Текст книги ""Если бы не сталинские репрессии!". Как Вождь спас СССР."
Автор книги: Константин Романенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)
Итак, на банкете со старыми приятелями Тухачевский выяснял возможность выхода на германское политическое и военное руководство. И, как пишет Минаков, одним из тех, кто был способен реально организовать такую встречу, мог оказаться бывший «александровец» генерал А.А. фон Лампе, являвшийся представителем РОВС в Берлине. Окончивший в 1913 году Николаевскую академию Генерального штаба, в конце Гражданской войны Лампе служил в группе войск генерала Врангеля начальником оперативного отдела и генерал-квартирмейстером Кавказской армии. В 1924 году он возглавил 2-й отдел РОВС в Берлине, а с 1938 года стал руководителем РОВС в Германии.
Точных данных о том, встречался ли Тухачевский с руководителями РОВС, нет. Известно лишь, что после расстрела Тухачевского и его подельников в письме от 17 июня 1937 года имевший немецкие корни генерал фон Лампе писал заместителю председателя РОВС Кусонскому: «Тухачевский был типичный карьерист революционного времени. Большевиком он, вероятно, не был, но и национальная Россия ему была совершенно безразлична. Ему нужна была власть, и за пять минут до ее достижения он закончил свое существование»[84] .
Антисоветский «Русский общевоинской союз» (РОВС), ставший преемником Белой армии после ее бегства из Крыма, был далеко не безобидной и отнюдь не благотворительной организацией. Оказавшись за границей, не оставлявшие надежд на реставрацию и возвращение в Россию, его руководители взяли своим лозунгом «формулу» генерала Врангеля: «Хоть с чертом, но против большевиков».И в ожидании подходящего «дьявола», готового купить продажные души, руководство РОВСа уже с первых дней эмиграции создавало кадетские корпуса и средние военные учебные заведения «для подготовки борцов против Советской России».Кроме того, практически во всех странах русского зарубежья для военно-политической подготовки организовывались и гражданские молодежные организации.
Но главной объединяющей структурой белой эмиграции являлся РОВС. После смерти в 1928 году Врангеля «великий князь Николай Николаевич назначил его председателем генерала Кутепова. Убежденный антисоветчик, Кутепов окружал себя активными сторонниками разведывательно-диверсионных операций против СССР».В структуре РОВСа был создан «Фонд спасения России великого князя Николая Николаевича Романова» – особая казна для ведения политической и подрывной работы в России. В приказе по организации от 11 ноября 1930 года говорилось: «Будем верить, что недалеко то время, когда чинам РОВС, усиленным всеми способными носить оружие русскими людьми, проживающими за рубежом, предстоит принять участие в том новом этапе Белой борьбы, который уже возникает на территории СССР».
К 1937 году РОВС имел 13 отделов, объединявших около 30 тыс. человек. Пристально следя за положением дел в РККА и за членами «подпольных структур в Советской России», военная эмиграция возлагала большие надежды на внутренний раскол в Красной Армии. Поэтому перед членами организации ставилась задача: «проникать... в Красную Армию, обращая особое внимание на связь с отдельными лицами из ее командного состава».С этой же целью, еще до прихода к власти Гитлера, фон Лампе вступил в переговоры с представителем руководства нацистской партии – «по вопросу о совместных действиях против большевиков».В октябре 1933 года он сообщил соратникам: начальник Восточного отдела А. Розенберг выразил настоятельное желание получить от РОВСа план его действий совместно с германскими национал-социалистами «в направлении усиления при помощи немцев внутренней работы в России... а потом и возможной интервенционной деятельности в широком масштабе».
Одновременно один из руководителей мюнхенской организации «Ауфбау», белогвардейский генерал В. Бискупский был назначен нацистскими властями начальником Управления делами русской эмиграции в Германии. В 1938 году в самостоятельную организацию был выделен 2-й (германский) отдел, возглавляемый генерал-майором А.А. фон Лампе. Новая организация стала называться Объединением Русских Воинских Союзов. Фактически подменив собой РОВС, руководимое Лампе объединение стало центром русских военных организаций на территории Германии и оккупированных ею стран.
Позже, накануне нападения Германии на СССР, 21 мая 1941 года, фон Лампе обратился с письмом к главнокомандующему сухопутными силами вермахта фельдмаршалу Вальтеру фон Браухичу: «Мы твердо верим, что... германская армия будет бороться не с Россией, а с овладевшей ею... коммунистической властью. …И потому теперь... я ставлю себя и возглавляемое мной ОРВС в распоряжение Германского Верховного Командования». Поэтому известие о начале войны военная эмиграция встретила восторженно. Уже 6 июля 1941 года активисты Белой армии провели собрание, посвященное «военной борьбе Германии с иудобольшевизмом и начавшемуся освобождению русского народа от красного ига».
Однако, упоенные победами на Восточном фронте, в 1941 году немцы потеряли интерес к белогвардейским шакалам. И 1 августа Лампе получил ответ, гласивший, что «в настоящее время чины Объединения не могут быть применены в германской армии». Поэтому разочарованный генерал был вынужден объявить в своем приказе по ОРВС № 46 от 17 августа 1941 года: «Чины Объединения не связаны более... обязательством, предоставляю каждому право... послужить делу освобождения Родины – путем использования в индивидуальном порядке... возможностей».
Возможности оказались различными. Многим белогвардейцам удалось «примкнуть к германской армии в качестве переводчиков, специалистов военно-строительных и транспортных организаций (Тодта и Шпеера), инструкторов для работы с пленными красноармейцами, из числа которых формировались охранные и антипартизанские подразделения». Так, уже в июле 1941 года при штабе немецкой группы армий «Север» для сбора дополнительной информации о противнике был создан 1-й русский зарубежный батальон. Его организатором стал офицер императорской гвардии, начальник штаба Варшавского подотдела РОВСа штабс-капитан Б. А. Смысловский, служивший перед началом войны сотрудником Абвера в чине зондерфюрера «К» под псевдонимом фон Регенау. Только в одном «Русском охранном корпусе» в Сербии насчитывалось свыше 17 тысяч» белогвардейцев.
Однако после поражения под Москвой немцы уже не брезговали услугами предателей, готовых повоевать на Восточном фронте. Зимой 1941/1942 года берлинский эмигрант радиоинженер С. Н. Иванов (являвшийся перед войной в Германии представителем «Всероссийской национал-революционной партии») собрал инициативную группу «по формированию в прифронтовой полосе Русской национальной народной армии (РННА)». В марте 1942 года Иванов добился встречи с командующим группой армий «Центр» фельдмаршалом Г. фон Клюге и получил разрешение на набор в лагерях военнопленных для создания особой русской части. Идея заключалась в том, чтобы, выступив против Красной Армии, вызвать «массовый переход на свою сторону ее бойцов и командиров и создать армию, которая поведет борьбу за освобождение России от большевизма».
Однако представители Абвера унифицировали задачу. В целях разложения Красной Армии и организации перехода ее частей на сторону Вермахта они возложили на новую часть задачу подготовки и заброса в советский тыл диверсантов. Местом формирования «русского батальона специального назначения» – «подразделения Абвера 203» или «Граукопф» – стал расположенный близ Орши поселок Осинторф.
Военнопленных организаторы РННА набирали из лагерей в Борисове, Смоленске, Рославле и Вязьме. И к середине августа 1942-го численность РННА составляла 1500 солдат и офицеров, размещавшихся в трех учебных лагерях. «Личный состав носил советское обмундирование с погонами и бело-сине-красными кокардами, а знаменем стал русский трехцветный флаг». Иванов разъяснял личному составу, что «Москву будут брать не немцы и не японцы, а мы, русские, своими руками будем брать ее и восстанавливать свои порядки».Боевое крещение белогвардейская «армия» получила в мае 1942 года – в операции против действовавшего в окружении в районе Вязьмы кавалерийского корпуса генерала П. А. Белова. Позже группы численностью 150–200 человек направлялись в тыл Красной Армии, а «остальные подразделения РННА привлекались к участию в антипартизанских операциях».
С марта 1942 года в Белграде для десантной операции в районе Новороссийска стал формировался сводно-гвардейский полк Добровольческой армии под командованием бывшего капитана М. А. Семенова. Позже для проведения карательных операций в странах Европы немцы предпочитали использовать казачьи части «Объединенного совета Дона, Кубани и Терека», возглавляемого Красновым, Стариковым, Шкуро, Улагаем, Агеевым и другими генералами.
Но вернемся во Францию 1936 года. Еще один официальный обед в Париже, на котором Тухачевский произвел яркое впечатление, состоялся в советском посольстве. На нем он изумил европейских дипломатов открытым восхвалением Германии. Участник банкета – заведующий отделом печати румынского посольства в Париже Э. Шаканак Эссез записал слова «маршала».
Сидя за столом рядом с румынским министром иностранных дел Титулеску, Тухачевский заявил: «Напрасно, господин министр, вы связываете свою карьеру и судьбу своей страны с судьбами таких конченых государств, как Великобритания и Франция. Мы должны ориентироваться на новую Германию. Германии, по крайней мере в течение некоторого времени, будет принадлежать гегемония на Европейском континенте. Я уверен, что Гитлер означает для нас всех спасение».
Присутствовавшая на этом обеде французская журналистка Женевьева Табуи писала в своей книге «Меня называют Кассандрой»: «В последний раз я видела Тухачевского... после похорон короля Георга V. На обеде в советском посольстве русский маршал много разговаривал с Политисом, Титулеску, Эррио и Бонкуром. Он только что побывал в Германии и рассыпался в похвалах нацистам. Сидя справа от меня и говоря о воздушном пакте между великими державами и Гитлером, он не переставал повторять: « Они уже непобедимы, мадам Табуи».
Почему он говорил с такой уверенностью? Не потому ли, что ему вскружил голову сердечный прием, оказанный ему немецкими дипломатами, которым нетрудно было договориться с этим представителем старой русской школы? Так или иначе, в этот вечер не я одна была встревожена его откровенным энтузиазмом. Один из гостей, крупный дипломат, проворчал мне на ухо, когда мы покидали посольство: «Надеюсь, что не все русские думают так».
Нет, Тухачевскому «вскружил голову» не только сердечный прием немцев. Его пьянили те блестящие перспективы, которые рисовались после бесед с германскими генералами, и, видимо, выпитое на банкете вино. Симптоматично, что все известные и шокирующие своим смыслом его заявления прозвучали во время застолий. Складывается впечатление, что «полководец» подтверждал известную пословицу о причинах, по которой пьяный ум порой не сдерживает длинный язык.
Вернувшись из поездки в Лондон, Тухачевский принял участие в стратегической военной игре, организованной Генеральным штабом РККА. В её ходе Якир командовал польскими, а Тухачевский германскими армиями. Он писал в показаниях: «Эта игра дала нам возможность продумать оперативные возможности... для обеих сторон как в целом, так и на отдельных направлениях, для отдельных участников заговора. (...) Я дал задание Якиру и Уборевичу на тщательную проработку оперативного плана на Украине и в Белоруссии и разработку вредительских мероприятий, облегчающих поражение наших войск».
Тухачевский был не единственным из участников заговора, кто был связан с германскими генералами. В январе того же 1936 года в командировку в Чехословакию выехал и командарм 1-го ранга Иероним Уборевич. По пути в Прагу он встретился в Варшаве с помощником военного атташе Германии в Польше майором Кинцелем. На этой встрече он приватно попросил о приглашении на военные маневры в Германию.
Он получил его вскоре после весенней военной штабной игры, в ходе которой Тухачевский уточнял реальность «Плана поражения» со своими подельниками. На германские учения Уборевича пригласил сам главнокомандующий сухопутными войсками Вермахта генерал-полковник барон Вернер фон Фрич. Маневры состоялись в начале осени 1936 года в Бад Киссингене, а после их завершения в Германском генштабе тоже прошли командно-штабные игры, «изучавшие ту же ситуацию, которую рассматривали участники заговора Тухачевского».
Примечательно, что к моменту нападения на СССР в 1941 году «друг Уборевича» полковник Эберхарт Кинцель возглавит в Германском генштабе службу по контролю за деятельностью разведки на русском направлении. Причем именно его доклад «об укрепленных районах СССР на границе, боевом расписании советских войск, мобилизационных мерах СССР, промышленных резервах... послужил основанием для более тщательной доработки «Плана Барбаросса». Случайно ли это?
О том, что под влиянием спиртного у Тухачевского «развязывался язык», существует и еще одно свидетельство. На следующий день после празднования 1 Мая 1937 года, когда военные руководители и правительство собрались за столом на праздничном обеде, в состоянии алкогольной эйфории он вновь решился на очередной застольный демарш.
Позже, на заседании Военного совета 1 июня 1937 года, Ворошилов рассказывал: «В прошлом году, в мае месяце, у меня на квартире Тухачевский бросил мне и Буденному обвинение, в присутствии т.т. Сталина, Молотова и многих других, в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику и т.д. Тов. Сталин тогда же сказал, что надо перестать препираться частным образом, нужно устроить заседание Полит] Б[юро] и на этом заседании подробно разобрать в чем тут дело. Потом на второй день Тухачевский отказался от всего сказанного...» Трудно сказать: был ли «маршал» слабонервным или рядом не оказалось вина?
Однако хлестаковская болтливость Тухачевского не осталась незамеченной уже в 1937 году, когда в Европе стали циркулировать слухи о противостоянии военных советскому правительству. После посещения им столицы Франции в белоэмигрантских кругах Парижа заговорили о его связях с германским Вермахтом. Президент Чехословакии Бенеш в беседе с советским полпредом Александровым 7 июля 1937 года утверждал, что во Франции о сближении Тухачевского с Вермахтом поняли из бесед, которые он вел в Париже, где останавливался в начале 1936 года во время поездки на похороны Георга V.
«Бенеш, – сообщал Александров в Москву, – под большим секретом заявил мне следующее: во время пребывания Тухачевского во Франции в прошлом году Тухачевский вел разговоры совершенно частного характера со своими личными друзьями-французами.Эти разговоры точно известны французскому правительству, а от последнего и Бенешу. В этих разговорах Тухачевский весьма серьезно развивал тему возможности советско-германского сотрудничества и при Гитлере... Бенеш утверждает, что эти разговоры несколько обеспокоили Францию».
О процессах, происходивших в Красной Армии, писал из Берлина и один из лучших разведчиков, работавший под журналистской «крышей», – корреспондент «Правды» А. Климов. В его письме от 16 января 1937 года, переданном через редактора «Правды» Мехлиса, говорилось: «Мне стало известно, что среди высших офицерских кругов здесь довольно упорно говорят о связях и работе германских фашистов в верхушке командного состава Красной Армии в Москве.
Этим делом по личному поручению Гитлера занимается будто бы Розенберг. Речь идет о кружкахв Кр. Ар., объединяющих антисемитски и религиозно настроенных людей. В этой связи называлось даже имя Тухачевского... Источник, на который сослался мой информатор: полковник воздушного министерства Лидендер. Он монархически настроенный человек, не симпатизирует нац.-соц., был близок к Секту...»
Сообщения о готовящемся перевороте в СССР поступили и непосредственно из самой Франции. 17 марта 1937 года советский полпред в Париже Потемкин сообщил: «Даладье, пригласивший меня к себе, сообщил следующее: 1) Из якобы серьезного французского источника он недавно узнал о расчетах германских кругов подготовить государственный переворот при содействии враждебных нынешнему советскому строю элементов из командного состава Красной Армии. После смены режима в СССР Германия заключит с Россией военный союз против Франции...
Даладье добавил, что те же сведения о замыслах Германии получены военным министерством из русских эмигрантских кругов, в которых имеется по данному вопросу две позиции. Непримиримые белогвардейцы готовы поддержать германский план, оборонцы же резко высказываются против...» Итак, в начале 1937 года слухи о брожении в армейских кругах СССР расползались по всей Европе. В сообщении, датированном 18 мая 1937 года, советский военный атташе в Эстонии полковник Тупиков сообщил о разговоре с начальником эстонской военной разведки Маазингом, который был тесно связан с британской «Интеллидженс сервис», а также с немцами.
Тупиков писал: «Месяца два назад (март 1937 г.) в разговоре со мной Маазинг сказал: он думает, что, по его данным, история с Ягодой и троцкистские процессы должны в скором времени коснуться и армии. Персонально он ни на кого не напирал, но назвал маршала Тухачевского... Вследствие того, что эта фамилия склонялась многократно в зарубежной прессе, я тогда этому не придал значения.
Но в конце апреля разговор на эту тему возник вновь, и Маазинг сказал, что у него имеются проверенные данные, что маршала Тухачевского снимут тотчас после поездки на коронацию в Лондон... На мое замечание, что из всего этого меня больше всего могло бы интересовать, откуда к нему идут эти сведения, Маазинг ответил, что я его подстрекаю испортить отношения с друзьями...»
Тупиков характеризовал Маазинга как политически умного, ловкого и культурного маклера, держащего нос по ветру. Он был докладчиком и советником по внешнеполитическим вопросам у высших генералов эстонской армии Лайдонера и Реека и пользовался большим влиянием в правительственных кругах. Детально излагая «теоретические» воззрения Маазинга на события в СССР, Тупиков сообщал, что борьба троцкистов за власть, «с его точки зрения, захватывает армию, внутри которой растут претензии на то, чтобы стать господином положения в стране».В разговоре с Тупиковым Маазинг упомянул Тухачевского – как представителя сторонников военной диктатуры, поставив его в ряд с германским генералом Людендорфом и эстонским генералом Рееком.
Через два дня после ареста Тухачевского, 26 мая 1937 года, Ворошилов направил сообщение Туликова Сталину, Молотову, Кагановичу, Ежову. Примечательно, что на документе Сталин написал: «т. Молотову, т. Ворошилову. Следует выяснить, почему наш военатташе счел нужным сообщить нам о Тухачевском «через 2 месяца», а не сразу».Позже, в своих объяснениях Ворошилову, Тупиков уточнил ряд деталей своих разговоров с Маазингом. Так, в частности, он отметил, что в марте 1937 года, отвечая на его «вопрос об источниках этой информации, Маазинг заявил, что последние сведения он получил от начальника русского отдела разведки английского генерального штаба».
Но и это не все. Уже в начале 1937 года наркому обороны Ворошилову из НКВД было направлено сообщение: «3-м отделом ГУГБ сфотографирован документ на японском языке, идущий транзитом из Польши в Японию диппочтой и исходящий от японского военного атташе в Польше Савда Сигеру, в адрес лично начальника Главного управления генерального штаба Японии Накадзима Тецудзо. Письмо написано почерком помощника военного атташе в Польше Арно. Текст документа следующий:
«Об установлении связи с видным советским деятелем. 12 апреля 1937 года. Военный атташе в Польше Савда Сигеру. По вопросу, указанному в заголовке, удалось установить связь с тайным посланцем маршала Красной Армии Тухачевского.Суть беседы заключается в том, чтобы обсудить (2 иероглифа и один знак непонятны) относительно известного Вам тайного посланца от Красной Армии № 304». Перевод этого документа был сделан бывшим работником ИНО НКВД Р. Н. Кимом, передавшим «дела в Токио» Рихарду Зорге.
Итак, информация о заговоре военных поступала из разных источников, и она не могла не навести на размышления. Однако заговорщики и сами понимали, что опасность разоблачения не исключена. Тухачевский писал в признаниях: «Завербованных было много. Однако, несмотря на внушения о необходимости соблюдения строжайшей конспирации, таковая постоянно нарушалась. От одних участников заговора узнавали данные, которые должны были знать только другие, и т.п. Все создавало угрозу провала»[85].
Допрос Тухачевского 1 июля 1937 года вели начальник 5-го отдела Главного Управления ГБ НКВД, комиссар государственной безопасности Леплевский и помощник начальника 5-го отдела Зиновий Ушаков. К этому времени подследственный собственноручно уже написал пространственные признания. В них он отмечал, что во время апрельской военно-стратегической игры 1936 года, по рассмотрению «возможного развертывания операций немцев и поляков против БВО и КВО... и получив незадолго до этого установку от германского генерального штаба через генерала Рундштедта на подготовку поражения на Украинском театре военных действий, я обсудил все эти вопросы сейчас же после игры с Якиром и Уборевичем, а в общих чертах и с прочими членами центра».
Логично предположить, что, излагая на многих страницах эту часть показаний, Тухачевский рассчитывал на то, что демонстрация им «аналитического» мышления «стратега» вызовет у руководства страны признание его ведущим военным специалистом и поможет ему сохранить жизнь. Однако он сам назвал эту часть показаний «План поражения»! И уже в преамбуле своего «признания» он заложил мину замедленного действия, которая взорвется летом 1941 года.
Бывший маршал писал: «Если подойти к вопросу о возможных замыслах Гитлера в отношении войны против СССР, то вряд ли можно допустить, чтобы Гитлер мог серьезно надеяться на разгром СССР. Максимум на что Гитлер может надеяться, это на отторжение от СССР отдельных территорий».Допуская, что немцы могут без труда захватить Эстонию, Латвию и Литву, продолжив действия против Ленинграда, он констатировал, что это немцам ничего не даст. Так же с ходу он отверг и «второе возможное направление германской интервенции при договоренности с поляками – белорусское».Он утверждал:
«Белорусский театр военных действий только в том случае получает для Германии решающее значение, если Гитлер поставит перед собой задачу полного разгрома СССР с походом на Москву.Однако я считаю такую задачу совершенно фантастической».Ирония истории в том, что в действительной войне немцы начали осуществлять именно такую «фантастическую»задачу.
Но тогда где «полководческое» предвидение, о котором так много говорили поклонники расстрелянного «гения»? Мелко мысливший доморощенный «стратег» не только не понял психологии Гитлера, но и широты мышления германских военачальников. Поэтому, исходя из ложных предпосылок, после некоторых рассуждений о событиях, которые могут предшествовать началу войны, «лубянский посиделец» делает и упрощенный вывод: «Итак, территорией, за которую Германия, вероятнее всего, будет драться, является Украина. Следовательно, на этом театре военных действий вероятно появление главных сил германских армий».
Говоря о замыслах заговорщиков, Тухачевский пояснял: «Учитывая директиву Троцкого о подготовке поражения того фронта, где будут действовать немцы, а также указание генерала Румштедта, что подготовку поражения надо организовать на Украинском фронте, я предложил Якиру облегчить немцам задачу путем диверсионно-вредительской сдачи Летичевского укрепленного района, комендантом которого был участник заговора Саблин.
В случае сдачи Летичевского района немцы легко могли обойти Новгород-Волынский и Житомирские укрепленные районы с юга и, таким образом, опрокинуть всю систему пограничных с Польшей укрепленных районов КВО. Вместе с тем я считал, что если подготовить подрыв ж. д. мостов на Березине и Днепре, в тыл Белорусского фронта, в тот момент, когда немцы начнут обходить фланг Белорусского фронта, то задача поражения будет выполнена еще более решительно. (...)
В связи с такой обстановкой на Уборевича была возложена задача так разрабатывать планы Белорусского фронта, чтобы расстройством ж. д. перевозок, перегруппировкой тыла и группировкой войск еще более перенапрячь уязвимые места действующего оперативного плана. На Якира были возложены те же задачи, что и на Уборевича...»
В изложении Тухачевского смысл «Плана поражения» представляется лишь как ослабление сил Красной Армии. Таких, как ввод на отдельных участках будущего театра военных действий войск, «поддержанных лишь слабо вооруженными механизированными бригадами, без всякого участия пехоты. (...) Засылка горючего для авиации и механизированных соединений не туда, где это горючее требуется. Размещение ремонтных организаций с таким расчетом, чтобы кругооборот ремонта затягивался. Плохая организация службы ВНОС, что будет затруднять своевременный вылет и прибытие к месту боя истребительной авиации». И прочие мелкие пакости.
Примечательно, что, по оценке «полководца», вредительской была «слабая забота об организации оперативной связи по тяжелым проводам, что неизбежно вызовет излишнюю работу рацийи раскрытие мест стоянки штабов». То есть он не просто пренебрегал применением радиостанций в управлении войсками, а считал это « вредительством»! Именно в силу такого, действительно вредительского подхода к делу накануне войны Красная Армия окажется без радиосвязи, что станет одной из основных причин поражений 1941 года.
Однако преступное «наследие» Тухачевского даже не в том, что, исходя из личных амбиций, вовлекая военных в политическую авантюру, он привел их на эшафот. И не в том, что, называя следователям фамилии десятков соучастников, он исполнил роль провокатора и предателя. Свое признание от 1 июля подследственный завершил абзацем: «Помимо упоминавшихся ранее участников антисоветского военно-троцкистского заговора, лично мною вовлеченных в организацию, я слышал от других членов заговора о принадлежности к заговору:
Савицкого, Довтдовского, Кутякова, Козицкого, Тухарели, Ольшанского, Ольшевского, Щеглова, Егорова (школа ВЦИК), Лаврова (ПВО), Хрусталева, Азарова, Янкеля, Либермана, Гендлера, Саблина, Кашеева, Осепяна, Ермана, Липина (кокора), Лапина (инженера), Сатина, Железнякова, Ермана, Кражевского, Татайчика, Бодашкова, Артамонова, Воронкова, Петерсона, Шмидта, Зюка, Розынко, Куркова, Казанского, Угрюмова.
Показания об оперативном поражении Красной Армии и вредительской работе в РККА изложу в отдельных протоколах»[86].
И все-таки это лишь нравственная сторона его преступления. Главное в том, что проповедуемые им военные доктрины в корне не соответствовали практике будущей войны! Некомпетентный и склонный к авантюризму человек, он сыграл крайне негативную роль в боевой подготовке и обучении войск, в оснащении армии средствами противотанковой обороны и современными средствами связи. Преступной была вся предложенная им тактика ведения боевых действий. Как показала война, опора на марши легких колесных танков по территории противника и заброска в тыл врага массового десанта оказались бесперспективными играми. В результате абсолютно не умевшая воевать в обороне и не имевшая средств для организации обороны армия и попала в коллапс 1941 года. Она превратилась в неуправляемую машину, которая, неся невосполнимые потери, под напором врага пятилась вплоть до Москвы.
Конечно, Тухачевский хотел жить и, предлагая свою доктрину вступления в войну, рассчитывал на снисхождение. Поэтому он стремился продемонстрировать, как ему казалось, высокий уровень своего стратегического мышления. Он пытался показать, будто бы видел, как можно успешно противостоять агрессии. Поэтому, указав на слабые стороны существовавшего в то время оперативного плана, он писал:
«Обратная картина» (для выигрыша войны) будет в случае «развертывания на наших западных границах большого числа механизированных, кавалерийских и стрелковых соединенийв штатах, близких к штатам военного времени, а также размещения в БВО и КВО крупных авиационных сил.
Эти мероприятия позволили нам в свою очередь поставить вопрос о том, чтобы сразу же после объявления войны вторгнуться в Западную Белоруссию и на Украину и дезорганизовать район сосредоточения противника(курсивы и подчеркивание мои. – К.Р.),отнеся таковой глубоко в (его) тыл...»
Тухачевский поясняет свою мысль: «Если война вспыхнет неожиданно и поляки не будут иметь в своем распоряжении предмобилизационного периода, то действия наших армий вторжения будут носить еще более решительный характер.
Само собой понятно, что быстрые действия армий вторжения, поддержанные сильной авиацией, могут сорвать эти мобилизационные перевозки и поставят мобилизуемую польскую армию в очень тяжелое положение. Далее, операции вторжениядезорганизуют аэродромную полосу приграничной полосы противника, заставляя его отнести развертывание своей авиации в глубину... Таким образом, операции вторжениясрывают сроки сосредоточения противника, если война началась без предмобилизационного периода, что наносит ощутимый удар по польской мобилизации; наконец, операции вторжениянаиболее надежно обеспечивают собственное стратегическое сосредоточение».
Правда, выдвинув такую доктрину, Тухачевский сразу же оговаривается: «Уборевич указывает на то, что вредительством являются операции вторжения, если они имеют разрыв во времени с окончанием сосредоточения главных сил». Но он сразу же отвергает такое предположение: « Это не правильное, ошибочное заключение.Операции вторжения именно потому и принимаются, что запаздывает стратегическое сосредоточение и его надо обеспечить заблаговременным вторжением.В зависимости от успехов сосредоточения на том или другом фронте части армий вторжения могут быть поддержаны соединениями из состава главных сил и смогут обеспечить этим последним более удобные рубежи развертывания».
Более того, Тухачевский уверяет: «Однако же если такое удержание за собой территории противника армиями вторжения не удастся, то их задачу следует считать выполненной, если они растянут и оттеснят назад сосредоточение противника и тем самым обеспечат бесперебойность собственного стратегического сосредоточения».
Ирония истории в том, что в 1941 году не Тухачевский, а другой «великий» полководец – Жуков педантично и с эпигонской точностью воспроизвел задуманную Тухачевским идею – схему «вторжения» в планах отражения агрессии Красной Армией. Это и обусловило трагедию начала войны! И именно в соответствии с планом Тухачевского – Жукова накануне войны Генеральный штаб произвел сосредоточение «на наших западных границах большого числа механизированных (танковых)... и стрелковых соединений в штатах, близких к штатам военного времени».
