Текст книги "Дом с золотыми ставнями"

Автор книги: Корреа Эстрада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 42 страниц)

Не избежал обращения и мой брат. К нему тоже приставили какого-то пасторского ученика, и Эдан, хотя мало что понимал в его заумных речах, был рад возможности отлынивать время от времени от работы. Нас обоих крестили наскоро этой же зимой, и мы вместе с хозяевами были обязаны ходить к обедне по воскресеньям, вместо того, чтобы развлекаться дома, пользуясь их отсутствием. Вот докука!

Примерно к этому времени относится нечто вроде экзамена, который устраивала нам экономка. С некоторых пор при уборке комнат мне стали попадаться в самом неподходящем месте то разные интересные вещи, вроде серебряной брошки или вышитого бисером кошелька, то деньги. Однажды я вымела из-под ковра золотую гинею! Это был большой соблазн, и, может, я бы попалась на удочку, если бы уже не догадалась, что это означает. Первую же подкинутую вещицу (не помню точно, что это было, кажется, какое-то колечко) я оставила лежать на том же подоконнике, на котором нашла, а потом заметила, как потихоньку к этому месту подошла наша премудрая экономка и удивленно покачала головой. Незамысловатая проверка на честность, о которой я предупредила и моего простоватого братца, иначе он попался бы с первого же раза. Когда я отдала старушке гинею, та даже прослезилась. Она считала себя ужасно дипломатичной, бедняга!

Экзамен был успешно сдан, и меня утвердили в правах и обязанностях горничной мисс Эвелин вместо вертихвостки Нелл, вышедшей замуж и попросившей расчет.

В ежедневных хлопотах и непрерывной учебе прошли почти пять лет с тех пор, как мы с братом водворились в богатом купеческом особняке на респектабельной лондонской улице. Много утекло воды в мутной и вонючей Темзе, много изменилось и в нашей жизни.

Брат стал камердинером мастера Уинфреда и неделями пропадал из дома, потому что молодой хозяин постоянно отлучался по делам. Я же, напротив, постоянно жила в доме и стала в нем не последним человеком, несмотря на молодость.

В феврале мне исполнилось шестнадцать, и тогда я смотрела на себя в зеркало не с меньшим удовольствием, чем сейчас. Ей-ей, я была недурна собою. Мой рост был впору бравому рекруту, и рыжий поваренок Майк, крестный папаша, подшучивал постоянно по этому поводу, напевая:

"Шесть футов, помнится, без трех -

Пойду-ка я в солдаты!" Ровно столько во мне и было, не считая каблуков и прически. Широкая в кости, хорошо сложенная, с округлым личиком, курносым носом, большими черно-фиолетовыми глазами и пухлыми лиловыми губами, я везде бросалась в глаза. Когда у хозяев собирались гости, я всегда подавала в гостиную напитки, – наряженная как кукла, двигалась по ковру так плавно, что вино в бокалах на подносе не вздрагивало. Я была диковинкой и достопримечательностью, не раз меня пытались перекупить, предлагая хозяйке большие деньги, но миссис Александрина не соглашалась ни за что. И не то чтобы она увлекалась Руссо. Просто считала, что не все на свете продается и покупается.

Я вела постоянный надзор за Эвелин – за ней требовался глаз да глаз. В свои четырнадцать девица грозила доставить много неприятностей родителям. Эдит была замужем, но вокруг младшей сестрицы кружился рой искателей приданого, и мне порой сулили золотые горы, если я соглашусь передать в руки молодой хозяйке нежное послание. Эти послания попадали прямиком к миссис Александрине, вместе с точными данными о том, что представляет из себя тот или иной воздыхатель, – право, лондонские горничные знают все!

За Эвелин я следовала неотлучно, куда бы та ни шла и что бы ни делала, и не было во всем Лондоне дуэньи строже. У меня же находился и ключ от вмурованного в стену ящика с ее украшениями, – собственно, такой юной особе они не полагались, но под моим присмотром мать разрешала ей одевать даже бриллианты. Судите, насколько доверяла Александрина Митчелл горничной своей дочери.

Зато можете вообразить, какие скандалы порой устраивала молодая барышня у себя в спальне, с бросанием туфель, с битьем чашек, с угрозой, когда станет взрослой и выйдет замуж, и получит меня в приданое… уж каких только кар она не придумывала! Впрочем, все равно мы мирились. И девочка была не так глупа, и я научилась соблюдать дипломатию: где-то настоять на своем, где-то уступить, где-то посочувствовать, где-то подольститься… Я чувствовала себя гораздо старше ее, не на два года, как значилось по метрикам, – куда больше. Ее защищали родители, слуги, закон, богатство. Совсем как у меня когда-то в детстве.

Нет, не скажу, что жилось плохо или плохо ко мне относились. Хозяйка меня любила и баловала, ценила в качестве толковой помощницы и прочила положение при дочке такое же, какое при ней имела Бертрис Дули. В доме я ходила королевой, и никто никогда не сказал "черная" или "рабыня". Отношения с прочей прислугой были вполне дружелюбные, даже если рыжий Майк, сверстник, пытался меня ущипнуть и получал за это хорошего тычка, отчего часто летел вверх тормашками, – крестный макушкой не доходил мне до уха. Прочие горничные могли сплетничать втихомолку о том, что мне позволяют и что я себе позволяю, и завидовать сколько угодно.

Известно, чему завидуют девчонки! Одевала меня хозяйка на свой манер не хуже молодой мисс. Я носила самое лучшее полотно и тонкий шерстяной креп, фламандские кружева наколки, закрывавшей уложенные на голове косы, непременно туго накрахмалены, передник снежной белизны, а для зимы, к которой я привыкла, хоть и не любила, имелись и высокие сапоги, и барашковая накидка с капюшоном. У кого из них имелось подобное великолепие? И никто не подумал, что все это не мое, а хозяйское, вместе с самою мною, и пусть хозяева любят и ценят, себе все равно не принадлежишь.

А с другой стороны, велика ли радость принадлежать себе в бедняцких закоулках Лондона? Там тоже жили рабы. Рабы голода, грязи, дикости в одном из величайших городов мира. И они были ничуть не свободнее, чем я. И виды на будущее у них были куда поскучнее моих. Конечно, молодая госпожа из богатого дома в своем городе – это не экономка молодой госпожи из чужого города. Но с судьбой не поспоришь. Будущей экономке будущей молодой госпожи могли позавидовать сорок тысяч девчонок из этого города, где хлеб насущный давался с таким трудом.

Жилось, повторю вам, совсем не плохо, – но только по весне на меня нападала странная тоска.

Брат всю зиму пропадал вместе со своим хозяином, и я думала, что скучаю без него.

Я всегда очень любила брата – честного, простодушного и до бесконечности доброго.

Ну да, многим он уступал в сообразительности. И книжная премудрость ему не давалась совсем никак, на философские темы с ним потолковать не вышло бы. Но житейского здравого смысла брату хватало, и никто никогда лучше него не мог утешить и приголубить сверх меры шуструю сестренку. А что во мне он души не чаял, об этом нечего и говорить. И что он был образцом родственной порядочности, тоже.

И я до сих пор не уверена, была ли я ему такой же хорошей сестрой, как он мне – братом.

Но вот Эдан вернулся, я ему обрадовалась, но тем не менее все валилось из рук…

Миссис Джексон обиделась за то, что я назвала ее любимого "Эмиля" чушью, которой невозможно читать без зевоты, и еще, что боготворимый Руссо ничегошеньки не знал о том, как живут настоящие, а не придуманные "природные" люди; Эвелин дулась за очередного поклонника, переданного в руки маменьки с поличным; экономка рассердилась за плохо нагретые утюги. Все было не так, и от всего было тошно.

Тогда я попросила брата поздно вечером пойти со мной посидеть в саду, поболтать о том, о сем. Стоял теплый вечер конца апреля, днем шел дождь, но к сумеркам тучи размело. Яблоневые почки набухли, на тонких березовых ветвях, в сети которых запуталась круглая, словно сыр, луна, листочки были в ноготь мизинца.

Тут-то я и услышала впервые за прошедшие годы этот низкий, гудящий, будоражащий звук и схватила брата за руку:

– Слышишь?

Он отрицательно покачал головой.

– Трубят раковины Олокуна; ветер судьбы переменится.

Брат встревожился.

– Я не хотел бы этого. Наша жизнь совсем не плоха.

– Раковины Олокуна не всегда предвещают перемены к лучшему… а может, тебя ничто не коснется.

– Кто знает, куда этот ветер может унести тебя?

Я только могла, что вздохнуть:

– Поживем – увидим.

Я плохо спала в эту ночь. А наутро меня позвала хозяйка.

– Касси, скажи-ка, а не хочешь ли ты замуж?

– Хочу! – отвечала я, секунды не задумавшись. – А за кого?

Ой, как смеялась миссис Александрина! Она едва не падала со стула.

– Значит, хочешь замуж, плутовка?

– А почему же мне не хотеть замуж? – спросила я, уперев руки в бока. – А если я хочу замуж, почему мне не сказать об этом?

– Ладно, – сказала хозяйка, отсмеявшись. – За этим я тебя позвала сюда. Наш корабль снаряжается в Вест-Индию. Едет вся наша семья, кроме Уинфреда. Мы заедем на Ямайку, и там ты выберешь жениха для себя и невесту для брата. Эй, очнись? Ты что, уже вообразила себя под венцом? Смотри не выбери кого попало в мае месяце – сама будешь потом маяться!

Я стояла, хлопая глазами, это хозяйка считала, что у меня одни женихи на уме, но у меня-то совсем другое в голове крутилось: вот они, раковины Олокуна! И, не помня себя, брякнула даме:

– Плохое это будет плавание.

Та даже рассердилась:

– Дуреха, ты что, замуж передумала?

– Думайте, что хотите, мэм, – отрезала я. – Если хотите, считайте за грубость то, что я скажу, но я знаю, что говорю. Вам эта поездка будет чистой бедой и мне тоже. Замуж-то я выйду, не опоздаю… Но если я поеду с вами, то брата мне увидать придется не скоро, если увижу его вообще. Мне нет никакой выгоды вас пугать, наоборот. Я сказала, а вы вольны услышать или не услышать.

Выругала меня еще раз и велела идти прочь, а у самой в голове, видно, тоже застряло что-то… Мужу она все же доложила об этом странном разговоре, ожидая, видимо, что он отмахнется как от явной глупости. Вышло иначе, потому что мистер Адриан, как все моряки и все торговые люди, – а он являлся и тем и другим – склонен был к тому, что называли суевериями и не раз проверял на себе правильность вроде бы нелепых предчувствий и примет. Он вызвал меня к себе в кабинет и велел рассказать все по порядку, и я рассказала ему все, начиная с раковин Олокуна.

– Так ты, красавица, опять за старое, колдовать?

– Думайте как хотите, сэр.

– Положим, врать тебе резона нет. А вдруг ты просто решила поморочить нам голову?

Я отошла на три шага в сторону, провела носком туфли по ковру черту.

– Пройдите три раза по этому ровному месту, сэр Адриан. Все три раза вы упадете на этой черте. А после, хотите, верьте, хотите – нет.

С недоверчивой миной на лице хозяин прошелся раз… упал, встал и другой раз уже не пробовал.

– Что ж по-твоему, детка, никуда плыть не надо?

– Сэр, – отвечала я, – сказать мне больше нечего. Дальше дело ваше. Судьба захочет наказать – судьба везде найдет. Но если уж она дала знать – может быть, неприятности не застанут врасплох?

– Хорошо сказано, Касси. Предупрежденный вооружен, или как там это по-латыни?

Спасибо, я приму к сведению.

Сборы пошли своим чередом, и оказалось, что хозяин воспринял предупреждение куда серьезнее, чем я подумала. Не прошло и трех дней после нашего разговора, как он вновь позвал меня в свой кабинет.

Там сидело трое почтенных, немолодых, хорошо одетых господ, и я, полагая, что это хозяйские гости и что надо распорядиться насчет чая или выпивки в кабинет, и спросила, как водится:

– Чем могу сложить, сэр?

Однако хозяин не попросил ни чая, ни коньяка.

– Пройди сюда и сядь.

Удивилась, но исполнила без слова.

– Подойдите сюда, доктор Саммер. А ты, Касси, устрой ему тот же фокус, что и мне.

Я и устроила. Этот фокус с невидимым шнурочком был у меня безотказен, как часовой механизм.

Потом попробовали второй и третий, не запомнила их имен.

Потом меня стали расспрашивать и исследовать. Расспрашивали дотошно про все шестнадцать колен предков-кузнецов, порчу живого товара в невольничьем лагере, безмолвные уговоры хозяев на лишнюю покупку (Касси, тебе цены бы не было в модной лавке приказчицей!). Осмотрели, измерили пульс, постучали по колену молоточком, велели распустить шнуровку и выслушали со всех сторон.

Потом разрешили привести одежду в порядок, и хозяин отослал с указанием для экономки накрывать ленч с учетом трех гостей.

Однако не все еще было закончено, и после ленча доктора с хозяином и, конечно, со мной вернулись в кабинет. Разговор продолжился. Меня спрашивали о предвидении и всему, что к этому относится. Расспросили о Тинубу, моей матери, которая предчувствовала пленение своих младших детей, о раковинах Олокуна и в особенности о том, что заставило меня подумать о неудаче грядущей поездки.

Тем временем в кабинет позвали и брата. Осмотрели, задали пару вопросов и не задержали. Меня на некоторое время оставили в покое, сами продолжали разговаривать. Я догадывалась, что говорят обо мне, но разговор почти не понимала. Немудрено, потому что доктора ученые перешли на ученую латынь. Не знаю, понимал ли что-нибудь хозяин, он сидел за столом с заинтересованным видом. Если подумать, он и был самым заинтересованным лицом, поскольку из своего кармана оплатил консилиум трех профессоров, ни больше и не меньше.

Наконец доктор Саммер поднялся и подошел ко мне, уже слегка заскучавшей.

– Милочка, полагаю, ты не испугаешься последнего, можно так сказать, испытания.

Мы тебя подвергнем гипнозу. Будь добра, вот в это кресло…

Посмотрела на хозяина, тот кивнул: мол, давай. Уселась, как утонула, в огромном кожаном кресле, по слову профессора откинула голову на подголовник, руки устроила на коленях.

– Делай то, что я прикажу. Расслабились, веки полуприкрыты… голова и руки тяжелеют, ты засыпаешь, засыпаешь…

Веки и впрямь были у меня полуприкрыты – раз уж приказали, но вот сонливости и в помине не было, просто полулежала тихо-тихо и смотрела на профессора, который старался вовсю:

– По счету "три" ты засыпаешь… один, два, три…

"Три" было произнесено резко и повелительно, так что я раскрыла глаза, и тут…

Тут произошло неожиданное и необъяснимое. По этому самому счету "три" плотный немолодой профессор покачнулся, слегка присел… и мягко повалился набок, на пушистый ухоженный ковер.

Остальные доктора и хозяин, а следом и я, кинулись к упавшему. Перевернули на спину, похлопали по щекам. Безрезультатно. Профессор Саммер спал гипнотическим сном.

Не помогли ни коньяк, отыскавшийся у хозяина в стенном шкафу, ни проверенная хозяйкина нюхательная соль, за которой я сбегала со скоростью пули.

Коллеги доктора многозначительно переглянулись. Один из них начал проделывать те же непонятные движения руками, что и пострадавший, но в обратном порядке.

– При счете "три" вы просыпаетесь… Один, два, три…

Ничего не произошло.

Доктор попробовал еще раз. Снова ничего не вышло.

– Может быть, оставить его, пока сам проснется? – предложил было третий доктор, самый молодой из всех. – У мистера Митчелла найдется место, а я сам подежурил бы и проследил за коллегой…

Прозвучало это как-то не очень уверенно.

И тогда вмешался хозяин:

– Касси, хватит, деточка. Побаловалась – и довольно.

Я испугалась.

– Сэр, я знать не знаю, что у него за странный обморок!

– Может, и не знаешь. Даже скорее всего не знаешь. Но как ты его не зная нокаутировала, так, я уверен, и приведешь в чувство. Давай, не бойся, попытайся.

Я уверен, все у тебя получится.

Делать нечего. Взяла флакон с солью и для начала стала растирать виски.

– Счет,– подсказал второй профессор. – И пассы. Ну, руками делай!

Не уверена, что пассы делала правильно. Но, по-моему, они были делом пятым.

Постаравшись, чтоб голос звучал так же твердо и повелительно, как у профессора, сосчитала до трех. И на третьем счете, двигая руками, как показывали, вдруг нечаянно хлопнула в ладоши.

Действие это произвело самое бурное.

Во-первых, профессор открыл глаза. Во-вторых, он немедленно даже не сел, а как-то сложился на ковре, поджав колени к груди. Потом обвел всех взглядом и сказал:

– Боже мой, как глупо… А я-то о себе воображал…

Адриан Митчелл, забыв о платке, рукавом, словно босяк какой, вытирал со лба испарину.

Профессора остались до самого обеда. Меня из кабинета не выпустили, позволив только сходить за вязанием, чтоб занять руки и не скучать во время пауз, пока профессора вдавались в латынь.

Приговор консилиума был единодушен. У пациентки (то есть у меня) наследственные, врожденные, необычайно сильные, хотя никаким обучением не развитые способности к гипнозу. Тем не менее когда профессор Саммер, признанное светило в этой области, попытался погрузить меня в гипнотическое оцепенение, я не только не поддалась, а неведомым науке способом вернула профессору его усилие. Как бы, объясняли мне, срикошетила его собственная пуля. Или камень отскочил от упругой стенки и угодил в того, кто его бросил. Поэтому коллеги не могли привести его в чувство. Это же общее правило гипноза: кто в него ввел, тот и выводить должен.

И в связи с этим возник у почтенных медиков вопрос: если это делает девчонка, умеющая только крахмалить юбки, что же будет, если она возьмется по всей науке?

– Да что вы все о гипнозе, господа! – перебил хозяин. – Мне хотелось бы узнать поподробнее о ее способностях к предсказаниям.

Тут профессора дружно замялись, и Саммер, как наиболее сведущий, сказал:

– Видите ли, сэр, наука имеет о предсказаниях еще более смутное представление, чем о гипнозе. Но я бы к девочке прислушался. Тем более личной корысти в ей никакой. И сама она редчайший экземпляр, так что я на вашем месте подыскал бы в горничные кого попроще, а Кассандру с ее уникальными способностями поставил бы на службу науке. Возможно, вы откажетесь от путешествия или перенесете его на более поздний срок? А мы бы тем временем занялись исследованиями, взяв девочку, скажем, внаймы. Или вовсе купив, поскольку, как мы поняли, она невольница?

Продавать меня хозяин, разумеется, отказался. Отдавать меня внаймы тоже ему не хотелось. Пообещав посоветоваться с женой, вежливо проводил загостившихся докторов и на самом деле пошел в кабинет к миссис Александрине и, оставался там довольно долго. Потом, уже совсем на ночь глядя, позвали меня в хозяйкин кабинет.

– Касси, поездка – дело решенное, – сказала миссис Александрина. – Едешь ли ты с нами или остаешься дома, заниматься с медикусами? Ты имеешь редкий и ценный талант, незачем зарывать его в землю. Может быть, профессора воспитаны не столь хорошо, как полагалось бы таким образованным людям, иначе Саммер не предложил бы тебя перекупить. Ты вообще забудь о том, что тебя можно продать, и эти господа будут себя вести с тобой не как со служанкой, а как с нашей воспитанницей, в любом случае – как с человеком из нашей семьи. А мужа мы тебе подберем, если только ты нам доверяешь.

Но я решила все-таки ехать. Не только в муже было дело, хотя брать в мужья кота в мешке, конечно, не резон. Я не сказала хозяевам, но подумала, что без меня в поездке им придется, пожалуй, хуже, чем со мной. Не знаю, откуда я это взяла, но была в этом уверена непоколебимо.

Профессорам пообещали, что сразу по возвращении я перед ними явлюсь, стану демонстрировать все свои способности, какие смогу, но с тем только, чтоб они меня учили правильному пользованию ими. Саммер несколько встревожился, узнав, зачем я еду:

– Не начнут ли пропадать способности девочки после замужества?

Пришлось его успокоить:

– Сэр, у моей матери было пятеро детей, и способности с возрастом не только не уменьшались, наоборот, возрастали!

На том и договорились, хотя_ по-моему, все равно остался недоволен.

Поездка, в которую собирался хозяин, была совершенно необходима. В Европе только что отбушевала война с Наполеоном, и связи с Вест-Индскими владениями Англии, где Адриан Митчелл имел филиалы и торговых партнеров, оказались сильно затруднены, не столько из-за разрыва дипломатических отношений, сколько из-за неизбежно сопутствующего войне каперства, перераставшего в пиратство и не различавшего подчас своих и чужих. Перевозка товаров в таких условиях давала баснословные барыши, но была весьма рискованна. Некоторые операции удавались, некоторые – нет, но в целом ситуация требовала хозяйской ревизии и значительного пополнения средств в заморских филиалах, потому что во время войны предусмотрительный купец предпочитал держать капиталы под рукой. Но теперь Наполеон был сослан, легальное каперство прекращено, а пираты – когда их не было? Атлантические воды стали спокойными настолько, что Митчелл счел возможным взять с собой семью и значительную сумму денег в золотых гинеях.

Об отмене поездки не могло быть и речи. Отговорить жену он также не сумел. Но что касается денег, – тут были приняты меры предосторожности. Две трети наличных были отправлены с надежной оказией на военном судне, направлявшемся по тому же маршруту, что и корабль Митчелла.

"Звезда Востока" тоже был вооружен совсем неплохо для купца, но главное достоинство его составляли быстрота и маневренность. Во время полуконтрабандных рейсов схватки с каперами заканчивались не начавшись: клипер становился под ветер, поднимал все паруса и показывал противнику корму, постепенно удалявшуюся в бесконечность моря. Маневр под название "дать стрекача" неизменно заканчивался удачей. Судно считалось "везучим", хотя его капитан говорил, что все на свете везение до поры до времени, что он, Вильям Пауэлл, поверит в бесконечность везения только тогда, когда умрет от старости на этой самой палубе.

В последних числах мая "Звезда Востока" вышла в море. Поднималась на борт с тяжелым сердцем. Иданре сказала: "Прощай, брат, не знаю, когда увидимся". Он хотел что-то ответить… и промолчал.

Первым пунктом захода был Барбадос. На Барбадос клипер так и не попал.

В двух днях пути до Бриджтауна налетел ураган, подхватил корабль и понес его, словно игрушку, в центр Карибского моря.

Ветер кружил и несколько раз менял направление. Неизменными оставались сила бесконечно повторявшихся шквалов и ливень, сбивавший с ног. Циклон трепал "Звезду" три ночи и два дня. Когда на третье утро ветер стих и небо прояснилось, красавец клипер болтало в открытом море без грот-мачты, бушприта, с поврежденным рулем, а капитан Пауэлл, едва держась от усталости на ногах, подгонял матросов, и без того суетившихся на палубе под брань корабельного плотника.

Страху мы наглотались по самые уши.

Хозяин велел поднять на палубу раскладной столик и принести туда кофе. Я явилась с подносом и кофейником. Митчелл сидел небритый, осунувшийся, и ворчал себе под нос:

– Дело не так скверно, как могло бы оказаться. По крайней мере не обнаружилась течь; заменим руль и бушприт и похромаем до Ямайки. Касси, ты этого ветра испугалась еще в Лондоне?

– Нет, сэр, – отвечала я, – не всякий ветер топит корабль.

– А какого еще черта ты боялась?

– В данный момент, сэр, все, чего я боюсь – это вон тот корабль на горизонте.

Все как по команде повернулись влево – там виднелся парус размером не более запятой, так он был далеко.

– Ну и что в нем такого страшного? – спросил хозяин.

– Право, не могу сказать – одно голое предчувствие.

– Тогда стоит на него взглянуть. Джек, дай трубу!

Но, отрегулировав стекла, помрачнел и выругался:

– Черт, да оно без флага!

Ничего хорошего это не сулило. Даже когда на мачте большого брига вверх пополз "Юнион Джек", это не только не успокоило всех, но встревожило еще больше: почему под этим флагом не шли? Почему подняли только что?

Неизвестное судно приближалось; "Звезда" беспомощно покачивалась на волне.

Капитан приказал приготовить пушки, лишних людей отправили вниз. Бриг, подойдя на расстояние полумили, развернулся за нашей кормой так, что его мачты слились в одну линию. Таким образом он представлял из себя наименьшую мишень и подходил с самой незащищенной стороны.

Капитан рявкнул команду. Маневрируя парусами, клипер с трудом сделал поворот, подставив незнакомцу ощеренный пушками борт. Но бриг тут же увалился под ветер и снова пристроился в корму. Грянул выстрел: приказ остановиться, хотя "Звезда" и так оставалась неподвижна. В трубу было видно разношерстное сборище на палубе, а на черном просмоленном борту – ни названия, ни порта приписки.

Я без конца выглядывала наверх. Миссис Александрина, сохранившая присутствие духа, в большой хозяйской каюте успокаивала дочек, готовых упасть в обморок.

Дурехи горничные, Лиз и Бетти, поскуливали от страха в уголке. А время шло.

Вернувшись с палубы в очередной раз, я направилась к комоду, где лежал ларец с драгоценностями. Отперла его и откинула крышку.

– Мэм, покажите, что здесь самое драгоценное.

Хозяйка поняла с полуслова.

– Бесполезно, детка. Обыщут все до последней крысиной норы.

– Мэм, предоставьте все мне. Я успела подумать кое о чем, могли бы и вы, кажется…

Вытряхнула содержимое ларца и с хозяйкой в две руки быстро перебрали футляры и коробочки. То, что подешевле, сложила обратно, то, что отобрали, вынула из футляров и завернула в батистовые платки. Футляры выбросила в окошко.

– Касси, – спросила вдруг нервно миссис Александрина, – а не могла бы ты напустить на них всех порчу?

Явно они преувеличивали мои скромные возможности.

– Не болтайте глупостей, мэм, лучше скажите мужу, чтобы не вздумал принять бой.

Их там двое-трое против одного нашего.

Хозяйка метнулась на палубу и тотчас вернулась. Тем временем я узелки с побрякушками привязала под панталоны Эвелин. Рыдающую Бетти нарядила в платье Эвелин, приведя в чувство парой хороших затрещин, нацепила на нее серьги и кольца. Умная купчиха сообразила, почему нужно оставить на месте большую часть побрякушек и изрядную кучу монет в железном ящике с золотом; я из него отсыпала в мешок, сколько могла поднять, остальное заперла, а хозяйка наложила печать и забрала у меня ключи. Деньги я понесла в свою каморку, со мной пошли Лиз и Эвелин.

К слову сказать, это была та самая каморка, где я неделю валялась в беспамятстве за пять лет до того; но в ней были произведены кое-какие переделки. Пять-то лет назад у нас с братом на двоих было две пары штанов, а теперь я в качестве парадной горничной имела целый роскошный гардероб. Для этого гардероба в каморке соорудили шкафчик, и шкафчик очень хитрый. Тряпок было для шестимесячного путешествия приготовлено уйма, а мест в стенном шкафчике – фут в глубину от коридорной стенки и чуть побольше полутора от двери до стенки. Так плотник вынул одну доску из этой стенки и вывел продолжение шкафа в соседнее помещение. Там разместилась кладовка и вдоль всех стен тянулись шкафы и полки; и мне отгородили еще кусок шкафа глубиной в фут и длиной в полтора – воображаете, что я была за важная особа? Ну, а теперь это очень пригодилось, потому что на дно того отделения, что было в кладовке, я опустила мешок, а потом помогла туда забраться мисс Эвелин и заложила снаружи той же доской, которую вынул плотник и оставил под койкой в расчете поставить на место впоследствии. Я сама бы там не поместилась, но молодая хозяйка куда как уступала мне по габаритам. Теперь ей оставалось только не шуметь, и ее со всем добром могли бы обнаружить лишь в одном случае: если бы стали ломать все перегородки подряд; а я не думала, что это будут делать. В хозяйской каюте – может быть; но в закутке у негритянки? И только мы заперлись изнутри – по палубе раздались шум, топот, грохот, потом по лестницам стали слышны удары, непонятная речь. Чьи-то вопли невдалеке, треск выбиваемых дверей, наконец – стук одновременно и в нашу дверь, и в дверь кладовки.

Тут я дала Лиз тычка в бок, и мы завизжали что было сил. Эвелин сидела тихо, как мышка. Засов крякнул, переломившись, и ввалились человек пять или шесть.

Схватили нас и потащили наружу, и уж кто-то полез в шкаф, – а мы вопили и голосили и сопротивлялись отчаянно. Лиз выволокли почти сразу, а я упиралась и отбивалась до тех пор, пока не стало ясно, что Эвелин не обнаружили.

Никак не могу пожаловаться, что мало мне попало: разбойники были дюжие ребята и в своем деле знали толк. Но я тоже была не слаба, вошла в раж и в горячке не замечала боли, и дралась, как ни разу в жизни до того. Моим оружием была туфля с кованым каблуком; и этим-то каблуком я лупила сверху вниз по головам, кому-то сокрушив зубы, другому выбив глаз.

Тот, что влез в шкаф, тоже наторел в грабеже. Пока я отбивалась – вряд ли это длилось долго – он успел все мое барахло запихать в одну исподницу так ловко, что и я бы сама так не сумела, и завязал шнурками, а уж после того помог приятелям, навалившись сверху, с койки. Эвелин не пискнула. А как стало ясно, что ее не найдут – тут-то и в глазах потемнело.

Очнулась на палубе. Судя по солнцу, времени прошло совсем не много, но грабеж уже близился к завершению. Команда пиратского брига, вытянувшись в цепочке, перекидывала на палубу своего судна тюки и корзины с наворованным добром.

Команда "Звезды" была выстроена вдоль борта, с хозяином и капитаном во главе.

Рядом с ними, под дулами пистолетов, стояли миссис Александрина, Эдит и, выряженная в платье Эвелин, Бетти. Самой Эвелин нигде не было видно. Значит, обнаружив в хозяйской каюте недурную добычу, воры попались на крючок с жирной приманкой и не стали слишком дотошно обыскивать корабль, – на что я и рассчитывала.

Адриан Митчелл заметил меня, лежащую среди добычи, и страдальчески морщился.

Потом один из грабителей, рыжий детина с бородой, подхватил меня, как куль, на плечо, перелез через планшир и спрыгнул на бриг, чей борт находился гораздо ниже высокого борта "Звезды". Дальше я уже потеряла сознание надолго.