постарше, усталый и раздражительный.

Тем временем за спинами охранников появился еще один человек. Длинный кожаный передник закрывал его тело от шеи до лодыжек, лицо было замарано сажей, в руке он держал меч. Острие клинка упиралось в пол, а рукоятка возвышалась до уровня подбородка кузнеца.

Хорвати увидел его и улыбнулся.

– Вот и Коготь дракона, – сказал он. – Я совсем забыл, что его должны были перековать.

Граф подозвал кузнеца к себе, взял меч обеими руками, высоко поднял его.

– Что за оружие!

Он повернул клинок так, чтоб на него попал луч солнечного света, струящегося в узенькое оконце. Рукоятка меча засияла. Драконы, изображенные с обеих ее сторон, ожили, взмахнули крыльями и взлетели.

– Знаете ли, Петру, – продолжил Хорвати, – тот, кто ни разу не держал в руках такое могучее оружие, может подумать, что оно тяжелое и с ним трудно управляться. На самом деле это не так. Меч сделан весьма искусно. Он легок, несмотря на величину. Его можно поднимать как угодно долго и рубить врагов. – Он легко подбросил оружие, ловко поймал его и вздохнул, любуясь чудесным клинком. – С таким мечом можно возвратить Константинополь.

– Мой господин!..

Хорвати взглянул на Петру. Молодой человек протянул руки, желая взять меч, но венгр не опустил его.

– Мой господин, – повторил спатар. – Это валашский меч. Он принадлежит нашему князю.

Единственный глаз Хорвати сузился. Он пожал плечами, опустил меч и протянул Петру. Спатар взял его, некоторое время держал в руках, а потом положил на поручни кресла. Он повернулся к кузнецу и знаком приказал тому уйти. Его приказание было выполнено. Дверь закрылась.

Граф Хорвати глубоко вздохнул и сошел с кафедры.

– Протокол!.. – резко приказал он.

Сразу вслед за тем занавеска первой исповедальни откинулась с той стороны, где обычно находился священник. Монах, сидящий внутри, сощурился от яркого света, ударившего ему в лицо. Он уже скрутил бумаги и перевязал их шнурком.

Хорвати подошел к нему и взял свиток.

– Благодарю за работу, – сказал он. – Ты получишь вознаграждение. Подожди там, в зале.

Монах поднялся, расправил спину, вышел из исповедальни и встал рядом с Петру и его солдатами.

Граф Хорвати направился ко второй и третьей исповедальням, откинул занавеси и повторил писцам те же слова. За все это время они только два раза покидали кабинки, работали, не разгибая спины, как невольники. Потому все трое выглядели чрезвычайно усталыми, измотанными и голодными.

Когда все они собрались вокруг Петру, он показал им на небольшой стол, стоявший в дальнем конце комнаты, и холодно произнес:

– Вот вино и еда. Берите сами сколько угодно.

Монахи, сопровождаемые солдатами, поспешили к угощению.

Хорвати собрал все три копии исповеди, прижал их одной рукой к груди, другой же осторожно приподнял край завесы первой исповедальни со стороны узника.

Ион вскинул голову и прикрыл рукой глаза. Яркий солнечный свет доставлял боль его и без того нездоровым, полуслепым глазам. За время, проведенное вне камеры, его зрение улучшилось, хотя и ненамного. Он уже мог различать овал лица человека, склонившегося над ним.

Граф не сказал ни слова, двинулся дальше и поднял занавеску второй исповедальни.

Илона не подняла головы, даже не открыла глаз. Женщина едва заметно шевелила губами, но Хорвати не мог понять, читала ли она молитву или снова повторяла слова той жалобной погребальной песни, спетой над телом Дракулы.

Духовник Влада не шевельнулся, когда Хорвати заглянул к нему. Он низко надвинул капюшон на лицо. Граф мог различить лишь губы отшельника, полускрытые в тени, и его подбородок. Как и аббатиса, монах что-то неслышно шептал себе под нос.

Несколько мгновений посланник венгерского короля молча смотрел на него, потом нервно кашлянул и отошел.

Он положил все три экземпляра исповеди на свое кресло, взял Петру под руку, повел его к двери и прошептал:

– Делайте все так, как мы решили.

Молодой человек оглянулся на исповедальни, облизнул губы.

– Я сожалею о женщине, – невнятно проговорил он. – Это ведь грех.

– Ты слышал ее исповедь. Прегрешения этой особы бесчисленны. – Граф сжал руку Петру. – Помни, что все наши грехи простятся в Крестовом походе, когда Дракон и крест снова воспарят один подле другого и выметут турок с балканской земли как ненужный мусор.

– Да, – повторил Петру и нервно проглотил слюну. – Мы должны сделать это.

Хорвати взялся за резную дверную ручку, однако Петру остановил его, положив на нее ладонь.