Текст книги "Деньги не пахнут 3 (СИ)"

Автор книги: Константин Ежов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Глава 15

Взгляд уткнулся в Дэвида, и тишина в комнате стала осязаемой – пахло бумагой, кофе и лёгкой тёплой пылью. Важный вопрос прозвучал ровно, как метроном: нужна ли уверенность, чтобы вести компанию, которая под крылом фонда займётся коммерческой деятельностью? Ведь каждой фирме требуется директор.

На лице Дэвида отразилась тяжесть – не столько от ответственности, сколько от страха принять на себя чужую тень.

– Нужно ли брать этот пост на себя? – голос дрожал. – Всё равно же финансирование идёт из денег Сергея, так что Шон мог бы….

Попытка уклониться прозвучала едва заметно, но прервана была твёрдо и бескомпромиссно.

– Так не пойдёт. Если главным станет лицо, связанное напрямую со мной, возникнет конфликт интересов, – последовал спокойный ответ. Представить, что хедж-фонд, учреждённый донором, вкладывает крупную сумму в компанию, возглавляемую тем же донором – невозможно всерьёз рассчитывать на доверие инвесторов, особенно если бизнес долго будет убыточным.

Нужен был человек посторонний, независимый. Лучшей кандидатуры, чем Дэвид, не нашлось, но он колебался:

– У меня нет ни опыта, ни желания управлять бизнесом. Разработка лечения и так отнимает все силы….

Убедили твёрдо: это не прихоть, а необходимая процедура. Учреждение дочерней коммерческой структуры позволило бы привлекать инвестиции, а не зависеть только от пожертвований. Деньги со стороны, институциональные инвесторы, гранты правительств и международных организаций – всё это стало бы доступно при правильной модели.

Дэвид всё равно сомневался: больше инвестиций – больше ответственности, а прибыль далеко не гарантирована.

– Не хотелось бы тратить драгоценное время на борьбу с планами продаж и ежедневным давлением, – пробормотал он.

Ответ прозвучал неожиданно просто:

– Неважно, если прибыли не будет.

– Что? – переспросил Дэвид.

– Важно не текущая выручка, а потенциал. Есть стартапы с минимальной выручкой, но оценённые в миллиарды, – пример прозвучал жёстко и холодно.

Упоминание о наиболее громком случае прошлого – компании, чья репутация строилась на обещаниях – напоминало о силе ожидания и веры инвесторов, а не о реальной прибыли.

– Наша услуга обладает достаточным потенциалом, – добавили.

Несмотря на длительные уговоры, решение не пришло сразу. Наконец Дэвид тяжело вздохнул:

– Ты прав, но можно ли дать день на размышления? Всё слишком неожиданно, надо обсудить с Джесси….

– Конечно, – последовал спокойный ответ, но под поверхностью бывалая усталость и рост раздражения. Джесси в жизни Дэвида занимала особое место: его голос затих, и слова стали более личными.

– Знаешь, обящательно должен спросить её, – произнёс Дэвид, – я ей обязан жизнью. Затем, немного опустив взгляд, он раскрыл историю, которую давно прятал:

– Четыре года назад всё могло закончиться. Была серия припадков, диагноз никто не мог поставить, годами скитался по больницам. Диагноз Каслмана был сформулирован только в 2008 году; до того часто ставили лимфому. В моём случае симптомы отличались, причин никто толком не знал. Врачи махнули руками, и оставалось лишь ждать.

Слова лежали в воздухе тяжёлым грузом, словно звук закрывающейся двери. Дэвид рассказал о том, как, потеряв надежду, начал приводить дела в порядок и даже оборвал отношения с Джесси, думая, что разрыв причинит ей меньше боли, чем предстоящая смерть. Глаза его померкли на мгновение, и в комнату ворвался едва слышимый, но плотный аромат горького эспрессо – напоминание о том, что за этими разговорами стоят не только стратегии, но и человеческие судьбы. Дэвид опустил взгляд на пол и выдавил горькую усмешку, от которой в воздухе повисла горечь пережитого: смесь старого кофе, бумаги и чуть солоноватого пота.

– Никому не говорил о болезни, кроме двух самых близких друзей и родных, – прозвучало тихо, с хрипотцой воспоминаний.

Не оттого, что желание скрыть, скорее – повода не было. Когда речь не идёт о донорстве крови или органов, откровения о неизлечимой болезни нередко клеймят только стандартным сожалением "бедняга". Эмоция мимолётна, интерес иссякает так же быстро, как вино в бокале.

– Потом был ещё один припадок, и тогда казалось, конец близок. Звонок пастору, завещание… и ожидание.

В голосе проскользнула пустота. И вдруг – как вспышка в ночи – появление Джесси. Выяснилось, что лучший друг нарушил обещание и рассказал ей обо всём. Услышав правду слишком поздно, она бросилась к кровати.

– Органы давали сбои, выглядел как тень человека, жалкое зрелище. И всё же Джесси увидела это. Знаешь, что она сказала первым делом?

– Не знаю. Она обиделась? – прозвучал попыткой утешения вопрос.

А сам в тот момент вспоминал как умирал сам… один.

– Нет. Она предложила выйти за меня замуж.

Молчание повисло тяжким куполом. Такое предложение от человека, глядящего на находящегося на грани – необъяснимое, почти чудесное.

В тот момент промолчать было невозможно из-за интубации. Тогда Джесси сказала:

– Молчание – знак согласия, и односторонне сочла ответ положительным.

После этого приходила каждый день и говорила о подготовке свадьбы… Невыносимо было оставить её".

Глаза его блеснули слезами. Пауза, глубокое вздохновение, и голос продолжил:

– И тут случилось настоящее чудо – началось выздоровление. Вернулся из самых мрачных пределов. Кажется, Джесси спасла. Она стала причиной держаться за жизнь, и эта причина дала волю жить дальше".

Сомнение? Возможно, рационального объяснения не хватало, но сила человеческой преданности объясняла многое. Привязанность Дэвида к Джесси перестала казаться странной: за ней была история спасения и ежедневного ухода, запах йодированной ваты, шорох бинтов и тёплый голос у постели.

– С тех пор Джесси бросила работу, чтобы помогать и работать в фонде. Принять важное решение без её участия не смогу, – добавил он, и в словах слышалась непреложность присяги.

– Ни в коем случае не выражалась критика, – последовало мягкое замечание, и Дэвид кивнул. – Понимаю, что это может показаться странным, поэтому прошу понять заранее.

Смиренное согласие встретило откровение.

– Понято. И честно – не ожидалось мгновенного ответа. Это не про тебя.

Усмешка, лёгкая, искренняя:

– Да уж, не про это.

Неожиданно Дэвид расхохотался и выдал неожиданную историю: когда-то характер был противоположным – импульсивный, вольный, любивший спонтанные двухнедельные поездки вокруг света. Воображение рисовало другого человека: юного, ветер в волосах, билет в один конец. Сейчас это казалось почти легендой.

– Но всё иначе теперь. Вторая жизнь поменяла приоритеты.

Маленькая улыбка промелькнула на губах.

– Вторая жизнь, новые приоритеты…, – слова легли легко, но за ними стоял тяжёлый опыт.

Оба получили шанс начать заново и уделить все силы поиску лечения.

– Вот почему ты для меня невероятен, Шон. Потеряв кого-то дорогого, не бросил разработку лекарства.

В воздухе повис вопрос, мягкий, почти неловкий:

– Можно спросить, кто был тем человеком…?

Слова повисли, как последняя нота, оставляя пространство для признаний, запаха гарячего чая и приглушённого света лампы, что отбрасывала длинные тени на стопки бумаг. Молчание повисло между ними, густое, вязкое, как туман перед рассветом. Слова не находили выхода наружу – слишком велик был соблазн выдумать простую историю про семью, но слишком опасно оказалось ткать ложь. Достаточно лишь одному упрямому человеку копнуть глубже – и в старых записях обязательно найдутся упоминания об отце с его болезнью или о матери, погибшей в аварии.

Не сейчас, но однажды имя Сергея Платонова прозвучит громко. Успешный управляющий фондом, человек, связанный с разработкой терапии редких заболеваний, – к его прошлому неизбежно протянутся десятки любопытных рук. Стоит однажды оступиться и рассказать о несуществующей семейной трагедии – и правда выйдет наружу.

Лучше хранить неопределённость.

– Когда придёт время, расскажу, – прозвучало негромко, с тем оттенком боли, который делает паузы между словами длиннее самих слов.

Глаза Дэвида расширились от неожиданности. На лице промелькнуло смятение.

– Прости, не хотел лезть не в своё дело.

– Всё в порядке. Просто пока не готов говорить….

– Понимаю. Я и не настаиваю.

Но взгляд его задержался слишком долго. Сочувствие, открытое и тяжёлое, словно весёлый костюм на похоронах, заставило отвернуться. Взгляд упал на циферблат настенных часов – стрелки застыло подползали к шести.

– Нам пора? – тихо прозвучало предложение.

Снова – старенькая машина Дэвида, тёплый воздух в салоне, пахнущий бензином и затхлой обивкой. Дорога вела к госпиталю при Университете Пенсильвании, где ожидала встреча. При входе в здание ударил в нос тяжёлый аромат – смесь антисептиков, стерильного порошка и лекарств, запах больницы, в котором всегда есть что-то от холодного металла и влажного стекла.

– Фу-ух…, – вырвалось тяжёлое дыхание, будто грудь сдавило.

Запахи – самые цепкие хранители воспоминаний. И вместе с этим запахом вернулась память: белые простыни, гул аппаратов, тишина перед приговором смерти. Шаги ускорились, взгляд уткнулся в пол, словно он был единственной опорой. Лампы дневного света казались слишком яркими, больно резали глаза. Лёд начал растекаться по ладоням и ступням – знакомое ощущение.

"Посттравматический синдром?" – мелькнула мысль, от которой холод усилился. Несколько месяцев назад в другом госпитале тело реагировало точно так же. Это явно не случайность.

– Ты устал, – голос Дэвида прорезал полусонное оцепенение.

– Что?

– Выглядишь плохо.

– Да ты сам не лучше, – прозвучал ответ, и в нём было что-то сродни зеркалу.

Дэвид натянуто улыбнулся, провёл ладонями по лицу, пытаясь стереть бледность и напряжение, но пальцы лишь подчеркнули резкие линии усталости.

Коридор больницы пахнул резким антисептиком и старой бумагой, а лампы давили холодным светом – всё вокруг звучало механическим гулом и редким шорохом шагов. Тяжёлое молчание прервалось чьим-то голосом из глубины коридора:

– Дэвид!

Подняв взгляд, встретились глаза с мужчиной лет тридцати восьми, напряженно стиснувшим челюсти. Он стоял, как натянутая струна, за спиной прятался ребёнок с тревожным, большим взглядом.

Дэвид тепло поздоровался, потом представил:

– Юрий Романов – а это….

Голос замер, и из-за ног отца показалась маленькая девочка. Дэвид назвал её мягко:

– Мила Романова.

Кивок, короткое приветствие, и затем фраза, произнесённая спокойно:

Сергей Платонов. Можно называть Шоном….

Не успела фраза окончиться, как Юрий рванул вперёд и сжал обе ладони крепко, так что пальцы дрожали. В глазах – слёзы и бессильная благодарность.

– Вы поддерживаете это лечение! Спасибо вам, правда, спасибо! – голос срывался, слова шли прерывисто, как дыхание после бега.

Уступить рукопожатию было невозможно – отец не отпускал.

– Мы бы никогда не справились с оплатой…, – торопливо добавил он, губы дрожали.

Слова будто прилипали к губам от недостатка сна и надежды. Спокойный ответ:

– У этой помощи есть свои причины; не стоит чувствовать себя обременёнными.

– Нет, это не бремя…, – Юрий мотал головой, но в голосе всё равно слышалось: "как отблагодарить?"

Несмотря на сдавленность, эмоции отступили, отец приобнял дочь за плечо, плотно прижал к себе, как защитник.

– Можно подождать? Жду брата, чтобы оставить Милу с ним…, – попросил он и отошёл.

Дверь в палату открылась, и сначала – привычный, холодный шёпот приборов: бип-бип-бип, ритмичные сигналы, тихое шуршание вентилятора. Дыхание вентиляторной трубки, равномерное и монотонное, заполнило комнату. Закрыв глаза на секунду, будто от боли, кто-то глубоко вдохнул – запах йода, перекиси и тёплой, влажной кожи.

Открыв веки, перед собой увидели палату, где аппараты словно окружали одно тело. В центре – женщина: её конечности были раздуты до бесформенности, кожа натянута и прозрачна, будто тонкая плёнка; лицо почти неузнаваемо, глаза – едва щелочки, полуоткрытые. Каждая вена, каждый бугорок выступали под натянутой кожей; тело напоминало человеческий шар.

Это была та, из-за которой пришли – Светлана Романова. Первое столкновение с судьбой, которую раньше называли русской рулеткой: пациентка, выпавшая на их удачу и беду одновременно. Стук приборов, тихое шуршание шлангов и хриплое вдох-выдох наполнили пространство – здесь и сейчас все планы и надежды обретали свой вес.

В палате, наполненной запахом антисептика и гулом приборов, раздался знакомый голос:

– Шон, ты здесь?

Тихое эхо пронеслось по стенам, и в проёме показалась Рейчел. На лице – мягкая улыбка, в которой таилась усталость долгих раздумий. Чуть позади шагнула Джесси, невеста Дэвида, её фигура держалась скромно, будто она не хотела лишний раз привлекать внимание.

Оказалось, что они прибыли ещё вчера, уже успели поговорить со Светланой Романовой и обсудить с лечащим врачом детали. Их присутствие здесь объяснялось просто и естественно: сегодня предстояло ввести препарат, для которого не существовало официального разрешения.

– Офф-лейбл, – слово, звучащее как сухой медицинский термин, но на деле означающее риск и шаг в неизвестность. Лекарство предназначалось совсем для другого, а теперь становилось шансом, пусть и сомнительным.

Рейчел была здесь именно для этого. Пациентский адвокат – человек, который должен защитить больного от того, чтобы его жизнь превращали в игру на выживание. Её задача – убедиться, что Светлана понимает, на что соглашается, и что решение принято добровольно.

Вскоре в палату вошёл Юрий Романов с мужчиной лет сорока пяти. Белый халат, серая проседь на висках, усталые, но внимательные глаза – профессор Джулиан Блейк. Дэвид поприветствовал его тепло и представил как своего лечащего врача, того самого, кто лучше других знал всю безнадёжность болезни Каслмана и всё же согласился поддержать попытку.

Скепсис, однако, не покидал его. На лице читалась тревога, когда он тихо, но твёрдо заметил:

– Дэвид, это опасно. Если бы речь шла только о тебе…. Но уговаривать других пациентов идти тем же путём…

– Ты видел результаты исследований, – возразил Дэвид. – Под этим есть основания.

– Но нет клинических данных. Опыт лаборатории и реальная жизнь – разные дороги.

Сравнение было простое и точное: машина, собранная в цеху, может идеально работать в теории, но на дороге её ждут ухабы и сбои. Рапамицин – как свежевыпущенный автомобиль, который ещё ни разу не выезжал за ворота завода.

Профессор качнул головой, явно не желая давать добро.

Тогда на постели слегка дрогнула рука. С усилием поднятая ладонь Светланы Романовой заставила всех замолчать. Рейчел мгновенно уловила её движение и подала блокнот с ручкой.

Кривые, дрожащие буквы:

– Я знаю.

Рейчел кивнула и, повернувшись к профессору, произнесла:

– В конечном счёте выбор остаётся за пациентом. Светлана прекрасно понимает, на что идёт.

Она присела рядом, осторожно коснувшись ладони больной. Голос стал мягким, почти материнским, но в нём звучала суровая откровенность:

– Этот препарат сильно ударит по почкам и печени. Боли, что мучают тебя сейчас, могут только усилиться.

Светлана слегка постучала ручкой по блокноту. Та же короткая фраза:

– Я знаю.

– Это иммунодепрессант. Организм останется беззащитным. Возможно, придётся жить в стерильной палате, без возможности даже обнять мужа.

Снова лёгкий стук пера о бумагу.

– Никто не знает точной дозировки. Мы начнём с малого, но ошибка способна убить. Помимо почек и печени может пострадать костный мозг: резкое падение лейкоцитов, тромбоцитов. Мы будем следить, но только постфактум.

Стук.

– Ты первая, кто пробует этот путь. Любой шаг – неизбежные последствия, каждое движение вперёд будет стоить боли. И всё это может оказаться напрасным. Побочные эффекты гарантированы, успех – нет. Вот почему профессор против.

Глаза Светланы дрогнули, но рука вновь коснулась блокнота.

Стук.

Так продолжалось ещё долго: Рейчел перечисляла возможные ужасы, один страшнее другого, а Светлана снова и снова отвечала одинаково – коротким, упрямым "Я знаю".

Комната дышала тихим гулом аппаратов и напряжением, которое можно было ощутить кожей. Запах антисептика смешивался с чем-то едва уловимым – запахом решимости, крепкой, как раскалённое железо. Светлана не отводила взгляда, и каждый её стук звучал громче любых слов. Сколько бы мрака и неизвестности ни таила эта терапия, Светлана Романова всё равно согласилась. В её взгляде читалась не покорность судьбе, а решимость идти вперёд, даже если дорога будет усеяна болью и страхом.

Даже профессор Блейк, долго сопротивлявшийся, в конце концов сдался. Тяжёлый вздох сорвался с его губ:

– Что ж… хорошо.

Он кивнул медсестре, и та бесшумно приблизилась, держа в руках шприц.

Рапамицин обычно принимают в таблетках, но Светлана уже не могла глотать твёрдую пищу, поэтому препарат приготовили в жидкой форме. Игла скользнула в вену, и медленно, капля за каплей, лекарство вошло в кровь.

В этот миг словно был спущен курок револьвера в игре на выживание.

***

После процедуры все выбрались в маленькую закусочную неподалёку. Воздух там пах поджаренным хлебом и кофе, на столах поблёскивали дешёвые пластиковые подставки под меню. Аппетит пропал, куски пищи едва удавалось проталкивать в горло, и вдруг голос Джесси нарушил вязкую тишину:

– Что? Дочерняя компания?

Оказалось, Дэвид рассказал ей о планах Сергея Платонова открыть отдельную структуру. Вопреки ожиданиям, Джесси восприняла идею положительно:

– Конечно, это нужно. Тогда Шон сможет вкладывать деньги официально, верно?

– Значит, ты за?

– А разве плохо? На пожертвованиях далеко не уедешь, клинические испытания сами себя не оплатят.

Практичная, рассудительная женщина – такой Джесси казалась всегда. Ну, за исключением того случая, когда она, не давая выбора, обручила себя с умирающим возлюбленным.

Но вдруг её взгляд стал настороженным, и она повернулась к Сергею:

– Допустим, фирма разорится. Что тогда? Если испытания идут под её именем, разве исследования не заморозят?

Ответ прозвучал твёрдо:

– Этого не случится.

Ведь она задумывалась не как узкий инструмент для биологических образцов. Возможности будущего стоило использовать по максимуму: вовремя скупать компании с огромным потенциалом и выстраивать прочный портфель.

– Значит, всё упирается в умения Шона?

– Именно.

– Хм. Тогда согласна. Честно, когда услышала про четыре миллиона к апрелю, была уверена – мошенник. А в итоге на столе оказалось сто миллионов. После такого глупо сомневаться в твоих талантах инвестора. Главное, чтобы всё продолжалось так же.

Так неожиданно просто согласие на создание дочерней компании было получено. Вопрос, мучивший всех, разрешился сам собой.

– Тогда о ходе дел буду сообщать по телефону и почте, – заключил Дэвид.

После короткого прощания пути разошлись: он остался, а Сергей с Рейчел сели на поезд до Нью-Йорка.

Поезд плавно гремел по рельсам. Вагон наполнялся лёгким гулом разговоров и стуком колёс. Между двумя попутчиками повисла едва заметная неловкость. Рейчел сидела напротив, её взгляд был мягким, но осторожным.

Сергей в последнее время нарочно держал дистанцию. Связь с её отцом, Раймондом, делала любое сближение слишком рискованным.

После обмена формальными фразами Рейчел улыбнулась чуть смущённо и призналась:

– Знаешь, кое-что удивило.

Первым в голову пришло очевидное:

– То, что приехал к Светлане лично? Всё равно планировал увидеться с Дэвидом, решил заодно заехать.

– Нет, не это….

Она немного помолчала, словно подбирая слова, и наконец продолжила:

– Речь о твоём решении оплатить всё лечение Светланы. Она ведь даже не официальная участница клинических испытаний.

И это правда. Официальный старт первой фазы требовал разрешений регуляторов и четырёхсот миллионов долларов, которые ожидалось собрать только к концу года. На бумаге Светлана числилась всего лишь пациенткой, добровольно согласившейся на неутверждённый препарат.

Успех или провал не имели отношения к будущему одобрению исследований. И всё же расходы взял на себя Платонов.

Причина была проста: ждать до декабря Светлана не могла.

– Это же обойдётся в целое состояние….

– Сам препарат недорогой.

– Но дело ведь не только в препарате?

Рапамицин и вправду стоил недорого, но на нём проблемы не заканчивались. Главный удар приходился на всё остальное: анализы, процедуры, возможные осложнения, а страховка не покрывала ни цента. Никто не соглашался страховать машину, впервые выехавшую на дорогу. Поэтому все риски и все расходы ложились на плечи одного человека.

Рейчел с удивлением повторила:

– Шон, ты ведь всегда говорил: важен только результат. А здесь нет никакого результата, это ведь не часть официальных данных….

Сергей взглянул прямо, голос зазвучал твёрдо:

– Не совсем так. Пусть в отчёт это не попадёт, но всё равно будет ценнейшей информацией. Даже в случае с терминальным пациентом станет ясно, способен ли препарат дать эффект.

Он не стал ничего ей объяснять, как вот точно также тратил деньги на помощь ополченцам, тогда, когда даже его родина официально от них отказывалась. Кстати о них, время ведь пришло. Блин, а ведь организм буквально будет бунтовать на это…. Но ничего, сейчас-то уже знаю, на кого надо ставить и кому можно доверять.

Тишина между вагонами тянулась плотной вязью, будто воздух пропитан был резким запахом бензина и старой бумаги. Взгляд встретился с Рейчел – её улыбка тёплая, но осторожная, как у человека, выучившегося прятать эмоции. Неловкость висела в пространстве, и после паузы Рейчел вздохнула тихо:

– Что-то не так?

– Ничего….

Пауза. Затем слова, идущие ровно и без упрёка:

– Пожалуй, с формулировками стоит быть аккуратнее, Шон.

– Что именно?

– Когда вся эта история звучит только как сбор данных, люди могут неправильно понять – будто всё делается ради науки, а не ради человека.

– Так ли это важно?

– Если доброе дело будет неправильно интерпретировано – разве это не обидно?

В обычной ситуации фразы подбирались бы тоньше, но усталость подгоняла экономить слова. Или вовсе не хотелось приукрашивать мотивы. Прямой ответ "это ради Светланы" звучал бы вызывающе, словно приглашение к возмездию. Честность порой оказывается опасной роскошью.

Все действия вокруг имели чисто эгоистичный след: выживание становилось главным мотивом. Не меньше – и хитрое стремление к провалу. Рапамицин был лишь второй, испытанной попыткой в борьбе с болезнью Каслмана; этот препарат не помог раньше. Настоящая надежда крылась в неизвестном третьем средстве. Чтобы его найти, требовалось отобрать пациентов, у которых и вторая терапия не сработала – тех самых неудачников, чей организм отказывался подчиняться. Собрать их – и шанс провернуть ещё один раунд "рулетки", открыть путь к собственному спасению.

– Шону, похоже, некомфортно, когда его принимают за альтруиста, – мягко пометила Рейчел.

И правда – никакой благотворительности в этом не было. "Если бы всё сводилось к данным, приходить лично сегодня смысла не было", – подумалось. Приехать нужно было не для аплодисментов Светлане; встретиться лицом к лицу было нужно, потому что отказываться от встречи казалось трусливым, когда чья-то жизнь висела на волоске.

– Юрий и Светлана были безмерно благодарны за помощь, – прозвучало. Горькая усмешка пробежала по губам – благодарность строилась на незнании истинных причин.

– Как будут относиться, если всё закончится смертью? – риторический вопрос возник в голове.

– Если случится худшее, вряд ли будут обвинять. В конце концов, решение приняла сама Светлана – четыре часа объяснений и обсуждений, всё честно, – твёрдо ответила Рейчел. Голос её был полон простодушной уверенности, словно принцесса из сказки, не знавшая, что люди порой иррациональны.

– И правда: Светлана полностью понимала риски.

Это было так – её тяжеловесные "Я знаю" в блокноте звучали как присяга. Но внутренняя логика оставалась прежней: даже если рапамицин не станет спасением, любая информация – ценнее молчания. Данные от терминального пациента всё равно помогут понять, действует ли препарат в крайнем случае.

В самый неподходящий момент зазвонил телефон – вибрация прорезала разговор:

Бззз!

На экране высветилось имя Добби. Сообщение ехало быстрыми короткими фразами:

"Шон! Видел трансляцию?"

"В поезде", – ответ был сухой.

"Включи CNBC!"

"Что там?"

"Белая Акула поменяла стратегию!"

Шум поезда, приглушённый шелест газет и далёкий гул людей – всё это слилось с внезапным приливом интереса. Обсуждение отложилось на пару минут: новости могли изменить не только рынок, но и расчёты, которыми предстояло руководствоваться дальше.

Конец третьей книги