Текст книги "Иван Грозный"

Автор книги: Константин Шильдкрет

Соавторы: Николай Шмелев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 44 страниц)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Годунов заботливо укутал в покрывало ноги Грозного и с тоскою уставился в распухшее лицо его.

– Не изводи себя, мой государь. Покель яз у одра твоего, не быть, опричь добра, ничему.

Иоанн с трудом поднёс исхудалую руку к глазам и стряхнул надоедливую слезу.

– С того Челяднина и пошло. Ходит он, Борис… Куда ни пойду – всюду ходит он за мной…

Он отодвинулся к стене и, вобрав голову в плечи, прибавил таинственно:

– Давеча в церкви… из-за образа Пантелеймона[209]209
  Образ Пантелеймона – икона с изображением святого великомученика Пантелеймона, известного также под именем Целителя, что согласуется со сказаниями о его жизни. Память – 27 июля (9 августа).


[Закрыть] норовил дланью ко мне дотянуться.

Евстафий, стоявший до того у аналоя, подошёл к царю с кропилом и свячёной водой.

– Не для своей потехи казнил ты окольничего, преславной, но для укрепления стола.

И, помолясь, покропил больного водой. Царь сердито отвернулся. Протопоп зашелестел страницами Требника.

– Где ты, Борис? Страшно мне, Борис!

Советник присел на постель и негромко фыркнул в кулак.

– Ну, ты! Посмейся!

– Помилуй, царь! Да ежели бы младости даровал Господь твою долю, раздуло бы ту младость от спеси!

Любопытно повернув голову, Грозный показал Евстафию глазами на дверь.

– Умелец ты, Борис, на мудрёные словеса!

Он с трудом сел и упёрся подбородком в набалдашник посоха.

– Не от баб ли такое слыхивал?

– От всяких, государь.

Годунов хитро прищурился.

– Сама королева аглицкая дочь за тебя прочит, мой преславной!

Лицо царя вспыхнуло.

– Дай-кось поглазеюсь яз в басурменово умельство!

Вздрагивающие пальцы охорашивающе забегали по растрёпанным усам и бороде.

Но чем дольше гляделся Иоанн в зеркальце, тем угрюмее сходились брови и блекли глаза.

– Нет, где уж нам женихаться! – печально свесил он голову и выронил из рук зеркальце.

Годунов возмущённо вскочил.

– Ты что же, преславной?! В полсотни с малым годов уже и не женихаться?! Да ежели что… да ежели Бог даст – засохнут коросты на тебе, любой молодец позавидует велелепию лика твоего пресветлого.

Царь невольно выпрямил спину и молодцевато прищёлкнул.

– Да оно, ежели на то пошло, и впрямь полсотни с малым – не великая ещё кручина.

Он неожиданно громко окликнул Евстафия. Протопоп сейчас же появился у двери.

Грозный поманил его пальцем и уставился с верой на образ.

– Не утешение ли от Господа сия весть аглицкая?

Духовник, не поняв, осклабился.

– Аль не услышит Господь усердных моих молений?!

Истомно потянувшись, Иоанн улёгся в постель.

– Ежели с агличанкой побраться, – раздумчиво протянул он, – быть в те поры Русии…

– В торгу великом со басурмены! – торжественно досказал Борис.

Евстафий неодобрительно покачал головой.

– Дозволь, преславной!

– Сызнов канонами потчевать будешь?

– Не положено православным при жёнах здравствующих жених…

– Прочь!

Едва духовник шмыгнул в сени, царь привлёк к себе Годунова.

– Ни единый, опричь тебя, не разумеет заботы моей.

И, точно оправдываясь перед собой:

– Господь-то всё зрит…

* * *

Всю ночь, провёл Грозный с пятой женой своей, Марией Нагой[210]210
  Нагая Мария Фёдоровна – из дворянского рода Нагих, царица, пятая жена Ивана Грозного, с которой государь венчался в 1580 году.


[Закрыть].

Давно уж Мария не видела мужа таким заботливым, нежным и ласковым. Изо всех сил стремясь поддержать доброе настроение царя, она в то же время зорко следила за каждым его движением и порывом, тщетно стараясь понять, искренен ли он или прикидывается.

Под утро Иоанн вдруг закручинился.

Царица робко прижалась к его груди.

– Не уйти ли, мой милостивец? Не опостылела ль яз тебе за долгу ночь?

– Куда? Куда идти тебе… – мягко погладил он её тёплую щёку. – Куда идти, ежели всюду вороги нас стерегут?

Его голос зазвучал туго натянутой струной.

– Замышляют противу нас с тобой, Машенька. Да и не токмо нашего живота ищут, но и младенца безвинного Димитрия[211]211
  Димитрий – царевич (1582–1591), сын Ивана IV и Марии Нагой, погиб в Угличе.


[Закрыть] сулят смертью извести.

«Вот она, ласка его!» – подумала с тоскою Мария и чуть отодвинулась.

Царь любовно заглянул в её глаза.

– Ты не тревожься. Яз всё надумал. Покель жив, волос не упадёт с головы твоей.

И вкрадчиво:

– Порешил яз схоронить тебя со Димитрием до времени в Угличе…

* * *

До заставы провожал Иоанн жену и сына.

С умилением следили советники и стрельцы за тем, как царь, едва сдерживая рыдания, срывающимся голосом благословил в последний раз отъезжающих.

Уже колымаги скрылись за лесом, а Грозный всё ещё, заломив руки и подавшись туловищем вперёд, продолжал с надрывом взывать в пространство:

– Господи! Сбереги! Наипаче помилуй плоть и кровь мою, Димитрия-младенца!

В первое же воскресенье царь пожелал принять в Кремле аглицких гостей.

Советники с утра обрядились в лучшие свои одежды.

Стрельцы завалили приёмный терем ворохами соболиных, росомашьих и бобровых шуб, куньими шапками, слитками золота и блюдами, полными драгоценных камней.

Царь сидел на высоком дубовом кресле и, выслушивая приветствия, небрежно перебирал в руке изумрудные чётки.

Когда толмач кончил, – старик англичанин, не выдержав, склонился над золотым слитком.

Гордая улыбка чуть шевельнула морщинки на лбу Иоанна.

– Ты поведай ему, – подмигнул он толмачу, – что злата у нас яко листьев на земли в лесу по осени: тако и треплется под ногами.

И, наклоняясь к гостю, по-детски причмокнул:

– Ударишь челом, яз для потехи Москву всю златым мостом покрою.

Выслушав толмача, англичане, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, с сугубым вниманием принялись разглядывать выставленное напоказ добро.

Борис поклонился Иоанну:

– Не упрел ли ты, преславной? Разоблачился бы!

Не дожидаясь согласия, он снял с приподнявшегося молодцевато Грозного две шубы, верхний кафтан из объяри, другой – из тафты, с золотом и алмазами, третий – из голубого атласа, с хризолитами и рубинами, и четвёртый – алый, шёлковый, с яхонтами и сапфирами.

Старик гость что-то шепнул соседу.

Царь насторожился.

– Никак, сдаётся, про варваров помянул басурмен!

Толмач схватился за голову.

– И в думке не было, государь!

Но Иоанн гневно толкнул толмача посохом и жутко уставился на Бориса.

– Не впрямь ли языки правду болтали, будто басурмены варваром меня обзывают?

Борис умоляюще сложил руки.

– А ежели и правда, – не гневайся покель. Не то придут гости в землю свою, королеве чего доброго лихо про тебя наболтают, царь.

Грозный сразу стих и уже милостиво похлопал толмача по плечу.

– Яз ведь без умыслу…

Перед тем как отправиться в трапезную, царь вдруг засуетился.

– Эка память стала!.. Кликни-ко, Друцкой, золотаря, покель сызнов из головы вон не ушло!

В сенях он передал золотой слиток давно поджидавшему умельцу и строго погрозился:

– Токмо допрежь того, как блюдо будешь творить, за весом в оба глазей. Сам ведаешь, что все русийские мои – воры!

Старший гость добродушно хихикнул.

– А и вы, ваше величество, русийской!

Грозный сдвинул брови:

– Кой яз русийской! Русийские – варвары, а мои предки были германцы!

А про себя злобно подумал:

«Показал бы яз тебе, басурмен, кой яз германец! Отведал бы ты моего русийского кулака!»

Во всё время пира царь старался держаться как можно ласковее с чужеземцами и ни на мгновение не выдал лицом невыносимой боли в ногах и пояснице.

Вечером, когда гости ушли, он беспомощно упал на руки Годунова.

– Извели меня те басурмены!

Его унесли в опочивальню.

Кремль точно вымер, утонув в гробовой тишине.

Иван-царевич примостился рядом с Борисом[212]212
  Иван-царевич примостился рядом с Борисом… – Действие происходит после рождения царевича Дмитрия в 1582 г., Иван же умер в 1581 г. (от удара жезлом, удар царя-отца оказался смертельным).


[Закрыть] на краю постели и, затаив дыхание, следил за корчащимся от болей отцом. Фёдор стоял сумрачно у аналоя.

– Аль по благовесту погребальному стосковался? – неожиданно лязгнул зубами больной.

Царевич вздрогну и отступил к двери:

– К венцам, батюшка, положены смехоточивые благовесты, а не погребальные.

И, опускаясь на колени:

– Покажи милость, поставь меня сызнов набольшим на твоей свадьбе.

Иван схватил брата за ногу и, как кутёнка, оттащил к порогу.

– Ты у Собакиной, ты и у Анны Колтовской набольшим был!

С тёплой улыбкой Грозный следил за детьми.

– Не брани, Ивашенька, его. Поставил бы яз тебя набольшим, да противу канонам то: не можно тебе по втором браке твоём.

Царевич вдруг освирепел.

– А сам-то ты по канону?! Пять раз венцы принимал!

– Молчи, Ивашка!

Чуя беду, Борис торопливо встал между спорящими. Иван с силой оттолкнул советника и затопал ногами.

– И не примолкну! И то в счёт не беру Васильчикову да Мелентьеву, да и колику силу ещё невенчанных!

Забыв о боли, Иоанн кошкой прыгнул на сына. Царевич изловчился и выскочил в сени.

– Пиши! По всей Русии абие весть возвести! – задыхаясь от гнева, вцепился Грозный в горло Годунова. – Федьке стол свой отдаю. А его – в послушники! В чернецы!

* * *

Тоскливо длились кремлёвские дни. Как в стане, готовом к бою, кишели сени и двор вооружёнными с головы до ног дозорными.

Иоанн запретил проходить кому бы то ни было по хоромам без разрешения Бориса. Сам он перестал показываться на людях. В каждом шорохе и случайном взгляде близких чудились ему лихие замыслы и лицемерие.

Часто тишину ночи раздирали смертельные стенания и крики царя, осаждаемого толпой жестоких призраков. Весь в холодном поту, он судорожно грыз гнилыми зубами подушку, отбивался ногами и руками от невидимых ворогов и с ужасом чувствовал, что гибнет.

Евстафий не отходил от больного, исступлённо кропил стены свячёной водой, дул и плевался, изгоняя из опочивальни бесов.

Длинные пальцы царя шарили в воздухе и, сжимаясь в кулаки, так хрустели, как будто переламывали чьи-то кости.

– Преславной! – стонал время от времени духовник. – Опамятуйся!

Измученный страшною борьбой, Иоанн наконец забывался в тревожном полубреду.

И снова напряжённая тишина висла над чёрным Кремлём, каменными изваяниями стыли перепуганные дозорные, и серым пятном колебался распластавшийся на полу перед образом протопоп.

Утром, после молитвы, Грозный задавал Годунову один и тот же неизменный вопрос:

– Надумали ль те басурмены?

Борис обнадёживающе улыбался.

– Надумают, государь! Где им ещё для королевны жениха пригожей сыскать?

Но однажды в опочивальню пришёл Друцкой и, остановившись у двери, закрыл руками лицо. – Аль лихо?

– Грамота, государь, была басурменам от агличанки!

Иоанн с показным спокойствием поиграл бородой и уставился в подволоку.

– Ну, а в грамоте что?

– Сказывает агличанка, будто во младости ещё пребывает королевна. И надумала в девках покель её ещё держать.

И, отвесив земной поклон, бочком выбрался в сени.

Чтобы избавиться от охватившей всё существо гнетущей пристыжённости, Грозный приказал подать вина.

Захмелев после первого же глотка, он обнял Ивана-царевича и погляделся в зеркальце.

– Ну како стерпеть тут?

– А ты, батюшка, пренебреги!

– Аль уж яз непригож стал? Аль недостоин агличанки богопротивной?

Царевич сочно поцеловал руку отца. – А ты им, батюшка, в отмест за охальство – ни гривенки щетины, а ни вот эстолько чего другого! И уверенно:

– Токмо кивни – стрелой под нози твои наикрасные боярышни кинутся.

Иоанн прищурился перед зеркальцем, пятернёй расчесал реденькие волосы свои и обиженно надул губы.

– А?! Каково! Яз девки недостоин басурменской!

Взгляд его упал на ухмылявшегося Федьку Басманова.

– Ты! Твои то козни!

И бросил в опричника зеркальцем.

Звонко расхохотались осколки, рассыпавшись по полу.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Всюду басурмены переходили в наступление.

Разорённые холопи с украйн тучами убегали на Волгу и Дон.

Не раз Иоанн твёрдо решал принять на себя воеводство над ратью, но тяжёлая болезнь крепко приковала его к Кремлю.

Страна осталась почти без чужеземных умельцев.

Часть рудознатцев, золотарей и розмыслов ушла в свои земли, часть вымерла или, заподозренная в израде, гибла в темнице. О приезде же новых нечего было и помышлять: ливонцы не только никого не пропускали в Московию, но и прилагали все силы, чтобы переманить к себе уцелевших.

Языки каждый день докладывали царю через окольничих о злых кознях чужеземцев.

Грозный в бессильной злобе вымещал гнев на близких.

– Продались басурменам! Недолог час, и царя своего предадите.

В Покров день царь узнал, что какие-то люди сожгли привезённую из Польши типографию.

Объезжий голова получил приказ немедленно найти виновных.

Следы привели к монастырю. Заподозренных монахов приволокли в Кремль.

Царь пожелал присутствовать лично на опросе преступников.

Во время пытки один из монахов обернулся вдруг к Алексею Басманову:

– Аль за себя радеешь?!

И, извиваясь от боли, крикнул в лицо Иоанну:

– Нас, малых людишек, изводишь, а не чуешь израды, что змеёй на груди твоей таится.

Грозный тотчас же ушёл из застенка и заперся с Иваном-царевичем в опочивальне.

Притихшие было страхи проснулись с удесятерённою силою.

– Сызнов израда! От младости моей до сего часу, Иваша, таится она у меня за спиной.

Царевич прижался к плечу отца.

– Не томи ты себя думкой чёрною. То мних, может, потварь возвёл на Алексея, чтобы в отместку за пытки тебя душевной пыткой извести.

Царь упрямо затряс головой.

– Ходит! За спиною таится!

Иван раздражённо вскочил.

– Токмо меня баламутишь! Сам-то яз извёлся!

– Извёлся?

– Извёлся!

Иван пытливо поглядел на отца.

– Параскева[213]213
  Параскева – Параскева Солова, жена царевича Ивана.


[Закрыть] на сносях, а…

Грозный не дал ему договорить.

– То не кручина. То Богом положенная стать бабья! Пускай ведуньи кручинятся!

Царевич сжал кулаки.

– Прознать бы! Токмо прознать бы, по-Божьи ль она аль по Евдокиину!

Грозный отвернулся к киоту. Взгляд царевича тупо уставился на согнутую спину отца.

– Батюшка!

Царь чуть повернул голову и смущённо поглядел на сына.

Страшное подозрение прокралось в душу Ивана.

– Чудно мне, батюшка, что был ты немалое время велико ласков с моей Евдокией, а под остатние дни не в меру с нею гневен.

– Ты к чему клонишь?!

– К тому же.

И с мольбой:

– Дозволь уйти!

Грозный покорно пропустил сына в сени.

* * *

Скучно и боязно было в опочивальне царю, хоть и полны были сени дозорными и из соседнего терема неумолчно доносился мягкий голос Бориса.

Иоанн поднялся с постели и просунул голову в дверь. Советники торопливо вскочили с лавки. Басманов, стараясь скрыть в застывших глазах ужас, подполз на коленях к царю.

– Недобрые вести, преславной! – тихо выдохнул он, чтобы отвести разговор о себе.

– К добрым-то вестям мы с младости не приобыкли, – с ледяным спокойствием обронил царь.

Годунов стал впереди Басманова.

– Сказывают, преславной, что явился в Диком поле могутный казак-разбойник, по прозвищу Бабак.

– Ну!

– Набрал тот Бабак казаков из Черкас, Канева, Браславля да с Волги и Дона великую силу.

– Ну!

– И со споручники свои, со разбойники, Карпом, Андрушом, Лесуном да Белоусом, не даёт проходу караванам крымских и турских торговых гостей, что с нами торг торгуют.

Царь напряжённо слушал советника. В мозгу то зрели смелые планы, и тогда в глазах вспыхивали гордые искорки уверенности в себе, то вдруг представлялись в воображении разорённые области, несметные басурменовы рати, неуклонно продвигающиеся к украинам, – и снова опускались беспомощно руки, и всё казалось безвозвратно потерянным.

– Князьям уделы верну! – крикнул он неожиданно. – Пускай ведают, за что бьются!

Борис вытаращил глаза:

– Ты ли молвишь тако?

– Молчи!

Посох угрожающе застучался об пол. Жажда действовать, повелевать, так закружиться в работе, чтобы ни на мгновение не чувствовать себя самого, ураганом ворвались в душу Грозного.

– Отныне яз воеводствую! Един!

Он бессмысленно заметался по терему, опрокидывая всё на пути. Какой-то страшный огонь сжигал его и властно подбирался к мутнеющемуся рассудку.

– Коня! Малюту!

И вдруг, беспомощно зашатавшись, замертво упал.

Отлежавшись в постели, Иоанн изумлённо приоткрыл глаза и так поглядел на Басманова, как будто впервые за всю жизнь увидел его.

На землистое лицо легла примирённая улыбка.

– Борис!..

– Что, мой преславной?

– Ты здесь, Борис?

– Подле тебя, мой царь!

Грозный подложил ладонь под щёку и мечтательно уставился в стрельчатое окно.

– Здравья бы мне. Поглазеть, что у меня на Арбате, на улице опришной. Со кречеты да аргамаки позабавиться маненько.

Басманов с пёсьим умилением приподнял голову.

– Будут и кречеты и аргамаки. Дал бы токмо Господь здравия тебе. Незримая усмешка чуть шевельнула усы царя. В глазах засветились лукавые искорки.

– Да что нам сетовать! Зальём мы тугу вином да скоморошьею потехой! – И, вскакивая с постели: – Пир пировать!

* * *

Позднею ночью, оставшись наедине с пьяным Федькой Басмановым, обряженным в сарафан, Грозный нежно спросил:

– Аль и впрямь люб яз тебе?

– Люб, государь! – тупо соображая, заворочал непослушным языком опричник.

– А ежели б израду нашёл, – како бы поступил?

– Своего живота лишусь, государь, а израды не попущу!

Грузно опираясь на посох, царь вышел в соседний терем и поманил за собой Федьку.

– Глазей!

На полу, упираясь затылком в порог, раскатисто храпел Алексей Басманов.

Иоанн заложил одну руку в бок, другой мягко поглаживал пыжившийся клин бороды.

– Про пожар небось слыхивал?

Жуткий холодок царапнул спину опричника и заиграл корнями волос, сразу выгнав из головы хмель.

– Избави, царь!..

Грозный, не торопясь, с каким-то нечеловеческим наслаждением, достал из-за пазухи нож.

– В сердце… ге-ге-ге-ге… Израду – в сердце!

– Избави, царь!..

Две искорки застывших зрачков колюче впились в обезумевшие глаза Басманова.

– В сердце! Ге-ге-ге-ге…

Вздрагивающая рука угрожающе потянулась к горлу опричника.

– Коли!

Точно в бреду, принял Федька нож от Грозного и пырнул им в грудь отца[214]214
  …принял Федька нож от Грозного и пырнул им в грудь отца. – Речь идёт об Алексее Даниловиче Басманове и его сыне Фёдоре. Событие описанное в романе и отнесённое автором ко времени после 1582 г., произошло в 1570 году,


[Закрыть].

– Да и ты, пёс, за ним беги! – побагровел вдруг царь и, с бешеной быстротой выхватив нож из груди убитого, полоснул им по горлу Федьку. – Опостылел!

Хихикающий смешок угрожающе рос, наполнил терем грохочущим хохотом и разлился по хоромам звериным воем.

– Царь! Преславной царь! – взывал тщетно прибежавший на шум Годунов. – Опамятуйся, царь!

Грозный неожиданно оборвал хохот.

– Убрать!

И, торопливо утирая руки о полу кафтана, попятился к опочивальне.

* * *

Гостинодворцы пришли с челобитной к царю.

– Разор, государь! Дыхнуть Бабак нам не даёт! Все пути торговые занял, разбойник!

Заблюда трижды перекрестился на образ и с опаской поглядел на царя.

– Дозволь!

– Реки!

– Слух идёт – Вяземской-князь с Куракой-Унковским и Тёмкиным под короля литовского надумали отдаться.

Пряслов сердито фыркнул.

– По то и Бабаку воля, что чмутьяны с Литвой взяли его под свою окаянную руку.

Рожков отстранил Пряслова и, погрозив Заблюде, пытавшемуся что-то сказать, строго наморщил лоб.

– Не милы нам, царь, князь-бояре, да не обессудь: ещё постылей те Вяземской да Унковской.

Грозный жалко усмехнулся.

– Выходит – в земских спасение?

– Да и не в Вяземских!

– Так в ком же?! В ком?!

На другой день, во время сна, были задушены Вяземский, Тёмкин и Курака.

* * *

Иван-царевич по-отцовски приподнял острые плечи и раздражённо махнул рукой.

– Аль при мне блудить тебе не сподручно, что всё норовишь на охоту меня спровадить?

Параскева обвила руками вздутый свой живот н обиженно вздохнула.

– Извёлся ты, господарь, в думках нечистых, а вины яз за собой не ведаю.

Прищуренный взгляд едко скользнул по её лицу.

– Все-то вы, Соловы, бабы распутные!

И, багровея, больно вцепился в руку жены.

– Не зрел яз нешто, как ты вечор в оконце батюшке кивала?!

Через силу сдерживаясь, чтоб не избить жену, он выскочил в терем брата.

Фёдор сидел за мраморным столиком и, высунув кончик языка, безучастно пересыпал с руки на руку горсть сверкающих камешков.

В углу, на медвежьей полости, сладко спал Катырев.

Увидев возбуждённого брата, царевич потихоньку оттолкнулся к краю столика и, будто вспомнив о чём-то, суетливо подошёл к боярыне.

Но Иван не обратил внимания на Фёдора и, вызвав стольника, приказал подать вина.

Через дощатую переборку слышно было, как Параскева сдушенно стонет и шепчет проникновенно молитвы.

– Блудная девка! – зло скривил губы Иван, вырывая у вошедшего стольника мушерму и ковш.

За окном шептались о чём-то увядшие листья. Небо супилось, собирало угрюмо-свинцовые брови свои. Над лесом клубилась грязная ткань тумана. В сенях гулко отдавались шаги дозорных.

Вдруг Иван приложил к уху ладонь.

– Отец! – узнал он шаркающую походку Грозного и дробные постукивания посоха.

И тотчас же из светлицы Параскевы донёсся ворчливый голос:

– Ужо недосуг и принарядиться для меня! У-у, мымра!

Параскева застенчиво закрыла руками полуобнажённую грудь.

Неслышно поднявшись из-за стола, Иван на носках подошёл к двери и чуть приоткрыл её.

– Убери ты брюхо кобылье! – уже громко прикрикнул царь.

Сноха что-то забормотала, оправдываясь, и отошла за скрыню.

Слабый голос женщины, смущенье её, вздутый живот, трепетно колеблющиеся груди и нервное дыханье пробудили в Грозном чувство гадливости, непостижимо смешанное с каким-то животным томлением.

Не отдавая себе отчёта, он вплотную подошёл к Параскеве.

– Бесстыжая! Ты бы ещё нагой встретила царя!

Иван ворвался в светлицу.

– Не займай, отец!

Грозный оттолкнул плечом сына и назло ему облапил сноху.

– Отец!

Сведённые судорогой пальцы царевича впились в горло Иоанна.

– Мало девок тебе?! Мало тешился с Евдокиюшкой моей?!

Фёдор, подглядывавший в щёлочку за ссорой, забывая осторожность, прыгнул к брату и оторвал его от отца. Грозный рухнул на лавку.

– Уйди, Ивашка! – зловеще пристукнул он посохом и налитыми кровью глазами уставился на сына. – Уйди!

– Уйти?! Вас тут оставивши?! – заревел исступлённо Иван. – Убей! Убей, а не уйду!

– Молчи!

– И замолчу, коли убьёшь! – царевич рвал на себе рубаху, обдавал отца потоком бешеной пены, дикой руганью и жестоко бил себя в грудь кулаком.

– Убей! А не отдам её, покуда жив! Будет с тебя! Будет Евдокии да Марфы! Да Анны! Да тьмы безвинных девок!

– Молчи!

– Ан не замолчу! На весь свет кричать буду, како ты и матушку мою, покойную Анастасию, извёл!

Грозный вскочил и, отпрянув к стене, сжался так, как будто остановился на краю бездонной пропасти.

– Настасьюшку?! Яз?! Мою пресветлую яз погубил?!

– Да! Ты!

Чёрный мрак окутал мозг царя.

– Так сгинь же!

С визгом взметнулся посох.

Страшный крик на мгновение пробудил сознание Иоанна, но тотчас же всё потонуло в густом тумане.

– Батюшка! Батюшка! Батюшка! – прижавшись к обомлевшей Параскеве, бессмысленно выл Фёдор, распуская лицо в жуткую улыбку безумного. – Батюшка! Батюшка!

Грозный тихонько опустился на пол. Порыв дикого гнева уже проходил, сменяясь страшным предчувствием;

– Иваша! Сын!

Закрыв плотно глаза, Грозный пощупал рукою воздух.

– Яз кличу тебя, Иваша! Иди же! Яз… яз кличу… Отец твой…

Светлица молчала чёрным молчанием смерти.

Грозный на животе подполз ближе к двери. Пальцы ткнулись в клейкую жижу.

Затаив дыхание, он отпрянул назад и нащупал посох. С убийственной медлительностью поползли извивающиеся червями пальцы от холодной глади набалдашника к острию.

На мгновение рука замерла у залитого кровью виска царевича.

– Нет, нет! – почти спокойно шевельнул Грозный губами и приоткрыл глаза.

Перед ним, широко раскинув ноги, лежал мёртвый царевич. В раскроенном виске торчало медное остриё наконечника…

– Нет, нет! Не верю! Иваша! – хихикнул вдруг Иоанн и, сорвавшись, ринулся через тёмные сени на двор.

– Спасите!!

Точно призрак метался он по ночному Кремлю, с рёвом отскакивал от перепуганных насмерть дозорных, бился головою о стены, падал и вновь бежал, гонимый ужасом и безумием, пока не очутился в притворе церкви Иоанна Лествичника.

– Бог! Разверзни преисподнюю! Бог!!!