Текст книги "Дом с золотыми ставнями"

Автор книги: Корреа Эстрада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

– Ей-богу, этот парень мне нравится! Я его дразнил на все лады и ждал, когда он разозлится и скажет: "Зато я беленький!" Почему ты этого не сказал, э?

– Мало проку, – ответил Энрике, покраснев (видно, фраза не раз приходила на ум!) – все же я не белый. Мы жили по-разному, и каждый учился своему. Если ты думаешь, что я не могу научить тебя кое-чему, то ты ошибаешься, братец.

У Энрике было добротное, классическое образование, которое давало всем воспитанникам семья Вальдес. Из них выходило немало приказчиков, управляющих, чиновников небольшого ранга. Вальдесов с охотой брали везде, потому что эта фамилия была как бы маркой образованности и строгого воспитания; и даже цветной паренек, вышедший с попечения этой семьи, имел право именовать себя доном таким то: "Я не мулат, я Вальдес!" Лет семьдесят-восемьдесят назад это значило немало, поверьте.

Дальше было много хлопот. В таможенной конторе отметили документы вновь прибывших и занялись приготовлениями к свадьбе – с нею медлить было нельзя.

Нашли сговорчивого попа в католической церкви и обвенчали молодых на третий день по прибытии на Ямайку. Свадьба была скромной, за шафера сошел сам Санди.

Новобрачные были очень молоды и очень красивы. На лице жениха читалась отчаянная решимость. Невеста была просто счастлива.

За свадебным столом собрались все только свои, начиная от гувернантки и кончая стариком Пепе. Пили за здоровье молодых и все, что полагается в таких случаях.

Уже за полночь, когда пир закончился и молодых проводили в спальню, мы вышли в патио вчетвером: Санди, Филомено, Факундо и я. Санди сказал:

– Это в романах все кончается на свадьбе. В жизни со свадьбы все только начинается. Вы не боитесь, что с этим парнем у вас будут сложности?

– Да он не занозистый, – ответил Филомено, – с ним ладить можно.

Я была согласна с сыном. Я предчувствовала неприятности скорее из-за того, что он женился на дочери дона Федерико. Но разве девочка не стоила того, чтобы защищать ее?

– Она чем-то похожа на тебя, – сказал Факундо, – если что-то решено, значит, сделано. Кажется, мальчику повезло больше, чем ей. Нет, я не спорю: он славный малый и неглуп. Но приютское воспитание дает все, кроме мужества. А мужчина должен быть мужчиной. Сложности из-за дона Федерико? Это даже хорошо. Пусть жизнь его прижмет… а вот тогда-то посмотрим, для вида у него штаны или нет.

Я сама боялась, как бы в характере сына не выплыли приметы его отца, из которой главной была трусость со всем, что из нее проистекало. Но он не дал повода усомниться в себе, – а иначе я не ввела бы его в свою семью. Окажись он подлецом – нам грозил бы полный крах.

Но мы сочли его достойным доверия и не ошиблись. Решено было посвятить и его, и молодую супругу во все наши дела без утайки. Все равно того, что они знали о нас, с лихвой хватило бы для веревки. Не могли же нас, в самом деле, повесить больше одного раза!

На другое утро собрался семейный совет.

– Ты хотел знать, кто мы такие, сынок?

Одно дело – слышать что-то краем уха, а другое – узнать все доподлинно. У Сесилии разгорелись глаза, и она, казалось, сама была готова ринуться с места в бой. Но Энрике тяжело опустил взгляд на сцепленные руки и не проронил ни слова – а рассказ длился долго и звучал порой жестоко.

– И все это о нас, – подвел черту Факундо. – Что ты теперь о нас скажешь, сынок?

– Что есть, то есть; – промолвил Энрике. – Каковы бы вы ни были – все равно уже нас черт одной веревочкой связал.

Меня бы такой ответ устроил, – он свидетельствовал о сдержанности и рассудительности, хотя и был не совсем точен. Он не был замешан ни в одном из наших дел, кроме похищения девочки. Но Сесилия, зардевшись, вскричала едва не со слезами:

– Энрике, как ты можешь так говорить? Я горжусь, что с тобой вместе принадлежу к их семье! Э, что смешного в том, что я сказала?

– Это не смешно, дочка, – ответил Гром, положив ей на плечо ручищу, – это просто ты сказала – прости меня – глупость. Ты славное дитя, но ты еще не понимаешь, что почем.

– Ее поразила ваша биография, – пояснил Энрике. – Она особа очень романтичная – воспитана так. Никто из ее знакомых не может похвастать ничем необыкновенным или героическим, и сам я тоже. Единственное необыкновенное событие в жизни у меня было, когда я два часа просидел в одном шкафу с попом.

Ох! Этой историей более полувека смешит друг друга вся Куба. Ее переиначивали и так и эдак; и никто не знает, что ее истинным героем был мой сын Энрике Вальдес, имевший тогда двенадцать лет от роду. …Приют, в котором он жил, получал, конечно, довольствие от семьи Вальдес. Но при этом монашки держали собственное порядочное хозяйство, в том числе большой птичий двор. И вот, когда у одной из сестер случилась какая-то нужда в деньгах – и на божьих людей бывает проруха – та поймала жирную, раскормленную курицу, подозвала мальчишку побойчее, вручила ему птицу и сказала:

– Пойди, сын мой, и продай ее за четыре реала.

Но Энрике сначала не везло. Он бегал, бегал с этой курицей по улице и не находил на нее покупателя. Наконец мальчишка обратился к хорошо одетому господину:

– Сеньор, купите курицу!

– Мальчик, мне не нужна курица.

– Всего четыре реала!

– Мальчик, я не буду ее покупать.

Сеньор, посмотрите, какая жирная!

– Отстань, мальчик, мне она ни к чему.

И сеньор постучал в двери какого-то маленького домика.

Энрике еще побегал туда-сюда и вдруг снова оказался перед дверью того самого домика. Наудачу он постучал: "Сеньору не нужна курица, а может быть, нужна хозяйке?" Отворила женщина.

– Сеньора, купите курицу! Смотрите до чего жирна! Всего четыре реала!

– Хорошо, – сказала женщина, – неси ее на кухню.

Но когда мальчик с хозяйкой шли на кухню, в комнате открылся большой шкаф, и из него показалась голова давешнего сеньора.

– Это ты, негодник! – закричал сеньор. – Чтоб тебе лопнуть! Я-то испугался, думал, муж идет.

И вдруг в это же время раздался стук в дверь.

Хозяйка помертвела.

– Теперь это точно муж, – сказала она. – А ну, прячьтесь оба в шкаф!

Она затолкала в шкаф парнишку вместе с его курицей, заперла дверцу и побежала открывать. Снаружи доносились голоса, а в темноте и тесноте сидели мужчина, мальчик и курица, и все трое не издавали ни звука.

Первым опомнился мальчишка.

– Сеньор, а сеньор! – прошептал он.

– Чего тебе? просипел тот в ответ.

– Сеньор, купите курицу!

– Тихо, маленький придурок, какая тебе курица!

– Сеньор, купите курицу, а не то я закричу.

Сеньор прорычал что-то невразумительное и спросил:

– Сколько ты хочешь?

– Четыре песо.

– Побойся бога! Это же вдесятеро против того, что ты просил на улице!

– Четыре песо, сеньор, а не то закричу.

Сеньор раскошелился на четыре песо, и курица перешла из рук в руки. В шкафу стало тихо.

Несколько минут прошло, и мальчишка снова подал голос:

– Сеньор, эй, сеньор!

– Чего тебе, негодник?

– Сеньор, продайте курицу за один песо.

– Ты спятил? Я только что купил ее у тебя за четыре.

– Сеньор, продайте мне курицу за песо, а то закричу.

Курица снова перешла из рук в руки, но ненадолго.

– Сеньор, эй, сеньор!

– Что, бесстыжие твои глаза?

– Сеньор, купите курицу за четыре песо!

– Я тебя придушу, не выходя из шкафа!

– Сеньор, а то закричу…

Когда хозяйке удалось выпроводить мужа на улицу, туда же, получив пинка под зад, вылетел мальчишка – со своей курицей и сорока звонкими песо в кармане.

Он побежал в приют, вернул курицу монашке, отдал ей деньги и рассказал, как было дело.

Монашка подняла очи к небу, чтобы не рассмеяться. Справившись с собой, она дала мальчишке песо и сказала:

– Сын мой, ты очень находчив, но то, что ты сделал – это грех и самое настоящее вымогательство. Ты должен пойти к священнику и исповедаться. Только не к нашему – я не хочу, чтобы знали, что я тебя посылала с поручением, а в ту церковь, что в двух кварталах отсюда.

На другой день Энрике, встав пораньше, уже был в занавешенной плотным сукном исповедальне.

– Святой отец, я с курицей…

– Что-о? – просипел ему в ухо знакомый до ужаса голос. – Опять с курицей? Иди, иди отсюда с богом! … – Ей-богу, – сказал Факундо, одной рукой держась за живот, а другой вытирая слезы, – одна твоя история стоит всех наших. Парень, из тебя выйдет толк!

Далее разговор шел о делах.

Санди сказал:

– То, что твоя семья богата, надеюсь, изрядно подсластит тебе пилюлю происхождения. Про бедность можешь навеки забыть.

От имени нашей компании он предложил Энрике место управляющего торговым домом на Ямайке.

– Для твоих семнадцати это, конечно, серьезно. Но твоим занятием будет – служить вывеской и учиться делам… а вести их будет твой отчим, которому не гоже быть слишком на виду и самому подписывать бумаги. Жалованье положим приличное, не считая твоей доли дивидендов.

Это дело уладилось быстро к общему удовольствию. Второе было куда деликатнее.

– Сынок, – сказала я, положив свою руку поверх его, – ты видишь, до чего я черна? Я не пугаю, но предупреждаю: любой из ваших детей может оказаться ненамного светлее. Мы с Факундо подумали, что в таком случае лучше было бы записать ребенка на наше имя, а твоей женушке, когда придет срок родить, на какое-то время скрыться от посторонних глаз. Как ты думаешь?

Молодые испуганно переглянулись, но Энрике сказал:

– Бог не без милости, Ма: авось обойдется.

Бог-то бог, но и сам не будь плох. В таком случае я на бога не особенно рассчитывала.

Для меня настали спокойные дни. Санди наконец исчерпал все причины для оттяжек и проволочек и уехал. Энрике и Факундо проводили все дни в торговой конторе и неплохо ладили. Филомено и Мари-Лус учились. Заботы по дому взяла на себя семья моего брата. Флавия накупила фуляров и кружев, расхаживала по дому важная, как пава, гремела на кухне сковородами и кастрюлями, ругала своих ребят, обнаружив где-нибудь пыль, закупала на рынке провизию и лебезила передо мною, называя сестрицей.

На мою долю дел осталось немного. Присмотреть за дочкой, когда та не была занята учением. Исполнять роль горничной при невестке – потому что, по принятому обычаю, миссис Вальдес не могла появляться на улице без служанки, а я выглядела очень представительно. Еще я крахмалила и утюжила юбки для всех женщин в доме – не знаю почему, мне всегда нравилось это занятие, хотя стирать не люблю, и всю стирку в доме отдавала прачке на сторону.

От безделья я полюбила книги и, между прочим, в первый раз прочла Библию – с большим интересом, хотя не без труда. Прелюбопытнейшая книга! Она дала мне повод вспомнить, что я крещена, да не просто так, а дважды. И, между прочим, свела на этой почве близкое и приятное знакомство с тем самым проворным попом, что венчал Сесилию и Энрике. Я сопровождала Сили в маленькую церковь святого Фомы, где служил отец Тибурсио. Когда служка обходил зал с подносом, мы с ней непременно оказывались щедрее прочих, и падре всегда находил время перемолвиться с нами парой-другой фраз.

Мне понравился этот лукавый старик – в нем чувствовался ум, жизнерадостность и пристрастие к удовольствиям сей бренной жизни. Он частенько-таки захаживал в наш дом, причем гостиной предпочитал кухню, где всегда вкусно пахло, а на особой полке в углу поблескивали бутылки и графинчики. Ох, мы всем святым перемыли косточки на той кухне, потому что отец Тибурсио, как всякий умный человек, не был чересчур строг в вопросах догмы и допускал сомнения и толкования. Случалось, за длинным скобленым столом разгорались целые богословские диспуты, потому что послушать наши споры спускались и мой муж, и брат, и младший сын, а иногда и Энрике приходил, рассказать, как грешат добрые католики. К концу беседы одна-две бутылки оказывались опорожненными, а святой отец, изрядно нагрузившись, шел к себе домой в сопровождении старика Пепе, чтоб не вышло какого конфуза.

Славная жизнь была, грешно пожаловаться. Но меня не отпускало тревожное беспокойство. Каждый день, выбрав свободную минуту, я уходила в один из складов, где было много места – поупражнять руку в стрельбе из лука и арбалета. Поначалу это вызывало удивление у всех домашних. Но мне почему-то казалось, что это еще пригодится, и вскоре муж и сыновья тоже начали выкраивать для этих занятий немного времени.

Так прошел год.

Я пополнела от спокойной жизни, но это могло оказаться кстати: Сесилии подходил срок родить. Мы уже подыскивали укромное местечко и надежную повитуху – как вдруг грянул гром над нашими головами.

Занимались мы с Сили в тот день самым милым делом: ходили по лавкам, покупая полотно, фланель, кружева и прочее, из чего составляется младенческое приданое.

Можно представить, как увлеклись две завзятые тряпичницы, шестнадцатилетняя мамаша и бабушка, которой не исполнилось тридцати шести… Словом, мы набрали ворох добра, нинья отдала приказчику деньги и отправилась еще что-то посмотреть в соседней лавке, а я осталась упаковывать покупки в корзину. С этой-то корзиной на голове вышла я из магазинчика и вдруг слышу испуганный голос Сесилии и жесточайшие проклятия на испанском. Сердце так и екнуло! Я поспешила, заранее зная, что увижу.

И точно: среди толпы зевак, которые всегда будто из-под земли вырастают, стоит чему-то произойти, стоит собственной персоной отставной капитан дон Федерико Суарес, трясет нинью за плечо и называет такими словечками, что только держись.

Подхожу ближе, расталкивая любопытных. Капитан увлекся так, что не заметил меня до тех пор, пока я не отодвинула его в сторону. Он глянул на меня и проглотил конец фразы.

Я сказала:

– Дон Федерико, никому не позволено среди бела дня позорить женщину, которую весь город знает как честную замужнюю даму.

Это надо было видеть: я нависла над ним со своей корзиной на голове, Федерико, бедняга, бледнеет, краснеет и идет лиловыми пятнами. Наконец он вымолвил:

– Кассандра? Это в самом деле ты? Откуда ты взялась и что, черт побери, тут делаешь? Разве ты не уехала в Африку?

– Мне не понравилось ходить в набедренной повязке, – отвечала я, – крахмальные юбки мне больше по душе.

– Она моя служанка, папа, – вставила Сесилия, отойдя от испуга.

Суарес смотрел то на дочь, то на меня.

– Анха, – сказал он. – Ты бы еще взяла в горничные крокодилицу или акулу.

Полагаю, ты замужем за тем босяком из приюта?

– Если вы, сеньор, имеете в виду ее мужа, то это дон Энрике Вальдес. -…он самый, каналья, ах, карррамба! -…управляющий делами английской торговой фирмы "Мэшем и Мэшем" на Ямайке.

– Этот сопляк? Я не верю в чудеса.

– Как вам угодно, дон Федерико. Его взял на службу мой хозяин, мистер Александр Мэшем.

– Черт! Бог! У меня уже голова кругом. Какое отношение ко всему имеет этот англичанин? И какое, провалиться мне на месте, бракосочетание по украденному разрешению? Нет! Я с этим намерен разобраться и разберусь. Что же, сеньорита, вы пригласите своего отца в дом или мне вламываться непрошеным гостем?

Начало хорошего не предвещало.

У дома нас первой заметила Мари-Лус. Она была приучена не лезть в глаза при посторонних и побежала в классную доложить. Филомено незаметно выглянул, охнул и пулей полетел в контору, предупредить отца и брата.

Не сказать, что этот визит застал нас уж вовсе врасплох. Куба слишком близко от Ямайки, и мы условились для такого случая: во-первых, никакого родства между черным семейством Лопес и белым семейством Вальдес нет. во-вторых, семейству Вальдес ничего не известно об истории семейства Лопес и, в-третьих, те и другие встретились друг с другом через посредство Александра Мэшема, а до этого друг с другом не встречались.

Историю знакомства с Санди сочинили заранее, а ответственность за кражу документов и похищение Сесилии Энрике целиком брал на себя.

Собрались все мигом. Сесилия и дон Федерико сидели в креслах. Факундо, Филомено и я встали чуть поодаль. Последним пришел Энрике, вытирая на ходу перепачканные чем-то руки.

Капитан был похож на плотно закупоренный бочонок с суслом и, казалось, вот-вот взорвется. Но он не взорвался, а только сказал зловеще:

– Итак, дочь моя, объясни, наконец, как ты смогла так опозорить себя, меня и весь наш род? Как ты оказалась под одной крышей с этим безродным ублюдком и этими головорезами?

– Это мой дом, дон Федерико, – отвечал Энрике, – эта дама – моя жена, эти негры, так же как все остальные в доме, были здесь оставлены для работы сеньором Алехандро Мэшемом и ведут себя вполне прилично.

– А кого это я слышу? – повернулся к нему капитан. – Несчастная сиротка, змея, пригретая на груди! Так поступить со своим благодетелем, бесстыжая дрянь!

– Не кричите, сеньор, – повысил голос Энрике. – Чем вы меня облагодетельствовали? Тем, что взяли в секретари? Я не умер бы с голоду и без этого. Я увез Сесилию и этим перед вами виноват. Но что же нам было делать, если вы хотели видеть меня любовником своей дочери, выданной замуж по расчету, а я хотел быть ее мужем? Вы отлично знаете, что она хотела того же. Мы были вынуждены поступить некрасиво. Для вас и для нас, дон Федерико, лучшим выходом было благословить наш брак.

Какое там благословить! Он был готов зарычать. Но опять-таки сдержался и сказал только:

– Я подумаю, как с вами поступить. У меня еще разговор кое с кем. Иди сюда, Сандра. Садись. Давай-давай, садись. Мы ведь с тобой старые приятели, не так ли?

Последний раз я видел тебя и все твое семейство за утренним кофе у костра, на одной уютной лесной поляне.

– Я отлично помню это утро, сеньор. Мне казалось, вам понравились и кофе и компания.

– Главу этой компании я застрелил сам, – двух лет не прошло, как это случилось.

– Я знаю. Я там была.

– Каналья! Как у тебя хватило дерзости отправить письмо из Лагоса?

Я пожала плечами:

– Не думала, что придется возвращаться в эти края.

Я сидела прямо, словно палку проглотив, и глядела перед собой, на погрузневшего, поседевшего, я тяжелым взглядом человека, и чувствовала, как затылок начинал ныть, едва мы с ним встречались глазами. Старое не было забыто, все начиналось сызнова.

Он сказал:

– Если я захочу, всех вас отправят на тот свет. Я сильно зол на вас всех. Едва ли ты не приложила руку к бегству этой… мадемуазель.

– За это нельзя повесить даже вашего зятя.

– Тебя найдется за что повесить и без этого. Вы вместе с косоглазым дьяволом натворили много дел в Вилья-Кларе.

– Вы никогда не считали меня дурой, сеньор, – так отчего же вы думаете, что я поглупела? Здесь, на английской территории, мы самые благонадежные негры из всех, которые когда-либо жили во владениях британской короны.

– Ты не поглупела, – сказал капитан, – да ведь я тоже не дурак. Я много лет был ищейкой и кое-что соображаю в этом деле. Я обнюхал и обтоптал все твои следы.

Я знаю о тебе куда больше, чем ты думаешь. Я нашел в твоей жизни одно слабое место, всего одно, но такое, что за него тебя можно зацепить намертво. -??!

– Сейчас расскажу. Английскому правительству нет дела до того, что вы натворили на кубинской суше, но вот море – это отдельный случай. Знаешь, что есть договоренность между всеми странами атлантического побережья о взаимной выдаче тех, кто виновен в нападении на морские суда или, хуже того, в их захвате? Нет, корабль того англичанина – ведь это твой нынешний хозяин, так? – он ни при чем.

Но барка под названием "Гирасоль" – это название тебе ни о чем не говорит?

– Контрабандистская барка?

– Совершенно верно, хотя это не имеет никакого значения. Значение имеет то, что вы захватили ее в заливе Лас-Вальяс. Один из хозяев поехал дать взятку таможенникам, а когда вернулся, нашел вместо барки плавающие в воде трупы приятелей.

Потом эта барка, по самые края груженая беглыми неграми, обнаружилась за мысом Пунта-Пальмийяс. Потом ее видели в проливах на островах Синко Балас в Хардинес-де-ла-Рейна, где делали починку кораблю и откуда некоторое время спустя после этого сняли дюжину обросших, одичавших детин. Они всех вас видели, эти ребята, и описали очень хорошо. А если они вас увидят – кого-то из вас двоих, потому что парень, конечно, сильно переменился с той поры… Это называется пиратство, или морской разбой. То, что свидетели грешны в том же самом, ничего не меняет. Я в отставке; но я достаточно влиятелен, чтобы дать делу ход. У меня все готово для этого! Из Африки я не мог тебя достать, но Ямайка, ха!

Я спросила:

– Сеньору действительно так хочется отправить нас на виселицу?

– Нет, конечно, – ответил он. – Ты хорошо знаешь, чего я хочу. Я рассчитываю только на положительный ответ. Мне кажется, я имею все основания услышать согласие.

– Силой вынудить меня к согласию вы хотите – так я поняла?

– У меня нет другого выбора. Думаю, что его нет и у тебя, точнее, у всех троих.

Конечно, вы можете снова пуститься в бега. Пойдет канцелярская волокита по делу, а вы будете коптить крокодилов где-нибудь в болоте. Но во имя господа, в которого ты не веришь, женщина, скажи: неужели тебе хочется возвращаться к скитаниям? К страху от каждого шороха, ко сну вполглаза, к необходимости всегда иметь оружие под рукой, к отрепьям и грязи? Только не говори, что такая жизнь тебе по душе, потому что ты солжешь. Ты не дикарка и не ужилась среди дикарей в Африке. Ты любишь шелковые юбки и европейский уклад жизни. Твой муж не ревнив и не глуп. Почему бы тебе не обрести, наконец, прочную крышу над головой и надежного покровителя? Если ты вздумаешь скрыться, Сандра, – право, мне будет жаль. Потому что у всех беглецов одна судьба. Вспомни твоего друга Каники. Это был дьявол, истинный дьявол! Но даже его настигла судьба, и с той стороны, откуда он меньше всего ждал. Не повторяй чужих ошибок, ты слишком умна для этого.

Соглашайся. Ты останешься при моей дочери и ее ребенке, потому что я увезу их с собой на Кубу. Я давал разрешение на брак совсем с другим человеком, а не с этим ловкачом. Она слишком молода, чтобы распоряжаться своей судьбой. Она сможет вернуться к нему, когда достигнет совершеннолетия, то есть после двадцати одного года. А до тех пор ей придется жить со мной, а ты могла бы за ней присматривать.

– Тебе придется увозить меня силой, – сказала Сесилия вызывающе.

– Именно это я и собираюсь сделать, дочь моя, – ответил капитан, поднимаясь. – Не рассчитывайте на заступничество местных властей. Я сейчас же добьюсь приема у губернатора и объясню, что к чему, и будь я проклят, если не сделаю этого немедленно. Я скоро вернусь, и до моего возвращения настоятельно советую подумать о том, что я сказал. До встречи, любезные.

Он ушел под общее гробовое молчание – только стукнула входная дверь.

Дальше все завертелось с быстротой урагана.

– Филомено, сынок, – спросила я, – твоя лодка готова?

– Как всегда, Ма.

– Вы с отцом собирайте воду и провизию на пятерых, одеяла, оружие и все, что надо. Энрике, иди, закрывай склад, оставишь все на бухгалтера.

– Но что ты хочешь делать, Ма? – спросил он.

– Не задавай вопросов, если хочешь увидеть своего ребенка через три недели, а не через пять лет. Делай! Сесилия, пошли наверх собирать баул. Мари-Лус! Пошли ко мне дядю Эдана и миссис Джексон.

Старую англичанку я оставила за экономку, якобы нанятую Санди Мэшемом. Я могла на нее твердо положиться. Брату я тоже велела назваться человеком Мэшема и прикинуться бестолковым: какой с губошлепа спрос?

– А вы, миссис Джексон, отвечайте одно: о нас знать ничего не знаете, где мы есть, но мистер Вальдес приедет месяца через два. Это все!

Дочку я с нами не брала, оставляла на попечение Эдана.

Двух часов не прошло с тех пор, как грохнула дверь за уходящим гостем, – а боковой ветер уже натягивал парус, и дальше и дальше на юго-восток уходил ямайский берег.

Мы держали направление на Кубу.

– Ма, – спросил Энрике, округлив глаза, – ты в своем уме?

– Я знаю, что делаю, сынок, – отвечала я. – Куба – последнее место, где будет искать нас твой тесть… а каково нас там искать, он хорошо знает.

Филомено изучил шкиперское дело совсем неплохо. Он прошел в виду Каймановых островов, оставив их по левую руку, и на какую-нибудь милю промахнулся мимо полуострова Анкон, слишком забрав влево, из-за опасения напороться на риф, которых было полно в заливе Касильды.

Нам повезло: Ма Ирене оказалась со своей воспитанницей там, в имении Агуа Дульсе.

Я на это даже не рассчитывала, думая договориться по-свойски со старым мулатом по имени Сократ, который служил за майораля и принимал приятельски нашего куманька Каники, и уж оттуда послать нарочного к старухе. Но этого не понадобилось.

Ма Ирене выслушала нас внимательно.

– Вам не будет тут спокойно, – сказала она. – Поезжайте в Лас Лагартес. Там тихо, туда не заглядывал даже тот дотошный жандарм, люди надежны и можно прожить хоть год, хоть десять.

Задолго до света заложили пароконную коляску; поехали мы по большой дороге вдоль побережья, а оттуда должны были свернуть в горы. До уединенного кафеталя было миль тридцать пять. Энрике все волновался и покусывал губы, но я уверила его, что беспокоиться нечего. Со стороны все выглядело очень прилично: едет молодая пара в сопровождении слуг, и внимания на нас не обратили.

И вот мы в доме, где витает дух нашего друга, где в угловой прохладной комнате, выходящей окнами в непроглядный лес, на стене висят его ружье и мачете, на столике – коробка сигар, в комоде – несколько пар грубых холщовых штанов и рубах, а на полке – четыре десятка разномастных книг, и первая из них о старинном оружии, та самая, что он приносил с собой в паленке.

Сумерки спустились мгновенно; с зажженным трехсвечником в руках вплыл старинный знакомый, портняжка Кандонго. Слышалось откуда-то приглушенное конское ржание.

Стрекотали сверчки, тягуче плакал сычик-дуэнде. Закрыть глаза – и словно лет десяток долой с плеч, так знакомы эти звуки и ощущение бегства. Вот сейчас послышится насмешливый резковатый голос:

– Ты вернулась на старые следы, кумушка?

– Не думала, но пришлось, брат мой. Судьба привела нас сюда, но без тебя эти горы пусты.

– Ты неправа, унгана Кассандра. У этих гор есть вы, есть и другие, с углями в сердце и огнем в крови.

– Нет другого такого, как ты. Почему ты захотел оставить нас, брат?

– Я исполнил свою жизнь, сестра моя. Я не мог закончить ее иначе: не по мне остаться с разбитой чашей в руках.

– Ты не жалеешь ни о чем?

– Я оставил по себе потомство на память. Что еще нужно человеку?

– Ждешь ли ты нас к себе на небесные тропы?

– Ваше время не скоро придет, ваши жизни еще не исполнены. Элегуа будет хранить вас, и Легба положит перекрестки земли и моря под ваши ноги. Помните меня на своих путях!

– Твои внуки и правнуки будут ходить по одним путям с нами…

Что это было? Я очнулась на широкой оттоманке в этой же комнате, надо мной – встревоженные лица мужа и сыновей. За окнами голубеет рассвет.

– Ма? Что с тобою, Ма? – спрашивают мальчики, но Факундо дает им знак молчать.

– Ты говорила с ним, моя унгана?

– Да, Гром.

– Ты сказала, что мы любим и помним?

– Да, мой друг.

Он кивает и натягивает мне одеяло под самый подбородок:

– Расскажешь все потом. А сейчас отдыхай: нам на многое нужны будут силы.