Текст книги "Битва за Рим"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 71 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

Часть четвертая

Пока Луций Корнелий Сулла находился на Востоке, Гай Марий и Публий Рутилий Руф добились роспуска особых комиссий, учрежденных согласно lex Licinia Mucia. После этого Марк Ливий Друз воспрянул духом.

– Вот и отлично, – сказал он Марию и Рутилию Руфу вскоре после роспуска комиссий. – В конце этого года я буду участвовать в выборах народных трибунов, а в начале следующего проведу в плебейском собрании закон о предоставлении гражданских прав всем жителям Италии.

Марий и Рутилий Руф с сомнением переглянулись, но не сказали ни слова против; Друз был прав в том, что попытаться стоило и тянуть с этим не имело смысла: время не смягчит Рим. С отменой особых судов уйдут в прошлое иссеченные спины и прочие бросающиеся в глаза свидетельства римской бесчеловечности.

– Ты уже побывал эдилом, Марк Ливий, теперь тебе пора побороться за пост претора, – сказал Рутилий Руф. – Ты уверен, что хочешь в народные трибуны? Квинт Сервилий Цепион надеется стать претором, тебе предстоит сражаться в сенате с противником, обладающим империем. Мало того, в консулы снова метит Филипп, и если он пройдет – а он, вероятно, пройдет, потому что избирателям надоело год за годом любоваться им в toga candida, – то ты столкнешься со сговором консула и претора, Филиппа и Цепиона. Твоя роль народного трибуна будет из-за них ох какой трудной!

– Знаю, – твердо ответил Друз. – И все же я намерен побороться за пост народного трибуна. Только очень вас прошу никому об этом не говорить. У меня созрел план, как победить на выборах, для успеха которого важно, чтобы люди думали, что я принял решение в последний момент.

Осуждение и изгнание Публия Рутилия Руфа в начале сентября стало ударом для Друза, делавшего ставку не бесценную помощь своего дяди в сенате. Теперь все зависело от одного Гая Мария, с которым Друз не был особенно дружен. Заменить кровного родственника Гай Марий никак не мог. Это также означало, что среди родни Друза не осталось никого, с кем можно было бы поговорить по душам; его брат Мамерк, с которым у Друза установились дружеские отношения, в политике склонялся на сторону Катула Цезаря и Свиненка. Друз никогда не поднимал в разговоре с ним – и не хотел поднимать – щепетильную тему гражданских прав для всех италийцев. Катона Салониана уже не было в живых. После смерти Ливии Друзы он был погружен в хлопотные обязанности претора, отвечавшего за суды по делам об убийствах, растратах, подделках и ростовщичестве; но когда в начале года непрекращающаяся смута в Испании вынудила сенат отрядить в Заальпийскую Галлию наместника с особыми полномочиями, Катон Салониан охотно отправился туда, чтобы еще вернее отвлечься от горестных мыслей. Заботы о детях взяли на себя теща Корнелия Сципиона и шурин Друз. Летом пришла весть, что Катон Салониан упал с лошади и ударился головой; сначала травму сочли неопасной, но потом с ним случился эпилептический припадок, последовал паралич, беспамятство – и он мирно скончался, не приходя в сознание. Для Друза известие об этом стало равносильно громко захлопнувшейся двери. Все, что у него теперь осталось от сестры, – ее дети.

Понятно, что после изгнания дяди Друз не мог не написать Квинту Поппедию Силону и не вызвать его в Рим. Особые комиссии по lex Licinia Mucia больше не действовали, и сенат молчаливо согласился не учитывать до следующей переписи результаты ценза Антония – Флакка в Италии. Почему бы Силону не заглянуть в Рим? Уж очень хотелось Друзу поговорить о своем будущем трибунате с человеком, которому он мог доверять.

Со времени их последней встречи в тот памятный день в Бовиане минуло три с половиной года.

– В живых остался один Цепион, – сказал Друз Силону, дожидаясь вместе с ним в кабинете, когда их позовут ужинать, – и он отказывается видеться с детьми, которым по закону является отцом. О двоих Порциях Катонах Салонианах я могу сказать одно: они круглые сироты. К счастью, они совсем не помнят свою мать, малышка Порция помнит отца, но смутно. В этом ужасном штормящем море бедных детей непрерывно швыряют волны, и их якорь – моя мать. Катон Салониан не мог, конечно, оставить им состояния, только собственность в Тускуле и имение в Лукании. Я позабочусь, чтобы мальчик имел достаточно средств для вступления в сенат, когда наступит его время, и чтобы у девочки было достойное приданое. Насколько я понимаю, Луций Домиций Агенобарб, женатый на тетке девочки, сестре Катона Салониана, всерьез настроен женить своего сына Луция на моей маленькой Порции. Мое завещание составлено. Меня заверили, что завещание Цепиона тоже готово. Нравится ему это или нет, Квинт Поппедий, он не может оставить их ни с чем. И вообще, единственный оставшийся в его распоряжении способ их не признавать – отказываться их видеть. Вот трус!

– Бедняжки! – подхватил Силон, тоже отец. – Малыш Катон остался круглым сиротой и даже не помнит родителей!

Друз криво усмехнулся:

– Он вообще странный! Худой, как тростинка, с ужасно длинной шеей и невероятно крючковатым носом – никогда не видел такого носа у маленьких мальчиков! Он напоминает мне ощипанного грифа. Как я ни стараюсь, мне не удается его полюбить. Ему еще нет двух лет, а он уже снует по всему дому, вытянув шею, и водит носом – во всяком случае, кончиком носа! – по полу. И все время орет. Не хнычет, а вопит! Ничего не способен сказать нормальным голосом. Тот еще крикун! И задира. Стоит мне его завидеть – и, при всей жалости к нему, я пускаюсь наутек.

– А как там эта шпионка, Сервилия?

– О, она само спокойствие, сдержанность, послушание. Но только ни в чем ей не доверяй, Квинт Поппедий. Ее я тоже недолюбливаю.

Силон покосился на него желтым глазом:

– Но хоть кто-то тебя радует?

– Мой сын, Друз Нерон. Чудесный малыш! Ну, теперь не такой уже малыш. Ему восемь лет. К сожалению, его ум не поспевает за добродушием. Я пытался сказать жене, что усыновлять ребенка неосторожно, но она прикипела к нему душой, так что… Цепион-младший тоже хорош, хотя не могу поверить, что он и вправду сын Цепиона! Он вылитый Катон Салониан и очень похож на малыша Катона. Лилла славная, Порция тоже. Впрочем, девочки остаются для меня загадкой.

– Не унывай, Марк Ливий! – сказал с улыбкой Силон. – Рано или поздно все они повзрослеют, и тогда неприязнь к тому или другому окажется оправданной – или нет… Почему ты не хочешь их со мной познакомить? Признаться, мне не терпится увидеть ощипанного грифа и девчонку-шпионку. Как прискорбно, что несовершенство вызывает наибольшее любопытство!

Остаток первого дня был посвящен дружескому общению, поэтому к обсуждению положения в Италии Друз и Силон приступили только назавтра.

– В начале ноября я намерен выставить свою кандидатуру на выборах народного трибуна, Квинт Поппедий, – начал Друз.

Силон замигал, что было несвойственно марсу.

– Побывав эдилом? – удивленно спросил он. – Теперь тебе прямая дорога в преторы.

– Да, теперь я мог бы стать претором, – спокойно подтвердил Друз.

– Тогда зачем? Народный трибун? Не думаешь ли ты о том, чтобы предоставить римское гражданство всем италикам?

– Именно об этом я и думаю. Я терпеливо ждал, Квинт Поппедий – боги свидетели моего терпения! Самое подходящее время именно сейчас, когда последствия lex Licinia Mucia еще не успели забыться. И назови мне хотя бы одного сенатора подходящего возраста, у которого столько же dignitas и auctorias, как у меня, чтобы стать народным трибуном? Я просидел в сенате десять долгих лет. Почти двадцать лет я был paterfamilias в своем семействе и сохранил безупречную репутацию. Единственная моя причуда – желание предоставить гражданство всем мужчинам Италии. Я был плебейским эдилом и устраивал великолепные игры. У меня огромное состояние, не счесть клиентов, меня знают и уважают повсюду в Риме. Поэтому, когда я выскажу намерение стать народным трибуном, а не претором, все поймут, что у меня имеются на то веские причины. Я известный защитник и знаменитый оратор. Тем не менее уже десять лет мой голос не слышен в сенате, мне еще предстоит сказать свое слово. В судах достаточно произнести мое имя, чтобы привлечь большие толпы. Воистину, Квинт Поппедий, когда я предложу себя в народные трибуны, каждый в Риме, от верхов до самых низов, будет знать, что у меня есть на то серьезные основания и я делаю это в общих интересах.

– Это будет, конечно, сенсация, – молвил Силон, надувая щеки. – Но не думаю, что ты сможешь победить. Ты полезнее потратишь время, если станешь претором, а там, через два года, глядишь, и консулом.

– В консульском кресле мне не преуспеть, – уверенно возразил Друз. – Такой закон должен исходить от плебейского собрания, на обсуждение которого его вынесет плебейский трибун. Если бы я предложил подобный законопроект как консул, его бы сразу провалили. Но в роли народного трибуна я смогу влиять на своих коллег так, как не снилось никакому консулу. У меня будет власть над консулом – право вето. При необходимости я бы мог на этом сыграть. Гай Гракх полагал, что блестяще выступил в роли народного трибуна. Но, уверяю тебя, Квинт Поппедий, со мной никто не сравнится! За меня говорит мой возраст, мудрость, клиенты и влияние. Моя программа законопроектов идет гораздо дальше гражданства для всей Италии. Я намерен перетряхнуть все римское устройство.

– Да хранит и ведет тебя великий лучезарный Змей, Марк Ливий! Это все, что я могу сказать.

Не отводя взгляд, показывая всем своим видом, что он твердо верит в себя и в свои речи, Друз подался вперед:

– Пора, Квинт Поппедий! Я не могу допустить войны между Римом и Италией. Подозреваю, что ты и твои друзья готовитесь к войне. Если вы ее развяжете, то поте́рпите поражение. Как и Рим, хотя я верю в его победу. Рим никогда не проигрывал войн, друг мой. Случались проигранные сражения. Возможно, на первых порах Италия будет превосходить Рим, но в конечном счете победа останется за Римом. Потому что Рим всегда побеждает. Но это будет пиррова победа! Одни только экономические последствия будут ужасными. Нам обоим известна старая поговорка: никогда не воюй у себя дома, – пусть урон терпят чужеземцы.

В приливе вдохновения Друз крепко схватил Силона за руку:

– Прошу тебя, Квинт Поппедий, позволь мне поступить по-моему! Мирно, как того требует здравый смысл, иначе ничего не получится!

Без всякого принуждения, без тени сомнения, даже с горячностью Силон закивал в знак согласия:

– Дорогой мой Марк Ливий, я поддержу тебя от всего сердца! Не важно, что я не верю в осуществимость твоих планов. Как Италии узнать о категорическом нежелании Рима предоставлять гражданство, если только такую попытку не предпримет человек твоего калибра? Оглядываясь назад, я соглашаюсь с тобой, что жульничество с цензом было глупостью. Никто из нас, думаю, не надеялся, что это сработает. Скорее это был способ дать понять сенату и народу Рима, как сильны мы, италики. Да, это отбросило нас назад. Итак, действуй! Италия сделает все, что в ее силах, чтобы тебе помочь. Торжественно даю тебе мое обещание.

– Лучше бы вся Италия стала моим клиентом! – проговорил Друз с грустной усмешкой. – Тогда, после принятия закона о всеобщем гражданстве, каждому италику пришлось бы голосовать так, как я хочу. И я смог бы диктовать Риму свою волю.

– Конечно смог бы, Марк Ливий, – согласился Силон. – Если бы у тебя в клиентах оказалась вся Италия.

Друз поджал губы, стараясь совладать с внутренним ликованием.

– Это в теории. А на практике никого нельзя ни к чему принуждать.

– Это можно легко устроить! – вскричал Силон. – Нужно лишь, чтобы мы с Гаем Папием Мутилом и с другими предводителями италиков потребовали от каждого мужчины принести клятву в том, что в случае твоей победы в деле обеспечения всеобщего избирательного права он при любом раскладе сделается твоим человеком до самой смерти.

От изумления Друз разинул рот:

– Клятва? А они согласятся?

– Согласятся – при условии, что клятва не будет распространяться на их и на твое потомство, – твердо отвечал Силон.

– Упоминать потомство необязательно, – медленно проговорил Друз. – Все, что мне нужно, – время и широкая поддержка. Дальнейшее будет завершено после меня.

Вся Италия – его клиенты! Любой благородный римлянин спокон веку мечтал иметь столько клиентов, чтобы набирались целые армии! Если он заполучит в клиенты всю Италию, перед ним откроются небывалые возможности!

– Будет тебя клятва, Марк Ливий, – уверенно пообещал Силон. – Твое желание стать патроном всей Италии совершенно правомерно. Избирательное право для всех – только начало. – Силон засмеялся высоким неприятным смехом. – Вот это будет триумф так триумф! Наблюдать, как человек становится Первым Человеком в Риме – нет, Первым Человеком в Италии! – стараниями тех, кто до поры до времени никак не влиял на римские дела… – Силон осторожно разжал пальцы Друза на своем предплечье. – А теперь объясни, как ты собираешься этого добиться.

Но Друз не смог собраться с мыслями: слишком велики, слишком невообразимы были последствия. Вся Италия – его клиент!

Как это сделать? Как? Из всех влиятельных людей сената подставить ему плечо мог только Гай Марий, но Друз знал, что одного Гая Мария будет недостаточно. Ему понадобятся Красс Оратор, Сцевола, Антоний Оратор и принцепс сената Скавр. С приближением трибунских выборов Друз все больше отчаивался; он ждал удобного момента, но удобный момент никак не наступал. Выдвижение его кандидатуры в народные трибуны оставалось тайной, известной только Силону и Марию; добыча никак не шла ему в руки.

И вот как-то раз ранним утром в конце октября Друз увидел у комиция всех сразу: принцепса сената Скавра, Красса Оратора, Сцеволу, Антония Оратора и великого понтифика Агенобарба; было очевидно, что они обсуждают недавнюю потерю – Публия Рутилия Руфа.

– Присоединяйся к нам, Марк Ливий, – сказал Скавр, подвигаясь, чтобы освободить для него место. – Мы обсуждали, как можно вырвать суды из рук всадников. Приговор Публию Рутилию – настоящее преступление. Всадники сами лишили себя права заправлять любым римским судом!

– Согласен, – сказал Друз и посмотрел на Сцеволу. – В действительности они метили в тебя, а не в Публия Рутилия.

– Почему же тогда меня не тронули? – спросил Сцевола, еще не оправившийся от огорчения.

– У тебя слишком много друзей, Квинт Муций.

– Публию Рутилию друзей не хватило. Какой позор! Говорю вам, мы не можем себе позволить лишиться Публия Рутилия! Он был сам себе хозяин, а это большая редкость, – сердито проговорил Скавр.

– Не думаю, – заговорил Друз, осторожно подбирая слова, – что нам удастся полностью отвоевать суды у всадников. Если отменен даже закон консула Цепиона, то я не вижу способа вернуть суды в ведение сената. Всадники заправляют судами уже более тридцати лет. Им нравится верховодить. Более того, они чувствуют себя неуязвимыми. В законе Гая Гракха не говорится, что коллегия из всадников правомочна выносить приговоры по делам о взяточничестве. Но всадники настаивают, что, по закону Семпрония, их нельзя преследовать за взяточничество в ранге присяжных.

Красс Оратор в тревоге уставился на Друза.

– Марк Друз, ты лучший из всех, годных по возрасту в преторы! – воскликнул он. – Раз ты говоришь такое, на что надеяться сенату?

– Я не сказал, что сенату надо оставить надежду, Луций Лициний, – ответил Друз. – Я сказал всего лишь, что всадники откажутся выпустить из своих рук суды. Однако что мешает нам поставить их в такое положение, чтобы у них не было иного выхода, кроме как поделиться судебной властью с сенатом? Плутократы еще не правят Римом, и всадники это хорошо знают. Почему бы нам не сделать скромный первый шаг? Почему бы не внести новый закон о судах, которые поделили бы между собой поровну сословие эквитов и сенат?

Сцевола облегченно перевел дух:

– Это был бы важный шаг! Всадникам будет непросто найти предлог, чтобы отклонить этот закон, в котором они увидят протянутую им сенаторами оливковую ветвь. Что может быть справедливее раздела поровну? Сенат нельзя будет обвинить в попытке отнять у всадников суды, ведь так?

Красс Оратор усмехнулся:

– В сенате царит единодушие, Квинт Муций. Но, как хорошо известно нам, сенаторам, в любой коллегии присяжных всегда есть несколько всадников, желающих просочиться в курию Гостилия. Если коллегия целиком состоит из всадников, то эти несколько ничего не значат. Если же всадников в коллегии только половина, то равновесие нарушится в нашу пользу. Умно придумано, Марк Ливий!

– Можно сослаться на то, – подхватил великий понтифик Агенобарб, – что мы, сенаторы, обладаем ценным юридическим опытом и наше присутствие сделает суды более компетентными. Разве мы не владели судами безраздельно на протяжении почти четырехсот лет? Мы скажем, что в наше время такое полновластие уже невозможно, однако совсем исключать сенат тоже нельзя. – Для великого понтифика Агенобарба это был разумный довод; он стал мягче со времен своего судейства в Альбе-Фуценции, хотя сохранил неприязнь к Крассу Оратору. Все это не мешало им быть заодно сейчас, когда стоял вопрос о сохранении привилегий их класса.

– Все верно! – сказал Антоний Оратор, сияя.

– Я согласен, – сказал Скавр и провернулся к Друзу. – Ты собираешься провести это, став претором, Марк Ливий? Или ты хотел бы, чтобы этим занялся кто-то другой?

– Я сделаю это сам, принцепс сената, только не как претор, – ответил Друз. – Я собираюсь стать народным трибуном.

Все ахнули и дружно уставились на Друза.

– В твоем возрасте? – спросил Скавр.

– Возраст – мое явное преимущество, – спокойно возразил Друз. – Он позволяет мне стать претором, но я буду добиваться должности народного трибуна. Никто не сможет упрекнуть меня ни в молодости, ни в неопытности, ни в опрометчивости, ни в желании ублажить толпу – ни в чем том, из-за чего обычно и рвутся в народные трибуны.

– Тогда почему туда рвешься ты? – задал главный вопрос Красс Оратор.

– Я хочу провести ряд законов, – ответил Друз, сохраняя спокойную уверенность.

– Претор тоже может вносить на рассмотрение законы, – напомнил Скавр.

– Да, но не так легко и просто, как народный трибун. За время существования Республики внесение законопроектов стало привилегией народных трибунов. Плебейскому собранию полюбилась роль законодателя. Зачем нарушать статус-кво, принцепс сената? – спросил Друз.

– У тебя на уме другие законы, – вкрадчиво произнес Сцевола.

– Это так, Квинт Муций, – признал Друз.

– Расскажи нам, какие законопроекты ты готовишь.

– Я хочу удвоить численность сената, – сказал Друз.

Все дружно ахнули и так же дружно напряглись.

– Ты начинаешь говорить, как Гай Гракх, – осторожно молвил Сцевола.

– Понимаю твое беспокойство, Квинт Муций. Но суть в том, что я хочу увеличить влияние римского сената и мыслю достаточно широко, чтобы использовать идеи Гая Гракха, если они отвечают моим целям.

– Каким образом пополнение сената всадниками способно усилить влияние сенаторского сословия? – спросил Красс Оратор.

– Да, Гай Гракх предлагал именно это, – стал объяснять Друз. – Но мое предложение несколько иное. Во-первых, невозможно отрицать очевидное: сенат стал слишком малочислен. На заседания приходят далеко не все, часто не набирается кворума. Если нам придется заседать в коллегиях присяжных, на скольких из нас ляжет эта обязанность? Согласись, Луций Лициний, добрая половина сенаторов, а то и более отказывались быть присяжными, когда коллегии были целиком сенаторскими. Но в отличие от Гая Гракха, собиравшегося пополнить сенат всадниками, я хочу привлечь людей нашего, сенаторского уровня – ну и некоторое число всадников, чтобы они не протестовали. У всех нас есть дяди, кузены, даже младшие братья, которые с удовольствием вошли бы в сенат и имеют достаточное состояние, но им нет хода, ведь сенат заполнен. Их я ввел бы в сенат в первую очередь. Что до всадников, то чем плохо превратить некоторых ярых противников в наших сторонников, сделав их сенаторами? Новых сенаторов одобряют цензоры, и им принадлежит последнее слово. – Друз откашлялся. – Знаю, сейчас у нас нет цензоров, но мы можем выбрать новую пару в апреле или годом позже.

– Мне нравится эта идея, – сказал Антоний Оратор.

– Какие еще законы есть у тебя в запасе? – спросил великий понтифик Агенобарб, пропуская мимо ушей слова о цензорах, ибо таковыми еще должны были оставаться Красс Оратор и он, если бы не их ссора.

Но на этот вопрос Друз уже не дал прямого ответа, сказав только:

– Пока не знаю, Гней Домиций.

– Так уж не знаешь? – фыркнул великий понтифик.

Друз невинно улыбнулся:

– Возможно, и знаю, Гней Домиций, но еще недостаточно твердо, чтобы обсуждать их в таком благородном обществе. Не сомневайтесь, у вас будет возможность их обсудить.

– Вот как?.. – с сомнением произнес великий понтифик Агенобарб.

– Хотелось бы мне знать, Марк Ливий, как давно ты решил баллотироваться в народные трибуны, – молвил принцепс сената Скавр. – Мне непонятно, почему после избрания плебейским эдилом ты не пытался обратиться к сенату. Получается, ты приберегал право первой речи для особого случая?

Друз вытаращил глаза:

– Как ты можешь такое предполагать, Марк Эмилий? Эдилу не о чем говорить!

– Гм… – буркнул Скавр и пожал плечами. – Я поддержу тебя, Марк Ливий. Мне нравится твой образ мыслей и действий.

– И я, – сказал Красс Оратор.

Остальные тоже согласились поддержать Друза.

Друз не выдвигал свою кандидатуру в народные трибуны до утра дня выборов; это был рискованный шаг, но в его случае замысел удался. Ему не пришлось отвечать на неудобные вопросы в предвыборный период, и все выглядело так, будто он, увидев безликий список кандидатов, попросту отчаялся и под влиянием момента, желая повысить планку, предложил себя. Самыми сильными его противниками были Сестий, Савфей и Миниций – люди незнатные и тусклые. Друз раскрыл свое намерение только после того, как это сделали двадцать два его соперника.

Выборы прошли спокойно, избирателей было мало – всего две тысячи, небольшая часть имеющих право голоса. В комиции могло свободно поместиться вдвое больше людей, поэтому переносить голосование в другое место – например, в цирк Фламиния – не было нужды. После регистрации кандидатов председатель завершавшей полномочия коллегии народных трибунов приступил к процедуре голосования, сперва устроив перекличку избирателей и рассортировав их по трибам.

За происходившим строго следил консул-наблюдатель плебей Марк Перперна. Ввиду низкой явки рабам, державшим канаты для разделения триб, не пришлось отправлять более многочисленные трибы в отсеки за пределами площадки комиция.

Поскольку это были выборы, все тридцать пять триб голосовали одновременно, а не как при утверждении закона или вынесении приговора – одна за другой. Корзины, в которые опускались восковые таблички, стояли на вре́менном помосте под западным краем ростры, на которой размещались завершавшие свой срок народные трибуны, кандидаты и консул-наблюдатель.

Вокруг нижних ярусов комиция воздвигли деревянную загородку. Тридцать пять узких проходов круто поднимались со дна амфитеатра на шесть футов, к корзинам; канаты, разделявшие трибы, тянулись поперек ярусов, отделяя одну трибу от другой, делая комиций похожим сверху на нарезанный кусками пирог. Каждый избиратель, подойдя к своему проходу, получал от одного из стражей восковую табличку, останавливался, чтобы чиркнуть по ней палочкой-стилем, поднимался по дощатому помосту и бросал табличку в корзину своей трибы. Исполнив гражданский долг, он мог уйти, пройдя по верхнему ярусу амфитеатра до края ростры. Но те, кто не поленился надеть тогу и явиться на выборы, не уходили до завершения подсчета голосов, а потом задерживались на Нижнем форуме, болтая, закусывая и наблюдая за работой в комиции.

На протяжении всего длительного процесса закончившие свой срок народные трибуны стояли в глубине ростры, кандидаты держались ближе к ее передней части, а председатель уходящей коллегии и консул-наблюдатель сидели на скамье впереди, откуда можно было наблюдать за ходом голосования.

Некоторые трибы – особенно четыре городские – были представлены в этот день несколькими сотнями избирателей, другие же – гораздо меньшим числом, с самых отдаленных окраин прибыли всего по дюжине-две человек. Однако каждой трибе принадлежал всего один голос – большинства ее проголосовавших членов, отчего сельские трибы получали непропорционально большое преимущество.

В одну корзину не помещалось более сотни табличек, и их уносили на подсчет сразу, как только они наполнялись, ставя на их место пустые. Консул-наблюдатель внимательно следил за подсчетом, который вели на широком столе, установленном прямо под трибуной, тридцать пять custodes – служащих и их помощников, интенсивность работы которых зависела от числа избирателей в их трибах.

За два часа до заката все было кончено, и консул-наблюдатель огласил результаты оставшимся избирателям, слушавшим его, стоя в комиции, где уже смотали веревки. Он разрешил начертать результаты на куске пергамента и вывесить на задней, обращенной к Форуму стене ростры, где в предстоящие дни с ними мог ознакомиться любой посетитель Форума.

Новым председателем коллегии стал Марк Ливий Друз, которому отдали предпочтение все тридцать пять триб, чего еще никогда не было. Миниций, Сестий и Савфей тоже прошли в трибуны, а с ними еще шестеро, чьи имена были совсем неизвестны и так мало вдохновляли, что их вряд ли кто-то запомнил; собственно, помнить их не было причин, ибо они никак себя не проявили за год трибуната, начавшийся с декабря, через тридцать дней после выборов. Друз был, разумеется, рад отсутствию сильных противников.

Коллегия народных трибунов заседала на нижнем этаже Порциевой базилики, ближе к зданию сената. Помещение коллегии представляло собой зал с множеством колонн, где стояло несколько столов и раскладных кресел без спинок. Базилика Порция, старейшая из базилик, была спланирована наименее удачно. В те дни, когда не собирались комиции, народные трибуны сидели здесь и выслушивали посетителей, приходивших со своими проблемами, жалобами и предложениями.

Друзу не терпелось заняться новым делом, не терпелось выступить в сенате с первой речью. Старшие магистраты сената наверняка составят ему оппозицию, так как Филипп был вновь избран младшим консулом в паре с Секстом Юлием Цезарем – первым представителем рода Юлиев, севшим в консульское кресло за четыреста лет. Цепион снова стал претором – одним из восьми, а не шести, как чаще бывало. В некоторые годы сенат решал, что шести преторов будет мало, и рекомендовал избрать восьмерых. Так произошло и в тот год.

Друз собирался начать законотворческую деятельность раньше других народных трибунов, но после назначения новой коллегии десятого декабря невежда Миниций, едва дождавшись завершения церемонии, объявил тонким голоском, что созывает contio для обсуждения одного очень нужного нового закона. В прошлом, кричал Миниций, дети от брака римского гражданина и не-римлянина получали статус своего отца. Это слишком просто, кричал он. Слишком много римлян-полукровок! Чтобы заделать эту нежелательную брешь в цитадели гражданства, Миниций предлагал принять новый закон о запрете римского гражданства для всех детей от смешанных браков, даже когда римской половинкой был отец.

Этот закон, lex Minicia de liberis, стал для Друза неприятной неожиданностью. В комиции его приветствовали одобрительными криками, что свидетельствовало о том, что большинство голосующих все еще против предоставления римского гражданства тем, кого они числят ниже себя, – иными словами, всему остальному человечеству.

Цепион не мог не поддержать это предложение, хотя и против воли; недавно он подружился с новым сенатором, клиентом великого понтифика Агенобарба, добавившего его в свою бытность цензором в сенаторский список. Этот новый Цепионов друг, невероятно богатый – нажившийся за счет соотечественников-испанцев, – носил внушительное имя: Квинт Варий Север Гибрида Сукрон. Понятно, что он предпочитал зваться просто Квинтом Варием; когномен Север он заслужил скорее жестокостью, нежели серьезностью, когномен Гибрида указывал на то, что кто-то из его родителей не был римским гражданином, а Сукрон – на то, что родился и вырос он в городе Сукрон, в Ближней Испании. Этот сомнительный римлянин, гораздо более чуждый Риму, чем любой италик, был полон решимости стать великим человеком и не отличался щепетильностью по части способа достижения этой высокой цели.

Познакомившись с Цепионом, Варий впился в него крепче пиявки, присосавшейся к дну лодки, осыпал его лестью, неустанно оказывал внимание и мелкие услуги – и добился большего успеха, чем в любых иных своих начинаниях, ибо возносил Цепиона на ту высоту, на которую тот в свое время возносил Друза.

Не все друзья Цепиона отнеслись к Квинту Варию одобрительно, но Луций Марций Филипп его обласкал, ибо Варий изъявлял готовность безвозмездно помочь поиздержавшемуся кандидату в консулы. Что касается Квинта Цецилия Метелла Пия Свиненка, то он возненавидел Вария с первой же встречи.

– Как ты терпишь этого мерзавца, Квинт Сервилий? – громко вопрошал Свиненок Цепиона, забыв про свое заикание. – Говорю тебе, находись этот Варий в Риме в момент смерти моего отца, я поверил бы лекарю Аполлодору и знал бы в точности, кто отравил великого Метелла Нумидийского!

Великому понтифику Агенобарбу Свиненок говорил:

– Почему главные твои клиенты – сплошь отбросы общества? В самом деле! То плебеи Сервилии из семьи Авгуров, то этот ужасный Варий! Гляди, так ты прославишься как покровитель сводников и всякой дряни, отребья и безумцев.

От таких слов великий понтифик Агенобарб широко разевал рот, не находя, что ответить.

Не все, однако, судили о Квинте Варии столь проницательно: легковерным и неосведомленным он казался замечательным человеком. Начать с того, что он был красавец-мужчина: высокий, отличного сложения, брюнет, но не смуглый, с пламенным взором, с приятными чертами лица. Он умел внушать доверие, но только в дружеском кругу. Его ораторское искусство изрядно хромало, в немалой степени из-за сильного испанского акцента, хотя по совету Цепиона он прилагал большое старание, чтобы от него избавиться. Тем временем кипели яростные споры о том, что он за субъект.

– Редкого благоразумия человек! – настаивал Цепион.

– Паразит и притворщик! – не соглашался Друз.

– Само великодушие и обаяние! – утверждал Филипп.

– Скользкий, как плевок! – фыркал Свин.

– Он достойный клиент! – убеждал всех великий понтифик Агенобарб.

– Он не римлянин! – презрительно отмахивался принцепс сената Скавр.