Текст книги "Иван Грозный"

Автор книги: Константин Шильдкрет

Соавторы: Николай Шмелев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Иван-царевич принял от Грозного посох и поставил его подле своей лавки.

– Так-то, батюшка, краше. – И, улыбаясь светлыми глазами своими, налил отцу березовца.

Иоанн обнял царевича.

– Не от злого сердца, а подобру бываю яз, Ивашенька, неласков с тобой.

Он ткнул пальцем ввысь, потом – в пол.

– Един на небеси Бог, един царь на земли.

Царевич с пренебрежением передёрнул плечами.

– Един царь, сказываешь? А земщина?

По его продолговатому лицу тёмною рябью скользнула судорога.

– Коли б моя воля, батюшка, яз бы всю земщину в бочку железную да в Москву-реку!

Стоя смиренно у двери, слушал беседу Борис Годунов.

Маленькие глаза царя перекосились в сторону советника.

– Добро молвит царевич, а либо по младости лет кипятится?

Руки Бориса как-то сами собой, без участия воли, легли крестом на груди, а спина согнулась почтительным полукругом.

– Бог глаголет устами младости.

Грозный нахмурился. Иван победно запрокинул голову.

– Дозволь молвить, – заискивающе попросил Годунов и, дождавшись кивка, продолжал: – Токмо ежели всех единым духом в Москву, – не запрудило бы.

Он сжал кулак и сладострастно раздул ноздри.

– По единому ежели – и реке неприметно, и земле вольготнее.

Царь постучал согнутым указательным пальцем по высокому лбу советника.

– Кладезь премудрости!

И, выпив залпом березовец:

– А исподволь изведём, в те поры не будет помехи доподлинный торг с басурмены наладить. Нету, Ивашенька, могутней силы возвеличить в богатстве Русию, чем торг с иноземцы.

Царевич поднялся и приготовился упрямо защищать своё мнение о расправе с земщиной.

– Ты погоди, – остановил его царь. – Тако обернём, что не мы земщину изничтожим, а людишки незнатные.

– Вот ужо, батюшка, невдомёк мне такое.

Иоанн добродушно прищурился.

– Жалуем мы людишек милостями богатыми? Жалуем! Ну, а уж им вот како ведомо: покель не извести высокородных – не быти и им крепко на господарстве. – Глаза его затуманились, и на жёлтом лице легли глубокие тени. – Токмо бы ливонцев да татар одолеть, а от земщины оборонит меня Бог!

* * *

По одному сходились советники в думную палату.

Как только явился Грязной, Иоанн открыл сидение.

Быстро читал Висковатый челобитные, цидулы и грамоты. Внимательно слушавший царевич то и дело прерывал дьяка возмущёнными выкриками:

– Воры! До единого воры!

Окончив чтение, Висковатый перекрестился и положил бумаги на стол.

– А и доподлинно стонут холопи, – после тяжёлого молчания процедил нараспев Иоанн.

Курака-Унковский с чувством глубокого огорчения подхватил:

– По всей Московии множатся собрания злодейские! Дышать не можно холопям!

Грозный топнул ногой.

– В моей Русий дышать не можно?! Да разумеешь ли ты в государственности?!

Курака виновато съёжился и притих. Василий Тёмкин поклонился царю.

– Не к тому молвил Унковской. Не гневайся, государь! А токмо хотя и на благо будущих дней надобна ныне казна могутная, одначе и то негоже, чтобы холопи сетовали на царя своего.

Царевич толчком под живот усадил Тёмкина на лавку.

– До вина и до девок горазд ты, а в государственности – в край слабоумен!

Уловив улыбку царя, советники угодливо захихикали. Борис с нарочитым восхищением приложился к руке Ивана и вставил своё смиренное слово:

– Надобно обернуть, чтобы не на царя, а на дьяков печаловались холопи, – и перевёл многозначительный взгляд на Грязного.

Объезжий голова достал из-за пазухи цидулу.

– Дозволь, государь.

– Сказывай.

– А пожаловал на Москву с челобитной на дьяков князь Симеон Ряполовской.

– Ряполовской? – брызнул слюной Иоанн и потянулся за посохом.

– Он, государь! (Грязной брезгливо фыркнул). Бьёт челом тебе и дожидается, не пожалуешь ли его милостью в Кремль допустить?

Развернув бумагу, он передал её Висковатому.

По мере того как дьяк читал, на лице Иоанна разглаживались морщины и задорней горела усмешка в глазах.

Царевич стоял у окна и, что-то соображая, зло кусал ногти.

Фуников тихонько наступил на ногу Борису.

– Сказывай. Самый срок.

Годунов нерешительно помялся и кивнул в сторону Вяземского.

– Афанасий бы обсказал. – Но, почувствовав на себе взгляд Иоанна, тотчас же готовно согнулся. – Вместно бы того Угря на Москву кликнуть да всенародно казнить за мшел. А с гонцами по всей земле весть возвестить: дескать, тако со всеми царь сотворит, кои над людишками бесчинствовать будут.

Царевич неожиданно закружился по терему. Грозный погрозил ему пальцем и наставительно, по слогам, прохрипел:

– Чтобы самодержавием быть, како и достойно великого государя, навыкай всякому разумению: Божественному, священническому, иноческому, ратному, судному, московскому пребыванию, житейскому всякому обиходу, – а плясанье ни к чему государю!

И зло Грязному:

– Абие того дьяка на Москву!

Покончив с делами, объезжий, Борис, Вяземский и Фуников пошли с царём в трапезную.

Иоанн наскоро помолился и, набив рот рыбой, повернулся к Грязному.

– Сказываешь – Симеон?

Объезжий вытолкнул языком изо рта непрожёванный огурец, смял его в руке и шепнул:

– А Шереметев с Замятней в сенях сдожидаются.

– Небось не наглядятся да не нарадуются друг на дружку?

– Спины кажут да рычат, яко те псы!

Он подошёл близко к царю и, коснувшись губами края его кафтана, таинственно прибавил:

– Сабуров-Замятня диковинку с собою привёз. Будто, сказывает, холоп содеял.

Фуников покашлял в кулак и точно случайно припомнил:

– Вяземской с Григорием темницы обхаживали. Промежду протчих жив ещё и холоп Симеонов, Неупокой.

* * *

Неупокой давно потерял счёт времени. Изредка, когда в подземелье доносились смутные шумы улицы, он рвался с желез, тянулся скованными руками к горлу и надрывно выкрикивал:

– Убейте! Не можно мне доле! Убейте!

Вопли бесследно тонули в липкой промозглой мгле.

Могильная тишина снова тягуче смыкалась, и узник понемногу впадал в обычное своё состояние оцепенения. Раз в сутки приходил дозорный, ослаблял на руках Неупокоя железы и тыкал в несгибающиеся пальцы черепок с похлёбкой. Во тьме, не шевелясь, дожидался дозорный. Чтобы продлить радость сознания близости человека, узник по капле лакал тёплую жижицу, чрезмерно долго прожёвывал крошки мякины и потом, когда всё было съедено, продолжал нарочито оглушительно чавкать и колотить гниющими зубами о черепок.

– Дышит! – прислушивался он, пьянея от счастья. – Дышит!

Остекленевшие глаза впивались в мглу, тщетно нащупывая фигуру дозорного. Смертельная тоска одиночества медленно сменялась призрачным покоем и смирением.

Но едва безжалостно раздиралась в скрипучем зевке серая пасть кованой двери, – лютая злоба обжигала грудь нестерпимым огнём и мутила рассудок.

– Каты! Убейте!

Сразу теряя слабые силы свои, он неожиданно переходил на сиротливое всхлипывание.

– Бога для… Не можно мне доле!.. Убейте!

И удивлённо чувствовал, как по щекам катятся слёзы, теряющиеся в кустарнике бороды.

Потом всё сливалось в странный надоедливый перезвон, таяли звуки, желания, – мысли и мозг охватывала цепенящая, мёртвая пустота.

И вдруг произошло что-то такое чудовищное, что может привидеться только в несбыточном сне.

– Не можно мне поверить тому! – ревел, узник истошным рёвом безумного. – Удур то!

А жаркие языки факелов тепло лизали грудь и лицо и раскалёнными иглами вонзались в глаза.

Дозорный грубо схватил узника за плечо и что-то крикнул.

Робко, точно боясь спугнуть видение, приподнялись веки, но тотчас же ещё плотнее сомкнулись.

– Жив, что ли? – донеслось как будто из далёких неизмеримых глубин и живительными росинками коснулось сознания.

– Ты, что ли, и есть Неупокой?

– Яз.

Дождавшись, пока узник успокоился немного и мог воспринимать человеческую речь, Грязной и Вяземский приступили к допросу…

Перед вечерней Неупокоя спустили с желез. Освобождённый узник сделал движение, чтобы броситься к двери, но потерял равновесие и грохнулся без памяти на каменный пол.

Очнулся он на другое утро в избе для пыток.

«Сызнов!» – змеиным холодком пробежало по телу.

Размеренно облокотившись на дыбу, с благодушной улыбкой поглядывал на Неупокоя какой-то маленький старичок.

«Кат!» – сообразил узник и щёлкнул зубами.

– Нешто признал? – оттолкнулся от дыбы старик и закатился режущим хохотком. – А ужо щипцы припасены для тебя – не нарадуешься. И не учуешь, како языка-то лишишься.

Он не спеша вышел в сени и вернулся с небольшим узелком.

– Показал бы милость да поглазел на умельство-то фландрское.

Неупокой в ужасе отодвинулся от узелка.

Кат обиженно покачал головой.

– Экой ты, право! С твоего выбору послужу тебе: волишь – споначалу очи твои выколю; волишь – напередки язык откушу.

И, взяв со стола утыканный шипами железный прут:

– Глазей.

Трясущиеся пальцы непослушно скользили по узелку.

Старик, натешившись вдоволь, развязал наконец кумачовый платочек.

Неупокой обомлел от неожиданного счастья: в узелке были хлеб и розовеющий кус свиного сала.

* * *

Шумно и весело было в трапезной у царя. За длинным столом гомонили советники с гостинодворцами – Прясловым, Заблюдою и Рожковым.

Грозный налил новый овкач вина и сам передал его Заблюде.

– На добро здоровье!

Гость благодарно склонился, осенил себя крестом и залпом выпил.

Пряслов и Рожков завистливо поглядели на Заблйду. Иоанн ухмыльнулся.

– Все вы любезны нам. Всех примолвляю!

И, налив ещё два овкача, прищурил левый глаз.

– А от Тмутаракана, сиречь Астраханью именуемого[155]155
  …от Тмутаракана, сиречь Астраханью именуемого… – Речь идёт о древнерусском городе Тмутаракани (X–XII вв.), который находился на Таманском полуострове (современная станица Таманская). Возник на месте античного города Гермонассы, хазарской Таматарки. Археологи обнаружили здесь остатки оборонительных стен, домов, собора и др.


[Закрыть], до Персидской земли и малое дитё рукою дотянется. Без помехи можно ныне с Персией той торг торговать.

Подвыпивший Фуников обнял Рожкова и ткнулся в лопатку его бороды.

– Токмо, чур, держать уговор. Чтобы без утайки пятинная доля с лихвы в царёву казну.

Гостинодворцы обиженно уставились на казначея.

– А ежели что, может, и живота для царя и отечества не пожалеем!

В трапезную вошли Борис, Загряжский и Биркин. Годунов многозначительно подмигнул и показал пальцем на дверь.

– По вызову твоему, государь, пожаловали к нам князья: Шереметев, Сабуров да Ряполовский с Овчининым.

Заблюда раздражённо почесал у себя за ухом и встал.

– Авось, государь мой преславной, свободишь нас. Не с нашим рылом суконным пред очи родовитым казаться.

Грозный шаловливо прищёлкнул языком.

– При мне не заклюют, авось, Митрич!

И к Годунову:

– Кликни князей-то. Да Иван-царевичу вели пожаловать.

Бояре вошли гуськом, трижды перекрестились на угол и приложились к замаслившейся царёвой руке.

Овчинин исподлобья оглядел собравшихся и презрительно подобрал губы.

– Дай Бог здравия гостям желанным, – мягко прошелестел царь и жестом указал на лавку.

– А тебе, Симеон, за Угря первому подённая подача наша.

Ряполовский подхватил на лету надкусанный ломоть и, подставив ладонь к подбородку, чтобы не рассыпались крошки, с благоговением, как просфору, зажевал хлеб.

Загряжский и Биркин заняли свои места. Симеон, проглотив последний кусок, примостился подле Овчинина.

– Вы бы, князь-бояре, рядком, – предложил с плохо скрываемой усмешкою Грозный Шереметеву и Миколе Петровичу.

Замятня собрал ёжиком щетинку на лбу.

– Пожаловал бы ты меня, царь, иным каким местом.

– Пошто така незадача? – И милостиво указал Шереметеву на место подле Загряжского. – А ты, Микола, к Биркину ближе.

Бояре хмуро уставились в подволоку и не шевелились.

Иоанн теребил клинышек бороды и, видимо, забавлялся.

– Аль и эдак не угодил?

Микола Петрович, краснея от натуги, поднялся на носках и отставил поджарый живот.

– Воля твоя, государь, – собрал он птичьим клювом жёлтые губы свои, – токмо сиживали Сабуровы-Замятни одесную батюшки твоего и негоже им с Биркиными рядышком быть.

На пороге показался царевич. Услышав кичливый писк Сабурова, он топнул ногой.

– Посадить!

Вяземский и Фуннков бросились к боярам.

Лёгким движением головы Грозный остановил советников и, указав сыну на место подле себя, упёрся подбородком в набалдашник посоха.

– Рядком! Подле Биркиных! Оба!

Бояре потоптались немного, но не двинулись с места.

– Ну?!

Медвежьими когтями скребнул окрик по сердцу. Упрямые головы, подчиняясь какой-то могучей силе, медленно повернулись к царю.

Властный, обнажающий душу взгляд налитых кровью глаз Иоанна скользнул по мертвенно-побледневшим лицам утративших вдруг всякую волю бояр.

Сбившись жалкой кучкой, они покорно подчинились приказу.

– Тако вот споначалу бы! – скрипнул зубами царь и, вытирая рукой проступивший на лбу пот, уже бесшабашно шлёпнул по спине Годунова. – Вина!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На полупути от Кремля отёкшие ноги Неупокоя отказались передвигаться. Недельщик взвалил узника на плечи стрельцу.

В Кремле Неупокой отлежался на лавке и, опираясь о батожок, поплёлся с замирающим сердцем к царёвой трапезной.

У приоткрытой двери стольник загородил его собой.

В трапезной стоял гул. Скоморохи кружились в бешеной пляске, давили друг друга, прыгали по столам, перебрасывались мушермами, овкачами и блюдами, обливая людей, стены и подволоку потоками щей и вина.

Хмельной Иоанн не давал им остановиться. Его захватили веселье и шум. Хотелось самому броситься в пляс, закружиться так, чтобы в один грохочущий хаос смешались все его чувства и мысль и рассудок, чтобы позабыть обо всех и забыться самому. Каждый мускул его трепетал, и рвалась уже из груди разудалая песня, а ноги, под лихими перезвонами накров, всё безудержнее и дробней выбивали молодецкую дробь.

Прыгая через шутов, неслись в пляске советники.

Биркин, в угоду царю, вытащил из-за стола упиравшегося Замятню и поволок его по полу.

Грозный покатился от хохота.

Неожиданно взгляд его упал на стольников.

– Сгинь!

Точно ветром сдуло шутов. Оборвались песни и говор. Пятясь, сели на свои места советники и гости.

В глазах Иоанна притаился лукавый смешок. Клинышек бороды оттопырился кверху и ищуще зашмыгал по сторонам.

– Пошто притихли, бояре? – вкрадчиво подмигнул царь Овчинину и Ряполовскому. – Али не в потеху вам наша потеха?

Бояре неохотно поднялись.

– За хлеб, за соль твою спаси тебя Бог, государь! Всем довольны мы ныне.

Грязной подошёл к Симеону и низко поклонился ему.

– Не обессудь!

Тяжело вздохнув, Иоанн закрыл руками лицо.

– Ласка ваша нам в утешение. А токмо колико любезнее было бы во всём ту ласку зреть. – И, не сдерживаясь, судорожно сжал посох. – Примолвлял нас и Старицкой-князь и Курбской Ондрей. А было то на словесах. В душах же имали скверны и змеиные помыслы противу меня. – Он согнул по-бычьи шею и исподлобья поглядел на Симеона. – Да и ныне дошло до нас, будто охочи иные князья на столе московском зреть Василия Шуйского.

Шереметев и Замятня, позабыв непримиримую рознь, тесно прижались друг к другу и не смели вздохнуть.

– Тако ли, бояре? Аль после Старицкого убиенного Шуйскому черёд пришёл?

Белые, как личина, оставленная в сумятице каким-то шутом, стояли Овчинин и Ряполовский.

– Не противу тебя восставали, – горлом выдавил Овчинин. – Ты нам царь, Богом данный. Токмо о родах боярских, хиреющих ныне, печалуемся.

Грязной с возмущением сплюнул.

– И израды не замышляли?

Стольник отступил. Недельщик толкнул Неупокоя коленом под спину.

Узник шлёпнулся под ноги царю.

Фуников одной рукой, как кутёнка, поднял холопя и стукнул лбом о лоб Ряполовского.

– Не признаешь ли, князь, человека сего?

Овчинин первый узнал Неупокоя, но нарочно выкатил глаза и недоуменно пожал плечами.

– Не обессудь, господарь! – поклонился Неупокой Симеону. – Давненько не служил яз тебе!

Он пытался говорить так, как научили его в приказе. Но представившаяся неожиданно возможность поиздеваться над князем, выместить на нём всю свою ненависть, путала мысль и подсказывала иные слова.

Чтобы не дать сбиться холопю, Грязной стал задавать ему отдельные вопросы.

Висковатый деловито заскрипел пером по пергаменту. Иоанн сидел, закрыв руками лицо, и молчал. Хмельной царевич поманил к себе Сабурова.

– Чмутят бояре!

– Чмутят, царевич.

И, собрав ёжиком колючий лоб, Микола Петрович приложил палец к губам.

– Да и не токмо сии, а и Шереметев не мене.

В его испуганных глазах блеснула надежда. Он бочком подвинулся к Вяземскому.

– Заедино добро бы и с Шереметевым поприкончить.

Вяземский по-приятельски хлопнул князя по животу и многозначительно ухмыльнулся.

– Во всяку прореху ткнём по ореху. Аль темниц на Москве не достатно?

Замятня торжествующе повернулся к Шереметеву.

Исчезнувший куда-то Фуников, запыхавшись, ворвался в трапезную.

– Опытали Неупокоя?

Грязной утвердительно кивнул.

Казначей положил руку на плечо Сабурова.

– Принимай гостюшка, князь.

Спина Иоанна заколыхалась от неслышного смеха. Перед поражёнными Сабуровым и Шереметевым вырос Тын.

– Дозволь молвить! – упал Фёдор в ноги царю и трепетно приложился к его сапогу.

– Сказывай, перекрестясь!

Откинувшись в угол, Тын ткнулся об пол лбом и клятвенно поднял руку.

– Перед Господом нашим, Исусом Христом.

– Сказывай, сказывай!

– Соромно было мне, государь, слушать хулу на тебя.

Плечи Грозного зябко поёжились, и рука нащупала посох.

– Сказывай!

– Печаловались Шереметев с Сабуровым на то, что, дескать, торговым людям да царю занадобились дороги в иноземщину, да ещё жадны худородные до княжьей земли. А нам испокон века земля дадена. Нам ни к чему басурмены.

– Пиши! – выплюнул Грозный, опуская на плечо дьяка тяжёлую руку свою.

Висковатый торопливо заскрипел по пергаменту.

Заблюда, грузно навалившись на стол, с злорадной улыбкой слушал показания языка. Пряслов и Рожков суетливо напяливали на себя шубы.

– Не гневайся, государь! – объявили они вздрагивающим голосом. – Отпусти.

– А то посидели бы, – запросто потрепал их по спинам царь.

Рожков с омерзением повернулся к боярам.

– Краше татарина-нехристя почеломкать, нежели зрети злодеев, хулящих избранника Божия! Отпусти!

Иоанн хрустнул пальцами и, скорбно взглянув на образа, спрятал в руки лицо, чтобы не выдать своего настроения.

«Ужо разнесут они молву про земских! – с наслаждением подумал он. – Кой из гостинодворцев ещё стоял за бояр, навеки спокается».

Замятня стоял не двигаясь, точно на него напал столбняк. Только жалко топорщилась щетинка на лбу да вздрагивала испуганно на кончике носа прозрачная капелька.

Опираясь на посох, Иоанн зло поднялся и оттолкнул от себя кресло ногой.

– Рядком их поставить! – крикнул он вдруг и изо всех сил вонзил посох в дверь.

Советники ринулись на бояр и поставили их на колени.

Заблюда торопливо накинул скатерть на образа.

– Не можно угодникам Божьим зреть крамольников богомерзких.

Иоанн величаво тряхнул головой, высоко поднял правую руку и с трудом разодрал плотно стиснутую ленточку губ.

– А русийское самодержавство изначала сами володеют всеми государствы, а не бояре!

– Истина! – устремил Заблюда вдохновенный взгляд в занавешенные образа.

– Истина! – молитвенно подхватили советники. Годунов же зажмурился и сладенько выдохнул с таким расчётом, чтобы слышно было царю:

– Бог глаголет устами его. Воистину велелепен и разумен и могуч, яко царь Соломон!

Выдернув из двери посох, Грозный ткнул поочерёдно остриём его в бояр.

– Велегласно реките за государем своим!

Он откашлялся, резнул окружающих ястребиным, взглядом и торжественно возгласил:

– Яз, великий государь, царь и великой князь Иоанн Васильевич, всея Русии самодержец.

И, передохнув, притопнул ногой.

– Велегласно реките!

Четыре боярина, уткнувшись лицами в пол, разнобоем повторили гордые слова его.

– …Володимирской, Московской, Новагородской…

Всё выше, величавее и могущественнее звучал голос царя. Трепещущие пальцы поднятой правой руки, изогнувшись, стремительно скользили в воздухе, мяли его, как будто хотели зажать в кулак, уничтожить всё, что посмеет не подчиниться безропотно.

– …царь Казанской, царь Астраханской, царь Сибирской, государь Псковской…

– Велегласно реките!

Замятня приложил руки к груди. Он уже овладел собой и, чтобы обратить на себя внимание, визгливо выкрикивал слово за словом, с пёсьим умилением поглядывая на каменно-неприступное лицо царя.

– …великой князь Смоленской, Тверской, Югорской, Пермской, Вятцкой, Белгородцкой и иных…

Священный трепет овладевал трапезной. Руки Грозного уже пророчески простирались к небу; голос звучал, как вещее предрекание. Затуманившийся взгляд скользил над головами людей так, как будто оторвался от земли для иного, ему одному доступного созерцания.

– …государь и великой князь Новагорода низовыя земли, Черниговской, Рязанской, Полотцкой, Ростовской, Ярославской, Белозерской, Удорской, Обдорской, Кондинской и всея северныя страны повелитель и государь…

Он оборвался, вытянулся на носках и, приложив к уху ладонь ребром, насторожённо прислушался.

– Ей, Господи! Твой раб недостойный…

И, прищурившись, пошарил глазами по оцепеневшим в суеверном экстазе лицам. Торжествующая усмешка едва заметно плеснулась по краям губ и потонула в оттопырившемся клинышке бороды.

– …вотчинный земли Лифляндския, – воркующим щебетом пронеслось где-то в вышине, как будто далеко за хоромами, и неожиданно резко разрослось в громовой раскат:

– …и иных многих земель государь!

Руки истомлённо легли на грудь.

– Пить, – тихо попросил Грозный, почти падая на Вяземского, и воспалёнными губами жадно припал к ковшу.

В трапезной стояла мёртвая тишина. Только Заблюда, не в силах сдержать благоговейного умиления, сдушенно всхлипывал перед занавешенным киотом. Но от этого, казалось, тишина смыкалась ещё торжественнее и благолепнее.

Грозный допил вино, отставил ковш и вдруг вскочил разгневанно с кресла.

– Убрать!

Неупокой ухватил Ряполовского за бороду и с силой рванул к себе. Симеон вцепился зубами в руку холопя, носком сапога откинул его в сторону и подполз к царю.

– Убей, государь, токмо не допусти, чтобы смерд нечистыми перстами своими касался гос…

Он недоговорил. Десятки рук стиснули его рыхлое тело и поволокли вон из трапезной.

Щереметев и Сабуров, крепко обнявшись, отчаянно отбивались от наседавшего на них Тына.

Грязной приказал связать их.

Биркин и Загряжский с издевательскою усмешкою предложили Овчинину следовать за ними.

Боярин послушно подчинился и направился к выходу.

У порога он задержался на мгновение, что-то соображая, и резко повернулся к царю.

– На милостях твоих бью тебе челом, государь. Токмо памятуй: испокон веку крепка была земля Русийская не смердами, а господарями!

Царевич прыгнул к порогу и, подхватив с пола машкеру, напялил её на перекошенное лицо Овчинина.

– А пригож скоморох! Ужо распотешатся мыши те в подземелье!

* * *

Со всех концов Москвы стрельцы сгоняли людишек к урочищу, в котором чинят казнь злодеям.

Грозный, отпустив гостей, заторопился на место казни.

Низкорослый нагайский аргамак лихо помчал царя на Козье болото.

За отцом, в шеломе и тяжёлых доспехах, скакал царевич.

Батожники стремительно неслись по улицам.

– Дорогу преславному! Царь! Дорогу царю!

И усердно секли всякого, кто замешкался по пути.

На Козьем болоте Иоанн, превозмогая боль в пояснице, с нарочитой лёгкостью спрыгнул с коня и, чуть раскачиваясь, направился к кругу.

Народ упал ниц.

Иван-царевич на полном ходу врезался в толпу и, не скрывая озорного веселья, честил на чём свет стоит татар, наградивших его норовистым конём.

Грозный погрозил сыну, а сам с сожалением вспомнил о своей утраченной юности и хвастливо шепнул боярину Турунтаю:

– А бывало… Памятуешь ли, како яз был горазд людишек давить?!

Боярин расцвёл в восхищённой улыбке.

– Нешто запамятуешь ту стать твою молодецкую! Орлёнком летал ты, преславной!

У дыбы, окружённый дьяками и катами, стоял доставленный на Москву Микита Угорь.

Он был неузнаваем. Левый глаз его вытек ещё во время пыток в губном приказе, вместо носа торчал вывороченный обрубок, а на подбородке, в прогалинках, где ранее росла борода, взбухли гноящиеся бугорки струпьев.

Поодаль от дыбы испуганно жались друг к другу ходоки, которым Угорь наказал доставить гуся с денежною начинкою.

Иоанн подал знак ратнику.

Закручинившимся вздохом пролились в воздухе звуки рожка. Толпа шумно поднялась с земли и замерла в ожидании царёва слова.

– Обсказывай, дьяк!

Долго и обстоятельно докладывал приказный о преступлении Угря.

Больно заломив пальцы, Иоанн страдальчески выдохнул:

– Вот, добрые люди, те, которые норовят сожрать вас, яко псы пожирают говядину.

Грязной подтолкнул одного из ходоков поближе к дыбе.

Царь с чувством глубокого сострадания оглядел холопя.

– А лихо вам от дьяков да бояр?

– Лихо, царь, тако лихо – мочи не стало.

Плечи Грозного судорожно передёрнулись.

– Умельцы вы гуся делить? – процедил он сквозь зубы, переводя прищуренный взгляд свой на катов.

Выхватив из-за пояса секиры, каты низко склонили головы.

– Допрежь всего отрубили б вы тому гусю лапки.

Точно кипящим варом обдал толпу смертельный крик Микиты.

– А абие секите руки премерзкому.

Прижавшись к отцу, царевич со звериным наслаждением следил за извивающимся по земле дьяком.

Каты подняли высоко над головами залитый кровью обрубок.

Вяземский провёл пальцем по своему горлу.

Кат поплевал на руки и, крякнув, как дровосек, ударил секирой по затылку уже ничего не чувствовавшего Угря.

Царевич наступил на труп и победно запрокинул голову.

– А по вкусу ли тем, кои лихо робят со холопи, гусиное мясо? – И лукаво перемигнулся с отцом.