Текст книги "Дом с золотыми ставнями"

Автор книги: Корреа Эстрада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 42 страниц)

Я, однако, не торопилась вскрыть печать. Экономка вызывала у меня одновременно и уважение, и неприязнь.

– Так ты решила окончательно отделаться от черного прошлого, Евлалия?

– Оно мне ни к чему, – последовал ответ, – а моим детям подавно. Быть цветным очень невыгодно, детка. В каком-то смысле это хуже, чем быть откровенно черным, как ты.

– Ты знаешь историю, из-за которой я сбежала?

– Слыхала что-то, – ответила она равнодушно.

– Знаешь, сколько я смогу заплатить тебе, если ты разыщешь моего белого мальчика?

Тут-то она взглянула на меня с интересом, хотя и недоверчиво. Перевела вопросительный взгляд на Марту:

– Не врет?

– Нет, – коротко ответила старая воровка. – У этой негры полно серебра. Не мое дело, где она его добыла, но сыплет им не скупясь.

– Договорились, – сказала экономка. – Капитан не должен ничего знать?

– Нет, конечно.

– Это его мальчишка?

– Нет, не его.

– Белый, ты говоришь, чисто белый? Удивительно, как это получилось с первого раза. Обычно требуется долго подливать сливки в кофе – раза три-четыре, не меньше.

– Вот так получилось – не просто белый, а блондин, правда, кудрявый. Сейчас ему одиннадцатый год – мог и измениться.

– Надо же, блондин, – качала головой Евлалия. – Я поищу, так и быть, и если что-то выйдет, напишу Марте.

Я уже хотела было встать, но экономка схватила меня за руку:

– Эй-эй, а письмо? Я сюда добиралась не из любви к красивым историям. Хотя одну придется сочинить – на тему о том, как тебя искала и каким опасностям подвергалась. Может, выжму с капитана побольше. У него-то денег куры не клюют.

Письмо, о котором за разговором я едва не позабыла, оказалось коротким.

"Дорогая Кассандра!

Мне больно получить о тебе известия после стольких лет при обстоятельствах столь трагичных. Не менее больно знать, каким образом ты используешь свои многочисленные таланты. Однако речь сейчас не об этом.

Думаю, твой муж, с которым я имел удовольствие беседовать в обстоятельствах так же весьма затруднительных, честно передал тебе все мои предложения. Не имея от тебя ответа в течение нескольких месяцев, я предположил две возможности: или ты мои предложения сочла неподходящими, или не имеешь возможности отправить мне письмо. Надеюсь, что правильным окажется второе предположение. Известная особа взялась доставить мое послание тебе лично. Прошу тебя с этой же особой отправить свой ответ, и в случае положительного решения назначить место и время, удобное тебе. Личная безопасность будет обеспечена моим словом – кажется, ты знаешь, что на него можно положиться. Прими во внимание лишь расстояние и время, в течение которого я смогу явиться в назначенное место.

С уважением, искренне твой – Федерико Суарес Анхель".

P.S. Кассандра, жизнь моя! Я умирал от отчаяния все эти годы. Я умираю и сейчас, зная, что при теперешнем образе жизни тебе поминутно угрожает смерть. Умоляю, дай тебя спасти. Если не для меня – для тебя и тех, кого ты любишь".

Почему-то после этого письма у меня отяжелела голова, как после сорокамильного перехода. Две старые шлюхи с любопытством смотрели на меня.

– Перо и бумагу, – сказала я.

Марта возникла с прибором тут же, словно наготове его держала, – а может, так оно и было.

"Сеньор!

Ваши предложения мы тщательнейшим образом обсудили. Они сделаны от чистого сердца, но по целому ряду причин неприемлемы. Я имела возможность отправить вам письмо, но сочла, что в данном случае молчание будет понято как отказ.

С уважением – Кассандра Митчелл де Лопес.

P.S. Я уступила просьбам вашей свахи – ей ведь надо зарабатывать на приданое для внучки. Ровно через две недели, считая от сегодняшнего дня, на рассвете один ждите меня у Санта-Клары, на том месте дороги, где было нападение на жандармский конвой два года назад".

Спросила у Марты число – оказалось одиннадцатое марта. Поставила дату, запечатала письмо и отдала Евлалии.

– Ну-ну, – сказал Факундо, услышав подробности. – Зачем тебе это надо? Я понимаю, что засады можно не опасаться. Но ведь все, кажется, решили.

– Оставь ее делать, что она делает, Гром, – вступился вдруг Каники. – Она знает, чего хочет, и знает больше, чем ты. Она унгана, брат. Если ей нужно видеть этого человека, значит, нужно. Я и сам с удовольствием посмотрел бы на него. Можно, э?

Две недели пролетели незаметно.

С ночи я облазила все углы за милю от изгиба дороги. Оставила лошадь в укромном месте и заняла позицию на скале, между уступами выветренного камня.

В сереющих сумерках я услышала издали торопливую иноходь. Неясная фигура остановилась подо мной в каких-нибудь двенадцати футах. Я свистнула. Всадник выхватил из-за пояса пистолет.

– Эй, капитан, – сказала я, – так не пойдет. Если бы мне надо было тебя убить, я бы это сделала три минуты назад. Или ты стал трусом за эти годы?

Пока я спускалась вниз по каменистому склону, он спешился и ждал меня; а едва увидел – попытался обнять. Я не дала ему это сделать.

– Некогда, светает быстро. Надо убираться подальше с дороги, пока нас тут не увидели.

Рассвет и впрямь был стремителен: едва, с его конем в поводу, мы добрались до места, где была стреножена моя лошадь, стало совсем светло, и холодная роса брызгала на мои босые ноги и на щегольские сапоги капитана. Мы могли друг друга рассмотреть ясно – что и делали с любопытством, неудивительным после стольких лет.

Федерико в свои сорок погрузнел, отяжелел, раздался в плечах и груди, потерял юношескую легкость, но выглядел все же молодцевато. Одет был в штатское – темный костюм для верховой езды, шляпа.

Во что была одета я, говорить не приходится. Я не сочла нужным прихорашиваться для встречи. Не было необходимости. Его глаза и так блестели нездоровым блеском, когда он меня разглядывал. После тех нарядов, которыми он меня баловал, не знаю, как ему показались холщовые штаны, рубаха и кожаный пояс. Только пунцовая повязка и ожерелье Ма Обдулии были на месте.

– Ты похудела, – сказал он. – Ты стала красивее, чем была, в десять раз.

Можно мне тебя поцеловать?

И тут, непонятно каким образом, я поняла, что прежнего Федерико Суареса уже нет.

Человек напротив меня был и тот и не тот. Он не утратил дерзкого, живого ума и дерзкого, живого, на свой лад благородного характера. Но все словно покрылось пыльным налетом, его сила словно ушла вглубь и замкнулась в самой себе. И ясно стало, что никакие его предложения, сколь бы они ни были искренни, принимать было нельзя. Спроси меня, откуда я это знала – знала, и все. Мне хватило одного взгляда, движения, звука голоса, того облака, что его окружало – его оттенок из ярко-красного стал тускло-кирпичным.

Все, я уже знала все, зачем хотела его видеть. Но отправить его сразу назад не могла. Я уважаю Силу, даже если она покидает человека мало-помалу. Он меня поцеловал – я ему позволила, и он понял, что не может рассчитывать на то, за чем пришел. Есть вещи, которые говорятся без слов; и если человек достаточно проницателен – он многое может понять по тону, по жесту, повороту головы. Дон Федерико обладал этим качеством, он не утратил его за годы разлуки. Он утратил нечто иное, что трудно назвать. Но ум, чутье, хватка оставались прежние, в этом была его сила, а силу я уважала.

– Поехали со мной, – сказал он.

– Нет, ты поедешь со мной, – отвечала я. – Мои ребята ждут нас недалеко отсюда. Давай-ка сюда пистолет.

– Ты много потеряла в вежливом обращении, – заметил он.

– Мой муж сказал мне, что нужда в этом отпала; поразмыслив, я поняла, что так и есть. Можешь оставить оружие при себе. Ты не так глуп, чтобы стрелять здесь.

– Какая разница, – пожал он плечами. – Если я пойду с тобой, мне его и вынуть не дадут, пистолет этот.

– Мое слово в лесу значит меньше, чем твое в Гаване или Санта-Кларе. Если не хочешь ехать со мной – возвращайся назад, и каждый поедет своей дорогой.

Подозрения в трусости не может вынести ни один кабальеро. Капитан вскочил в седло с зардевшимися щеками. Я тоже села в седло; мы двинулись по каменистому бездорожью, я впереди, он следом. Но неожиданно он нагнал меня и схватил мою лошадь за повод.

– Сандра, скажи, – заговорил он, с трудом подбирая слова, стесняясь неожиданности положения, – скажи, ты любила меня… тогда?

– Тогда меня и надо было об этом спрашивать, – отвечала я. – Что ж махать кулаками после драки?

– А разве я не спросил? – опешил он.

– Нет, насколько я помню – ни разу. Ты спрашивал, почему я с тобою не остаюсь, несмотря на все преимущества близости с таким важным сеньором, как ты.

Он проглотил ком в горле. Солнце пробивалось сквозь листву, слышался звонкий крик токороро, колибри трепетал крылышками у цветущего куста, да лошадь переминалась с ноги на ногу. Наконец он нарушил молчание.

– Пусть уже поздно, но я хочу тебя спросить: ты любила меня?

– Да, – отвечала я, – не кривя душой, – да. Я люблю тебя и сейчас, но только не так, как тебе того хочется. Я люблю в тебе человеческую силу – это большая сила. Но только мне для этого совершенно не обязательно спать с мужчиной по имени Федерико Суарес.

Повода он не выпускал.

– Почему же ты пошла тогда в мою постель?

– А разве я могла отказать? Слишком многое сошлось к одному.

– Но твое колдовство…

– Всякое колдовство лишь тогда чего-нибудь стоит, когда оно хорошо подготовлено.

Спроси свою кузину, как это делается – она тоже кое в чем знает толк. Кстати, как она поживает?

– Лучше, чем раньше, – отвечал капитан, отпустив, наконец, повод. Мы поехали рядом, не прекращая разговора. У него много что имелось сказать мне, но у меня на все был ответ.

– Скажешь, ты не околдовала меня?

– Каждый мужчина бывает околдован женщиной помимо воли – своей так же, как и ее. А я была обязана тебе, – разве не ты способствовал моему возвращению в Англию? Если оно сорвалось, то не по твоей вине.

– Глупое юношеское благородство. Я понял бы очень скоро, что совершил ошибку, – я и так это понял. Жизнь для меня есть только тогда, когда я могу увидеть тебя, когда захочу.

– А карьера?

– Рутина, которой заполняешь время.

– А женитьба?

– Дань необходимости.

– А цветные белошвейки?

– Надоели все до единой.

– Чего же ты хочешь?

– Тебя.

– Брось все и иди с нами в горы.

– Ты смеешься?

– Ничуть. Просто я знаю, что ты хочешь присоединить меня к списку всех благ, которыми пользуешься: положение, богатство, семья, карьера. И в добавление ко всему этому женщина, о которой мечтал десять лет. Но променять все на одну негритянку? Нет, конечно. Вот Гром – тот для меня бросил все, а ведь имел на свой манер, для своего положения не меньше, чем ты для своего.

– Но я могу предложить тебе много, очень много.

– Опять торговаться? Деньги – это много, но не все. Меня могли продать за деньги, но купить ты лучше не пробуй.

– Значит, у меня нет надежды?

– Надежда есть, пока есть жизнь. Только смотря на что надеяться – на деньги, пожалуй, не стоит.

– Значит, на силу?

– Скорей поможет.

– Сейчас приставлю к твоей голове пистолет и прикажу ехать со мной.

– У меня свой за поясом, и я достану его быстрее.

– Неужели? – рассмеялся он.

– У меня было время упражняться.

Рассмеялся снова невесело и хрипловато:

– Похоже, тебя ничем не возьмешь.

Я покачала головой в такт:

– Похоже, тебе меня действительно не взять. Даже жаль. Все равно я рада, что тебя видела – хоть не знаю зачем. Правда, это не все. Тебя хотел видеть Каники.

Капитан даже осадил лошадь.

– Это еще зачем?

– Не знаю, похоже, поговорить захотел.

Он тронул поводья.

– Вот каналья! У вас что, все такие?

– Все, – отвечала я развеселившись, – один к одному!

Чудненькая, однако, была сцена, когда за одним костерком – он трещал, не дымя, сложенный из самых сухих сучьев, потому что дело было днем, когда дым совсем, понимаете, ни к чему, а на рогульке висел котелок с кофе – собрались охотник и дичь. Юмор положения оценили все.

– Здорово, бродяги, – сказал капитан, без церемоний подсаживаясь на плоский камень поближе к огню.

– Здравствуй и ты, раз не шутишь, – сказал Каники. – Как в той толстой книге: лев рядом с ягненком.

– Знаем мы ваших ягнят: пусти их втроем – волка съедят, – отвечал ему в лад белый гость. – Ты, похоже, хорошо знаешь эту книгу.

– Для черного – чересчур, – рассмеялся Филомено. – Немного поменьше – было бы в самый раз.

Я любовалась этой сценой со стороны. Не часто видишь у одного костра столько настоящих мужчин – сильных и уверенных в себе. Дон Федерико держался – надо сказать – без тени заносчивости. Заносчивость, равно как и смущение, порождается страхом, а он не боялся. Запах кофе плыл над поляной, и Пипо наполнил чашки из скорлупок гуиры, подав в первую очередь гостю. Тот отхлебнул с видимым удовольствием, поблагодарив мальчика:

– Очень кстати! Я сегодня рано встал и не выспался. А где вы берете кофе такого замечательного сорта?

– Воруем помаленьку, – посмеивался Каники. – Вряд ли даже можно назвать это воровством. Он с того кафеталя, откуда ваши синемундирники вызволили краденых негров из Пинар-дель-Рио. Наверно, зачлось по службе, а, капитан?

Тот сделал жест рукой, означающий: лучше молчи, но сам не мог сдержать улыбки.

– Твое письмо, приятель, пришлось вроде шила в нежное место. Жандармское управление стало похоже на перепуганный курятник. Неграм ничего, но нам всем тогда досталось.

Дон Федерико отпил со вкусом из своей чашки, отер усы и с той же усмешкой продолжал:

– Это все мелочь по сравнению с тем, что мне досталось от губернатора Вилья-Клары за вашу последнюю проделку, чертовы негры. Скажите, кто вас надоумил увезти именно губернаторских дочек?

– Это нечаянно вышло, – отвечала я. – Мы вон с тем одноухим искали коляску побогаче, и эти две куклы подвернулись как раз вовремя. Я и не знала, чьи они есть.

– Так-так, – отвечал капитан, – а что, если бы губернатор не приказал выпустить Грома, с ними было бы то же самое, что с наследницей Вильяверде?

– Не думаю, – отвечала я. – Они же не кормили собак живыми людьми. Но сладко бы им не пришлось, могу поручиться, а папаша, конечно, предполагал худшее. Ведь мы симарроны, убийцы, мы живьем едим бедных белых девушек – правда, парни?

Факундо фыркнул, Каники усмехнулся, Идах, не улавливая полностью нить разговора, напряженно вслушивался. Капитан, однако, бровью не повел. Достал из кармана портсигар, галантным жестом предложил. От сигар не отказались, закурили непринужденно, передавая от одного к другому обломок сухой ветки с тлеющим концом.

– Короче, негры, – сказал капитан, – трое грамотных симарронов из четверых в одной шайке – это уже чересчур. Тем более таких шустрых, как вы, которые додумываются использовать в своих целях жандармское управление и брать в заложники членов губернаторских семей.

– Похоже, что сеньор имеет что-то предложить, – заметил Каники словно бы нам одним.

– Да, имею, – подтвердил дон Федерико. – Причем сам от себя, без каких бы то ни было официальных полномочий. Их просто не может быть в таком деле, как ваше, сами понимаете, я действую на свой страх и риск. Если кто-нибудь об этом узнает…

Лучше, впрочем, промолчать, здесь сидят люди не глупые.

Помолчал, оглядел всех еще раз и начал излагать свое предложение.

Относительно меня, моего мужа и моего сына оно осталось без изменений: нам предлагались защита и покровительство. Для Каники, так же как для Идаха, у него тоже нашелся пряник. Он обещал им выправить отпускные свидетельства по всей форме, – от своего имени, с тем, чтобы они из Вилья-Клары. где их знают как облупленных, убрались бы на другой конец острова, все равно, в Гуантанамо или Пинар-дель-Рио, и сидели бы там тихо, как мыши.

– Для двух таких здоровых парней работа всегда найдется. Устроитесь, женитесь и будете жить спокойно, как люди живут. В случае осложнений с местными властями отсылайте их ко мне, я всех успокою. Идет?

Я переводила смысл речи для Идаха, а Каники все поглядывал да покуривал, держа сигару в пальцах колечком, между большим и указательным, и усмехался едва заметно. Факундо смотрел в сторону, будто это его не касалось. Разом решив вопрос о бегстве, он предоставил на мое усмотрение решать вопрос о возвращении.

Идах, уразумев сказанное, молча и выразительно сделал капитану неприличный креольский жест. Дон Федерико вздохнул:

– Понятно все по твоей оструганной голове. Ты натерпелся от белых так, что не хочешь иметь с ними дела? Уверяю тебя, не все так плохи, как твой бывший хозяин.

Идах пожал плечами и отвернулся.

– Ну ладно, – не сдавался Суарес. – Он босаль, он не понимает этой жизни, он боится белых. Но вы, дьяволы! Вы умны, грамотны, вы снова приспособитесь к жизни, которую оставили по несчастью. Королевский суд вас не тронет. Разве что-нибудь еще держит вас в горах? Ну скажите что-нибудь – да, нет?

– Ты умный, но ты дурак, – сказал, наконец, Филомено.

– Почему? – спросил капитан с неподдельным интересом.

– Потому что думаешь, что мы рассуждаем как ты. А ты рассуди, как я думаю.

Возьми себе в толк: разве я усижу тише воды, ниже травы? Если я вижу, как бьют ни за что негра, разве я утерплю не встрять? А бьют нашего брата губошлепа почем зря. Так стоит ли пытаться?

– Поэтому не вернулся к хозяйке, которая готова была тебя откупить.

– Поэтому тоже.

– Есть еще какие-нибудь причины?

– Неважно. Этой хватит с лихвой.

– Пожалуй… но уж тут я сделать что-нибудь бессилен Ладно, посчитаем, что обстоятельства сильнее вас. Но вы? Сандра, Гром, что вы скажете? Почему?

– Потому что единственное, что тебе надо из всей затеи – спать с моей женой, сеньор Федерико.

– Пусть так, а почему нет? Это не силой и не задаром. Не жадничай, ты у нее все равно на первом месте.

– Ну тогда отдай мне взамен свою жену, идет?

Я заметила уголком глаза, как Филомено положил ладонь на рукоятку мачете; но капитан, раскуривая свою давно погасшую сигару, ответил на удивление спокойно:

– Я бы продал ее тебе за три реала, если бы эта дура стоила тех денег. К тому же, боюсь, после твоей чертовки она не придется тебе по вкусу. И вдобавок она не из семьи Суаресов и не умеет называть вещи своими именами. Сандра, а ты? Не хочешь мне сказать ничего нового?

– Нет, – отвечала я, – нет, Федерико. Я сказала все, что могла сказать. Я рада, что видела тебя.

– Жаль, – проговорил он, не сводя с меня глаз, – чертовски жаль, я все предлагал от чистого сердца. Жаль. Ну что ж… Налейте мне еще одну чашку кофе, и я поеду назад. Все остались при своих, как два хороших игрока за карточным столом, и каждый идет своей дорогой.

Он не торопился покидать наш костер и пил горячий кофе мелкими глотками.

– Это было бы забавно, – сказал он, отставив чашку, – сейчас я у вас в гостях, а завтра буду за вами охотиться, чтобы вздернуть, если бы не эта женщина… может быть, мне и ее придется убить, и тогда мне останется только повеситься.

Впрочем, тут я не буду оригинален: то же самое пытался сделать бедняга Фернандо Лопес. Прощайте!

Он уже сидел в седле, когда Каники его окликнул. Поднялся, взял за стремя коня и сказал:

– Капитан… Ты самый лучший мой враг, капитан. Когда придет мое время умирать – хотел бы я, чтобы меня убила твоя пуля.

– Твоя судьба висит над тобой поминутно, парень. Боюсь, я не смогу успеть вовремя.

– Э, нет, ты не знаешь судьбу. Она не глупа, она сведет нас вовремя. Прощай! Ты настоящий мужчина, хоть ты и испанец.

И протянул Федерико руку. Склонившись с седла, тот крепко пожал черную жесткую пятерню. Эти Суаресы, когда их не видел никто, много чего могли себе позволить.

Глава одиннадцатая

Война была объявлена, и раковины Олокуна звенели боевыми трубами.

– Ребята, перебрались бы вы на Сапату на годик-другой, – говорил нам Пепе. – Что-то по лесу стало лазить слишком много белых. Мне это вовсе не по душе.

Он говорил правду. Хорошо вооруженные отряды по пять-шесть человек с собаками прочесывали горы. Мы встречали их дважды, и оба раза не оставили в живых никого.

После этих встреч у Пипо появились первые заметки на ложе арбалета по числу уничтоженных врагов. Они были не жандармы – негрерос. Мы с ними не церемонились, бесшумно снимая выстрелами по одному, и совесть – клянусь! не мучила никого.

Они при случае поступили бы с нами хуже. Но случай был на нашей стороне.

На нашей стороне было дождливое, грозовое лето, ливни, смывавшие следы, вздувшиеся ручьи и паводки на речках. Поныне не помню такого слякотного года.

Мы-то были не против уйти на Сапату и там переждать. Но Каники в ответ на предложение Пепе молча смотрел куда-то в сторону. Он так ничего и не решил – точнее, не мог решиться уйти слишком далеко от особняка с колоннами на улице Ангелов в Тринидаде. Он предложил нам пройтись снова до Хикотеа… или а Камагуэй. Но тут впервые за все время, пока Каники возглавлял наш маленький отряд, я возразила резко. Хорошо прогуляться за Хикотеа и пошуметь там, чтобы капитан Суарес искал подальше. Ловить-то нас будут и там, но капитан постарается найти место, куда мы возвращаемся.

– Помните Адана, которого убил Кандонго? Почти наверняка его хотели использовать как лазутчика, а он бы на это пошел, он был подлый малый. Кто поручится, что сеньор не попробует еще раз? Нет, нам и впрямь лучше уйти из паленке, а еще лучше паленке перейти на другое место.

– Их отсюда под зад лопатой не сковырнешь, – буркнул Факундо. – Обленились, обсиделись, обросли барахлом… Нам самим легко, что ли, сниматься с насиженного места?

Решили в конце концов поход за Хикотеа отложить и разведать дорогу, по которой в случае опасности мог бы утечь весь пестрый люд, населяющий паленке. Конечно, Эскамбрай велик, и обшарить все его закоулки было бы под силу лишь целой армии.

Но мало ли что! Адан не выходил из головы. И мы решили показать Пепе свое пещерное убежище. Старик одобрительно покачивал головой, но посоветовал лучше нам самим переселиться туда насовсем Все сходилось к одному: раз начались тщательные, специально на нас направленные поиски, надо было или прятаться и пережидать (если только это могло помочь), или убираться.

Пришлось разведать старые места на Сапате. Невесело было ходить по своим остывшим следам. Хижина развалилась, подпорки сгнили, сырость показалась еще более пронизывающей, а комары еще более настырными, чем восемь лет назад.

Возвращаться мне туда не хотелось никак. И – хотите, верьте, хотите нет, я знала, что мы туда не вернемся. Раковины Олокуна трубили не к этому.

Зато мы хорошенько заметили дорогу: тропы, ручьи, проход через топь. На обратном пути Факундо не утерпел заглянуть в Сарабанду – губернаторское имение.

Перестреляли собак, подожгли службы, конюшни, увели с собой трех тонконогих красавцев, разогнав остальных лошадей куда попало, и ушли опять через болота.

Гром говорил, что каждому из этих жеребцов не было цены. Мало для чего, однако, они могли служить нам, потому что в наших условиях от лошадей требовалась скорее выносливость, чем резвость. Но Факундо не мог пройти мимо хорошего коня так же, как какой-нибудь юбочник мимо красивой женщины.

Мы еще в двух или в трех местах побывали в Матансас – не столько для того, чтобы кому-то чем-то навредить, сколько помелькать и создать впечатление, будто мы обосновались в тамошних болотистых местах. Это было безопасно. Стоило углубиться в мангровую топь хотя бы на полмили – и погони можно было не бояться.

А когда стали замечать вдоль непроходимой поймы Рио-Негро жандармские разъезды – повернули на восток конские морды и хорошо знакомой дорогой ушли на Эскамбрай.

И решили сделать передышку. Я надеялась, что мы убедили капитана, будто нас больше нет в Вилья-Кларе. Но поверить в то, что его удастся перехитрить так легко, мне было трудно.

Нас не было в паленке около месяца; с нами ездил и Пипо, а в хижине оставалась хозяйничать одна Гриманеса. За время отсутствия в горах стало тише, негрерос пропали, так и не подобравшись близко к нашему ущелью. Не было их слышно и еще месяц, пока мы жили в паленке, а Каники пропадал знаем где и не скажем, и потом, когда сделали еще одну вылазку в окрестности болот, и тогда, когда снова вернулись в свои стены, ставшие до того привычными, что временами казалось – а не это ли дом, о котором мечтали, где в безопасности и уюте можно проводить день за днем в тихих хлопотах, в окружении тех, кого любишь? Уже в разгаре было лето, июньское солнце плавило голову, июль гремел небывалыми грозами изо дня в день.

Когда мы вернулись в очередной раз, в паленке было событие: пришел новый человек.

Женщина, мулатка, очень красивая, по имени Сара. Она обратила на себя мое внимание, во-первых, тем, что знаться не желала ни с кем из осаждавших ее мужчин, а во-вторых, тем, что сама начала осаждать Каники. Она крутила перед ним всем, чем можно было крутить – а у нее все крутилось, тело было красивое, упругое, налитое. Конечно, ей сказали, что у Каники своя зазноба где-то на стороне, потому-то так часто и пропадает, но кроме нас, никто не знал, кто была эта зазноба. Куманек на соблазнительные авансы внимания не обращал, улыбался и смотрел сквозь нее словно через пустое место. Потом она стала с ним заговаривать – то да се, а я расспросила Пепе о том, кто была эта Сара. Горничная, хозяйская любовница, хозяйка со свету сживала – похоже, ладно; но только настырность, с какой она добивалась внимания Филомено, коробила и его самого, и нас, и многих.

Что-то мне показалось не так, и я расспросила Кандонго и Хосефу, не встречали ли они когда-нибудь раньше эту девчонку. Нет, не встречали. Я и не надеялась на другой ответ: если капитан решит заслать лазутчика, постарается найти кого-то, кто не будет узнан. Откуда у меня возникла такая мысль – сказать не могу, но возникла и не давала покоя. А она приставала и приставала к Филомено, пока ему не надоело. Он сказал красотке:

– У меня есть жена, после которой на тебя смотреть не хочется, не то что…

Вместо того, чтобы назвать его мерином или чем похуже, Сара начала расспрашивать: кто такая, почему не бросила все ради такого мужчины, почему не ушла с ним… Но Каники опять смотрел сквозь нее как сквозь пустое место. Ей-богу, мой бы муж не упустил воспользоваться случаем – зная, что его кусок лучше, попробовать и от этого пирога… Но куманек был не таков – не в упрек никому из двоих будь сказано, не таков, и все.

Что же делала эта дальше? После того, как Каники отшил ее со всеми прелестями и любопытством, а потом и вовсе ушел к своей подруге, она начала заговаривать со мной. Она хитро ко мне подъехала, не к кому-то из мужчин, а именно ко мне, зная, что если в походе командует Каники, то дома слушают меня.

Она просила разрешения жить с нами. Мол, все остальные вне нашей компании – неотесанные мужланы, что она без ума от Каники – готова мыть ему ноги и быть второй женой, поскольку та, первая, никогда не появится в паленке, "и, правда, неужели она такая красивая?" Я не чувствовала, не видела в ней влюбленности – оттого-то мои подозрения переросли в уверенность, а я привыкла себе доверять. Я сказала:

– Ты хочешь иметь здесь защиту? Вон старик Пепе, он тут старшина, и он смотрит на тебя так, как будто три дня не ел.

– Я не хочу Пепе, я хочу Филомено, – отвечала она. – Он слушает тебя, скажи ему, чтоб он меня не отталкивал. Ведь той, другой, все равно тут нет!

– Хотела бы сначала послушать тебя, – отрезала я ей в ответ. – Кто ты такая, чтобы навязываться нам и ему?

Тут-то у нее и мелькнул страх первый раз – словно серая мышка пробежала по лицу и скрылась. Она была не из робких.

– Не хуже, чем все, – заявила она. – Ты что, делиться не хочешь?

Эти местные сплетни я знала давно: мне приписывали Филомено в любовники едва ли не с первого дня. Ни я, ни муж на это не обращали внимания, так с чего бы это должно волновать не влюбленную и испуганную мулатку? Если она хотела защиты – чем ей был плох Пепе? На своем шестом десятке конга был мужчина хоть куда.

Тут-то вдруг и всплыли строчки давно прочитанного доверительного послания: "Эта женщина слишком бестолкова для столь важной миссии…" Это про Хосефу. Но Сара?

Ушлая такая полукровка, пригодная для исполнения самых тонких дел. Догадка требовала немедленной проверки. Я послала мальчишку за Пепе и позвала своих. А потом спросила прямо в лоб:

– Что обещал тебе капитан Суарес за наши головы?

Она попыталась было запираться:

– Если с кем и имел тут дело капитан, так это с тобой.

– А чего ты тогда испугалась? Ладно, молчи. Ничего не говори. Отсюда вон до того дерева – сорок шагов. Пройди их и вернись назад. Если ты вернешься и ни разу не упадешь – я прошу у тебя прощения. Если нет – ты врешь.

Она поднялась, попыталась было шагнуть и села: не держали ноги, так она испугалась, и лицо побледнело от страха.

– Рассказывай, – хмуро сказал Пепе.

Рассказ был ошеломляюще прост. Красивая мулатка-отпущенница работала в борделе на улице Офисиос, где заприметил ее капитан. Он пообещал ей все наградные – пятизначная цифра! – что сулило за наши головы начальство. Он рассказал ей, что делать, и в начале апреля (шустро же развернулся мой приятель!) ушлая эта бабенка с хорошо уложенной котомкой пробиралась вверх по реке Каунао, долина которой отстояла от долины Аримао не более чем на десять миль в самом узком месте. Там-то и нашел ее один из наших, Данда, – она к тому времени пообтрепалась, спала с тела и стала похожа на настоящую симаррону. Данда и привел ее в паленке – это было в нашу последнюю отлучку. Расспрашивали ее, как водится – но она ни разу не сбилась и не запуталась.

Вот так!

Мы сидели и думали. Сара поскуливала от страха и все спрашивала, что с ней будет.

– Молчи себе, – сказал Факундо. – Тут не знаешь, что с нами будет, – о тебе, что ли, думать?

– Что делать, старик? – спросила я Пепе. – Это ведь из-за нас и Каники. Решай, ты тут старший.

Решать было трудно. Он знал, что полагалось делать в таких случаях, но делать этого не хотел.

– Оставь ее мне, – молвил он наконец. – Она не уйдет отсюда, это я говорю.

– На твое усмотрение, Пепе, – отвечала ему я. Что ж, если мужчина в нем пересилил вождя, это случалось со многими. – Но только боюсь, паленке придется отсюда перекочевывать.

– Нет, – покачал головой конга, – ее скоро не хватятся, а хватятся, не смогут найти. Давно все следы остыли.

Суд и совет на этом окончился. Пепе увел шельму в юбке в свою хижину – надо думать, она не стала воротить от старики нос. А мы остались встревоженные донельзя, потому что происшествие сулило мало хорошего. И как назло, не было Филомено. Идти за ним в Тринидад? Посовещались и решили, что не стоит. Пепе прав: скоро лазутчицы не хватятся.

А тут еще пропал фула, Деметрио, наш неисправимый воришка. Он пропадал часто, но, по заведенному порядку, предупреждал, куда и насколько идет. Он отправился во Флор Бланко за табаком, а это могла занять самое большее дня четыре. Прошла неделя, другая, третья – есть, отчего забеспокоиться. Не то что его было жаль, но мысль у всех была одна: не иначе попался, бродяга. А такое не беспокоить не может, особенно когда человек ненадежный и все пошло валиться одно к одному.