Текст книги "Деньги не пахнут 3 (СИ)"
Автор книги: Константин Ежов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Глава 3
Воскресным утром, ровно в половине десятого, шаги вывели к Северной гавани – тихому уголку у воды, что всего в нескольких минутах ходьбы от суетливой Уолл-стрит. Там, среди стройного ряда яхт, белели корпуса, пахло солью, тиной и свежей краской, слышался лёгкий скрип фалов и тихий звон тросов о мачты.
Среди десятков пришвартованных красавиц сразу бросилось в глаза название, выведенное золотыми буквами: "Serenity". Изящный катамаран с широким корпусом и просторной палубой, словно созданный для долгих морских прогулок и ленивых посиделок с бокалом вина на закате.
В воспоминаниях пронеслась картина другой жизни – та же гладь воды, та же тяжёлая прохлада утреннего ветра и собственная яхта, которой больше уже нет. Или ещё нет, смотря с какой стороны посмотреть.
– Шон? – раздался сверху бодрый голос.
На палубе стоял мужчина лет пятидесяти с лишним, с густыми серебристыми волосами и кожей, изъеденной солнцем. В улыбке светилось настоящее радушие.
– Господин Прескотт?
– Верно. Поднимайтесь скорее!
Он окинул взглядом строгий костюм и рассмеялся так, что даже чайки, кружившие неподалёку, вспорхнули.
– Ну и нарядились же вы! В таком виде – словно на яхтенный бал собираетесь.
Формальные брюки и идеально выглаженный пиджак явно выбивались из общей картины: вокруг – расслабленные морские рубашки, шорты, лёгкие куртки. Смех Прескотта звучал заразительно, и ладонь его дружески хлопнула по спине.
– Бросьте, не берите в голову, – сказал он всё с той же лёгкостью.
Ситуация была обыграна мастерски: богач, открывающий двери в свой мир, и визитёр, попавший туда впервые. Всё выглядело естественным, почти театральным.
– Впечатляющая яхта, – прозвучало в ответ.
– Моя гордость, – с удовольствием кивнул хозяин. – Хотите экскурсию? Пойдём начнём с флайбриджа.
– С чего?
– Ха-ха, верхняя палуба. Мы её так называем.
На флайбридже город казался игрушечным: небоскрёбы, словно вырезанные из металла и стекла, отражали утреннее солнце, а лёгкий ветер приносил запах моря вперемешку с бензином от соседних катеров.
Прескотт с удовольствием объяснял простые вещи, словно школьник, впервые открывший учебник географии, и эта наигранная роль казалась ему по душе.
На корме матросы готовили судно к выходу: натягивали снасти, проверяли крепления, отдавали команды полушёпотом.
– Хотите взглянуть на штурвал? – предложил хозяин, напевая себе под нос и ведя к рубке.
Внутри пахло лаком и кожей. Рука сама потянулась к блестящим рычагам, хотя за спиной чувствовался прицеленный взгляд – ждал, когда будет задан "правильный" вопрос.
– А вы сами-то рулите?
– Вот наивный вопрос, – Прескотт весело хохотнул. – На старте главное держать руль нейтрально. С таким ветром тяги хватит за глаза.
Матрос за его спиной кивнул, словно подтверждая слова, хотя именно он наверняка провёл катамаран всю дорогу от Флориды.
– А теперь – спуститесь в каюту, отдохните. Скоро отчаливаем.
Каюта встретила мягким светом и запахом дерева, смешанным с тонким ароматом полированной кожи. Мягкий диван поддался под тяжестью тела, словно поглотив его. Интерьер напоминал дорогой курорт: изысканно, но не вычурно.
Снаружи гул моторов перешёл в лёгкое дрожание корпуса, и яхта, плавно оттолкнувшись от причала, начала медленно выходить в акваторию. Сквозь иллюминатор пробивался солнечный блеск на воде, переливавшейся серебром.
Город постепенно растворялся в утренней дымке, а прохладный морской ветер то мягко касался кожи, то хлестал солёной свежестью, оставляя на губах привкус йода и соли. Пиджак и строгий галстук казались чуждыми этому простору – ткань липла к телу, сковывала движения, лишала лёгкости. Когда-то владение собственной яхтой избавляло от подобных неудобств, но теперь приходилось мириться с тесным воротом и слишком тугими лацканами.
Дверь каюты скрипнула, и внутрь шагнул Прескотт, держа в руках пластиковый холодильничек – нелепая деталь на фоне кожаных диванов, хромированных деталей и мягкого света. В его жесте чувствовался странный контраст: желание показать богатство и одновременно выставить себя простым парнем "без заморочек".
– Пиво? – с лёгкой улыбкой предложил он.
Холодная банка приятно охладила ладонь, а первый глоток разрезал сухость во рту, оставив лёгкую горчинку и свежесть. Прескотт опустился рядом, расслабленно откинулся на спинку и принялся рассматривать собеседника так, будто пытался сравнить реальность с картинкой в голове.
– Не таким тебя представлял, – проговорил он, слегка прищурившись. – Гораздо моложе и приницательнее на вид.
В его словах сквозила тень стереотипа: ожидался хилый парень в очках, ссутулившийся, тихий – будто сошедший с афиши о "компьютерных гениях". Реальность явно ломала привычную схему.
– Ты точно Шон? – усмехнулся он.
В западных глазах образ "ботаника" из россии зачастую внушал доверие: ассоциации с математикой, кодом, наукой, шахматами. Слишком живой, слишком уверенный облик вызывал у таких, как Прескотт, сомнения. Но за плечами лежал опыт и результаты – куда весомее любой маски.
– Говорят, с "Генезисом" удалось выжать шестьсот тридцать процентов? И причём поставил всё! Для такого, как ты, это дерзко! – голос Прескотта звенел откровенным удивлением.
В этих словах ясно чувствовался оттенок: "для такого, как ты" значило не что иное, как "для русского". Подобные уколы давно перестали ранить – раздражало другое: слух о том, что вложено всё до последнего, распространялся слишком свободно. В мире инвестиций такой поступок считался красным флагом, признаком безумного риска. Осторожные люди от подобных историй шарахались.
– Это тебе Мосли рассказал? – прозвучало в ответ с лёгкой тенью подозрения.
– Нет, – отмахнулся Прескотт. – Знаешь Джонатана Блейка?
Имя прозвучало впервые.
– Не доводилось.
– Неудивительно. Вы из разных отделов. Он MD в ритейл-дивизионе. Именно он возглавлял сделку, когда мы сеть продавали.
Значит, слух пошёл оттуда. Из уст управляющего директора такие истории выглядели весомо, почти как печать доверия. На лице невольно появилась улыбка – пусть информация и искажена, но источник солидный.
– И правда есть алгоритм с точностью восемьдесят процентов? – глаза Прескотта блестели любопытством.
– Хорошо осведомлён.
– Признаюсь, не до конца верю, – засмеялся он, – но Блейк клялся, что это правда. Расскажешь принцип?
Началось объяснение – сухое, чёткое, выверенное. Но на полуслове Прескотт, словно устав слушать, резко сменил тему и с жаром бросил:
– Запомни: в ближайшие десять лет весь инвестиционный мир будет крутиться вокруг медицины.
Его слова не были пустыми.
– Бэйби-бумеры, – продолжал он, размахивая рукой. – Самая богатая прослойка. А куда они понесут деньги? В больницы! Потому у нас в "Херитидже" настоятельно рекомендуют треть всех активов вкладывать в здравоохранение.
Он говорил долго, увлечённо, сыпал прогнозами и цифрами, словно сам уже строил госпиталь будущего. Слушалось это больше как лекция, чем как разговор – и казалось, что мнение собеседника его не интересовало. Ему важнее было показать осведомлённость, блеснуть пониманием трендов.
– Честно говоря, – наконец признался Прескотт, – на рынок акций вышел недавно. До этого – сплошная недвижимость. Нашему поколению с молоком матери вбивали: фондовый рынок – это казино. Родись чуть позже… кто знает, где бы был.
И в этих словах звучала истина. Воспитание, эпоха, окружение – всё это формировало стиль инвестиций куда сильнее, чем учебники или цифры на экране.
Америка просыпалась медленно, и вместе с ней оживала память о поколениях, переживших бури и кризисы. Одни когда-то держались за недвижимость, другие – за золото или облигации, а самые молодые теперь, увлечённые грохотом криптобирж, с азартом бросались в виртуальные монеты и акции технологических компаний. У каждого поколения – своя привычка, своя зацепка за стабильность.
Бумеры в Соединённых Штатах несли на плечах шрамы стагфляции семидесятых и обвал "Чёрного понедельника" 1987 года, поэтому и тянулись к надёжным активам, словно к тихой гавани. Прескотт не был исключением. Своё состояние он складывал по кирпичикам в сфере недвижимости, аккуратно и основательно, пока доходность не перестала расти. Тогда он решился войти в мир акций – поздно, но достаточно удачно, чтобы в итоге обзавестись собственным семейным офисом.
– В биотехе и фарме всё решают первые деньги, – говорил он, словно читал лекцию. – Сегодня фармгиганты практически всё начальное исследование отдают на аутсорсинг. Главное – глаз набитый. Вот глянь на мой портфель: успех тридцать процентов. Среди стартапов это почти чудо, не находишь?
– Тридцать процентов – невероятный результат, – прозвучало в ответ.
– Ха-ха, может, везение новичка. Но однажды сорвал куш – двадцать четыре раза от вложенного на одной-единственной бумаге! – Прескотт вскинул подбородок, глаза сверкнули довольством.
Здесь и крылась причина его азартного блеска. Случайная удача, внезапный выстрел, подаривший сладкий вкус непобедимости. Он продолжал уверять, что это просто интуиция, "чуйка", но за словами явно слышалось другое: "Разве не думаешь, что у меня талант?"
Так рождается опасное заблуждение. Инвестиции кажутся простыми и щедрыми к новичкам. Две кнопки: "купить" или "продать". Две дороги: вверх или вниз. Даже полный профан получает шанс – пятьдесят на пятьдесят. Ни в музыке, ни в спорте, ни в кулинарии нет такой стартовой планки. Там начинаешь с нуля и годами набиваешь руку. А на бирже неопытный игрок может внезапно разбогатеть одним точным щелчком мыши.
Но за этим скрывается простая правда: и обезьяна с монеткой достигнет того же результата.
Опасность же в другом: первые победы внушают иллюзию, будто с каждым днём мастерство растёт, и завтра вероятность успеха станет не пятьдесят, а восемьдесят процентов. Ложная мечта. Даже матерые управляющие фондами, живущие этим десятилетиями, держатся на уровне шестидесяти процентов, и то лишь благодаря колоссальному опыту и дисциплине. Настоящие профессионалы давно смирились: ошибки будут всегда, половина шагов окажется в пустоту. Но искусство не в количестве попаданий, а в том, чтобы в редкие удачные удары вложить всё, отжать максимум, пробежать дистанцию до конца.
Новички же, напротив, бросаются на всё подряд – суетливо, без расчёта, разменивая деньги на десятки ставок, словно дети, что гоняются за каждой падающей снежинкой. Конец у такой игры почти всегда одинаков – пустые карманы и горечь поражения.
Озвучить эту мысль прямо было бы верхом бестактности. Потому на лице расцвела вежливая улыбка, а из уст полились осторожные комплименты:
– Невероятный талант. С таким чутьём грех соперничать – боюсь, могу и без работы остаться….
– Ха-ха, не стоит так уж рассыпаться в похвалах, – отмахнулся Прескотт, но по блеску глаз было ясно: слова пришлись по душе.
Разговор тек плавно, словно лёгкое течение, и в нужный момент прозвучала давно заготовленная фраза:
– Кстати, видел среди ваших вложений одну интересную компанию… "Теранос".
Именно тут глаза Прескотта засияли особенно ярко.
– Ах, Теранос! Акции этой компании выбирались лично!– голос Прескотта зазвенел самодовольством, словно хруст бокала в тишине.
Сомнения, однако, витали в воздухе: слишком уж чувствовалась рука Реймонда, будто именно он подбросил богатому инвестору идею о молодой звезде, привлекающей внимание именитых фигур.
– Удалось ли познакомиться с Холмс лично?
– Нет, пока что.
– Ха-ха! Ну, когда это случится, сразу поймёшь. Вот где настоящее обаяние. Говорят, Стив Джобс обладал такой же силой – умением искажать реальность….
Сравнение с Джобсом прозвучало почти как обряд инициации. В каждом поколении находятся мечтатели, которые упорно ищут "нового Джобса". Но подобные гении появляются лишь вопреки логике, как редчайшие отклонения от нормы. Настоящий следующий "выдающийся" скорее всего окажется полной противоположностью самому Джобсу.
Размышления эти пришлось спрятать глубоко внутрь, оставив на лице лишь маску заинтересованности, с чуть расширенными глазами. Пусть Прескотт тешит свои фантазии – гораздо важнее было понять, что именно притягивало инвесторов к Холмс.
– Великие личности выделяются с самого начала. Кстати, знал ли ты, что её наставником был сам Эверетт?
– Эверетт? Неужели тот самый, основатель The Oracles?
– Да-да, именно он!
На этот раз удивление было неподдельным. Эверетт – фигура почти мифическая, человек, стоявший у истоков программных баз данных и облачных технологий. Глыба, достигшая самой вершины мировой IT-индустрии.
– Да, именно этот Эверетт каждое воскресенье встречался с Холмс, давал советы и даже стал одним из первых инвесторов. Он в буквальном смысле вырастил её в самые ранние годы.
От этого известия воздух в комнате будто стал плотнее. Оказалось, за её спиной всё это время стоял настоящий гигант.
– И это ещё не всё. Семья Ламберт тоже вошла в число первых инвесторов.
Челюсть сама собой напряглась. Имя Ламбертов в Силиконовой долине произносилось с уважением, как заклинание. За три поколения они открыли миру HartMail, SkypeZ, Teslan и Bawidu. Если уж они разглядели в девушке искру, то недооценить её было невозможно.
– И к тому же, в Стэнфорде она проходила стажировку у профессора Каррингтона.
Вспомнилось множество судебных процессов: химик мирового уровня, эксперт, чьё слово решало судьбы корпораций. Благодаря его свидетельству одна компания, выпускавшая контрацептивы, выплатила миллиарды и рухнула в пропасть банкротства. В другом деле он помог выиграть рекордные 6,6 миллиарда против табачного гиганта. И теперь выяснилось, что именно Каррингтон первым признал талант Холмс.
– Во время стажировки в Азии, во время эпидемии SARS, она увидела толпы пациентов. Тогда и подумала: "В век высоких технологий диагностика не должна опираться на примитивные шприцы и ватные палочки". Так и родилась идея объединить нанотехнологии, микрофлюидику, медицину и химию. Услышав это, Каррингтон заявил: "Эта девчонка – новый Билл Гейтс или Стив Джобс". Более того, именно он подтолкнул её основать компанию.
Истории складывались в оглушительный хор восторгов. IT-титаны, венчурные магнаты, академические светила – все говорили о Холмс с одинаковым восторгом. Это было похоже на то, как если бы юного футболиста одновременно поддерживали Месси и Роналду.
Когда разговор слегка выдохся, пришло время осторожно направить его в нужное русло.
– Потрясающе…. Невероятно, что столь влиятельные люди так рано признали её гением….
– Вот именно. Видишь ли, публика редко умеет распознать подлинного гения вовремя. Большинство замечает их лишь в подростковом возрасте. Но настоящие визионеры улавливают талант в зародыше. Вот тогда и нужно инвестировать, чтобы получить максимум.
– Ты абсолютно прав. Хотя….
Фраза намеренно осталась повисшей, глаза отвелись в сторону, будто слова застряли на полпути.
– В чём дело? Кажется, есть что-то на уме.
Прескотт, как и ожидалось, проглотил наживку.
Настал момент аккуратно вложить следующий крючок:
– Понимаешь… дело в алгоритме….
Тёплый свет лампы отражался в бокалах, наполняя кабинет мягким золотистым свечением. Взгляд Прескотта на мгновение потускнел, когда прозвучали слова:
– Алгоритм настоятельно советует вывести вложения из Theranos. Либо хотя бы значительно сократить долю.
На лице собеседника мелькнуло замешательство – лёгкая тень пробежала по глазам, как порыв ветра по глади воды. Для Прескотта эта компания была настоящей жемчужиной в портфеле, самой перспективной из всех. Но красные сигналы, подаваемые системой с точностью 80% и общей доходностью в 630%, трудно было проигнорировать. Даже если в глубине души он не доверял холодным цифрам, сомнение уже начало медленно оседать в его мыслях.
– И в чём же причина? – в голосе зазвенела сталь.
– Есть два фактора риска, способных вызвать сильнейшую волатильность.
– Какие именно?
Прескотт наклонился вперёд, в интонации прорезался нажим. Атмосфера сгущалась, словно воздух стал суше, а гул далёкого кондиционера обрёл резкость. Слишком резкий ответ мог вызвать обратный эффект, поэтому пауза затянулась.
– Ну… даже не знаю, стоит ли говорить….
– Говори.
Он не отпускал, тянул за ниточку, пока лицо его постепенно смягчалось, а в голосе появился оттенок мягкого убеждения. И только тогда слова прозвучали осторожно:
– Прежде всего – отсутствие клинических данных.
– Клинических? – брови Прескотта удивлённо приподнялись.
– Нет результатов испытаний с фармацевтическими компаниями.
Эти слова прозвучали, как удар по тишине, но Прескотт, не моргнув, отмахнулся:
– Пустяки. Наверное, формальности.
– Но отсутствие этих документов – факт. А без них риски становятся слишком высокими.
Взгляд его смягчился, в голосе появилась нотка наставничества, словно старший разговаривал с неопытным учеником:
– В нашей сфере задержки с документацией – обычное дело. Ждать бумаг – значит упускать возможности. Вкладываются те, кто действует первым. Излишняя осторожность может обернуться потерей колоссальных перспектив.
Тон напоминал лекцию, ироничное покровительство сквозило в каждом слове. Но спорить в этот момент не имело смысла – стоило лишь закрепить мысль.
– Тем не менее, для управления рисками наличие клинических подтверждений критично.
– Отсутствие бумажки не отменяет технологию.
А вот в этом и крылась опасность. Подобной технологии в реальности просто не существовало. Но напрямую заявить это – означало бы поставить себя в тупик. Доказать невозможность изобретения в тот момент было нельзя. Оставалось идти по тропе, где можно добыть веские факты, – по линии клинических испытаний.
– Но профессор Каррингтон уже подтвердил жизнеспособность технологии.
– Технология и клинические результаты – разные вещи.
Взгляд Прескотта стал жёстким, почти обличающим: "Кто ты такой, чтобы сомневаться в Каррингтоне?" Его вера в знаменитого профессора была безоговорочной, почти религиозной.
Открыто спорить было бы глупо. Пришлось выбрать обходной путь:
– Ни в коем случае. Безусловно, профессор прав. Речь вовсе не о технологии, а о проверке её в реальных условиях.
Чтобы донести мысль, потребовалась метафора:
– "Представь автомобиль. В лаборатории он работает идеально – двигатель шепчет, система безупречна. Каррингтон видел этот образец в стенах лаборатории. Но ни одна машина не выйдет на дорогу без испытаний в реальном движении. В контролируемой среде всё может выглядеть идеально, но стоит выехать на трассу – и всплывают новые проблемы. У Theranos нет этих "дорожных тестов". Нет клинических данных.
Слова повисли в воздухе тяжёлым грузом. В кабинете стало тише, даже часы на стене будто зашептали медленнее.
– ….
Прескотт молчал, и только в глубине взгляда мелькнула лёгкая трещина в уверенности.
Тяжёлый воздух комнаты словно задрожал от сказанного:
– Theranos утверждает, что испытания начались ещё семь лет назад. Но с тех пор – тишина. Неизвестно, завершён ли процесс и результаты спрятаны в стол, тянется ли работа по сей день, или же проект попросту похоронили на полпути. В такой мутной ситуации риск становится чрезмерным, и алгоритм отчётливо сигнализирует – инвестиции крайне опасны.
Прескотт не перебил сразу. Молчание растянулось, и в этой паузе чувствовалось, что факты задели, пробрались под броню уверенности.
– Каррингтон когда-либо прямо утверждал, что испытания прошли идеально?
Разница между лабораторным успехом и клиническими доказательствами висела в воздухе, словно острый запах озона после грозы. Наконец, Прескотт пожал плечами, стараясь говорить небрежно:
– Помнится, он больше говорил о прорывных технологиях….
– Можно связаться с ним и уточнить?
Кивок, осторожный и выверенный. Но пришлось развить мысль:
– И если получится… лучше бы получить подтверждение письменно.
На этот раз на лбу собеседника залегла складка, словно резаная тень. Пришлось добавить, почти извиняясь:
– Положение слишком скользкое. Формально числюсь в Goldman и не имею полномочий напрямую запрашивать документы у Theranos. Компания закрытая, она не обязана раскрывать детали посторонним. Но вот официальный инвестор – другое дело.
Люди не любят оставлять следы в переписке – это аксиома. Убедить его было жизненно необходимо.
– Я вовсе не утверждаю, что в компании есть проблема. Возможно, испытания идут, а отчётность задерживается. Но если всё подтвердится и риски исчезнут – тогда капитализация может спокойно достичь десяти миллиардов.
– Десяти миллиардов…? – слова прозвучали у Прескотта почти шёпотом.
– Да. Но без ясности по клиническим результатам оценка будет гаданием на кофейной гуще.
Наконец он сдался:
– Ладно. Сделаем так.
В голосе слышалась надежда – возможно, в глубине души Прескотт сам хотел увидеть доказательства.
Но тут же, сжав руки, он повернулся вновь:
– Хорошо, первый риск понятен. А второй?
Неловкая пауза снова повисла. Тема была щекотливой, будто разговор о болезни за праздничным столом.
– Ну… дело вот в чём. Любое медицинское оборудование обязано пройти сертификацию FDA перед выходом на рынок.
Прескотт моргнул, словно не понял, зачем ему напоминают очевидные вещи.
– Newton от Theranos не получил одобрения FDA.
Тишина опустилась глухим покрывалом.
– Что значит – не получил?
– Запрос в FDA дал прямой ответ. Newton не только не сертифицирован – даже заявки на рассмотрение не подавали.
Глаза Прескотта расширились, а в голосе прорезалась дрожь раздражения:
– Не может быть! Ошибка! Лично от Холмс слышал, что всё оформлено.
– Уверены?
– Разумеется! Это был первый вопрос, который задал перед вложением. Мне ответили: процедуры завершены.
– А уточняли ли, какое именно ведомство выдало сертификацию?
– Какое ведомство? – в голосе Прескотта зазвенело раздражение, будто он услышал нелепость.
– То есть, спросили ли прямо, что речь идёт именно о FDA?
Он нахмурился, тяжело выдохнул и недоверчиво произнёс:
– А чью же ещё сертификацию можно было иметь в виду?
Сама предсказуемость этого ответа вызвала лишь горькую усмешку.
– Newton прошёл только регистрацию LDT. Но это не FDA.
Слова прозвучали тихо, но в них была тяжесть приговора.
– LDT…? И что это вообще значит? – голос Прескотта дрогнул, словно он впервые столкнулся с незнакомым словом на чужом языке.
– Laboratory Developed Test. В дословном переводе – лабораторно разработанный тест. Это такие диагностические методики, которые можно использовать только в пределах одной-единственной лаборатории. Если сравнить с машинами – представь автомобиль, которому разрешено ездить лишь по заводскому треку.
В комнате повисла тяжёлая пауза, и в этой тишине гулко отозвались собственные слова.
– Другими словами – как только такую машину выведут на улицу, появятся юридические проблемы.
Прескотт резко дернулся, будто услышал откровенный вздор.
– Чушь какая-то! – в его голосе зазвенел металл, глаза сверкнули, не от недоверия к собеседнику, а от невозможности принять саму картину происходящего.
– Не веришь словам – один звонок в FDA всё прояснит. Там сразу подтвердят. Здесь нет ни малейшего смысла врать.
Прескотт сжал кулаки.
– Но если всё это правда… значит, Newton нельзя выпускать на рынок?
– Именно.
Ситуация выглядела так, словно компания убеждала покупателей в том, что можно торговать машиной без допуска к дорогам. Абсурд, но именно он превращался в реальность.
– Не может быть! У них же уже подписаны контракты с крупнейшими корпорациями, бизнес запущен! – воскликнул Прескотт, словно надеялся силой голоса разрушить нелепый вывод.
Его реакция объяснима: модель, предложенная Theranos, выглядела как чудо из будущего.
"Пройдите анализ крови, пока покупаете продукты!" – лозунг звучал заманчиво и просто.
Для воплощения идеи Theranos заключила договоры с гигантами вроде Safeway и Walgreens. Бумаги были подписаны, а Safeway вложила в проект 350 миллионов долларов, оборудовав сотни центров.
– Центры уже стоят в двух сетях! Walgreens запустил их в работу! И ты хочешь сказать, что они подписали такие соглашения, не проверив одобрение FDA?!
В самом деле, несколько десятков пунктов уже обслуживали клиентов – на первый взгляд всё работало безупречно.
Но истина была горькой: в этих сияющих центрах не стоял Newton. Людям брали кровь и отправляли образцы в лабораторию Theranos – процесс ничем не отличался от привычного анализа.
– Почему же тогда Newton не установили на местах?
Вопрос повис, как удар колокола в пустом храме. Ответ был очевиден: прибор сырой, вне лаборатории его попросту невозможно использовать. И перспектива увидеть его в супермаркетах – крайне туманна.
Лицо Прескотта напряглось, черты стали жёсткими, но он упрямо мотнул головой:
– Ерунда! Неужели такие корпорации, как Safeway, заключили бы сделку, не проверив всё до конца?
В его голосе слышался надлом – смесь гнева и недоумения. Любой оказался бы в растерянности: здравый смысл протестовал. Разве может крупнейшая сеть в США бросаться в объятия подобного бреда?
Но реальность ломала логику.
– Они наверняка задавали вопросы о сертификации. Но вряд ли уточняли прямо – FDA ли это. Возможно, посчитали, что LDT-допуск вполне достаточен.
– Вздор!
– Safeway и Walgreens – это торговые сети. Разве у них есть эксперты по медицинской технике? В таких вопросах они не специалисты.
Прескотт шумно выдохнул, но не возразил.
И здесь скрывалась главная причина обмана. Newton был уникален: первый прибор, который планировалось поставить не в больницах, а в супермаркетах. Законодательство просто не знало, как к нему отнестись. Чтобы разобраться, требовался отдельный запрос в регуляторные органы.
– И что же, они даже этого не сделали? – в голосе Прескотта дрожала злость, уже перемешанная с бессилием.
– Со своей стороны они решили, что Theranos давно прошла все этапы.
Да, вина лежала и на них – проверку никто не отменял. Но разве можно требовать подобного от сети супермаркетов? У них нет специалистов, способных отличить FDA-одобрение от LDT.
Тем более Theranos возглавляла Холмс – восходящая звезда, любимица прессы, кумир венчурного мира. Когда такой человек говорит, что LDT достаточно, сомнения кажутся смешными.
Вот в чём кроется опаснейшая ловушка инвестиций – видимость очевидного.
– Но ведь Theranos знала об этом! – сорвалось у Прескотта, и в его голосе прорезалась боль предательства.
В помещении стоял густой воздух, словно наэлектризованный перед грозой. В глазах Прескотта мелькнула догадка, но он не решался выговорить её вслух.
– Выходит… если знали и не сказали, то это было преднамеренное введение в заблуждение? – голос звучал глухо, словно пробивался сквозь вязкий туман.
– Формально обмана не было. Сертификат LDT действительно получен.
– Но продукт-то они выпустить не могут?
– Совершенно верно. Даже если подать заявку в FDA прямо сейчас, процесс занял бы от трёх до семи лет. До этого времени о реальной выручке речи быть не может.
Прескотт резко поднял голову:
– Но ведь они уверяли, что к концу года компания будет стоить десять миллиардов!
Обещание звучало красиво, почти магически. Контракты, инвестиции, сияющие планы – всё это подавалось как уже состоявшаяся реальность. Но за этими словами пустота. Миллиарды не приходят туда, где нет самой технологии. Нельзя продавать воздух, упакованный в золотую коробку.
Сомнение терзало его лицо. В глубине глаз всё ещё теплилась вера в Холмс. Не в слова собеседника, а в образ – юная гений из Стэнфорда, любимая СМИ, звезда, на которую молились инвесторы. Как могла она сказать столь глупую ложь? В этом и заключалась главная ловушка.
– Зачем же им идти на риск, который разоблачится самым очевидным образом? – Прескотт сжал пальцы в замок, костяшки побелели.
И правда – ложь слишком примитивна, чтобы верилось в неё. И именно это сбивало с толку.
– Поэтому и нужно подтверждение. Желательно не от самой компании, а от совета директоров. Их долг – не допускать подобных искажений.
Совет директоров Theranos напоминал парадный зал, увешанный портретами: бывшие госсекретари, министры обороны, сенаторы, сам Генри Киссинджер. Каждое имя весило столько, что тень сомнения в их честности казалась почти кощунством.
– Хочешь сказать, что такие люди участвовали в обмане? – в голосе Прескотта зазвучала едкая смесь возмущения и страха.
– Нет. Но обстоятельства могут быть сложнее, чем кажется. И пока не ясно, насколько они сами в курсе ситуации, риски слишком высоки.
Снова повисла пауза, тяжёлая, как колокол в соборе.
– У тебя есть прямой выход хотя бы на одного из них?
Прескотт покраснел, гнев и раздражение пробились в его тоне:
– Зачем тебе это?
– Одного звонка хватит, чтобы прояснить вопрос с сертификацией. Это самый короткий путь.
Он сжал губы в тонкую линию. Для миллиардера, привыкшего вращаться в верхах, и для него такие контакты оставались недосягаемыми вершинами. Слишком высоко сидели эти люди – даже огромные деньги не открывали прямой доступ.
– Разрешишь ли мне самому связаться с ними?
Эта просьба вызвала мгновенную тень раздражения. Лоб Прескотта прорезала складка. Само предположение, что подчинённый может обратиться напрямую к бывшим вершителям мировой политики, казалось ему дерзостью.
– Мне необходимо обсудить технические детали. Со стороны операционного уровня это будет выглядеть естественнее, – прозвучало объяснение, мягкое, но твёрдое, как шаг по натянутому канату.
В груди застывшим камнем билось ожидание. От согласия зависело всё. Чтобы сорвать маску с Холмс, нужны были свидетели, причём те, кто уже оказался обманутым. Признание от них – дело будущего. Но для начала требовалось хотя бы одно: доступ к ним.
Имя Прескотта могло стать ключом к этим дверям.
– Разреши мне выйти на них.
