Текст книги "Бригантина, 66"

Автор книги: Константин Паустовский

Соавторы: Лев Скрягин,Виктор Некрасов,Геннадий Снегирев,Иван Соколов-Микитов,Маргарита Алигер,Юрий Александров,Вадим Загорский,Владимир Стеценко,Л. Волоновский,Джемс Даген
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Если ехать вдоль побережья дальше, к югу от Вальпараисо, пейзаж, очевидно, будет становиться все грандиознее и значительнее. Магелланов пролив… Огненная Земля… Какая это захватывающая дух история – плаванье Магеллана в поисках пролива! История железной воли, железного духа, который в конце концов словно бы рассек материк этим мрачным проливом, мечтой Магеллана. Победа железной решимости победить, любой ценой победить, несравненная победа! И после всех испытаний, всех ужасов странствия – нелепая гибель от отравленной стрелы дикаря уже на обратном пути домой, в Испанию… Бедный Магеллан! Но человечество и история все узнают, узнают истину, потому что один корабль из армады в конце концов дойдет до родных берегов и на этом единственном корабле вернется в Испанию белокурый матрос, генуэзец, по имени Пигафетта, никому не ведомый летописец Магелланова плаванья. Кто мог думать, что в темном трюме в духоте тропических ночей и в полярную стужу он все и всегда, день за днем, неуклонно записывает? Он пишет о твоем мужестве, о тех, кто геройски погиб, и о тех, кто предал в трудном пути. О белокурые юноши, безвестные летописцы своего времени, его величия и поражений, его славы и позора, какое счастье, что вы существуете на свете!

Доехать бы до Огненной Земли или хотя бы до Пунта-Аренас – портового города на северном берегу Магелланова пролива.

В первые же дни в Сант-Яго мы познакомились с высоким и могучим человеком, с лицом огромного ребенка, несмотря на обрамляющую это лицо типично морскую бороду. Это Франциско Колоане – писатель этих трудных краев. Уроженец острова Чилоэ, он вырос в Пунта-Аренас и с детства начал плавать – его часто брал с собой в плавание отец, капитан. А с семнадцати лет он – пастух на Огненной Земле, матрос на китобойных судах, охотник за тюленями – узнает лицом к лицу жизнь этих суровых мест, судьбы и характеры ее отважных людей. Они становятся героями его книг, его простых и скупых рассказов, за которые его нередко называют «чилийским Джеком Лондоном». Людям ведь проще отыскивать аналогии, чем привыкнуть к новому явлению. Имя Франциско Колоане имеет полное право на то, чтобы звучать независимо от других имен: его талант столь же неповторим и своеобразен, сколь своеобразен колорит тех мест, о которых он пишет.

Через год я встречу его в Москве и он подарит мне книгу, только что вышедшую на русском языке. Она так просто и называется «Огненная Земля». Книга такая достоверная, что мне покажется, будто я все-таки побывала на Огненной Земле и на мысе Горн, и такая увлекательная, что мне еще больше захочется в самом деле там побывать.

Под вечер нас, наконец, повезли в Вальпараисо. Мы выехали в сумерки, в городе зажигались огни; их было больше, чем обычно, и они были разнообразнее – ведь был канун Нового года. Улицы, площади, скверы были иллюминованы к празднику, на площадях горели огромные елки в гирляндах из разноцветных лампочек. Это делало еще живописнее этот волшебный город, таинственный город, город из старого, полувековой давности, журнала «Мир приключений», портовый город, где на узких крутых улочках немало драк, убийств и других драматических событий. По внешнему рисунку, как я уже говорила, он похож на Владивосток: так же лепится жизнь по отвесным склонам. Вальпараисо расположен на холмах, их более сорока, и каждый имеет свое название – иногда серьезное, иногда шутливое: Пирамида, Петушок, Забавы…

Мы поднялись на один из таких холмов на фуникулере – это здесь едва ли не важнейший вид городского транспорта – и глядели сверху на панораму города и порта. Грандиозное зрелище для людей, подъехавших на машине и поднявшихся на фуникулере на несколько минут, а каково тут жить всегда? Трудно тут жить всегда, отвечали мне мои спутники: врач, достаточно близко знающий эту страшную жизнь, и писатель, политический деятель, партийный работник – депутат парламента от Вальпараисо. Но гораздо более взволнованный ответ я получила спустя несколько месяцев дома, в Москве. На кинофестивале 1963 года я видела фильм «Вальпараисо», снятый Норисом Ивенсом в то время, когда мы там находились.

Это произведение искусства, полное настоящего драматизма, отвечающее на тот же вопрос, – думаю, что на самый главный вопрос любого искусства: как тут живут люди? И это произведение – еще одно подтверждение бесспорной истины о том, что человечность – свойство не жанра, а художника. Для того чтобы быть глубоко человечным, совсем не обязательно писать мелодраму и брать объектом своего писания какой-нибудь безумно трогательный материал. Можно на материале хроники, на документально-видовом материале создать произведение поразительной человечности. Таков «Вальпараисо» Ивенса.

Оказывается, на холмы не проведен водопровод, и тут проблема – каждая капля воды. И художник, режиссер, постановщик заставляют вас до глубины души почувствовать это, понять, как трудно живут эти люди, как трудно им дается каждая чисто вымытая ребячья мордочка, каждая чисто выстиранная девичья блузка. Какая огромная победа человеческого духа – эти сияющие радостью жизни глаза, сверкающие в улыбках зубы!..

Хочется пожить в этом городе, походить по нему пешком хотя бы день, хотя бы несколько часов. Мы упросили наших добрых хозяев разрешить нам переехать завтра из Винья-дель-Мар в Вальпараисо, в гостиницу.

На Другое утро, гуляя по городу, заходим на вокзал, пытаемся купить билеты на поезд в Сант-Яго на завтра, но никаких билетов нет. Очень много народу приехало встречать Новый год к океану, и завтра все должны вернуться. Они чем-то приятны, такие маленькие житейские трудности, – как похоже живут люди.

С нами гуляет Алисия, жена Саморано, она провела тревожную ночь – захворала девятилетняя дочка, Ла Химена, что-то, видимо, съела, животик болел, рвота, температура… Сегодня, слава богу, ей с утра получше.

Все эти милые человеческие подробности и мелочи создают вокруг атмосферу будничности и обыкновенности, словно амортизируя, притормаживая силу чуда, которое с нами происходит: этот яркий день – 31 декабря – на берегу Тихого океана, где-то близ вод, в которых плавал Магеллан. И мы, со свойственной людям способностью осваиваться со всем самым невероятным, охотно идем на это – так легче и проще. Но чудо все-таки оказывается сильней. После рынка, вокзала и подробностей о желудочке Ла Химены мы узнаем, что именно здесь, в Тихом океане, если плыть по прямой, то неподалеку от Вальпараисо находится остров Робинзона Крузо. Тот самый остров того самого Робинзона Крузо… У меня перехватывает дыхание каким-то сладко тревожным, словно из детства прихлынувшим ветром, и я долго не могу опомниться и спросить все, что хочется спросить.

Это один из островов архипелага Хуан-Фернандес. Архипелаг был открыт в 1574 году. До той поры мореплавателям было известно странное явление: путь из Вальпараисо в Перу занимал один месяц, в то время как путь из Перу в Вальпараисо продолжался три месяца. Дело было в том, что обратно приходилось идти против течения Гумбольдта. Но в те поры это было еще неизвестно и считалось колдовством и волей злого духа. Капитан, по имени Хуан Фернандес, решил попытаться вырваться из-под власти злых духов. Возвращаясь из Перу в Вальпараисо, он спустился южней и пришел через месяц, открыв по пути этот архипелаг. Инквизиция возбудила против него дело, считая, что он продал душу дьяволу, за что тот ему и помог. Капитану удалось доказать истину – иногда ее удавалось доказать даже инквизиции – благодаря этому открытому им по пути архипелагу, состоящему из трех островов. С тех пор он называется его именем. Вот на один из этих трех островов и был высажен с корабля капитаном не угодивший ему матрос-англичанин Александр Селькирк. Никто не предполагал, что его пребывание на острове затянется. Это был остров, лежащий на пути многих кораблей. Однако волею судеб он только через четыре года был замечен, снят с острова и возвращен на родину. Там и разыскал его Даниэль Дефо, заинтересовавшийся его судьбой, о которой сообщали газеты. Он нашел его в портовом лондонском кабачке где-то в районе доков – кабачок этот до сих пор показывают туристам – и провел с ним целую ночь, а может быть, и не одну. В течение этой беседы Александр Селькирк – будущий Робинзон Крузо, очень растерявшийся, опустившийся и спившийся – Англия встретила его довольно равнодушно, – неоднократно восклицал в приступе тоски:

– О мой остров!

Я долго не могу опомниться и вернуться в свои чилийские будни. О мой остров!

Отель «Прат» в самом центре города, на шумной торговой улице: огромный мрачный дом, номера выходят в какие-то каменные колодцы, и в них, очевидно, никогда не проникает полноценный дневной свет. Но я не засиживаюсь в своем номере и тотчас ухожу на улицу и брожу. Хожу, смешиваясь с толпой, стараясь побыть в этом городе, раствориться в его суете, оживлении, жизни. Гаснет день. Смеркается. Зажигает свои огни вечер, предпраздничный вечер, новогодний вечер…

В половине одиннадцатого мы поехали к Неруде. Улица шла круто в гору, и, когда мы вышли из такси, нам пришлось еще подниматься вверх: к дому машина подъехать не может, он стоит совсем высоко, над каким-то театром, совсем вальпараисский дом, лепящийся по крутому склону. Открыв дверь, мы очутились на узкой, крутой лесенке в полном мраке. Прежде всего мы наткнулись на каких-то мрачных мужчин, которые при свете свечи возились, что-то починяя. Оказывается, они меняли пробки, которые вдруг так не ко времени перегорели, погрузив дом в полный мрак. Карабкаемся вверх почти ощупью. Через несколько витков лестницы натыкаемся на знакомых рыжих собак – Ю-Фу и Панду, которые нас добродушно приветствуют. Собаки этой породы чрезвычайно терпимы к людям, но могут разорвать в клочья другую собаку. Бывают и люди подобной породы во взаимоотношениях с собаками и людьми.

Еще несколько мгновений карабкаемся во мраке, и новая приятная встреча – коротконогая Мария с множеством приветственных слов, – как же, мы старые знакомые; кроме того, мы забыли на Исла-Негра свои «трахее да баньо», то есть купальные костюмы, и добрая Мария их нам привезла. Спасибо, Мария! «Трахее да баньо» здесь очень дороги, особенно в купальный сезон. Еще один крутой подъем – и нас встречает Матильда, рыжая, в красном платье, очень красивая, с горящей свечой в руке. Она хватает нас за руки и тащит еще куда-то вверх по лестнице, и, наконец, мы на крыше. Крыша сегодня – главный приемный зал в этом узком высоком доме. По-моему, в нем не меньше четырех этажей и на каждом этаже не более одной комнаты. Еще один нерудовский дом. Я еще не могла в нем разглядеть ничего, кроме конфигурации, но и она уже достаточно выразительна и характерна. Итак, мы на крыше!

Здесь уже много народу; нас с обычным радостным оживлением встречает Пабло. Обняв за плечи, ведет к разным людям знакомиться, показывает все вокруг, весь новогодний Вальпараисо, с гордостью, словно еще одно свое хозяйство. Наша крыша словно надо всем городом, над океаном, над портом, в котором стоят ярко иллюминованные корабли, готовые к новогоднему салюту. И весь город пылает, вспыхивает гирляндами, ракетами, бенгальскими огнями. Мы тоже запускаем бумажный фонарь с зажженной свечой, и следим за ним, и радуемся тому, что он взлетает высоко и свеча не гаснет и горит, словно новая звезда, только что вспыхнувшая в этом глубоком черном небе. На склоне горы, высоко над нами и городом, взвиваются костры – это кто-то по-своему отмечает приближение новогодней полночи. Город словно охвачен пламенем, и кто-то говорит о том, что новогодней ночью тут неизбежно бывают пожары. Только теперь, после фильма Ивенса, я в полной мере представляю, как это страшно на крутых склонах, где нет воды и куда не подъехать пожарным машинам.

Народ на крыше все прибывает; люди ведут себя, как обычно на здешних сборищах, крайне независимо и непринужденно. Их никто не организует, не собирает, не занимает и не угощает. Тут же на крыше стоит стол с напитками, каждый может пить, что ему угодно и сколько угодно. Среди гостей много наших знакомцев: Рубен Асокор приехал на такси из Сант-Яго – его все забыли и бросили, и он мчался вдогонку.

Эва Фишер, жена Ивенса, – одна. Ивенс снимает в порту и придет позднее, после съемки. Она, в свою очередь, знакомит меня с разными молодыми женщинами – все они, разумеется, «поэтиссы» – это по-испански значит поэтесса. Поэтисс в Чили очень много – что ни женщина, то поэтисса, – или меня только с ними и знакомят? Одна из них, совсем молодая, рассказывает о том, как она год прожила со своим отцом, врачом, на острове Пасхи. Остров Пасхи – полинезийцы, древние скульптуры, Аку-Аку – это тоже Чили. Попасть туда трудно, пароход ходит раз в год. Американцы пробовали’создать там военную базу, но это оказалось невозможным из-за характера острова, трудного для авиации. Об острове Пасхи вспомнили потому, что среди гостей есть трое островитян: женщина – она плясунья, ее зовут «королева острова Пасхи» – и двое юношей с гитарой. Они все время пляшут под гитару свои полинезийские языческие пляски, впрочем мало чем отличающиеся от рок-н-ролла и твиста.

Боже мой, как все невероятно и как я помню прошлый Новый год и все вокруг него и ни на миг ничего не забываю, не могу забыть, не хочу забывать.

У Пабло в руках картонный рупор. Он время от времени отдает в него разные веселые приказы. За несколько минут до двенадцати он приказывает кораблям дать залп в честь советских друзей.

Ровно в полночь корабли в порту вспыхивают новыми огнями и дают оглушительный новогодний залп. Под этот залп все обнимаются и целуются, и мы тоже, и с нами тоже. Никакого общего стола, никаких тостов и чоканий. Это плохо или хорошо? Пусть будет не так, как всегда. Пусть будет иначе. Пусть будет по-другому. Все помню, и всех помню, и думаю о близких, и хочу, чтобы для всех этот год, так невероятно начавшийся для меня, был новым и добрым. Если это возможно. С Новым годом!

На крыше становится прохладно, почти холодно, и, как ни жаль уходить, приходится спуститься вниз в комнаты. В первой же на верхнем этаже накрыт стол, все пьют и едят сколько угодно, но никто никого не рассаживает и не угощает, и поэтому хозяйка не устает, не напрягается, отдыхая и веселясь вместе с гостями.

Гости у Пабло очень разные: наряду с дипломатами, политическими деятелями, писателями – владелец лавочки, что напротив, с женой и детьми. Пабло представляет его как своего друга. Они, однако, уже уходят, прощаются, извиняясь, объясняя, что им придется рано открывать лавочку. Какой-то красивый поэт из Уругвая. Вскоре после двенадцати приходит Ивенс; его шумно приветствуют, и он, пробираясь сквозь толпу, со всеми целуется.

Бразильский культатташе, поэт Тиего де Мола со странным сооружением на голове – в центре сооружения дамская туфелька на высоком тонком каблуке – организует нечто вроде самодеятельного концерта, дирижирует, заставляет всех петь; потом запевает соло Матильда – она когда-то была певицей; потом Рубен Асокор с пестрым платком на шее, с красной гвоздикой в руке долго декламирует какую-то поэму.

И непрерывно поют и пляшут полинезийцы. Юноши совсем молоды; они двоюродные братья. На материк они попали в связи с военной службой, сейчас оба рабочие. Рикардо очень хорош собой. Он играет на гитаре самозабвенно и упоенно. Рафаэль старше; он очень похож на деревянные скульптуры – такие же грубо вырубленные, своеобразно выразительные черты лица. Он удивительно пляшет, весь пляшет, каждой частью тела, каждой клеткой. «Королева острова Пасхи» – их тетка. Она немолода и, вероятно, талантлива и несчастлива. Еще на крыше в полночь она горько зарыдала, и бразилец все спрашивал у нее:

– О чем плачешь, глупая королева?

Пляски Рафаэля так зажигательны, что невольно увлекают за собой и других; его партнерши сменяют друг дружку. Вслед за поэтиссой, жившей на его родине, в круг входит Эва Фишер, полька, и пляшет совсем на свой, особенный лад, с какой-то славянской то ли усталостью, то ли ленцой. И когда Рафаэль исступленно пляшет со своей теткой, его вдруг, неожиданно для всех, отстраняет хозяин дома. Пабло Неруда выходит плясать, грузный, немолодой, с больной ногой, и пляшет так, словно бы ничего этого нет и не было, – грузное, большое древнее божество, еще одно чудо этой полной чудес страны. И все его большое тело и большое загадочное лицо отдаются во власть этим родным ему многозвучным океанским ритмам свободной дикарской пляски. И все от души рукоплещут ему в его доме. Сейчас, когда горит свет, я могу даже в хаосе этой ночи разглядеть еще один его удивительный дом, еще один дом жизни этого человека, снова полный чудес, сокровищ и редкостей, снова свободный, артистичный, словно не созданный, а создавшийся сам собой. Какие-то деревянные скульптуры, огромная лошадь в странном аллюре… Не так давно мне рассказывали, что Пабло однажды увез из Парижа деревянную лошадь с карусели, и я вспомнила, что видела ее, – она продолжала скакать той новогодней ночью.

Я не помню, прощались ли мы уходя – это было под утро, – но если прощались, то не думая о том, что уже до отъезда своего не увидим больше Пабло. Это не приходило на ум – мы были еще здесь, в его стране, с ним. Нам еще не хотелось прощаться надолго или навсегда. И мы не простились с вами, слышите, друг?

Выйдя из дома и спустившись на улицу, по которой надо было еще долго и круто спускаться к центру города, мы словно сошли с волшебной горы на обыкновенную землю. Редкие группки людей возвращались домой с праздника. «Feliz año nuevo!» – «Счастливого нового года!» – слышалось тут и там. И вдруг нас с грохотом догнал и остановился обыкновенный городской автобус, пыхтелка и дребезжалка, и мы радостно вскочили в него и очутились среди усталых и довольных людей. Они тоже встречали Новый год где-нибудь у друзей или у родных где-то там, наверху, на холмах, и вот возвращаются домой. А может быть, кто-нибудь из них ехал уже с работы или на работу? Бывают еще во всем мире работы, не прекращающиеся даже новогодней ночью. Им<го, этим людям, пассажирам автобуса, мне с особенным чувством хотелось сказать: «Feliz año nuevo, мои дорогие!»

ПОЕЗДКА НА ЮГ

4 января нового, 1963 года ранним утром мы выехали на юг. Так как на утренний автобус не удалось достать билеты, а на поезд – вчера вечером – мы не успевали в связи с конференцией о советской литературе, которая состоялась в здешнем университете, нас везет в своей машине молодая женщина, по имени Мария. Машина не велика и не могуча – какая-то разновидность очень популярного здесь «фольксвагена», – что же до водителя, то Мария только три месяца, как научилась водить машину и весьма не тверда в этом искусстве. Поэтому сопровождающий нас молодой писатель Армандо Касиголи наблюдает за дорогой и дает руководящие указания. Мария им покорно подчиняется, и все идет благополучно.

Бесконечно долго выезжаем из Сант-Яго. Улица Сан-Диего никак не кончается, словно бы она решила протянуться по всей стране. Если Чили самая длинная страна на свете, то Сан-Диего, безусловно, самая длинная улица на свете. Наконец мы все-таки вырываемся из города.

Едем равниной; где-то слева и справа вдалеке возникают горы, но никаких особенных красот и эффектов покуда нет – обыкновенная земля, еще одна ее дорога.

Через пять часов езды благополучно прибываем в город Талька и заезжаем в дом здешних наших друзей. Хозяин дома, разумеется, врач, жена его, еще молодая женщина, хоть и мать четверых взрослых детей, общественная деятельница, работает, как она нам доверительно сообщила, в партии, выдвинута кандидатом в депутаты муниципалитета.

Завтра в семье большое торжество: выдают замуж дочку, молодую девушку, мою соседку за обедом. Она кончила курсы английского языка, жених ее студент-архитектор, учится в Сант-Яго. Девушка очень мила, охотно рассказывает мне о городе и его жизни. Талька – сельскохозяйственный районный центр – город внешне малоинтересный. Свадьбы в смысле церковном у них не будет, зарегистрируются в мэрии. Подвенечного платья у нее нет, так, новое платьице. Жить будут отдельно, своим домом. Ее старшая сестра уже замужем, а младшие братья учатся – один студент-медик, второй еще школьник. Сестра очень сокрушается, что братья ленивы, – в ней уже просыпается будущая учительница английского языка.

После обеда привезшая нас Мария прощается с нами; ей надо возвращаться в Сант-Яго. Дальше мы поедем автобусом.

Ах, какая это была поездка! Автобус удобный, большой, надежный. Пассажиров много, несколько больших чилийских семей с огромным количеством детей. Дети вели себя спокойно, только очень много пили «рефреско» – прохладительные напитки, которые сменный шофер в белой куртке разносит и откупоривает для желающих. Дети, как все дети во всем мире, – желающие. Сидишь высоко и видишь все вокруг. Чудесно! Дорога ослепительно красива, никакого сравнения с ее первой, утренней частью. Леса густые и разнообразные, очень много могучих хвойных деревьев, зеленые речки, удивительные долины, целые озера цветов – лиловых и розовых, высоких и огромных. Все краски усилены закатом – я больше всего люблю дороги на закате. Я сидела одна, ни с кем не разговаривала, абсолютно растворялась в окружающем меня мире и была почти счастлива.

Жаль было, когда стемнело и дороги не стало видно. Но и во мраке было заметно, что природа становилась все значительнее, леса – все могучее, все плотнее обступали дорогу. Переезжали какую-то большую реку. Даже во мраке все было прекрасно и волнующе.

В Консепсьон приехали в одиннадцатом часу. Сверх всяких ожиданий нас встречают многолюдно – рукопожатия, поцелуи, восторженные взгляды.

– Вы первые живые советские люди, которых я вижу в жизни, – говорит с придыханием юноша, идя с нами рядом.

Среди встречающих несколько пожилых людей; нам их представляют: это – ученый, это – известный писатель, еще какие-то серьезные, солидные люди. А мы с дороги, растерянные, никак не ожидавшие, что в столь позднее время кто-нибудь может знать о нашем приезде, ждать нас ночью на остановке автобуса…

Нас забирает в свою машину какой-то professore, то есть попросту учитель, и везет к себе на квартиру. Там мы и переночуем. Наших возражений он не слушает, да у нас и сил на них нет. Вкусный ужин и славные люди – жена, тоже учительница, и милая толстушка дочка, студентка-микробиолог. Эти люди ждали нас, готовились к этому, им хочется пообщаться с нами, и, превозмогая дорожную усталость, мы долго и оживленно беседуем.

Под утро мне снился страшный сон, будто мы на обратном пути из Чили почему-то не сходим с самолета в Бразилии, как нам это положено по маршруту нашей командировки. Мы и сами – во сне – не можем ни понять, ни объяснить, почему это так случилось, но это уже непоправимо, и мучительно жаль, и обидно… Я была так рада проснуться в квартире учителя Маркоса Рамиреса в городе Консепсьон и испытала истинное блаженство, когда поняла, что все это мне только снилось и что Бразилия еще впереди.

Маркос Рамирес повез нас по городу. С нами едет молодая женщина, одна из встречавших нас вчера. Ее зовут Вероника, она актриса, драматург, преподавательница драматического искусства – у них тут есть такой самодеятельный театрик. У нее несколько эксцентрический вид: светлые волосы распущены по плечам, на шее висит огромный языческий амулет, но в общении она приятна, естественна и интересна.

Едва выйдя из дома, мы встречаем Хулио Эскамеса, того молодого художника, с которым познакомил нас Неруда в Сант-Яго, и он немедленно тоже отправляется с нами показывать нам город.

Славный город, покойный, зеленый, невысокий; даже деловой и торговый центр с неизбежными большими зданиями не нарушает это впечатление. Зеленый район университета, расположенного в парке.

Крытый рынок в центре города. Здесь уже гораздо ощутимее близость индейцев – их много в рыночной толпе, они продают национальную керамику из черной чилианской глины, изделия из коры копиуэ. Чилийцы очень любят растение копиуэ. Его цветы – огромные алые колокольчики – эмблема Чили.

Потом мы едем на лагуну, переезжаем большую судоходную реку Био-Био – это ее я вчера видела в темноте, по ее имени называется и провинция.

Стельмах, выехавший на юг на два дня раньше нас с Колчиной, уехал накануне вечером в Темуко. Вероника рассказывает, что вчера он целый день провел на шахте в Лоте, вечером после всех встреч в рыбачьем поселке улучил минуту поудить рыбу и был взволнован тем, что никак не может вытащить удочку, считая, что поймал очень большую рыбу, в то время как он всего только зацепил и порвал рыбачью сеть. Но ему не стали этого объяснять, не хотели его огорчать.

Очень просто, как о чем-то будничном и неизбежном, рассказывает Вероника о землетрясениях и моретрясениях, время от времени вторгающихся в их жизнь. Эту жизнь, однако, снова восстанавливают, отстраивают, продолжают и не уходят с родных мест.

– Мы всегда живем, зная, что в любой момент можем погибнуть, но мы верим в жизнь и стараемся сделать все, чтобы она была лучше.

Что-то в этом есть пронзительно трогательное: собственно говоря, это ничем не отличается от жизни всего прочего человечества во всем мире – ему неизбежно и ежеминутно что-нибудь грозит, если не землетрясение и не моретрясение, то войны или другие стихийные бедствия. Я уж не говорю о страшных болезнях. Меня, во всяком случае, землетрясения сближают с чилийцами. Поначалу я чувствовала, что мы чем-то отдалены друг от друга, что-то отсутствует в их жизни бесконечно важное для того, чтобы нам вполне понимать друг друга. Потом я догадалась, что это война, которую они никоим образом не пережили в отличие от большей части населения земного шара. Когда я это поняла, мне стало легче с ними общаться, я стала говорить с ними о войне и о ее значении в жизни нашего общества, где почти нет семьи, не пострадавшей от войны, и они живо и умно воспринимали меня и горячо откликались на это в отличие от некоторых других невоевавших народов, изо всех сил отталкивающих войну от себя, защищающихся от нее слоем жира и не желающих впускать ее в свою душу, в свое сознание. Я имею в виду, к примеру, Швецию, но могу, однако, объяснить такую разницу отношения. От Чили война была так далеко, что она почти не реальна, и чилийцы могут горячо и заинтересованно слушать о ней и понимать людей, переживших ее. Самозащита Швеции по-человечески понятна: война была рядом, вокруг; шведы были окружены ею, и она могла в любой момент вломиться в их жизнь, в их дома. Они боятся ее неизмеримо больше, чем далекое Чили, и это можно понять. А может быть, это происходит еще и потому, что жизнь чилийца и без войны лишена благополучия: помимо тяжкой извечной народной нужды, в этой жизни всегда присутствует драматизм в виде постоянной угрозы землетрясений, и как только я поняла это, мне стало еще проще разговаривать и общаться с этими людьми, они стали мне еще понятнее и ближе.

Во время обеда приходили знакомиться с нами разные люди, все сожалели о том, что мы так спешим, и мне уже тоже не хотелось уезжать отсюда, но изменить это было невозможно. Мы уезжаем после обеда, нас везет известный хирург Хусто Ульоа с женой в собственном роскошном «кадиллаке». Мы от души благодарим семью Рамиреса за гостеприимство, прощаемся и уезжаем в Темуко. По пути еще только одна остановка: художник Хулио Эскамес завозит нас в большую городскую аптеку посмотреть его стенную живопись. Посетить его ателье у нас, к сожалению, уже нет возможности. Полотном художнику служили три стены очень большого и светлого помещения, вся четвертая стена – огромное окно. Сюжет его картины – история медицины в Чили. Она начинается с того, что индеанки собирают в лесах целебные травы, потом католические монахи трут в ступках и готовят в своих кельях лекарства, потом им на смену приходит современная медицина со шприцем и микроскопом. Мне очень нравится ясность и свет красок, подкупающая своим простодушием манера, за которой стоят большое мастерство и удивительная душевная ясность и чистота. Как жаль, что мы не смогли посмотреть другие его работы! Как жаль уезжать из города Консепсьон! Как жаль, что мы должны спешить! Почему мы должны спешить? Куда мы должны спешить? Ах, это сожаление, сопутствующее мне всю жизнь!

Хусто Ульоа – наш искренний и убежденный друг – провел несколько месяцев на практике в Москве, изучал постановку медицинского дела в наших крупнейших хирургических институтах – имени Склифосовского и у Вишневского. Свои весьма восторженные впечатления он изложил в книге, уже изданной в Чили, но главное, он отправил сына изучать медицину в Советский Союз. Дарио Ульоа учится на медицинском факультете Университета дружбы народов; может быть, будущим летом он приедет на каникулы домой, мать очень соскучилась.

Вообще все эти доктора и адвокаты на нашем пути – наиболее состоятельный слой интеллигенции, – очевидно, играют немалую роль и составляют главную опору прогрессивных сил страны. Нам они оказались отличными друзьями. Мы проехали по Чили, передаваемые с рук на руки – всюду они есть, и всюду они были нам рады и от души помогали нам и любили нас. Учителя живут труднее —. наш сегодняшний радушный хозяин Маркос Рамирес, к примеру. Оба работают, муж и жена, скромный дом, достаток средний, и на старость ведь надо что-то отложить; и как еще сложится судьба их премилой дочки?

Мы останавливаемся выпить чая в живописном месте у шумного водопада, где какой-то ловкий хозяин догадался построить отель и ресторан. Все вокруг колоритно и многообразно – рядом с могучей пальмой растет тоненькая березка. Однако в пути мы находимся уже часа три, а никаким Темуко еще и не пахнет. Ну что ж, поехали дальше!

По пути нам часто встречаются лесоразработки – это основная промышленность этих мест. Лес сплавляется по речкам, зеленеющим в зарослях. Очень много ежевики вдоль дорог.

Проехали перевал, спускаемся крутой дорогой, любуемся самым высоким железнодорожным мостом в мире – по нему, словно напоказ, специально для нас, над пропастью проходит поезд.

Я вспомню его, этот поезд, вспомню через год, в зимней Москве, когда буду переводить нерудовскую «Оду поездам Юга»:

…И ползет, ползет, ползет все выше,

на крутой высокий виадук,

словно поднимаясь по гитаре,

и поет, достигнув равновесья,

синевы литейной мастерской.

Он свистит, вибрируя высоко,

этот поезд окончанья света,

он свистит, как будто бы прощаясь,

собираясь рухнуть, оторваться

в никуда, совсем с земного шара,

с крайних круч,

с последних островов.

Поезд,

сотрясающийся поезд,