Текст книги "Иван Грозный"

Автор книги: Константин Шильдкрет

Соавторы: Николай Шмелев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 44 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Василий объявил полоненным боярам:

– Како вы со холопи деяли, тако и нам ныне послужите. А ещё милость вам наша: за прокормом не на разбой пойдёте, а с нашего стола прокормитесь, коль заробите.

Несмотря на то что каждое ослушание каралось голодом, князья не поддавались и почти не выполняли ни одного приказа старосты и казначея.

Боярин Апракса, веневский вотчинник, едва подходил к нему кто-либо из холопей, рвался с желез, дико вращал налитыми кровью глазами и требовал срывающимся голосом:

– Свободи! Абие, пёс, сбей железы!

Холопи подходили вплотную и тыкали кулаками в лицо.

– А не попотчуешься ли, князь, гостинчиком нашим?

И вразумительно:

– Свободить тебя свободим. Токмо до того послужи нам, по Васильеву становлению, како мы тебе допрежь служили!

В Крещеньев день[135]135
  Крещеньев день – 6 (19) января. Крещение Господа Бога нашего и Спаса нашего Иисуса Христа.


[Закрыть] бояр спустили с желез и привели в общую землянку трапезовать.

Полоненные отказались усесться за стол.

– Сиживали мы рядком ещё с великим князем Василием Иоанновичем, нынешнего Иоанна Васильевича на рученьках нашивали, – перекрестившись на пустой угол, сокрушённо объявил князь Пенков.

Апракса раскачивался из стороны в сторону и с нескрываемой ненавистью глядел на старосту.

– Не сядешь? – спросил его насмешливо Выводков.

– С холопя-ми?!

Василий мигнул. Общинники навалились на бояр и силою усадили их за общий стол.

Полоненные сползли с лавок и, отбиваясь ногами, в один голос упрямо ревели:

– Краше от руки вашей злодейской погибнуть, чем сести рядом!

Их связали и, укутав предварительно в шубы, выбросили на мороз.

– Не охочи с холопями, почтуйтесь с воронами!

Клаша вынесла им миску варёной зайчатины. После трапезы общинники, по обычаю русинскому, выспались и пошли на поляну.

Выводков стал в середине круга и обратился к полоненным холопям:

– А ведомо стало мне, что закручинились вы по бабам своим.

Он пытливо оглядел окружающих.

– Мой сказ вам таков: ушли мы от лиха боярского не вам на кручину, а на подмогу людишкам кабальным.

Апракса ехидно кашлянул в кулачок.

– Поглазеем… Токмо перегоди… Ещё понаскачут стрельцы в ваше логово!

Он смолк под посыпавшимися на него ударами батогов. Пенков испуганно придвинулся к князю Кашину.

Полоненные холопи отошли в сторону держать совет. Один, с мшистою, реденькою бородёнкою и изъеденным оспою лицом, прицыкнул на остальных и, дождавшись, пока стихло, горячо замахал руками.

– Да нешто? Да ежели… оно и с бабами можно сюда… А нет, так и нет.

К ним подошли общинники во главе со старостой. Василий дружески положил руку на плечо рябого.

– Ныне тако: кто волит – отпускаем мы. Кой охоч – обернётся, а кому вольница наша невместна – живи в кабале.

Он неожиданно сдвинул сурово брови.

– Токмо памятуйте, други, денно и нощно: ежели на наш след стрельцов наведёте, пеняй на себя.

Кашин с трудом поднялся с земли и подозвал казначея.

– Яви милость Божескую! Отпусти и нас по дворам!

Тешата расхохотался. Князь сокрушённо покачал головой и вдруг бухнулся Василию в ноги.

Апракса вытаращил глаза.

– Опамятуйся! Боярин!

Пальцы Кашина суетливыми красными червяками сновали в воздухе, глубоко зарывались в снег и скрипуче царапали ногтями промороженное стекло земли.

– Яви милость Божескую! Не можно мне боле позора терпеть!

Общинники с любопытством обступили бояр. Пенков пошептался с Апраксой и пронзительно крикнул:

– За себя ратует князь! Не за нас – за себя!

Василий поднял Кашина с земли и по слогам пробасил:

– Будешь ли крест целовать на том, что по-иному поведёшься с холопями?

– Чего накажешь, тако сроблю.

– А бьём мы челом тебе, князь, на невеликое. Целуй крест на том, что испола в урожае будут с тобою людишки, да три дни положишь им на себя робити, да спекулатарям и протчим накажешь не сечь да и не пытать до веку холопей тех.

Кашин втянул голову в плечи и в крайнем удивлении глядел на Выводкова.

– Статочное ли дело боярину со смердом испола урожай делить да не сечь и в животе да смерти холопьей володыкой не быть? Да что ты?! – Но, опомнившись, разразился добродушным смешком: – Тако бы сказывали тебе иные, в коих кичливость правды превыше. А яз охоч крест целовать.

Староста с презрением поглядел на боярина.

– Хитёр ты доподлинно, князь. Ужо-тко погодим, видно, крест целовать, покель не поумнел.

* * *

Слух о неуловимой таинственной вольнице переходил из уст в уста и вскоре облетел всю губу.

Один за другим холопи с жёнами и детьми бежали из вотчин, разыскивали дозорных общинников и примыкали к вольнице.

Едва осеренело и побурел снег под солнцем, Василий и рубленники взялись за оскорды и кайлы.

Полы и стены землянок были обшиты брёвнами и досками, вся деревня соединялась подземными ходами, а вход в жилище Василия путался и переплетался в лесных трущобах.

К Миколе Вешнему[136]136
  Микола Вешний – Миколин день (весенний).


[Закрыть] был готов последний потайный рукав, ведущий в сторону от леса, к быстрой реке.

Сообщение с городом с каждым днём становилось опаснее. Все дороги и перелески кишели лазутчиками и стрельцами.

Торговые караваны, которым приходилось проезжать лесом, сопровождались сильными отрядами ратников.

По губе ходили дьяки и читали грамоту от воеводы. По грамоте сулилась щедрая мзда прокормом и деньгами тому, кто укажет, где обретаются уведённые в полон бояре.

Среди вольницы пронёсся слух, что сам воевода готовится пойти на лес с арматою.

Деревня притаилась. Кроме дозорных и небольшого числа охотников, никто не смел выходить из подземелья. Василий запретил даже разводить костры. Общинники перешли на сырую пищу.

Бояре чутко прислушивались к тревоге и веселели.

Присмиревший было Апракса снова поднял голову и осмелел. Его бывшие людишки старались избегать встречи с ним, а некоторые нарочито входили в землянку к узнику, угодливо прислуживали и всячески старались выказать свою преданность и сочувствие.

Староста выследил двух таких холопей и поведал о них общине.

– Взять в железы печенегов! – в один голос решили беглые.

Уличённых связали и бросили в землянку бояр.

В одну из ночей Выводков передал свою власть старосты Тешате и, простившись с товарищами, ушёл из лесной деревушки.

Ему одному ведомыми путями он то уходил в самые дебри, то приближался к проезжим дорогам, то рыскал невдалеке от будного стана.

Наконец лес поредел, и за опушкой, через пахоту, показалось селенье.

Выводков передохнул, закусил ржаным сухарём и разделся…

К полудню он появился в деревне, перепугав насмерть ребят и женщин.

Людишки с любопытством следили за нагим великаном, спокойно расхаживавшим по уличкам.

Густая копна волос ниспадала на широкие плечи рубленника, длинная борода торчала липкими клочьями, едва защищая богатырскую грудь. На ногах болтались привязанные к икрам тяжёлые камни. Железные, в тупых колючках, вериги при каждом движении жутко позвякивали и рвали на спине кожу. По чреслам болталась изодранная рогожа.

– Блаженный! – с суеверным благоговением передавали друг другу людишки, низко кланялись Выводкову и подходили, сложив горсточкою ладони, под благословение.

Чуть сутулясь, спокойно вышагивал Выводков, как будто никого не замечая. Его кроткий взгляд был устремлён куда-то в пространство, и на лице беспрестанно играла радостная улыбка.

– Благослови, странничек Божий! – молитвенно подползали к нему холопи.

– Благословен и пень, и червь, и человек, и колода! Радуйтесь, херувимы, пчёлы дикого мёду сулили! – точно про себя, подпевал староста и, подплясывая, крестил воздух мелкими крестиками.

Дойдя до боярской усадьбы, «юродивенький» вдруг задрожал и дико вскрикнул.

Холопи упали ниц и замерли, не смея пошевелиться.

Из оконца светлицы высунулась голова боярыни. Она ласково поманила нагого.

– Покажи милость, человек Божий, переступи во имя Христово порог мой.

Василий отчаянно затряс головой и царапнул ногтями грудь.

Скорбно звякнули железы, и глухо перекликнулись оттянувшие икры камни.

– Бога для пожалуй в хоромины! – не отставала боярыня. – Помолись за нас, грешных, за избавление из полона князя Апраксы.

Шея рубленника вытянулась и напряглась. Кряхтя, он опустился на четвереньки и приложился ухом к земле. Вдруг двор огласился дикими стонами и проклятьями. Юродивый вскочил и, точно подхлёстываемый бичами, рванулся к тыну и закружился.

– Апраксе погибель! Со вотчиной и со чады! – грозно ревел он, исступлённо колотя себя в грудь кулаками. – Апраксе погибель! Во веки!

И, резко остановившись, присел в страхе на корточки.

– Вон он! Вон он, нечистый, низвергает в геенну боярина.

Белая, как убрус, повязанный под раздвоенным подбородком, вышла боярыня на крыльцо и бухнула на колени.

– Помилуй, провидец!

Закрыв трясущимися руками лицо, Выводков подкрался к женщине.

– Встань!

Она послушно поднялась и сложила на животе руки, как перед причастием.

– Молись, раба! Великой грех содеял Апракса!

Он отставил два пальца правой руки и так взглянул в небо, как будто требовал от него наставления.

– Слышу, Спаситель! – благостным вздохом булькнуло в его горле. – Ты! – Тяжёлая рука легка на узенькое плечо боярыни. – На скит в лесу длань подъемлют воеводы для спасения князей земных. Тако ли?

– Тако.

– Многомилостив Отец наш Небесный!

Толпа осенила себя широким крестом и эхом отозвалась:

– Многомилостив Отец наш Небесный! И тако глаголет сын его единородный: иже в добре будет жить с холопи боярин и прокормом достатным прокормит до конца живота своего, а той воевода снимет заставы со святаго скита, – обернёт Господь Апраксу в вотчину в благоденствии.

Боярыня отвесила земной поклон и подала юродивому туго набитый мешочек.

Василий возмущённо отступил.

– Избави мя, кладезь святой, от злата земного!

И, притоптывая босой ногой, скороговоркой пропел:

– Сгинь, сгинь! Сгинь! Сгинь!

Неожиданно улыбнувшись блаженно, он мягко предложил:

– А во спасение раба Божия болярина Апраксы – отдай сию казну людишкам своим.

Боярыня, не задумываясь, бросила мешочек в толпу.

Тёмною ночью ушёл Василий из вотчины. За ним увязалась кучка холопей.

Во всю дорогу «блаженный» почти не разговаривал и мурлыкал под нос всё, что приходило на ум. Чем бессмысленнее были слова, густо перемешанные именами святых, тем большим благоговением проникались люди и тем благоюродивее казался им нагой.

К вечеру второго дня, миновав посады, рубленник подошёл к вотчине боярина Кашина.

Его окружила большая толпа. Застыв перед хоромами князя, Василий простоял всю ночь в безмолвной молитве.

Тем временем боярыня Апракса поскакала в губу. Воевода внимательно выслушал женщину и обещал исполнить предрекание юродивого.

Но, едва боярыня уехала, – вызвал дьяков.

– Сдаётся мне – юродивый тот сам не разбойник ли?

В вотчину Кашина поскакал переряженный дьяк.

Круг почитателей юродивого рос с каждым часом. Холопям пришлись по мысли проповеди Василия. Всё, что покорно переносили они от господарей, всё, что годами складывалось в груди затаённым возмущением и ненавистью, – смело бросал за них в лица дьякам обличитель.

– Чмутит, – донёс воеводе язык. – Не инако – ведомы ему те людишки разбойные!

Едва Выводков оставил вотчину Кашина, его встретил отряд стрельцов.

– Откель Бог путя дал? – спросил с усмешкой голова.

Рубленник кичливо выпрямил грудь.

– Армате Христовой гоже ли ответ держать перед арматой князей земных?

Переряженный дьяк запальчиво подскочил к голове.

– А холопей чмутить – положено ли армате Христовой?!

Блаженный встряхнулся, будто невзначай больно ударил веригами по плечу дьяка и гулко отрезал:

– Да и положено ли мором морить, а и измываться над смердами?

Разинув рты, людишки восторженно слушали дерзкие речи нагого.

Вдруг к рубленнику подскочил монах и сорвал с него крест.

– Ересь! Потварец сей ересь сеет середь крещёных! Аще речено: кой хулу на володык возводит, тот дьяволу служит!

По знаку головы стрельцы опасливо окружили Василия.

Толпа клокотала, дробилась на части, зловеще наседала на стрельцов и друг на друга.

– Ужо накликаете кручину на нас, убогих! – кричали, надрываясь, сторонники Выводкова.

– Взять в железы! – ревел монах, потрясая в воздухе кипарисовым восьмиконечным крестом. – На дыбу еретика!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

С утра до ночи толпились любопытные у приказной избы.

Сам губной староста пытал узника.

– А не вспамятуешь, куда бояр схоронил? – добродушно хихикал он, забивая под ногти Василия иглы.

Стиснув зубы, Выводков протяжно выл, умолял о пощаде, но ни единым мускулом лица не дал понять, что ему ведома лесная деревня.

При каждом выкрике пытаемого толпа срывала шайки, молилась и готова была при первом знаке броситься на избу.

Староста изо всех сил зажал щипцами сосок Василия.

– Откроешь разбойное логово – волей пожалую!

– Не ведаю!..

Жёны полоненных князей не отставали от воеводы. Настойчивее всех требовала освобождения узника жена Апраксы, глубоко верившая в доподлинную святость его.

В день, когда на дворе приказа готовились дыбы, на погост сошлись тьмы людишек.

С огромным трудом сдерживали толпу отряды ратников и стрельцов.

Со связанными на спине руками узник спокойно вышел из подвала и, глядя проникновенно перед собой, направился к дыбе.

Вдруг он побледнел и зашатался. В толпе стояла Клаша.

Удар батога вывел рубленника из оцепенения.

У дыбы стал губной староста.

– Надумал, смерд?

Выводков по-волчьи оскалился.

– Не ведаю. А и ведал бы, нешто допустил бы псов в вольницу вольную?!

– На дыбу его!

Долгий и пронзительный свист прорезал воздух. Его заглушил тотчас же многоголосый крик.

– Горим!

Объятые страхом, люди бросились в разные стороны. Кто-то взобрался на звонницу. Густым дымом пожарища взвился к небу набат.

– Горим!

Взвизгнули стрелы. Давя друг друга, толпа навалилась на ратников.

– То Бог воздал за блаженного! Божье то знамение!

Староста и дьяк шарахнулись к избе. Их перехватили змеи капканов.

Взмахом ножа один из беглых перерезал верёвки на узнике.

* * *

До Ивана Постного[137]137
  Иван Постный – 29 августа (11 сентября), день усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. В народе известен под названием Ивана Постного, или Головосека.


[Закрыть] отлёживался Василий. Под наблюдением общинников ему прислуживали губной староста и дьяк.

– Были умельцами извести молодца – покажите милость в здравие обернуть, – зло вращая белками глаз, шипели беглые.

Как только староста окреп, вся деревня потребовала казни полоненных.

Первыми вывели на поляну бояр. За ними приволокли старосту и дьяка.

Выводков приветливо снял шапку.

– По-вашему сробил – логово узрели вы.

Он неожиданно рассвирепел и, схватив за ворот дьяка и старосту, больно стукнул их лбами.

Два общинника, принявшие на себя обязанность катов, с наслаждением засучивали рукава.

Дьяк жалко свесил голову на плечо.

– Велика ли корысть в моём животе? Нешто боле в нём радости, чем в каменьях самоцветных да в злате?

И, скривив приплюснутое ноздреватым блином лицо в сторону бояр, слезливо подёргал носом.

– Не тако ли реку яз, господари?

Тупо уставившись в землю, Апракса ожесточённо грыз ногти.

– Чего сдожидаетесь? – крикнули каты. – Рубить им головы их скоморошьи!

Кашин поднял руку.

– Перед Господом крест целую на том, что раздам людишкам добро своё, по Христу, а сам в монастырь пойду, мнихом буду!

Пенков и Апракса переглянулись и, пошептавшись, плюнули с омерзением в сторону Кашина.

– А не быти боярам без смердов! Краше приять кончину мученическую!

И, переждав, пока смолкнет возмущённая брань общинников, Апракса ровным голосом прибавил:

– А коли тако будет, чтобы нам не забижать зря людишек, да малыми оброками оброчить их, да и по чети прикинуть им, – не зазорно на сём и нам крест целовать.

Общинники подняли спор.

– А ежели удур?

Тешата с пеной у рта доказывал:

– Казним полоненных, об их место иные сядут, да ещё пуще холопей зажмут. Пустить уж!

– А удур ежели? – стояли на своём беглые.

Пенков топнул ногой.

– Яз, господарь, крест целую на том!

Казначей победил. Каты недовольно побросали оскорды.

Клаша принесла из землянки образ и передала его вместе со своим нательным крестом Василию.

Воздев правую руку и отставив два пальца, бояре по очереди торжественно произносили клятву и прикладывались ко кресту.

После князей к образу подошёл губной староста. Общинники оттянули его назад и зашумели.

– Больно вы с дьяком до пыток охочи. Не можно волков к ягнятам гнать!

Староста и дьяк упали Василию в ноги. Но чем униженнее молили они о пощаде, тем неподатливее становились беглые.

Под обидные шутки и брань их увели в землянку и одели в железы.

Две ночи кружили холопи с боярами по лесу, пока наконец сняли с их глаз повязки и отпустили невдалеке от вотчины Апраксы.

* * *

В условленные дни Тешата и два общинника, нагруженные звериными шкурами, встречались в глубоком овраге с хозяином будного стана, Поярком, и обменивали свою добычу на зерно, холст и деньги.

Сын боярский никому не доверял казны и хранил её тайно от всех. Лишь изредка выносил он деньги на поляну, с жадностью пересчитывал их при всех и потом с гордостью объявлял:

– Ещё бы лето едино одюжить – и спокинем мы лес, а и уйдём на украйные земли.

С большой неохотой подчинился казначей постановлению товарищей выделять на холопьи нужды в губе десятинную долю казны.

А Поярок редко приходил в овраг один. С ним почти всегда поджидали Тешату послы от холопей.

Вскоре беглые прознали от послов, что бояре нарушили клятву и крестное целование.

Первым проявил себя Кашин.

Вместо воли людишкам, он приказал взять всех в железы и так продержал три дня без прокорма.

В вотчины освобождённых князей пришли на постой большие отряды стрельцов.

Перед хоромами Апраксы людишки выставили долгий ряд лавок и столов. Холопей привязали к лавкам. Боярин подходил к ним с низким поклоном и тыкал в зубы овкачом с брагою.

– А были мы в полону и на том крест целовали, чтобы о смердах заботиться да хлебом-солью и брагою потчевать их. Кушайте на добро здравие, смердушки.

И подмигивал катам.

На голые спины сыпался град жёстких ударов плетей.

Новый губной староста расставил по всем дорогам заставы.

Прослышав об издевательствах отпущенных бояр над людишками, общинники приказали дьяку написать цидулу в приказ.

Один из беглых подкинул цидулу в избу старосты. Староста прочёл в присутствии воеводы:

– Тако вы, проваленные, крест целовали?! И наш весь вам сказ: нехристи вы да каты, в татарской утробе рождённые! Не опамятуетесь – вотчины в огне изведём, боярынь и боярышень со псами случим, а вам – кол осиновый вгоним! Каты, матери бы вашей зачать от нечистого.

Узнав про подмётную цидулу, князья ещё более облютели и объявили людишкам:

– За то озорство, опричь тягла, взыскуем с каждой чети по два контаря сена да по три рубли денег московских ходячих.

Послы отправились в овраг к общинникам с челобитною.

– Не токмо денег, а либо хлеба – серединной коры не стало.

В тот же день общинники порешили привести в исполнение свою угрозу и поджечь княжеские усадьбы.

Едва стемнело, беглые покинули деревню и пошли на усадьбу Апраксы.

В землянках остались женщины, ребятишки да небольшая застава под началом Тешаты.

Позднею ночью губной староста проснулся от глухого лязга желез и стука.

– Аль не спится тебе в обрядке железной? – зло прицыкнул он на дьяка.

Сосед придвинулся вплотную к старосте.

– Покель гомонили смерды на раде, яз, воду таскаючи, оскорд унёс.

Староста рванулся, готовый закричать от счастья. Шипы на обруче остро впились в его шею. Он закусил больно губу и поник головой.

Изогнувшись, дьяк упорно ковырял балку в том месте, где было вделано кольцо от желез.

Где-то во мгле послышался сдержанный шёпот. Узники затаили дыхание.

– То лес балагурит! – догадался дьяк и с новою силою принялся за работу.

Наконец железы с глухим звоном упали на землю.

– Готово! – выдохнул он обессиленно.

Староста хотел что-то сказать, но от волнения слова путались и терялись в горле и дробно стучались перекошенные челюсти.

Освободив товарища, дьяк приказал ему лечь и, приладив обруч к каменному порогу, заколотил по скрепам.

Сбросив железы, узники ползком выбрались в лес.

На заре они почуяли запах гари. Беглецы притаились в кустах, не решаясь пойти на разведку.

– Ты потоньше, – предложил товарищу староста. – Свернулся бы угрём да пополз поглазеть.

Дьяк зло взбил бородёнку.

– Коли яз угорь, тебе и Богом положено в боровах ходить, толстозадый!

И, ковырнув пальцем в носу, брезгливо сплюнул. Староста позеленел от обиды и всем телом налёг на дьяка.

– У меня дед в воеводах ходил! Род наш сызначалу от целовальников!

Позабыв об опасности, они с бранью покатились по траве, вцепившись друг другу в бороды.

Стрельцы услышали шум и натянули тетивы на луках. Один из них раздвинул кусты и, поражённый, застыл.

– Ей-Богу, староста!

К обедне беглецы были в городе. После торжественного молебствования они выступили с отрядом в поход.

Тем временем общинники, разбившись десятками, подходили к боярским усадьбам. У опушки Василия перехватил Поярок.

– Лихо! Большая сила идёт на деревню на вашу. А с арматой той сам староста полоненный с дьяком.

Десяток Выводкова ринулся предупредить товарищей об опасности.

Но было поздно. У вотчины Апраксы, застигнутые врасплох, общинники смешались и обратились в бегство. На всех перекрёстках их беспощадно истребляли засады.

Василий с остатками дружины мчался домой.

– Конец!.. – печально свесили головы беглые, увидев, что деревенька открыта и окружена.

Староста что-то мучительно соображал и вдруг, властно окликнув своих тоном, не допускающим возражений, приказал всем немедленно идти в сторону Дмитрова.

– Оттель на Волгу либо в Чёрный Яр, а либо на гору Казачью! – прибавил он, кланяясь в пояс товарищам.

– А за дружбу, за хлеб, за соль общую, – спаси вас Господь!

Ему ответили земным поклоном.

– Приходи… Сдожидаться будем, Васенек…

Они поспешили уйти, чтобы скрыть от самих себя так не знакомые им, впервые за все годы холопьи, навернувшиеся на глаза слёзы.

Теряя надежду вовремя подоспеть, Василий на брюхе крался к потайному ходу. У реки он задержался немного и, убедившись, что никто не следит за ним, юркнул в чёрную пасть подземелья.

– Кто? – разорвалось неожиданно над самым ухом.

Взвизгнул оскорд.

Сильная рука вцепилась в горло рубленника.

– Пусти!

– Да, никак, ты, Василий?

– Тешата!

Казначей сдавил друга в крепких объятиях.

– Порешил яз перво-наперво, чтоб, значит, с голоду нам не помереть, казну унести. А Клашу с протчими оставил сдожидаться у той землянки, что на серединном ходу.

Они обменялись короткими указаниями и разошлись.

Стрельцы ворвались в землянки.

Никогда не слыхал ещё лес таких стенаний и криков людей.

Озверевшие дьяк и староста рубили всех, кто подворачивался под руку. На деревьях, истекая кровью, бились в предсмертных судорогах повешенные.

Выводков увёл уцелевших в один из рукавов подземелья и пронзительно свистнул.

Стрельцы прислушались.

– Никак, ещё гомонят?

Свист повторился.

– За мной! – крикнул стрелецкий голова и двинулся к рукаву.

Впереди побежали губной староста и дьяк.

Едва отряд скрылся в серединной норе, рубленник метнулся к своим.

– Вали! Подкинь им землицы!

О подволоку подземелья глухо застучали оскорды. Огромные комья земли росли с угрожающей быстротой и забивали проход.

– Наддай! Понатужься маненько!

Громовой раскат сотряс чёрную мглу. И тотчас же из глубины донеслись смертельные крики о помощи.

Серединная нора рухнула, похоронив в себе стрелецкий отряд.

Василий увёл остатки общины к выходу.

– Не бывать бы погибели, – гневно потряс он кулаками, когда беглые выбрались наконец, в овраг, – ежели бы при мне пожаловали стрельцы.

И в немногих словах рассказал, как доставали рубленники через Поярка зелейную казну и как вделывал он её хитроумно в стены лисьего рукава.

Близился вечер. Передохнувшие общинники приготовились в путь.

– А казначей? – напомнила едва державшаяся на ногах Клаша.

Выводков безнадёжно махнул рукой.

– Ежели досель не зрим его, тут и весь сказ. Не иначе – сбег, леший, да с тою казною!

Среди ночи Клаша взмолила об отдыхе. Извивающуюся от невыносимых болей в пояснице и стонов, её унесли поглубже в чащу и скрыли в берлоге.

Вскоре лес огласился мяукающим жалобным писком.

То подал о себе весточку первенец Выводкова.