Текст книги "Бригантина, 66"

Автор книги: Константин Паустовский

Соавторы: Лев Скрягин,Виктор Некрасов,Геннадий Снегирев,Иван Соколов-Микитов,Маргарита Алигер,Юрий Александров,Вадим Загорский,Владимир Стеценко,Л. Волоновский,Джемс Даген
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Перевод с польского Ю. ЗЕЛЬДОВИЧА

М. Алигер

ЧИЛИЙСКОЕ ЛЕТО

ОТ АВТОРА

В сказках, которые сопутствуют нам с малых лет, у каждого человека, наверно, есть свой любимый герой. Моим был третий сын, тот самый третий сын, славный и добрый малый, которому отец, умирая, ничего не оставил в наследство. Третий сын надевал котомку, прощался с братьями и уходил куда глаза глядят… Куда глаза глядят! Боже мой, как заманчиво это звучало и как я с детства завидовала этому парню! Той легкости, с которой он отправлялся в путь. Его легкому, веселому сердцу.

Выйти на привокзальную площадь чужого города, в ее гомон и суматоху, поставить наземь свой нетяжелый чемодан и постоять минутку, решительно не представляя, что делать, куда идти. Наверно, это удивительное ощущение, и я бы дорого за него дала.

Что говорить, приятно и удобно, когда тебя встречают, устраивают, принимают и опекают, но этот сладкий и тревожный холодок, который подступает к сердцу путника, когда все впереди неизвестно, – не в нем ли главная прелесть путешествия, не эти ли минуты всего острей запоминаются?

Мы летели из Монтевидео в Сант-Яго-де-Чили на самолете скандинавской компании «SAS» с посадкой в Буэнос-Айресе, и перелет был очень недолог. В разрывах облаков ненадолго показались Кордильеры, и прежде чем ленивое воображение успело увидеть их по-своему, расторопная память тотчас подсказала: «Кавказ был весь как на ладони, и весь как смятая постель».

И вот уже снова под нами обыкновенная земля, обжитая и возделанная. Самолет идет на снижение в Сант-Яго. Что-то ждет нас там?

На этот раз обижаться не приходится: в нашем путешествии сколько угодно неизвестных величин, и первая из них – земля, которой вот уже коснулись колеса самолета. Что мы знаем о Республике Чили, расположенной вдоль самой кромки, по самой закраине другого полушария? Знаем, что это. самая длинная и самая узкая страна в мире, север которой находится в тропическом поясе, а юг – в Антарктике. Что у нее есть медь и селитра. Что у нее были Габриела Мистраль и Висенте Увдобро и есть Пабло Неруда. И что у нас с этой страной довольно давно уже нет дипломатических отношений.

И тем не менее нас встречали очень многолюдно, оживленно и дружелюбно.

С первой минуты нас окружает радушная приветливость, оттесняя все сомнения и неизвестность. Все ясно: мы приехали к людям, которые пригласили нас, ждали нас, рады нам. Это безусловно и определенно. А дальше – поглядим!

Город начинается небогато и провинциально, так же, как и Монтевидео, напоминая сперва наши южные города: глиняными домами, акациями и тополями, заборами, чисто побеленными известкой. Тянется он очень долго; мы бесконечно едем по этому южному большому городу и как-то совершенно незаметно оказываемся в другом, очень оживленном, многолюдном и многомашинном городе, среди огромных домов и множества магазинов, в снующей толпе – в центре Сант-Яго.

Я буду часто пользоваться местоимением «мы» – это естественно, ибо нас было трое. В нашей маленькой группе: известный украинский писатель Михаил Стельмах, переводчица Елена Колчина и я. Проведя с ними вместе два месяца, я много могла бы рассказать о каждом, но сейчас я этого делать не стану – уж очень много мне надо рассказать о стране и людях, к которым мы приехали втроем. Они – это мы. Мы много работали, многое увидели и пережили вместе.

Выходим на улицу в пять часов дня. Это самый центр города и часы «пик» жаркого летнего дня. Слепящее солнце и тяжелая городская жара, насыщенная пылью, бензином, асфальтовыми испарениями, людскими дыханиями, всеми благоуханиями огромного города. Плотная и тугая толпа медленно, с трудом движется в уличном громе, грохоте, лязге, шарканье. В этом обычном интернациональном уличном шуме присутствует еще множество дополнительных звучаний – разнообразная нехитрая музыка; помимо той, что льется из радиорупоров, играют какие-то дудочки, свистульки, барабанчики. И на все голоса кричат уличные торговцы. Ведь этот жаркий летний день – 19 декабря 1962 года – это канун рождества, святки, веселая предпраздничная суматоха большого города. Это довольно забавно выглядит – современный большой город и старомодные аксессуары праздничного убранства.

Представьте себе торговый и деловой центр столицы маленького капиталистического государства, огромные здания банков, отелей, всевозможных концернов и акционерных обществ, авиационных компаний, несчетных магазинов с несчетными витринами. Ультрасовременная архитектура, ее каменные кубы и цилиндры и легкие многоэтажные и многооконные здания, похожие больше всего на стеллажи… Поток машин всех на свете марок и фирм. Толпа служащих, идущих в этот час с работы, – чилийцы в Сант-Яго одеваются строго, мужчины, как правило, в пиджаках и при галстуках. И вдруг надо всем этим парят на тросе огромные старомодные и традиционные ангелы, такие издавна знакомые, словно бы в мире не произошло решительно никаких изменений и потрясений. Ангелы в длинных одеждах, с длинными кудрями, у иных из них медные трубы – они приветствуют рождение Христа. Грустная богоматерь с младенцем присутствует тут, разумеется, в разных вариантах. На домах укреплены подсвечники с огромными свечами. Ноэли – международные деды-морозы – представлены очень широко и в разных видах. В одном случае это просто реклама обуви, воспарившая над одним из самых людных перекрестков: огромный румяный красноносый Ноэль огромной иглой шьет огромный башмак. Какие-то белые птицы – надо полагать, голуби мира – парят вместе с ангелами. И заливаются, кричат продавцы веселых рождественских товаров, которые весело дарить и весело получать в подарок. В толпе, между людьми, то тут, то там вспыхивают, искрясь, маленькие пузырики. Что это? Неужели мыльные пузыри? Ну да, их пускают в качестве рекламы продавцы специальной игрушки, пускающей мыльные пузыри. Мыльные пузыри умиляют меня окончательно. В состоянии полной благостности я замечаю в витрине книжного магазина большую и яркую книгу, в заглавии которой фигурирует Советский Союз. При ближайшем рассмотрении оказывается, что это броское и пухлое американское издание, озаглавленное «Советский шпионаж в действии». Это мимолетная встреча несколько нарушает идилличность окружающей нас обстановки, словно бы вспыхнула сигнальная лампочка: «Не забывай, где ты!»

К вечеру предпраздничное оживление стало еще неистовей: базары на улицах и площадях, играет музыка, звенят колокольчики, кружатся карусели, трудно протолкаться сквозь густо клубящуюся толпу.

Людской поток вынес нас на Пласа-де-Армас – площадь Оружия, центральную площадь города. Она окружена аркадами, под которыми идет оживленная торговля, а в центре площади сквер – любимое место отдыха и прогулок жителей города. Сейчас, на закате жаркого летнего дня, площадь запружена народом, и наши друзья с трудом находят для нас местечко на одной из длинных скамеек.

Один мой товарищ, с которым мне случалось путешествовать, учил меня, что, попав в чужой город хотя бы на один день или даже на одну ночь, недостаточно исходить его вдоль и поперек; надо непременно посидеть часок-другой где-нибудь на людном месте, на скамейке, там, где сидят еще и другие люди. Я была рада такой возможности в первый же вечер в городе Сант-Яго.

Перевожу дыхание и пробую собрать воедино впечатления этих нескольких первых часов. Множество теплых рук, приветливых глаз, добрых слов и славных лиц. Да, нас пригласили сюда друзья, они хотят показать нам свою жизнь и свою страну, которую они любят, которой они желают счастья, за счастье которой они борются, как могут. Дай-ка я поверю этим друзьям, поверю их любви, их судьбе и пойду за ними, не сопротивляясь, улыбаясь ангелам и мыльным пузырям, хваля пирожные и черешни, смеясь над уловками бедняги, которому надо распродать свою грошовую раскрашенную дребедень. Дай-ка я проживу малый срок, отпущенный мне в этой стране, жизнью этих людей, доверясь их желанию показать мне свою родину. Кто знает страну, ее радости и беды, ее гордость и ее позор больше тех, кто ее любит? Нет, я не буду ни в чем им сопротивляться, ни с чем зря спорить, ничего не буду бояться рядом с людьми, и тогда никакая ерунда не закроет от меня главного, не закроет от меня правды. Скажу, забегая вперед: да, я глядела на Чили глазами друзей. Они хотели, чтобы я полюбила их родину. И это им удалось.

Мы провели в этой стране три недели и повидали ее всю – от сената до индейской руки. Увидеть за три недели больше невозможно. И все-таки мы увидели очень мало, увидели только, сколь это своеобразная, ни на что не похожая страна; увидели, как она достойна пристального внимания, сколько интересного можно бы рассказать о ней людям. И только что я стала разбираться, что к чему и кто – кто, только что я начала кое-что понимать, что-то любить, как вот уже надо уезжать… Так это всегда и бывает. Так и жизнь проходит, кончаясь в тот момент, когда человек начинает, наконец, что-то понимать.

Я бы хотела прожить в Чили долгий срок и написать об этой стране книгу – я думаю, я сумела бы, уж очень многое до глубины души пронзает меня тут. Мне симпатичны люди, которые тут живут и действуют, строй их мыслей, направление их усилий. Мне только горько было видеть воочию, что большие общественные победы, которые одерживаются с таким напряжением и трудом, неизбежно разбиваются и дробятся об утес существующего положения вещей. И можно ли, собственно, достичь большего и рассчитывать на большее, скажем, в части земельного переустройства, если считать незыблемым латифундизм? Вот то-то и оно! Впрочем, я, кажется, вторгаюсь в запретные зоны.

Может быть – вероятней всего, – я никогда не напишу эту книгу. Может быть, не смогу – для этого нужно много объективных условий, вовсе от меня не зависящих. Может быть, не сумею, – я ведь никогда еще этого не пробовала. Но – несколько глав из нее я, наверное, все-таки напишу, не смогу не написать, хотя бы для того, чтоб продлить для себя и утвердить в себе все, что я видела и чувствовала там.

Так я размышляла, улетая из Чили. И я действительно написала эти несколько глав, самые яркие впечатления, оставшиеся после тех трех недель чилийского лета. Я и назвала эти несколько глав «Чилийское лето», и под этим названием они были опубликованы в журнале «Новый мир». Четыре главы из «Чилийского лета» с некоторыми сокращениями я и предлагаю вниманию читателей этого сборника. Но в начале 1965 года в моей судьбе случилось второе чилийское лето, и это помогло мне продолжить работу и написать еще несколько глав для книги, которую я сейчас готовлю к печати.

ДОН ПАБЛО У СЕБЯ ДОМА

Мне приходилось видеть Пабло Неруду в Москве, в огромных многолюдных залах съездов писателей, в президиумах, всегда среди других людей, всегда издали. Это было величественно и декоративно и не отделялось от других впечатлений, от других имен. А лицом к лицу и в более камерной обстановке мне с ним до сих пор встречаться не случалось, и теперь я рада этому.

На следующее утро по приезде в Сант-Яго нам позвонила Матильда, жена Неруды, – они приехали в город и хотят сегодня же видеть нас; если мы ничем не заняты, они заедут за нами в час дня, чтобы пообедать вместе.

Около часу у меня в номере раздался телефонный звонок:

– Это говорит ваш друг Пабло Неруда…

Он ждал нас внизу и встретил нас так просто и славно, как будто решительно ничего особенного не было в том, что мы вдруг очутились в Сант-Яго, с той спокойной приветливостью, лишенной всякой нарочитости и преувеличенности, которая и вас ни к чему не обязывает и с первой минуты общения с ним дает вам чудесную возможность чувствовать себя совершенно свободно и естественно.

Неруда распространяет вокруг себя чудесное чувство человека, живущего твердо, уверенно и удобно у себя в Чили, у себя на земле, у себя на белом свете, и умеет передать это окружающим. И рядом с ним вы тоже сразу же чувствуете себя органически слитым с жизнью, свободным от какой бы то ни было неловкости, располагаетесь в этой жизни столь же удобно, столь же определенно и независимо, как Пабло Неруда.

Эти человеческие качества тем более драгоценны, что, постепенно узнавая лучше этого человека, вы начинаете понимать, что в жизни его вовсе не все так просто и удобно, что в ней, как и во всякой настоящей человеческой жизни, сколько угодно сложностей, противоречий и острых углов. Уже не говоря о тех общественных условиях, достаточно сложных и противоречивых, в которых Неруда существует очень активно и деятельно – как коммунист и гражданин своей страны, – есть немало и прочих житейских подробностей, которые изо всех сил стараются помешать ему жить. Болит нога, иногда на несколько дней выводя из строя. Это лишает возможности полноценно работать, что может уже само по себе отравить существование человека. Всякого человека, но только не Пабло. И в этом заключается его человеческий талант, который в итоге сильнее всех препятствий, на каждом шагу создаваемых жизнью, – он не только не сдается им, но подчиняет их себе, своей воле к счастью, своей любви к жизни.

Мы вышли на площадь, и Пабло повел нас к большому зданию из желтого камня. Это Ла-Монеда – президентский дворец. Однако нынешний президент^[4] там не живет, он предпочитает частную квартиру на верхнем этаже огромного дома в центре. Во дворце помещается министерство внутренних дел. По пути Пабло задержался у одного из обыкновенных жилых домов, выходивших на площадь, и в обычной своей вроде бы бесстрастной манере рассказал следующее:

– Однажды летом – это было давно, лет двадцать назад, – в подворотне этого дома организация чилийских молодых фашистов устроила засаду. Семьдесят пять молодых людей, вооруженных пулеметами, начали обстрел президентского дворца, очевидно рассчитывая уничтожить или спугнуть охрану, занять здание и соответственно захватить власть в стране. Они действовали очень решительно, предполагая, очевидно, что эта решительность в сочетании с внезапностью дадут им серьезное преимущество, и никак не рассчитывая на то, что они могут столкнуться с такою же решительностью. Тогдашний президент – первый Алессандри, отец нынешнего, – отдал приказ открыть огонь по этой засаде и не выпустить ни одного человека живым. Здесь все было залито кровью, – кивая на мостовую, заканчивает Пабло. – Река крови текла из-под ворот на улицу и по улице. С тех пор в Чили нет ни одного фашиста, который бы осмелился официально так себя именовать.

Это заключение было достаточно казуистическим, для того чтобы не показаться чересчур уж безбрежным и наивным. Сделав его, Пабло замолкает и словно замыкает тему и что-то в самом себе и даже в своем лице. Он не дает никаких оценок и не высказывает никаких суждений. Судите сами о политической фигуре решительного президента, о методе, который он применил. Относитесь к ним как хотите. Что же до Пабло Неруды, то ясно только одно: отношение Пабло Неруды – определенное и безусловное отношение его – к фашизму.

Ла-Монеда – одно из самых старых зданий Сант-Яго и наиболее близко воспроизводит старую испанскую архитектуру. Солдат, стоящий у ворот на посту, не останавливает нас – это не входит в его обязанности, – и через двор, выложенный каменными плитами, с фонтаном посередине мы выходим на другую сторону площади.

Пабло обращает наше внимание на роскошный отель «Каррера-Хилтон», по сравнению с которым наш вполне респектабельный «Крийон» выглядит весьма жалким и старомодным.

– Здесь всегда останавливаются американцы, – говорит Пабло, очевидно желая этим сказать, что такие отели не для нас. Не для нас, советских граждан, и не для нас, чилийцев.

И почему-то он сворачивает в огромный вестибюль отеля. Тут и впрямь роскошно – цветы и деревья в кадках, скульптуры мраморные и деревянные, вделанные в стены аквариумы с рыбами, птицы в клетках, множество всевозможных «торговых точек», в которых можно, вероятно, купить все, чем может похвастаться Республика Чили. Все, но недешево.

Вот и книжный киоск: яркие обложки журналов и бестселлеров, всевозможные роскошно изданные монографии, путеводители, все, что обычно продают в вестибюлях отелей всего мира. Хорошенькая продавщица читает какую-то небольшую, изящно переплетенную книжку.

– Спросите у нее по-английски, есть ли что-нибудь из моих книг, – тихо говорит мне Пабло.

Ну что ж, я спрашиваю. Нет, к сожалению, ничего нет, сокрушается продавщица. Пабло удовлетворен:

– Ничего нет в продаже. Все мои книги раскупаются мгновенно.

Понятное чувство! И ладно уж, не буду говорить ему, что сегодня утром, гуляя, я видела в витринах некоторых магазинов его книги. Впрочем, может быть, хозяин приберег их для украшения витрины.

Огромный жилой дом ультрасовременной архитектуры и оборудования. Скоростной лифт поднимает нас в квартиру друга Пабло. Здесь Неруды останавливаются, приезжая в Сант-Яго – своего дома у них теперь тут нет, – здесь мы и будем обедать.

Большая двухэтажная квартира, много книг, картины, скульптуры. К одной из картин Пабло подводит нас вплотную. Это огромный портрет Матильды, написанный Диего Ривера. Художник изобразил жену и музу поэта двуликой: одновременно в фас и в профиль, в венце из огненно-рыжих змеящихся прядей.

– Сколько лиц изображено на этом портрете? – обращается к нам Пабло, словно бы загадывая загадку.

Чувствуя, что за этим кроется какой-то подвох, я все-таки простодушно отвечаю, что два. Хитрый Стельмах заявляет, что одно, – и вправду, ведь это одно лицо, но в двух разных ракурсах. Пабло доволен: никто не угадал, здесь три лица. И с торжеством показывает свой крошечный профиль, художнику удалось вписать его в один из изгибов, образованных волосами.

История любви Пабло и Матильды довольно необычна. Они недавно вместе, всего несколько лет, и эта большая любовь, вспыхнувшая, победившая и утвердившаяся уже во второй половине жизни ее героев, породила «Сто сонетов о любви» и много другой любовной лирики. Право, не знаю, красавица ли Матильда Уррутиа, женщина из города Чильяна, да это и не имеет решительно никакого значения. Мы знаем Матильду нерудовской поэзии, мы глядим на нее глазами любви и глазами стихов, написанных этой любовью, и видим, как своеобразно и вдохновенно хороша эта женщина. Это та негасимая прелесть, которая больше красоты, сильней красоты, вспыхивающая, словно в ответ, словно в благодарность за восхищенный взгляд, который она все время чувствует на себе; это беззаветное стремление быть такой, какой ее все время, день за днем, час за часом, пишет любовь.

Обедаем вшестером. Шестой – хозяин дома, приветливый пожилой господин, очевидно беззаветно преданный Пабло и получающий удовольствие от его присутствия. Таких людей я встречала в Чили немало.

Во время обеда приходит запоздавший седьмой гость, молодой человек, художник с юга Чили, из города Консепсион.

– Не абстракционист ли? – шутя, спрашиваю я.

– Нет, реалист, но хороший, – в лад мне отвечает Пабло.

Это был Хулио Эскамес, один из лучших чилийских современных художников.

Весь разговор за обедом ведет Пабло. Он много и увлеченно рассказывает о Чили, о политической обстановке, об общественной жизни.

– У нас нет старых построек и памятников старины, у нас нет даже развалин и нет традиций в таком объеме и смысле, как это понимают в Европе. Но у нас есть драгоценные традиции – традиции нашего рабочего класса, который уже более шестидесяти лет выступает единым фронтом против реакции. Хуже обстоит дело с сельскохозяйственными рабочими. Они целиком зависят от тех, кому принадлежит земля, они сейчас почти так же неграмотны, как сто лет назад, они все дальше отстают от промышленного пролетариата, и это ощутимо тормозит прогресс в Чили. Но в нашем народе сильно стремление к независимости.

Во всех слоях населения, во всех поколениях, даже в детях. Мы верим в свое будущее, и умеем ждать, и умеем сохранять спокойствие…

Он очень озабочен сроками нашего пребывания. Десять дней – это не срок для такой разнообразной и своеобразной страны. За этот срок мы попросту ничего не увидим. А мы непременно должны увидеть как можно больше, непременно должны поездить по стране, побывать на юге. Для начала он приглашает нас в воскресенье 23 декабря к себе в Исла-Негра.

Нам непременно нужно познакомиться с чилийской интеллигенцией, и не только с левой, но и с интеллигенцией правого толка. Мы должны как можно лучше узнать чилийских писателей, чилийских поэтов.

Я помню: где-то Неруда говорил, что стоит ему год не быть в Чили, как он, вернувшись, встречает десяток новых поэтов. Да, это именно так. И надо, чтобы и они узнали нас. Он сокрушается о том, что в Латинской Америке не знают советской поэзии, и размышляет, как бы этому помочь. Хорошо бы посылать в Советский Союз молодых латиноамериканских поэтов для изучения русского языка и русской поэзии. От них можно будет ждать хороших переводов русских стихов на языки Латинской Америки.

В заключение обеда Неруда со всей свойственной ему категоричностью и определенностью ставит вопрос о том, что мы непременно должны задержаться, раз уж мы так далеко добрались. Надо дать телеграмму в Союз писателей, сослаться на его мнение. Надо вглядеться в Чили как следует. С этим трудно не согласиться.

23 декабря утром Неруды приехали за нами в условленное время, с аккуратностью, от которой мы в Сант-Яго уже начали было отвыкать. Оказалось, что с нами едет много народу: в машине с Нерудами я и еще двое пассажиров – председатель Союза писателей Чили Рубен Асокор и поэтесса Пракседес Уррутиа, а мои спутники едут во второй машине, с поэтессой Делией Домингес и ее подругой Адрианой. Пабло усаживает меня вперед. Я отказываюсь – у него болит нога, и ему будет удобнее впереди, – но он непреклонен:

– Вы должны смотреть Чили!

Ну что ж, буду смотреть Чили.

Долго тянется город, вот и аэродром, на который мы прилетели, а дальше – страна Чили, поля, пастбища, фермы, изредка асиенды – иные из них очень старые, колониальных времен. Тополя и акации великолепно уживаются с эвкалиптами и пальмами и какими-то уж вовсе тропическими, ярко цветущими деревьями. А то вдруг по обеим сторонам дороги тянутся виноградники, то тут, то там вспыхивают подсолнухи. Кактусы, цветущие красными цветами, растут иногда и на полях ровными рядами, словно их посадили. Или и в самом деле посадили? И вдоль всего пути в пейзаже активно участвуют рекламы.

Пабло все время на что-то обращает мое внимание – то на старую асиенду, то на какое-нибудь редкое дерево. Очевидно, у него очень болит нога, судя по тому, что он ни разу не выходит на стоянках. Но он ни на что не жалуется, как всегда приветливо оживлен и всем доволен, болтает, шутит, иногда они с Рубеном Асокором негромко поют чудесные чилийские песни.

Мы останавливаемся в пути на большой автомобильной заправочной станции в городке Мелипилья, что значит по-араукански «четыре черта». На нас накидывается туча продавцов, торгующих бутербродами и разными сластями. Тут мы встречаемся с пассажирами второй машины, заходим вместе выпить кофе. Делия везет их с отчаянной скоростью и лихостью и при этом все время успокаивает, что в случае чего, так ведь ее подруга Адриана – хирург.

И вот уже впереди засветился океан. Сан-Антонио – портовый город в долине, с железнодорожной станцией у самой воды. Рыбный рынок, где от восторга заходится сердце, – масса даров океана. Какие-то чудища, морские ежи, устрицы, крабы, огромные рыбины… Догадавшись, что я спрашиваю их название, один скучающий продавец – покупателей-то мало, – услышав, как меня называют мои спутники, охотно кричит мне:

– Маргарита! Корвина!

Обнаруживаю рыбную лавку, по имени «Спутник», и охотно отдаю ее владельцу остатки своих московских значков. Вернее, дарю ему сперва один, со спутником, но он приходит в такой восторг, что просит еще для своего сына и для своих друзей.

Город Картахена – очень старый город с крутыми улочками. Все тут – и особенно имена: Сан-Антонио, Картахена – напоминает о плавании Магеллана, о названиях судов, об именах капитанов.

И наконец – я гляжу вперед, туда, куда указывает Пабло, – Исла-Негра, что означает «черный остров». А на деле и не черный и не остров.

Пабло построил свой дом больше двадцати лет тому назад, первый дом на этом диком берегу. Метр земли стоил тогда одно песо. А сейчас вокруг вырос курортный поселок, и квадратный метр земли стоит шесть тысяч песо. Но поселок Не изменил характера места, полюбившегося поэту, – берег здесь по-прежнему пустынный, потому что Тихий океан совсем не всюду разрешает людям лезть в свои волны, выделяя для этого занятия весьма не частые пляжные местечки.

Машина въезжает во двор, к большому каменному дому. Задыхаясь от счастья, навстречу бегут два рыжие чао-чао – китайские лайки – и, не дав хозяевам выйти, вскакивают в машину. Выхожу, и на меня сразу же обрушивается грохот океана, – он присутствует во всем и стоит вокруг, как воздух.

Дом из дикого камня, очень толстые стены, крыльцо выложено камнем, в него вмурованы раковины. Тут же у дома, во дворе, накрыт длинный стол, за который может усесться множество народу. Стол сделан из одного распиленного вдоль огромного ствола, положенного на чурбаки, вкопанные в землю. Так же просто и рационально сделаны и стулья. К дому сейчас что-то пристраивается, но сегодня работ нет: воскресенье и завтра сочельник. Наверное, на этом месте тоже был когда-то океан и отступил недалеко изрыв и исковеркав берег своими волнами и даже оставив на нем свои, лично ему принадлежащие предметы: камни, ракушки, охапки травы, которая могла бы расти и под волнами, обломки, похожие на останки разбитых кораблей. Огромный ржавый якорь брошен весьма живописно на один из уступов берега. На скале, выступающей над обрывом, словно задержалась большая деревянная статуя женщины в тунике, со слепыми, как у сибиллы, глазами – носовая фигура старого корабля. Под ней выложенная из камня скамья.

Все эти детали – и якорь и скульптура – выглядят так натурально, будто их в самом деле забыло или выбросило море. Потом я узнала, что это не так: это хозяин дома – поэт его и художник – нашел их на белом свете и принес к себе домой. А потом еще сделал их стихами, написав «Оду якорю» и рассказав в одном из сонетов о деревянной девушке.

После обеда мы спускаемся вниз, на берег, расстилаем на чистом песке шерстяные индейские пончо – это нечто среднее между одеялом и плащом, а точнее и то и другое, – предусмотрительно захваченные Делией. У нее все индейское – она и нам дарит шерстяные расшитые индейские сумки. Она ведь выросла на юге, где живут индейцы. Мы увидим эти места, они очень красивы и своеобразны – озера, горы, вулканы…

Была дерзкая мысль искупаться, но от нее очень быстро пришлось отказаться – вода холодная, и огромные волны со страшной силой, бьются о скалы и далеко заливают берег. Матильда говорит, что тут всегда волны и никогда нельзя купаться. Но мы лежим на ветру в купальных костюмах, бродим по мокрому песку, залезаем на скалы, и нас нет-нет да и обдает морской пылью и брызгами. И это чудесное ощущение освежает и снимает городскую усталость.

Ночевать мы будем в гостинице «Санта Елена», там нам уже готовы комнаты. Это рядом, в нескольких десятках метров от дома Неруды, и тоже на берегу океана. Наши комнаты, куда нас проводят из внутреннего дворика, тоже наполнены океанским громом и ревом и соленым его дыханием. Наверное, тут будет чудесно спаться после душных и шумных номеров в «Крийоне».

Вечером, вернувшись к Нерудам, я разглядываю дом изнутри. Стоящий лицом к океану, он задуман как корабль. Мы сидим в большой комнате, обставленной, как кают-компания: здесь тоже присутствуют старые фигуры, украшавшие корабли, модели кораблей, старая подзорная труба, морские карты, морские приборы, редкости, сокровища и эмблемы. На стене – огромная старинная гравюра морской баталии. На другой стене среди прочих украшений висит белая капитанская фуражка. За стеной грохочет океан. Огромные волны разбиваются о скалы, и дом всякий раз сотрясается от их могучих ударов. Но в доме надежно и уютно, горит огонь в камине, сложенном из больших круглых камней, отшлифованных морем.

Пабло просит нас подняться к нему; он лежит: очень болит нога, решил не вставать к ужину, чтобы завтра быть в форме. По крутой лесенке с поручнями, похожей на трап, мы поднимаемся в башню, как на капитанский мостик. Там одна комната, в которой размещаются маленький кабинетик и спальня. Здесь тоже очень интересно, множество картин, редких изданий, всевозможных словарей, индейских кустарных вещиц, предметов старины, свезенных со всего света. Как получается такой удивительный дом? Его нельзя устроить, он должен сложиться сам собой, как жизнь человека.

Пабло в голубой рубашке лежит в огромной постели. У него болит нога, но это чувствует только он, а вам он этого не показывает. Вы видите только, как ему удобно и приятно лежать в этой огромной постели, вы почти видите, как он получает от этого удовольствие. Он просит нас сесть, ему нужно с нами поговорить. Есть вопросы, свою точку зрения на которые он хочет нам изложить, для того чтобы мы, вернувшись домой, в свою очередь, рассказали об этом в Москве, в Союзе писателей.

Пабло считает необходимым, чтобы какому-нибудь советскому писателю была предоставлена возможность приехать в Чили на несколько месяцев с задачей написать книгу об этой стране, может быть, о каком-нибудь одном ее интересном и характерном районе. Пожалуй, лучше всего о юге: он очень колоритен и богат интересным материалом.

Не менее целесообразно было бы приглашение в СССР чилийского писателя с той же задачей – написать книгу о нашей стране для чилийцев. И снова тот же сюжет, о котором была речь за обедом в Сант-Яго: о том, чтобы найти возможность посылать в Советский Союз молодых латиноамериканских поэтов – отбор может производиться каждой страной по конкурсу – для изучения русского языка, для подготовки серьезных переводчиков советской поэзии на языки Латинской Америки.

Мы ужинаем с Матильдой при свечах в столовой за большим круглым столом. Топится камин, и горят свечи, и нам славно, просто и вкусно в этом доме, наполненном океаном. В разгар ужина со страшным грохотом врывается коротконогая служанка Мария, очень встревоженная тем, что звонили из гостиницы, что дверь запирают в одиннадцать… Ее успокоили. Мы ушли после двенадцати и, найдя ключ в условленном месте, под половичком у двери – как похоже живут люди! – благополучно попали в свои комнаты и с удовольствием заснули в удобных постелях, оглушенные грохотом океана.

Пабло встретил нас на другое утро на ногах. В черном свитере, туго облегающем грудь, в вязаной шапочке, он органично вписан в океанский пейзаж – этакий старый и бывалый мореход: кормчий или китобой. Мы поехали по побережью в машине дальше, за Исла-Негра, и Пабло, как хозяин, показывал нам свой край.