Текст книги "Битва за Рим"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 71 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

– Думаю, он – шпион одного из восточных царей, – высказал осторожное предположение Сулла, не зная, изменил ли Скавр свое отношение к Митридату Понтийскому.

– Митридата Понтийского? – разочарованно бросил Скавр.

– Ты ждал иного? – спросил его Сулла с улыбкой.

– Я предпочитаю думать о людях хорошо, Луций Корнелий. Но я не дурак. – С этими словами Скавр встал и бросил хозяину таверны денарий, который тот ловко поймал. – Налей им еще твоего распрекрасного вина, Клоатий!

– Раз оно такое плохое, почему ты не пьешь у себя дома черное хиосское и фалернское? – крикнул Публий Клоатий вслед молча удаляющемуся Скавру.

Тот в ответ лишь сделал непристойный жест, вызвав у Клоатия приступ хохота.

– Вот ведь старый чудак! – Он поставил на стол новый кувшин с вином. – Что бы мы без него делали?

Сулла и Помпей Руф удобно развалились в креслах.

– Ты нынче не в суде? – спросил Сулла.

– Я оставил там молодого Фанния. Пусть повозится с сутягами из римской черни, это пойдет ему на пользу, – ответил Помпей Руф.

Некоторое время они тянули вино (на самом деле неплохое, в чем никто и не сомневался), чувствуя себя более свободно после того, как их покинул Скавр.

Наконец Помпей Руф спросил:

– Ты будешь выдвигаться в консулы в конце этого года, Луций Корнелий?

– Не думаю, – ответил Сулла, посерьезнев. – Раньше у меня была такая надежда, поскольку я полагал, что Рим восхитится договором с парфянским царем, приносящим нам столько выгод. Но Форум даже не колыхнулся при этом известии, не говоря о выгребной яме под названием «сенат». С тем же успехом я мог бы торчать в Риме и брать здесь уроки эротических танцев – тогда обо мне говорили бы гораздо больше. Поэтому остается только подкуп избирателей. Но это зряшная трата денег. Такие, как Рутилий Луп, могут предложить раз в десять больше.

– Я тоже хочу быть консулом, – молвил с не меньшей серьезностью Помпей Руф, – но сомневаюсь в своих шансах, потому что я из Пицена.

Сулла широко раскрыл глаза:

– Среди преторов ты набрал больше всего голосов, Квинт Помпей! Это что-то да значит!

– И ты два года назад, – напомнил Сулле Помпей Руф, – тем не менее ты низко оцениваешь свои шансы. Если уж патриций Корнелий, тоже praetor urbanus, считает, что ему не стать консулом, то на что надеяться не просто «новому человеку», а уроженцу Пицена?

– Верно, я патриций Корнелий, но я не Сципион и не внук Эмилия Павла. Я не блистаю красноречием, и, пока я не стал городским претором, завсегдатаи Форума не отличили бы меня от последнего евнуха из храма Великой Матери. Я возлагал все мои надежды на этот исторический договор с парфянами и на то, что первым перешел с римской армией реку Евфрат. И что же? Оказалось, что Форум гораздо сильнее впечатлен деяниями Друза.

– Он-то станет консулом, когда только пожелает.

– Он не проиграл бы, даже если бы против него выставили Сципиона Африканского и Сципиона Эмилиана. Между прочим, Квинт Помпей, его дела впечатляют и меня.

– Как и меня, Луций Корнелий.

– По-твоему, он прав?

– Да.

– По-моему тоже.

Они снова умолкли. Тишину нарушал только Публий Клоатий, обслуживавший четырех новых посетителей, которые опасливо поглядывали на две тоги с пурпурной каймой в дальнем углу.

– А как тебе такое предложение? – начала Публий Руф, медленно вращая в руках оловянную чашу и заглядывая в нее. – Подождем еще пару лет и попробуем стать консулами вдвоем? Мы оба – городские преторы, оба хорошо проявили себя в армии, оба не мальчишки, у обоих имеются кое-какие средства… Избирателям нравятся парные кандидаты, – это сулит хорошие отношения между консулами на протяжении года. Вместе мы вернее добьемся успеха, чем порознь. Что скажешь, Луций Корнелий?

Сулла в упор посмотрел на румяное лицо Помпея Руфа – голубоглазого, с правильными, немного кельтскими чертами лица, с густыми рыжими кудрями.

– То и скажу, – отчетливо проговорил он, – что мы составим прекрасную пару! Две рыжие башки на противоположных флангах сената – будет на что посмотреть! Знаешь, мы с тобой наверняка приглянемся этой куче вздорных капризных задниц! Они ценят шутку, а чем не шутка – два рыжих жеребца одинакового роста и телосложения, но из разных конюшен? – Он протянул руку. – У нас все получится, друг мой! У нас обоих нет седины, которая испортила бы впечатление, и лысинами мы еще не обзавелись.

Торопясь показать, как он рад, Помпей Руф стиснул Сулле руку:

– Договорились, Луций Корнелий!

– Договорились, Квинт Помпей! – Сулла не мог прийти в себя от радости при мысли об огромном богатстве Помпея Руфа. – У тебя есть сын?

– Есть.

– Сколько ему лет?

– В этом году исполнился двадцать один.

– Как насчет невесты?

– Еще нет.

– У меня есть дочь. Патрицианка по отцу и по матери. В июне – уже после нашего совместного выдвижения в консулы – ей исполнится восемнадцать. Как тебе предложение поженить наших детей в месяц квинтилий, через три года?

– Мне нравится, Луций Корнелий!

– У нее будет хорошее приданое. Дед перед смертью переписал на нее состояние ее матери, сорок талантов серебра. Это миллион с лишним сестерциев. Хватит?

Помпей Руф довольно закивал:

– Давай прямо сейчас объявим на Форуме о планах нашего совместного выдвижения!

– Прекрасная мысль! Пусть избиратели привыкают, а когда настанет время выбирать, они автоматически проголосуют за нас.

– Вот и он! – донеслось из дверей.

И в таверну вошел Гай Марий. Пьянчуги за столиком у прилавка вытаращили глаза и разинули рты, но Марий прошел мимо, не обратив ни них никакого внимания.

– Наш досточтимый принцепс сената сказал, что ты здесь, Луций Корнелий, – начал Марий, садясь. Глядя на хлопочущего поблизости Клоатия, он прикрикнул: – Неси свой уксус, Клоатий!

– Давно пора! – откликнулся Публий Клоатий, обнаружив, что кувшин на столе почти пуст. – Хотя что вы, италики, смыслите в вине?

Марий хмыкнул:

– Смотри, договоришься, Клоатий! Следи за своими манерами и за языком.

Покончив с обменом любезностями, Марий перешел к делу, довольный, что застал в обществе Суллы Помпея Руфа.

– Хочу услышать, как вы оба относитесь к новым законам Марка Ливия, – начал он.

– Мы относимся к ним одинаково, – сказал Сулла, несколько раз заходивший к Марию после возвращения, но так и не сумевший с ним поговорить. У Суллы не было оснований считать, что Марий его избегает: просто он заявлялся в неудачное время. Однако последний раз, уходя, Сулла дал себе слово, что больше не вернется. Поэтому он еще не рассказывал Марию о событиях на Востоке.

– Как именно? – спросил Марий, определенно не подозревавший, что невольно обидел Суллу.

– Он прав.

– Хорошо. – Он откинулся в кресле, пропуская Публия Клоатия к столу. – Его земельному закону нужна поддержка, и я решил вербовать для него сторонников.

– Это ему поможет, – сказал Сулла, не найдя других слов.

Марий повернулся к Помпею Руфу:

– Ты хороший городской претор, Квинт Помпей. Когда собираешься баллотироваться в консулы?

Помпей Руф вспыхнул от удовольствия.

– Мы как раз обсуждали это с Луцием Корнелием! – воскликнул он. – Мы решили баллотироваться вместе через три года.

– Разумно! – одобрил Марий, сразу поняв смысл затеи. – Превосходная пара! – Он засмеялся. – Не отступайте от своего решения, оставайтесь вместе. Вы легко добьетесь желаемого.

– Хотелось бы, – ответил довольный Помпей Руф. – Мы даже условились о брачном договоре.

Брови Мария взлетели вверх.

– Вот как?

– У меня дочь, у него сын, – объяснил Сулла, словно оправдываясь. Почему-то Марий действовал на него как никто другой: в его присутствии Сулла терялся. Что было тому причиной – характер Мария или его собственная неуверенность?

Марий облегченно перевел дух.

– Великолепно! Отлично! Бесподобное решение семейной дилеммы! Юлия, Элия, Аврелия – все будут довольны!

Тонкие брови Суллы сошлись на переносице.

– Ты это о чем?

– О моем сыне и о твоей дочери, – брякнул Марий. – Уж больно они друг другу приглянулись. Но, как учил покойный старый Цезарь, кузенам нельзя вступать в брак, и, должен сказать, я с ним согласен. Хотя это не мешает моему сыну и твоей дочери давать друг другу нелепые обещания.

Это стало ударом для Суллы, даже не помышлявшем о таком союзе и так мало общавшемся с дочерью, что той никак не удавалось поговорить с ним о Марии-младшем.

– Ого! Я слишком подолгу отсутствую, Гай Марий. Сколько лет я это твержу!

Помпей Руф внимал этому разговору в некотором смятении. Откашлявшись, он робко вмешался:

– Если есть сложности, Луций Корнелий, то не тревожься за моего сына…

– Никаких сложностей, Квинт Помпей, – твердо заверил его Сулла. – Они двоюродные брат и сестра и выросли вместе, не более того. Как ты мог понять из слов Гая Мария, мы с ним никогда не помышляли о подобном союзе. Заключенное нами сегодня соглашение остается в силе. Ты согласен, Гай Марий?

– Полностью, Луций Корнелий. Слишком много патрицианской крови, да еще кузены… Покойный старый Цезарь был бы категорически против.

– Ты уже подыскал Марию-младшему жену? – полюбопытствовал Сулла.

– Полагаю, да. Дочь Квинта Муция Сцеволы достигнет брачного возраста через четыре-пять лет. Я делаю авансы, и он не против. – Марий громко расхохотался. – Пусть я неотесанный италик, не разумеющий по-гречески, Луций Корнелий, но мало какой римский аристократ устоит перед размером состояния, которое в один прекрасный день унаследует Марий-младший.

– Что верно, то верно! – сказал Сулла, вторя его хохоту. – Теперь мне остается найти жену для Суллы-младшего. Но только не из числа дочерей Аврелии!

– Как насчет дочки Цепиона? – не без ехидства спросил Марий. – Представь эти горы золота!

– Это мысль, Гай Марий! Их у него, кажется, две? Они живут у Марка Ливия?

– Верно. Юлия прочила Марию-младшему старшую, но я рассудил, что женить его на Муции будет более верным политическим ходом. – Впервые в жизни Марий решил проявить дипломатичность. – У тебя иное положение, Луций Корнелий. Вам идеально подходит Сервилия Цепиона.

– Согласен. Постараюсь.

Но мысль о жене для Суллы-младшего занимала мысли Луция Корнелия только до той минуты, пока он не сообщил дочери, что ее ждет обручение с сыном Квинта Помпея Руфа. Корнелия Сулла лишний раз доказала, что она пошла в Юлиллу: устроила жуткий скандал.

– Визжи, сколько влезет, – холодно сказал ей Сулла, – это ничего не изменит, девочка моя. Ты сделаешь, как тебе скажут, и выйдешь за того, на кого я укажу.

– Уйди, Луций Корнелий! – взмолилась Элия, ломая руки. – Тебя зовет сын. Доверь Корнелию Суллу мне, прошу тебя!

И Сулла, продолжая злиться, отправился к сыну.

Простуда Суллы-младшего никак не проходила: он лежал, мучаясь от боли и ломоты, и все время отхаркивался.

– Скоро пройдет, сынок, – сказал уверенным тоном Сулла, садясь на край кровати и целуя сына в горячий лоб. – Погода еще холодная, но в этой комнате тепло.

– Кто так громко кричит? – спросил Сулла-младший, хрипло дыша.

– Твоя сестра, забери ее Мормолика!

– Почему? – спросил Сулла-младший, души не чаявший в Корнелии Сулле.

– Я сказал ей, что она помолвлена с сыном Квинта Помпея Руфа. Похоже, она собиралась замуж за своего кузена Мария-младшего.

– О! Мы все думали, что она выйдет за Мария-младшего! – воскликнул пораженный Сулла-младший.

– Никто этого не предлагал и не желал. Твой avus Цезарь был против браков между вами, и я с ним согласен. – Сулла нахмурился. – Уж не помышляешь ли ты о женитьбе на какой-нибудь из Юлий?

– На которой, Лие или Ю-ю? – Сулла-младший засмеялся, закашлялся от смеха и выплюнул ком зловонной мокроты. – Нет, tata, – простонал он, снова обретя возможность говорить, – хуже этого ничего не может быть. На ком мне стоило бы жениться?

– Не знаю, сынок. Одно могу обещать: первым делом я спрошу тебя, нравится ли она тебе.

– Корнелию ты не спрашивал.

Сулла пожал плечами:

– Она девочка, а девочкам не предоставляют выбор и не идут навстречу. Они делают то, что им велят. Paterfamilias тратится на девочек только для того, чтобы использовать их для продвижения своей карьеры или карьеры сына. Иначе зачем восемнадцать лет их кормить и одевать? За ними дают хорошее приданое, и эти деньги для семьи потеряны. Нет, сынок, дочерей нужно использовать ради упрочения своего положения. Хотя, слушая вопли твоей сестры, я подумываю, что в былые времена поступали разумно, когда просто топили новорожденных девочек в Тибре.

– Это несправедливо, tata.

– Отчего же? – спросил tata, удивляясь сыновней бестолковости. – Женщины стоят ниже мужчин, юный Луций Корнелий. Их интересуют тряпки, серьезные дела им недоступны. Они не делают историю, не правят государством. Мы заботимся о них, потому что таков наш долг. Мы оберегаем их от тревог, от бедности, от ответственности – и потому все они живут дольше мужчин, если не умрут в детстве. В ответ мы требуем от них повиновения и уважения.

– Понимаю, – молвил Сулла-младший, принимая это объяснение как непреложный факт.

– А теперь я должен идти. У меня дела, – сказал Сулла, вставая. – Ты ешь?

– Немного. Меня тошнит.

– Я вернусь позже.

– Только не забудь, tata. Я не усну.

Приличия требовали теперь отужинать вместе с Элией у Квинта Помпея Руфа, стремившегося завязать дружеские отношения. Хорошо, что Сулла не обещал привести Корнелию Суллу для знакомства с сыном хозяина дома; кричать она перестала, но, как рассказала Элия, легла с совершенно убитым видом в постель и отказалась от еды.

Никакой другой протест бедной Корнелии Суллы не разъярил бы Суллу так ужасно; Элия испугалась его взгляда, вспыхнувшего холодным огнем.

– Не допущу! – взревел он и выбежал вон, прежде чем Элия успела его удержать.

Он ворвался в комнату к рыдающей девушке, рывком поднял с узкого ложа, не обращая внимания на ее ужас, поставил перед собой на цыпочки, крепко держа за волосы, и принялся хлестать ладонью по щекам. Теперь она не кричала, а только еле слышно скулила, испуганная выражением отцовского лица сильнее, чем наказанием. Отвесив дочери два десятка пощечин, он отшвырнул ее, как куклу, нимало не заботясь о том, не расшибется ли она.

– Больше не вздумай так поступать, дочь, – произнес он чуть слышно. – Не смей дурить мне голову своей голодовкой. Хотя валяй – я буду только рад счастливому избавлению! Твоя мать чуть не умерла, отказываясь от пищи. Но учти, меня не проведешь! Хоть умори себя голодом, хоть подавись едой, которую я запихну тебе в глотку, как гусыне, что откармливает крестьянин! Все равно ты выйдешь за молодого Квинта Помпея Руфа, причем с улыбкой и с песней на устах, не то убью! Слышишь? Я убью тебя, Корнелия.

Ее лицо пылало, глаза потемнели, рассеченные губы распухли, из носа текла кровь, но гораздо хуже была сердечная боль. Впервые в жизни она столкнулась с такой злобой, впервые испугалась отца, впервые почувствовала себя в опасности.

– Я поняла тебя, отец, – прошептала она.

Элия ждала за дверью, вся в слезах. Когда она попыталась войти, Сулла больно схватил ее за руку и оттащил в сторону.

– Прошу тебя, Луций Корнелий, прошу!.. – завывала Элия, перепуганная жена и полная смятения мать.

– Оставь ее! – приказал он.

– Я должна к ней войти. Я ей нужна!

– Она будет сидеть там, никто к ней не войдет.

– Позволь мне хотя бы остаться дома! – Как она ни старалась сдержать слезы, ее душили рыдания.

Сулла боролся с приступом гнева, слышал, как у него колотится сердце, тоже готов был разрыдаться – от неистовства, а не от горя.

– Ладно, оставайся, – прохрипел он с клокотанием в груди. – Я один порадуюсь будущему браку за всю семью. Но не смей к ней входить, Элия. Ослушаешься – и я расправлюсь с тобой, как с ней.

Пришлось ему в одиночестве идти в дом Квинта Помпея Руфа на Палатине, с видом на Римский форум, и силиться произвести хорошее впечатление на радостную семью хозяина дома, включая женщин, обмиравших от мысли, что молодой Квинт породнится с патрициями Юлиями Корнелиями. Жених оказался приятным с виду, зеленоглазым и темно-рыжим, высоким и гибким, но Сулла быстро понял, что умом он в подметки не годится своему отцу. Это было даже к лучшему: он получит консульство вслед за отцом, Корнелия Сулла нарожает от него рыжих детишек, он станет хорошим мужем – верным, заботливым. Сулла ухмылялся про себя, думая о том, что молодой Квинт Помпей Руф будет ей куда более подходящим, покладистым мужем, чем избалованный и дерзкий щенок Гая Мария, хотя его дочь все равно не согласится с очевидным.

Помпеи Руфы оставались, в сущности, людьми провинциальными, поэтому ужин завершился еще до наступления темноты, хотя была в разгаре зима. Зная, что должен сделать еще одно дело, прежде чем вернуться домой, Сулла остановился на ступеньках, ведущих к Новой дороге и к Форуму, и хмуро уставился вдаль. До Метробия слишком далеко, и путь туда небезопасный. На что же употребить остающийся час?

Ответ родился, стоило взглянуть на окутанную паром Субуру внизу. Конечно, Аврелия! Гай Юлий Цезарь был далеко, в провинции Азия. Он, конечно, постарался, чтобы за Аврелией присматривали, но так ли уж зазорно нанести ей визит? Сулла, сразу обретя юношескую легкость, сбежал по ступенькам вниз и зашагал к спуску Урбия – кратчайшему пути к Малой Субуре и к треугольной инсуле Аврелии.

Евтих впустил его, но не без колебания; похожим был и прием, оказанный ему Аврелией.

– Твои дети бодрствуют? – спросил ее Сулла.

– Увы, да, – был усталый ответ. – Похоже, я произвожу на свет совят, а не ласточек. Они терпеть не могут ложиться спать и вставать.

– Ну так побалуй их, – предложил он, опускаясь на мягкую, удобную кушетку. – Пускай побудут с нами. Дети – лучшие соглядатаи.

Она просияла:

– Правильно, Луций Корнелий!

Мать усадила детей в дальнем углу комнаты. Две девочки-подростка быстро вытягивались, мальчик тоже: это было его судьбой – обгонять всех ростом.

– Рад с тобой повидаться, – молвил Сулла, не глядя на поставленное слугой у его локтя вино.

– Взаимно.

– Больше, чем в прошлый раз?

Она прыснула:

– Вот ты о чем! Да, у меня вышла серьезная неприятность с мужем, Луций Корнелий.

– Я так и понял. Но в чем причина? Таких преданных и целомудренных жен, как ты, еще свет не видывал, уж я-то знаю!

– Он не заподозрил меня в неверности и не поставил под сомнение мое целомудрие. Наши с Гаем Юлием расхождения носят, скорее… теоретический характер, – сказала Аврелия.

– Теоретический? – переспросил Сулла с широкой улыбкой.

– Ему не нравятся наши соседи. Не нравится, что я домовладелица. Не нравится Луций Декумий. Не нравится, как я воспитываю детей, овладевающих местным жаргоном на равных с латинским. Кроме того, они говорят на нескольких греческих диалектах, а еще на арамейском, еврейском, на трех галльских наречиях и ликийском.

– Ликийском?

– Сейчас у нас на третьем этаже живет ликийская семья. Дети ходят куда хотят, а главное, с невероятной легкостью усваивают языки. Я и не знала, что у ликийцев свой язык, страшно древний, родственный писидийскому.

– У вас с Гаем Юлием вышла ссора.

Она пожала плечами и поджала губы:

– Мягко говоря.

– Дело усугубило то, что ты непокорна, а это не по-женски и не по-римски, – ласково проговорил Сулла, в памяти которого еще свежа была расправа над дочерью, попытавшейся проявить непокорность. Но Аврелия – это Аврелия, к ней нельзя подходить с чужой меркой – только с ее собственной, о чем твердили многие, не осуждая, а восторгаясь, так сильны были ее чары.

– Да, непокорна, – согласилась она без малейшего раскаяния. – И моя непокорность была так велика, что муж осадил назад. – Ее взгляд стал вдруг печален. – Ты согласишься, Луций Корнелий, что это самое худшее, что могло случиться. Ни один мужчина вашего положения не может позволить жене взять над собой верх. Он стал безразличен и отказывался возвращаться к обсуждению этих вопросов, как я ни старалась его расшевелить. Какой ужас!

– Он тебя разлюбил?

– Вряд ли. Хотелось бы мне, чтобы это было так! Это сильно облегчило бы его жизнь.

– Значит, теперь тогу носишь ты?

– Боюсь, что да. С пурпурной каймой.

Теперь он поджал губы:

– Тебе бы быть мужчиной, Аврелия. Раньше я этого не понимал, но это правда.

– Да, ты прав, Луций Корнелий.

– Выходит, он с радостью отправился в провинцию Азия, а ты была рада его проводить?

– И снова ты прав, Луций Корнелий.

Он повел рассказ о своем путешествии на Восток и приобрел еще одного слушателя: Цезарь-младший устроился на кушетке рядом с матерью и жадно впитывал историю встреч Суллы с Митридатом, Тиграном, парфянскими послами.

Мальчику скоро должно было исполниться девять лет. Он стал еще красивее, чем раньше, думал Сулла, будучи не в силах оторвать взгляд от его лица. Как он походил на Суллу-младшего! Но при этом совсем другой. Он уже не был прежним почемучкой, теперь он был склонен слушать, прижавшись к Аврелии и не шевелясь, с горящими глазами, разомкнутыми губами; выражение лица свидетельствовало об остром интересе.

Потом он все же не удержался и забросал рассказчика вопросами, проявив больше ума, чем Скавр, больше осведомленности, чем Марий, и больше интереса, чем они, вместе взятые. «Откуда он все это знает?» – недоумевал Сулла, ловя себя на том, что беседует с восьмилеткой точно так же, как со Скавром или с Марием.

– Что, по-твоему, случится дальше? – спросил его Сулла, и не снисходительно, а с интересом.

– Война с Митридатом и Тиграном, – ответил юный Цезарь.

– Но не с парфянами?

– С ними будет длительный мир. Но если мы победим в войне с Митридатом и Тиграном, то завладеем Понтом и Арменией, и тогда парфяне испугаются Рима так же, как сейчас напуганы Митридат и Тигран.

Сулла кивнул:

– Совершенно верно, юный Цезарь.

Они проговорили еще час, потом Сулла встал и перед уходом потрепал юного Цезаря по голове. Аврелия проводила его до дверей, подав знак Евтиху, что пора укладывать детей.

– Как все твои? – спросила Аврелия Суллу, собравшегося выйти на улицу Патрициев, многолюдную, несмотря на давно наступившую темноту.

– Сулла-младший сильно простудился, а у Корнелии Суллы пострадало личико, – доложил Сулла безразличным тоном.

– Про Суллу-младшего я поняла. Что стряслось с твоей дочерью?

– Я задал ей трепку.

– Вот оно что! За какое прегрешение, Луций Корнелий?

– Выяснилось, что она и младший Марий решили пожениться, когда наступит время. Но я только что обещал выдать ее за сына Квинта Помпея Руфа. Она вздумала протестовать и уморить себя голодом.

– Ecastor! Бедняжка, наверное, не знала о попытках ее матери учинить то же самое?

– Нет.

– А теперь знает.

– Еще бы!

– Я немного знакома с твоим избранником и уверена, что с ним она будет гораздо счастливее, чем с младшим Марием.

– Я того же мнения, – со смехом согласился Сулла.

– А что сам Гай Марий?

– Он тоже против этого брака. – Сулла ощерился в ухмылке. – Ему подавай дочь Сцеволы.

– Он заполучит ее без большого труда… Ave, Турпилия. – Приветствие было обращено к проходившей мимо старухе. Та остановилась, явно желая поболтать.

Сулла ушел, а Аврелия оперлась о дверной косяк и стала внимательно слушать Турпилию.

Сулла никогда не боялся ходить по Субуре в темноте, поэтому у Аврелии не возникло тревоги, когда он исчез в ночи: кто поднимет руку на Луция Корнелия Суллу? Если что и озадачило Аврелию, так это то, что он свернул с улицы Патрициев, а не зашагал по ней вниз, к Форуму и Палатину.

Он решил повидать Цензорина, жившего на Виминале, на улице Гранатового Дерева. Это был вполне респектабельный всаднический район, но все же было странно, что владелец изумрудного монокля поселился именно здесь.

Сначала управляющий Цензорина не хотел впускать гостя, но к подобному приему Сулла был готов: он смерил управляющего таким грозным взглядом, что тот послушно распахнул дверь. Все с тем же свирепым выражением Сулла прошагал по узкому проходу к приемной на нижнем этаже квартиры в доме-инсуле. Пока он озирался, слуга поспешил за хозяином.

Как мило! Стены украшали новомодные фрески в охристых тонах, повествовавшие о событиях Троянской войны: Агамемнон отнимает Брисеиду у царя Фтии Ахилла. Изображения обрамляли украшенные агатами роскошные темно-зеленые панели, написанные с большим искусством. Пол был выложен красочной мозаикой, темно-пурпурная драпировка на стенах определенно прибыла из Тира, золотое шитье кушеток выдавало руку лучшего мастера. Недурно для среднего всадника, мелькнуло в голове у Суллы.

Из прохода, ведущего во внутренние покои, появился обозленный Цензорин, выведенный из себя спрятавшимся где-то управляющим.

– Зачем ты пришел? – спросил он.

– За твоим изумрудным моноклем, – тихо ответил Сулла.

– Что?!

– Сам знаешь, Цензорин. Ты получил его от шпионов царя Митридата.

– Царь Митридат? Не знаю, что ты мелешь! Нет у меня никакого изумрудного монокля.

– Есть-есть. Отдай его мне.

Цензорин задохнулся, побагровел, потом побледнел.

– Ты отдашь свой изумрудный монокль мне, Цензорин!

– Ты ничего от меня не получишь, кроме приговора и изгнания!

Не дав Цензорину шелохнуться, Сулла подступил к нему так близко, что со стороны это показалось бы страстным объятием; руки Суллы легли ему на плечи, но в этом жесте не было и подобия любви. Это были больно впившиеся железные клещи.

– Слушай, жалкий червяк, я убивал и не таких, как ты, – начал Сулла проникновенно, почти нежно. – Держись подальше от судов, иначе ты мертвец. Я не шучу! Откажись от своего смехотворного обвинения, не то не сносить тебе головы. Хочешь кончить так же, как легендарный силач Геркулес Атлант? Или как женщина, сломавшая шею на скалах Цирцеи? Как тысячи германцев? Всякого, кто угрожает мне или моим близким, ждет верная смерть. Митридат тоже погибнет, если я решу, что он должен умереть. Так ему и передай, когда увидишь. Он тебе поверит! По моему приказу он поджал хвост и бежал из Каппадокии, потому что понял, что к чему. Теперь и ты понимаешь, верно?

Ответа не последовало, но Цензорин не пытался освободиться из стальных тисков. Безвольно, чуть дыша, он смотрел в непроницаемое лицо Суллы, как если бы впервые его видел, не зная, как быть.

Одна рука Суллы соскользнула с его плеча, заползла ему под тунику и нащупала там кончик толстого кожаного шнурка; другая рука тоже оказалась под туникой, железные пальцы с силой сдавили Цензорину мошонку. Раздался пронзительный визг – так визжит собака под колесом повозки. Сулла порвал пальцами ремешок, как ветхую тряпку, и выдернул из-под тоги мерцающий изумруд. На истошный визг никто не прибежал. Сулла развернулся и неспешно вышел.

– Теперь мне гораздо лучше! – крикнул он, распахнул дверь и разразился хохотом. Дверь захлопнулась, и Цензорин остался в неведении, как долго Сулла хохотал.

Злость и разочарование из-за поведения Корнелии Суллы сняло как рукой, и Сулла возвращался домой легким, как у юноши, шагом, со счастливой улыбкой на лице. Но счастье померкло, лишь только он открыл дверь своего дома, где вместо блаженной тишины и сонного полумрака застал яркий свет, снующих незнакомцев и заплаканного управляющего.

– В чем дело? – гаркнул Сулла.

– Твой сын, Луций Корнелий… – пролепетал управляющий.

Не желая слушать дальше, Сулла бросился в комнату перед садом перистиля, где Элия уложила больного. Сама она стояла у двери, замотанная в шаль.

– В чем дело? – повторил Сулла, подбегая к ней.

– Сулле-младшему очень плохо, – прошептала она. – Два часа назад я позвала врачей.

Сулла оттолкнул врачей и, напустив на себя беспечный, уверенный вид, нагнулся к сыну:

– Чем ты так всех напугал, Сулла-младший?

– Отец! – простонал Сулла-младший, улыбаясь через силу.

– Что с тобой?

– Мне холодно, отец! Ты не возражаешь, если я буду называть тебя tata при чужих?

– Конечно нет.

– Как больно!..

– Где болит, сынок?

– Вот здесь, в груди, tata. Я замерз.

Он дышал с большим трудом, громко, хрипло. Сулле это напомнило пародию на кончину Метелла Нумидийского Свина, и потому, наверное, ему не верилось, что это тоже агония. Сулла-младший при смерти? Не может быть!

– Молчи, сынок. Ты можешь лечь? – Перед этим врачи усадили больного, подперев подушками.

– Лежа я не могу дышать. – Глубоко запавшие, обведенные черными кругами глаза жалобно смотрели на отца. – Только не уходи, tata, хорошо?

– Я здесь, Луций. Я никуда не уйду.

Но при первой же возможности Сулла отвел Аполлодора Сицилийца в сторону, чтобы выяснить, что происходит.

– Воспаление легких, Луций Корнелий. Недуг, с которым и так нелегко справиться, тем более в этом тяжелейшем случае.

– Почему случай тяжелейший?

– Потому что, боюсь, затронуто сердце. Мы не вполне понимаем, как функционирует сердце, хотя мое мнение – что оно помогает печени. У молодого Луция Корнелия раздуло легкие, и жидкость оттуда попала в оболочку вокруг сердца. Сердце сдавлено. – У Аполлодора Сицилийца был испуганный вид: при подобных обстоятельствах ему всегда приходилось расплачиваться за свою громкую славу. Как тяжело было говорить знатному римлянину, что с болезнью не сладит ни один эскулап! – Прогноз плохой, Луций Корнелий. Боюсь, ни я, ни другой врач ничего не сможем поделать.

Внешне Сулла стойко принял приговор, к тому же разум подсказывал ему, что врач совершенно искренен и очень хочет вылечить мальчика, но не может. Врач был хорош, хотя большинство эскулапов мошенники: достаточно вспомнить, что он правильно установил причину смерти Свина. С любым может стрястись беда, при которой бессильны врачи со всеми их ланцетами, клистирами, припарками, настойками, волшебными травами. Все было в руках случая. Сулла понял, его обожаемому сыну не повезло, от него отвернулась богиня Фортуна.

Он подошел к постели сына, отпихнул гору подушек, уселся на освободившееся место и обнял юношу.

– Ах, tata, так гораздо лучше. Не оставляй меня!

– Я не двинусь с места, сынок. Я люблю тебя больше всех на свете.

Он просидел так несколько часов, поддерживая сына, прижимаясь щекой к его мокрым от пота всклокоченным волосам, слушая его тяжелое дыхание и вскрикивания – свидетельства жестоких мучений. Мальчика невозможно было уговорить ни откашляться – слишком велика была боль, ни попить – губы были густо обметаны, язык распух и почернел. Время от времени он начинал говорить, обращаясь только к отцу, но голос его все больше слабел, слова становились все невнятнее, пока он совсем не перенесся в неподвластный разуму мир.

Так продолжалось тридцать часов, пока он не умер на онемевших руках отца. Сулла шевелился только по его просьбе, не ел и не пил, не справлял нужду, однако не чувствовал никакого неудобства, так важно было оставаться с сыном. Для него стало бы утешением, если бы Сулла-младший узнал его перед смертью, но тот уже унесся в неведомую даль, не чувствовал рук, на которых лежал, и умер, не приходя в сознание.

Луций Корнелий Сулла всем внушал страх. Четверо врачей, боясь дышать, оторвали руки Суллы от бездыханного тела сына, помогли ему встать на ноги, тело положили на кровать. Но Сулла ничем не усугубил их страх, напротив, вел себя как разумнейший, добрейший человек. Когда в его онемевшие члены вернулась кровь, он помог врачам обмыть тело и обрядить в детскую тогу с пурпурной полосой. Уже в декабре, в праздник в честь богини Ювенты, Сулла-младший должен был стать совершеннолетним и облачиться во взрослую тогу. Чтобы рыдающие рабы поменяли белье, он поднял мертвое тело и долго держал его, потом опустил на свежие чистые простыни, уложил мертвые руки вдоль тела, прижал монетами веки, чтобы не открылись, сунул еще одну монету в рот – плата Харону, который перевезет его в мир теней.