Текст книги "Красным по белому (СИ)"

Автор книги: Константин Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 30

Трансморания

Ибве. Падран

21 число месяца Короля 1855 года

Вольф

1

– Что это? – с любопытством спросила Намиси, робко выглядывая из-за плеча Вольфа и рассматривая содержимое портового пакгауза.

На ее вопрос никто не ответил. Круассцы вообще предпочитали не разговаривать со шварцами, общаясь с ними только в случае необходимости и на каком-то странном выдуманном языке: «Твоя! Брать! Эту! Идти! Туда!». Возможно, они считали, что длинные и сложные предложения примитивный мозг шварца просто не поймет.

Северин Пильц также не ответил. Собственно, никакого Северина и уж тем более Пильца тут и не было: у открытых ворот склада, покачиваясь с пятки на носок, стоял брумосский лорд, знаменитый путешественник и авантюрист. Гладко выбритый, чисто вымытый, переодетый в новую одежду, с традиционным брумосским выражением на лице «лорд в окружении грязных дикарей». Честно говоря, это несколько выбивалось из обычного поведения лорда Маунта, который с великолепным презрением относился не только к не-брумоосцам, а вообще ко всем и всему. И вполне мог бы заявиться с утра в порт таким же, каким и вышел из пустыни, обросший бородой и в выгоревшей на солнце одежде, почти превратившейся в лохмотья. Вот только в Ибве лорд Маунт, как было достоверно известно, ранее не заезжал, поэтому в выборе стиля поведения Пильц ориентировался на то, как должен вести себя среднестатистический брумосский лорд по мнению большинства людей. То есть, быть заносчивой и хладнокровной сволочью. Ну и во-вторых – бритье и смена одежды исключали такие неудобные вопросы как «А почему это человек, ушедший в экспедицию вроде бы как несколько месяцев назад, вышел из пустыни с коротенькой трехдневной щетиной? Где он в пустыне воду для бритья находил? И почему его одежда, пусть и ношеная, но вполне себе крепкая и даже, кажется, не столько выгоревшая, сколько застиранная? А?». Нет, возможно, такие вопросы никому в голову не придут. Или же – если придут – на них можно будет дать убедительные ответы. Но зачем, если можно сделать так, чтобы вопросы просто не возникли?

Вольф на вопрос девушки тоже не ответил. По совсем другой причине – молоденькая шварцка, за время путешествия ставшая ему… близким другом… и не связанная привычками здешних щварцев, которые боялись белых, как огня… так вот, эта самая молоденькая шварцка, сиречь – девушка, задавая вопрос, прижалась со спины к юноше, напомним, тоже молодому, ТАК… Что Вольф, ощущая спиной все выпуклости Намиси, а также весь жар ее молодого, горячего, гибкого тела… В общем, в его голове в настоящий момент не было достаточно крови, чтобы сформулировать ответ.

– Шварцка задала правильный вопрос, – послышался из-за спины бодрый и жизнерадостный голос, – Что это такое, лорд Маунт? Откройте мне эту страшную тайну, груз, прибывший в ваш адрес, вот уже вторую неделю будоражит фантазию местных жителей и мою лично!

За спинами собравшихся у входа в пакгауз стоял человек. В светлом брумосском костюме, лет сорока, с живым, загорелым лицом и умными, чуть смеющимися глазами. Эти самые глаза, а также бесцеремонность, с которой он начал разговор, яснее ясного говорили о том, что перед нами – один из тех, кого в Брумосе называют «проныры с Бит-стрит», или, проще говоря…

– Прошу прощения, я не представился. Сэмуэль Фергюсон, корреспондент «Дэйли Гэзетт».

Журналист.

2

Вольф невольно дернулся, резко выныривая из розовой реки сладких фантазий – он погрузился в нее совсем-совсем неглубоко, совсем чуть-чуть! – но не успел никак отреагировать. Журналист, да еще и немолодой, да еще и из Брумоса… Да он просто обязан был встречаться со знаменитым путешественником лордом Маунтом лично!

Ну и что делать? Что делать, если сейчас этот журнаглист широко раскроет глаза и спросит: «А вы кто такой? И почему выдаете себя за моего старого знакомого, лорда Маунта?».

Будь здесь чуть поменьше народа – и Вольф, скорее всего, уже выстрелил бы этому Фергюсону в голову, а потом выдал за жертву нападения неизвестного грабителя. Или нет: кровь пока еще не очень охотно возвращалась в голову. Но, в любом случае – здесь было слишком много постороннего народа и ни один, даже самый глупый, полицейский не поверит в банду грабителей, внезапно решивших устроить резню в порту чисто для развлечения.

– … к сожалению, раньше нам не приходилось встречаться, лорд, – продолжил журналист, даже не подозревая, насколько он близко сейчас был от встречи с внезапным грабителем, – но, надеюсь, это не помешает вам дать мне интервью, рассказать о том, что вы планируете сделать сейчас, рассказать о своих планах…

– В планах у меня, – вскинул подбородок Пильц, – выкинуть отсюда одного назойливого писаку.

– Выкинуть откуда? – нимало не смутился журналист, которого, раз уж он дожил до сорока, наверняка выбрасывали из самых разных мест, возможно, даже – из окон, – Из склада, из порта?

– Из Трансморании, – не стал размениваться на мелочи Пильц.

– Трасморания большая… – похоже, из целого континента сразу Фергюсона еще ни разу не выкидывали.

– Вам повезло. Буквально за вашей спиной она заканчивается и начинается Асийский океан.

– Лорд, – произнес журналист с легким превосходством и ноткой опасения, – географически к Трансморании относится также территория шельфа…

– Меня не затруднит взять лодку, – Пильц скрестил руки на груди и сверкнул глазами, показывая, что Фергюсон близок к тому, чтобы оказаться связанным на дне вышеупомянутой лодки.

Журналист выставил вперед ладони:

– Постойте, лорд! Давайте не будем горячиться! Насколько я знаю, вы никогда не отказывались от общения с журналистами!

И это было правдой. Более того – их экспедиция должна была начаться под наблюдением всех журналистов, которых только можно было собрать в Ибве. Широкое оповещение всех заинтересованных лиц об отправлении очередной экспелиции лорда Манута – входило в план «Гольденберг». Так что ничего страшного в том, чтобы один из репортеров, самый пронырливый, узнает об экспедиции раньше других – не было. Осталось как-то донести эту мысль Пильцу, который, похоже, заигрался в сурового и неприветливого брумосского лорда. Еще немного – и он выйдет из образа Маунта…

– С журналистами – да. Но с в бумагомараками из вашего лживого, клеветнического, грязного листка, фальшивого как купюра в тринадцать…

– Лорд, ту статью писал не я!

– Но ее напечатали в вашей газетенке! – Северин шагнул вперед и ткнул пальцем в грудь Фергюсона. К чести журналиста – он не отшатнулся.

– Возможно, – посмотрел он снизу вверх в глаза Пильца, – ДРУГАЯ статья, правдивая и искренняя, сможет загладить нашу вину?

Пильц заколебался – или сделал вид.

– Господа, – вмешались представители порта, которым уже надоело стоять у открытого склада и ждать, пока жареные жаворонки упадут прям в рот, – Может, вы примете груз и мы пойдем уже?

– Ладно, – махнул рукой Северин, – Но, если мне не понравится твоя писанина… Я тебя из-под земли достану и скормлю трансморанским каннибалам. Понял⁈

В глазах журналиста даже проблеска страха не появилось. Только откровенный восторг:

– Тогда, может, вы расскажете, наконец, что же это такое?

Все снова повернулись в сторону открытого пакгауза. В котором находился деревянный ящик, футов двадцати в поперечнике, огромный тюк ткани, а также множество других ящиков, коробок, бутылей и свертков.

– Ну что ж, придется рассказать. Это… – Пильц сделал паузу, – … воздушный шар.

Круассцы, присутствовавшие при этой сцене, дружно и одинаково раздраженно сплюнули, только один из них радостно потер руки. Но смысл этой сценки они не прокомментировали.

3

Да, это действительно был воздушный шар. Красно-желтая полосатая оболочка, объемом девяносто тысяч кубических футов, сделанная из лучшей ренчской тафты, пропитанной гуттаперчей. Круглая корзина, сплетенная из ивовых прутьев, на легком стальном каркасе, пятнадцати футов в диаметре. Внутри корзины – места для сна и приема пищи, теплая одежда – расчетная высота подъема шара до двенадцати тысяч футов, а на такой высоте царит холерный холод – консервы, запасы воды, научные приборы – термометр, барометр, секстант, компас – мешки с песком для балласта, якоря и веревки, ружья и боеприпасы…

– … в качестве топлива, – Пильц рассказывал о шаре так гордо, как будто он лично его спроектировал и построил, а не узнал о нем несколько недель назад после отсидки в шнееландской тюрьме, – используется водород, для получения которого у нас запасены тысяча галлонов воды, две тысячи галлонов серной кислоты и шестнадцать тысяч фунтов железа… вон оно, лежит в мешках.

– Но ведь шар столько не поднимет, нет? – Фергюсон лихорадочно чиркал карандашом в своем репортерском блокноте, записывая слова «лорда Маунта».

– Ему и не надо все это поднимать. Большая часть химических веществ будет использована здесь, для наполнения оболочки, а для компенсации потерь водорода во время путешествия нам понадобится гораздо меньший запас…

– Кстати, о путешествии. Вы так и не сказали, лорд, в чем будет заключаться его суть? Какова ваша основная цель? Пересечь Трансморанию с востока на запад? Закрыть оставшиеся в ее глубине белые пятна? Обнаружить легендарное внутреннее море? Затерянные города? Кладбища слонов?

– Почти угадали, – Пильц скрестил руки на груди и выставил вперед подбородок. Бакенбарды колыхнулись на ветру, казалось, еще немного – и прозвучит какая-нибудь музыка, подчеркивающая важность момента, – Я собираюсь найти Голденберг.

– Гольденберг? Знаменитую Золотую гору? Почему вы думаете, что она – в Трансморании? Ведь большинство сходится на том, что Гольденберг находится в Аурите, Южном Перегрине…

– Если бы я ходил путями большинства, – Пильц задрал подбородок еще выше, – я бы сейчас пил бренди и скакал на коне, гоняясь за лисой… Не одновременно, конечно, иначе бренди расплескалось бы.

Фергюсон усмехнулся и тут же затребовал подробностей: почему лорд Маунт решил, что Гольденберг в Трансморании, да где именно она находится, по его же мнению…

Вольф, скромно стоявший в стороне, мысленно усмехнулся. Почему, да отчего… Потому что вся суть операции «Гольденберг» – в том, чтобы лорд Маунт нашел эту Золотую гору. Нашел и притащил доказательства того, что она – действительно в Трансморании, где-то в глубине континента.

И эти самые доказательства, весомые и неопровержимые, в настоящий момент лежали в небольшой кожаной сумке, оттягивающей плечо Вольфа.

Девять фунтов доказательств, куски металла, сформировавшиеся естественным образом, куски, которые можно найти только на месторождении, металл, который ценится больше всего в этом мире, многими – даже больше чести, достоинства, верности, даже больше чем жизнь, чужая, естественно.

Благородный и проклятый металл.

Золото.

Глава 31

Беренд

Где-то… посреди Беренда…

16 число месяца Короля 1855 года

Цайт

1

Лобастый мальчик лет десяти стоял на палубе парохода и, задрав голову, с интересом рассматривал дым, валивший из высокой трубы. При этом мальчик хмурился, как будто был председателем комиссии по проверке высоты дымовых труб, выявившим очередное нарушение.

Цайт, удобно разместившийся в плетеном кресле, с неменьшим интересом рассматривал мальчика. Просто потому, что сейчас на палубе больше никого не было, а смотреть на реку, по которой они плыли, и берега, мимо которых они плыли, юноше надоело еще на прошлой неделе.

Как берендцы вообще живут на таких огромных территориях?

– Сынок, вот ты где! – раздалась белоземельская речь и к мальчику подбежала его мама, – А я тебя повсюду ищу!

– Мама, – серьезно ответил мальчик, хмуря лоб, с той несколько комичной серьезностью, которая вообще отличает маленьких детей, – Ты же знаешь, что со мной все будет в порядке. Мне просто пришла в голову одна мысль.

Женщина погладила сына по голове:

– Мог бы просто сказать, я же переживаю. Вдруг ты полез в топку?

– Мама, я же не маленький. Чтобы пытаться опять в нее залезть.

ОПЯТЬ⁈ Да, беспокойство матери можно понять… За таким энергичным сынком нужно следить в семь глаз.

– Я знаю, сынок, – мальчика порывисто обняли, к его явному неудовольствию. Да, он же «не маленький», – Но ты все же предупреждай, что ты задумал на этот раз, хорошо?

– Да, мама. Я обдумываю проблему неуниверсальности паровых двигателей.

Цайт поднял газету – та была на берендском, поэтому предварительно он убедился, что не держит ее вверх ногами – скрывая усмешку. Дети… Проблему паровых двигателей он, видите ли, рассматривает. И, судя по интонации, мальчик видит эту самую проблему «неуниверсальности» не в данном конкретном пароходном двигателе, а в паровых двигателях вообще. Хотя что там может быть неуниверсального? Паровые машины ставят везде, от кораблей и станков до паровозов и летательных аппаратов. Ну, последнее – если им повезет, и испытания конструкции закончатся успешно.

Дети…

Пока восемнадцатилетний Цайт размышлял об излишней самоуверенности маленьких детей, успокоившаяся мама снова куда-то скрылась, а серьезный мальчик достал из кармана брюк блокнот и, сосредоточенно хмурясь, начал что-то записывать или, скорее, судя по движениям карандаша – зарисовывать. В школе Черной сотни учили, помимо всего прочего, угадывать, что пишет человек, по движениям свободного кончика пера.

Мальчик, видимо, мечтает стать художником, или, судя по его рассуждениям о паровых двигателях – изобретателем.

Цайт неожиданно почувствовал болезненный укол в сердце. Не телесный. Душевный.

У него была сестра. Почти такого же возраста. И она тоже любила рисовать в похожем блокноте, придумывая платья и прочую одежду. Маленькая Донка хотела стать создателем прекрасной одежды, подобно ренчскому Шарлю Порте…

Была. Любила. Хотела.

Пока в их дом не пришли лесские каратели. Которые сожгли дом, вместе с мамой, вместе с папой, вместе с Донкой, вместе со всей его семьей…

Вместе со всей его жизнью.

Цайт не умел долго переживать, он вообще был легким человеком… Но то, что сделали с его семьей отпечаталось глубоко в его душе, как будто тот огонь выжег в его сердце вечное напоминание: «Лесс – непримиримый враг. Отомсти Лессу!»

Хотя фаранов часто обвиняют в том, что они считают свой народ выше других, а всех остальных ненавидят, но это было неправдой. Не совсем правдой. Да, фараны считают свой народ лучше других, но, положа руку на сердце – а какой народ так не считает? Кто не считает свою родину – лучшим местом на земле, свою семью – самыми лучшими людьми, свою маму – лучше всех? Дело не в том, как ты относишься к своему народу, а в том, как ты относишься к другим.

Кто-то из брумосцев сказал: «Патриотизм – последнее прибежище для подлецов и мерзавцев», имея в виду, что рекомые подлецы и мерзавцы часто притворяются патриотами. Из этой фразы некоторые делали странный вывод, что патриот всегда является подлецом. Странный потому, что мошенник, к примеру, всегда притворяется честным человеком, однако никто почему-то не считает, что честный человек – всегда мошенник. Поэтому Цайту всегда больше нравился другой афоризм, чье происхождение он уже и не помнил: «Настоящий патриот любит свой народ, фальшивый – ненавидит другие народы».

Фараны действительно считали свой народ самым лучшим, но при этом никогда не относились не то, что с ненавистью, просто с предубеждением, к другим народам. Каждый человек, вне зависимости от того, кто он по национальности, считается хорошим, пока не доказал обратного. Впрочем, из этого фаранского правила было одно исключение…

Лессцы.

Все остальные же – люди хорошие. Вот взять, хотя бы, этих маму с сыном. Говорят на белоземельском, судя по выговору – пфюндцы, бежавшие из Грюнвальда после революции и распада. И, хотя он, Цайт, к грюнвальдцам относился с подозрением, но это отношение у него было к грюнвальдцам вообще. А мама с сыном сами по себе никаких отрицательных эмоций у него не вызвали.

Мысли, лениво блуждавшие в голове юноши, зацепились за слово «пфюндцы» и перешли к другому известному Цайту пфюндцу.

Доктору Реллиму.

Отношение к доктору у Цайта было… непонятным. То Реллим произносит речь на тему технического прогресса – и, судя по отношению других ученых экспедиции, это не пустая болтовня – и тогда создается впечатление, что он – серьезный ученый, открывший ноое направление в науке. То доктор хитро усмехнется и пошутит – и начинает казаться, что он ловкий мошенник, решивший выманить деньги из казны Шнееланда на выдуманные исследования. То Реллим посерьезнеет, чуть прищурит глаза – и сразу вспоминается смерть тог лессца на пароходе и доктор, в голове Цайта, поднимается от несерьезного полумошенника чуть ли не до преступного гения, опутавшего весь Запад.

Да, того самого, о котором упоминал Рауль Римус.

Сыщик так и ехал с ними, по молчаливому уговору не входя в состав экспедиции, но двигаясь тем же маршрутом. Больше попыток проникнуть в вагоны с оборудованием экспедиции не было, и было непонятно – то ли это была попытка ограбления берендскими ворами, которые остались там, в речном порту, то ли преступник затаился и выжидает более удачного момента, то ли его отпугивает присутствие знаменитого сыщика. И самое главное – никто искренне не понимает, ЧТО можно украсть у их экспедиции? Все, что ехали с ними, делилось на две категории: малоценное и неподъемное.

И когда, вообще это путешествие закончится⁈

Пароход издал протяжный гудок.

2

– Вам помочь? – Цайт машинально потянулся к чемоданчику, который Бруммер нес в руке.

Путешествие по бесконечному Беренду внезапно закончилось, и они стояли в порту, наблюдая, как грузчики по широким сходням выгружают ящики с оборудованием экспедиции, туту же оттаскивая их к повозкам, возле которых стояли солдаты с винтовками. Что значит – Беренд. В любой другой стране вощле этих повозок уже крутились бы любопытные, гадая, что ж там такого грузят, что аж с солдатами охраняют. В Беренде же люди скорее заинтересовались бы, если бы груз, сопровождаемый белоземельцами, солдаты НЕ охраняли. Солдаты здесь – привычная и примелькавшаяся деталь пейзажа.

Бруммер внезапно осознал, что к его чемодану тянется чья-то рука и резко отдернул его, не давая Цайту взяться за ручку.

– Простите, я сам донесу…

Юноша молча пожал плечами, соглашаясь с правом доктора нести свои вещи самому. Однако то, как тяжело качнулся чемоданчик, уже сказало ему о многом. Даже если набить его книгами – настолько увесистым он не станет. Значит, что? Значит, изнутри этот чемодан укреплен стальными листами и практически представляет собой переносной сейф. Не зря доктор Бруммер тащит его с видимым усилием. А что можно хранить настолько тщательно? Бумаги и чертежи, естественно. Которые доктор никому не доверяет. Даже Цайту.

Еще раз пожав плечами – можно подумать, взяв чемодан в руки он тут же бросится ним бежать до самого Брумоса – Цайт зашагал к повозкам.

– S kjemmozno pojekhatt? – спросил он у молодого скуластого офицера, судя по погонам, лейтенант… вернее, у берендцев этот чин назвался штабс-капитан, вернее… у них же звания еще и по родам войск различаются… Штабс-ротмистр, да.

– Поехали со мной, – офицер улыбнулся так обаятельно, что его глаза, и без того узкие, совершенно сошлись в щелочки, – Штабс-ротмистр Садиков.

– Средний сотник Цайт.

На секунду оба собеседника замерли. Штабс-ротмист – пытаясь понять, что это за звание ему сейчас назвали, Цайт – пытаясь вспомнить, как его звание называется по-берендски.

– Тоже штабс-ротмистр, в общем.

– Вы молодой для такого звания, – без всякой зависти, скорее – уважительно, произнес Садиков.

– Я из Черной сотни. Личная гвардия короля.

Штабс-ротмистр уважительно кивнул.

3

Вообще-то, берендские офицеры предпочитали ездить верхом, и даже полковник Можжевеловский неторопливо ехал рядом с обозом на своем белом коне, однако Цайту повезло. Его собеседник, штабс-ротмистр, повредил ногу и, в связи с этим, ехал в повозке, так что Цайт мог спокойно разговаривать с ним на любые интересующие его темы.

Хотя посреди плоской, как стол, степи, тем для разговора было не так уж и много – не жаловаться же на пыль, быстро перекрасившую все и всех в светло-бежевый оттенок – но отчего ж не поговорить?

– Ранение в бою? – кивнул юноша на больную ногу Садикова, которую тот осторожно размещал, тихо шипя от боли.

– Можно сказать. Суслики.

– Суслики? – Цайт поднял бровь, невольно представив как его собеседник отбивается от нападения стаи кровожадных сусликов, один из которых все же впивается ему в ногу своими клыками… Ну и бред.

– Да. Вырыли норы. Ночью бежал – в одну из них попал.

– А зачем вы ночью бежали? – Цайт искренне заинтересовался. Бегающие офицеры – в принципе зрелище нечастое, а уж бегающие по ночам… – Нападение кочевников?

– Неожиданное возвращение мужа.

– А? Ааа…

– Кочевников здесь нет, – уверенно ответил штабс-ротмистр.

Странно. Цайт точно помнил, что где-то в этих краях берендцы со степными племенами воевали. Причем не так уж и давно. Кажется… До сих пор воевали. Кажется.

– Кочевники были. Теперь нет.

– А куда ж они делись? – насколько Цайт помнил историю, вырезание народов на занятых землях не было обычной тактикой Беренда. Но мало ли… Вдруг он не очень отчетливо запомнил историю…

Садиков улыбнулся:

– Здесь. Я – кочевник.

Все же белоземельский он знал он очень хорошо, поэтому Цайт не сразу понял, о чем говорит офицер. А потом понял.

Берендцы действительно не вырезали народы на своей территории, как это делали брумосцы, не относили их к людям второго сорта, как круасцы, не заставляли их отказаться от своих обычаев, как лессцы, да сдохнет Лесс. Берендцы просто-напросто принимали их к себе, как в семью.

Цайт оглянулся, отметив, что большая часть солдат и офицеров, которых он видит, обладают точно такой же характерной внешностью, как и Садиков. То есть, берендцы преспокойно доверяли потомкам бывших кочевников – своих бывших врагов – даже оружие.

– Из какого вы народа? – поинтересовался Цайт.

– Арлары. Мой народ здесь, в этих краях, издавна живет.

– А берендцы здесь есть?

– Я – берендец, – штабс-ротмистр даже, кажется, чуть обиделся на такое заявление.

– Вы же сказали, что арлар? – Цайт начал запутываться.

– Ну да. Я – арлар, вон там – арлар, вон тот – сак, этот – трубечец, полковник – поланец…

– А берендцы-то где?

– Мы – берендцы.

Садиков искренне не понимал, судя по лицу, что в его словах непонятного. Впрочем, Цайт, кажется, понял. Беренд не гнался за чистокровностью, здесь всем было все равно, кто ты там по национальности, главное – быть частью общности, называемой «берендцами». Как «плавильный котел народов», каковым именуют Перегрин, только не так пафосно сформулировано.

– Кстати, штабс-ротмистр… Кочевников здесь, вы говорите, нет?

– Нет. Только арлары.

– Тогда кто это там скачет по степи нам наперерез?