Текст книги "Битва за Рим"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 71 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

Царь со всем рвением пообещал именно так и поступить, но у Суллы оставались сомнения. Страна была бедная, да и воинственностью каппадокийцы не отличались. Из римского крестьянина получался отменный солдат, не то что из каппадокийского пастуха. Тем не менее совет был принят с благодарностью. Сулла знал, что надеяться на большее не следует.

По сведениям лазутчиков, Митридат перешел через широкую реку Галис и уже поднимался на первый из понтийских перевалов на пути в Зелу. Но никто из лазутчиков не мог сказать, отправил ли Митридат послание Тиграну Армянскому. Впрочем, это не имело значения. Митридат ни за что не выставил бы себя в невыгодном свете; правда могла выплыть только при личной встрече Тиграна и Суллы.

Поэтому из Мазаки Сулла повел свою небольшую армию по пологим холмам Каппадокии, к переправе через Евфрат в Мелитене и дальше в Томису. Весна была уже в самом разгаре, и Сулле доносили, что пути открыты, не считая высокогорных, вокруг Арарата. О том, обогнет ли он Арарат, перевалы которого станут проходимыми к тому времени, когда он туда доберется, Сулла не говорил никому, даже сыну и Морсиму, пока что не очень понимая, куда направляется, и имея одно намерение – дойти до Евфрата.

Между Мазакой и Даландой высились горы Антитавр, но перевалить через них оказалось не так трудно, как представлялось Сулле сначала; несмотря на высоту горных пиков, сам перевал располагался довольно низко, там уже не было ни снега, ни угрозы оползней. Дальше потянулись живописные горные ущелья, на дне которых грохотали пенные потоки; земледельцы спешили в короткий срок обработать свои плодородные участки. Жители этих мест принадлежали к древним народностям, которые никто никогда не беспокоил, не угонял в армию, не лишал земель ввиду ничтожности принадлежавших им наделов. Сулла вел себя в походе благородно, оплачивая то, что ему требовалось, и не позволяя своим людям заниматься мародерством. В этих краях сама природа велела устраивать засады, но лазутчики работали, не жалея сил, и ни один не предупреждал Суллу, что Тигран ждет его во всеоружии на своем берегу Евфрата.

В области Мелитена им не встретилось крупных городов, но это была плодородная равнина, часть долины Евфрата, широко раскинувшейся между горными хребтами. Население здесь было многочисленным, но столь же неискушенным, не привыкшим к виду марширующих армий; даже извилистые пути Александра Великого не пролегали через Мелитену. Как узнал Сулла, Тигран, следуя в Каппадокию, тоже сюда не заглядывал, предпочтя северный, более прямой путь от Артаксаты вдоль верховий Евфрата тому маршруту, которым ныне следовал Сулла.

Его взору предстала могучая река, несущая воды между скалистыми берегами, – не такая широкая, как Родан в низовьях, зато бежавшая гораздо быстрее. Сулла задумчиво смотрел на стремительный поток, пораженный его цветом – беловато-сине-зеленым. Он крепко сжимал плечи сына, которого любил все сильнее. О лучшем обществе он не смел мечтать.

– Мы сможем переправиться? – спросил он Морсима.

Но киликиец из Тавра тоже не знал ответа на этот вопрос и лишь в сомнении покачал головой.

– Разве что позже, когда растают все снега – если они когда-нибудь тают целиком, Луций Корнелий. Местные говорят, будто глубина Евфрата больше его ширины, что делает Евфрат самой могучей рекой на свете.

– Как здесь с мостами? – спросил в нетерпении Сулла.

– Здесь, в верховьях, мостов нет. Чтобы навести мост в этих местах, нужны познания и опыт, превосходящие человеческие возможности. Знаю, Александр Великий перебрасывал мост через Евфрат, но гораздо ниже по течению и гораздо позже.

– Здесь нужны римляне.

– Да.

Сулла вздохнул и пожал плечами:

– Увы, я не взял с собой таких знатоков, да и времени у меня нет. Нам надо обернуться до того, как снега закроют перевалы и отрежут путь назад. Хотя возвращаться мы будем, думаю, через север Сирии и горы Аман.

– Куда мы идем, отец? Вот перед нами могучий Евфрат. Что дальше? – с улыбкой спросил Сулла-младший.

– Я еще не насмотрелся на Евфрат! Поэтому мы будем двигаться по его берегу на юг, пока не найдем безопасную переправу, – сказал Сулла.

В Самосате река была еще слишком бурной, хотя там жители уже предлагали лодки для переправы. Сулла, осмотрев лодки, отказался ими воспользоваться.

– Мы идем дальше на юг, – решил он.

Как ему сообщили, ближайшая переправа находилась уже в Сирии, в Зевгме.

– Насколько спокойно в Сирии сейчас, после смерти царя Грипа, когда правителем стал Антиох Кизикен? – спросил Сулла местного жителя, владевшего греческим языком.

– Не знаю, римский господин.

Когда армия уже была готова выступить, река вдруг успокоилась. Сулла тут же принял решение.

– Пока течение воды не столь сильное, мы переправимся на лодках, – сказал он.

На другом берегу он облегченно перевел дух, хотя от него не укрылся страх войска: можно было подумать, что они переправились через Стикс и очутились в подземном царстве. Созвав офицеров, он проинструктировал их, как поднять войскам настроение. Сулла-младший тоже слушал.

– Мы еще не поворачиваем домой, – начал Сулла, – поэтому отриньте страх и взбодритесь. Сомневаюсь, что на сотни миль вокруг найдется армия, способная нас сокрушить, если такая вообще существует на свете. Скажите своим людям, что их ведет вперед Луций Корнелий Сулла – полководец, с которым не сравнится ни Тигран, ни Сурена Парфянский. Скажите им, что мы – первая римская армия на восточном берегу Евфрата и одно это – наша защита и спасение.

Теперь, на пороге лета, Сулла не собирался вести войско по равнинам Сирии и Месопотамии, так как жара и однообразие деморализовали бы солдат скорее, чем любая неизвестность. Поэтому от Самосаты они двинулись дальше на восток, к Амиде на Тигре. Там пролегала граница: к северу простиралась Армения, к югу и к востоку – Парфянское царство, однако ни гарнизонов, ни войск поблизости не оказалось. Армия Суллы шла по полям алых маков, рачительно расходуя провиант, так как в этом краю, несмотря на встречавшиеся кое-где возделанные поля, у населения почти не было съестного на продажу.

Вокруг были разбросаны мелкие царства: Софенское, Эдесское, Коммагенское, Гордиена, прятавшиеся за заснеженными горами, но идти на восток было легко, так как переваливать через горы не приходилось. В Амиде, городе с черными стенами на берегу Тигра, Сулла встретился с коммагенским и эдесским царями, поспешившими ему навстречу, когда разнеслась весть об этом невиданном миролюбивом римском войске.

Их имена были для Суллы непроизносимыми, но каждый называл себя также и громким греческим эпитетом, поэтому коммагенский царь был для него Эпифаном, эдесский – Филоромеем.

– Достойный римлянин, ты в Армении, – серьезно начал Эпифан Коммагенский. – Могучий царь Тигран сочтет тебя захватчиком.

– И он недалеко, – подхватил не менее серьезно Филоромей Эдесский.

Сулла скорее насторожился, чем испугался.

– Недалеко? – переспросил он. – Где же?

– Он пожелал построить для Южной Армении новую столицу и уже определил для нее место, – молвил Филоромей Эдесский. – Он решил назвать город Тигранакертом.

– Где?

– Северо-восточнее Амиды, примерно в пятистах стадиях, – сказал Эпифан Коммагенский.

Сулла быстро поделил эту цифру на восемь:

– Около шестидесяти миль.

– Ты ведь не намерен идти туда?

– Почему бы нет? – молвил Сулла. – Я никого не убил, не грабил ни храмов, ни местное население. Я пришел с миром и желаю провести переговоры с царем Тиграном. Более того, я хочу просить вас об услуге: отправьте царю Тиграну в Тигранакерт послания с сообщением, что я иду – иду с миром!

Тигран узнал о приближении Суллы еще до того, как получил послания, но не спешил что-либо предпринимать. Что понадобилось Риму восточнее Евфрата? В мирные намерения Тигран, конечно, не верил, но численность армии Суллы позволяла не опасаться серьезного вторжения. Главный вопрос состоял в том, наносить ли удар самому: как и Митридат, Тигран трепетал от одного слова «Рим». Поэтому он принял решение не нападать, пока не нападут на него, но выступить со своей армией навстречу этому римлянину, Луцию Корнелию Сулле.

Митридат прислал Тиграну угрюмое письмо, в котором оправдывал свои действия. Там кратко говорилось о гибели Гордия и о том, что Каппадокия снова попала под власть римской марионетки, царя Ариобарзана. Командующий (имя не называлось) пришедшей из Киликии римской армии угрозами принудил его, Митридата, убраться восвояси. Пока что, писал понтийский царь, он из осторожности отложил свой план вторжения в Киликию после окончательного покорения Каппадокии. В связи с этим он советовал Тиграну отказаться от похода на запад, в Сирию, и от встречи с ним, своим тестем, на плодородной равнине Нижней Киликии.

Раньше оба царя не могли представить, что римлянин Луций Корнелий Сулла, успешно завершив свою миссию в Каппадокии, дерзнет отправиться дальше, вместо того чтобы вернуться назад, в Тарс; когда Тигран поверил наконец своим шпионам, доносившим, что Сулла подступил к Евфрату и ищет переправу, было уже поздно отправлять послания Митридату в Синопу, поскольку Сулла вот-вот должен был появиться на пороге Армении. Поэтому Тигран сообщил о приближении Суллы в Селевкию-на-Тигре своим парфянским сюзеренам; тем в ответ на его зов предстоял долгий, но нетрудный путь.

Царь Армении встретил Суллу на Тигре, в нескольких милях к западу от своей новой столицы; придя на западный берег реки, Сулла увидел на восточном берегу лагерь Тиграна. По сравнению с Евфратом Тигр смотрелся так себе речкой – мелкой, медленной, буроватой, вдвое уступавшей могучему собрату шириной. Тигр брал начало по другую сторону Антитавра, имел вдесятеро меньше притоков, чем Евфрат, не питался тающими снегами и непересыхающими ключами. Почти в тысяче миль южнее, там, где стояли Вавилон, Ктесифон и Селевкия-на-Тигре, две реки сближались на расстояние всего сорока миль, и прорытые от Евфрата к Тигру каналы позволяли последнему донести свои воды до Персидского моря.

«Кто к кому идет?» – криво усмехаясь, задавался вопросом Сулла, разбивая на западном берегу хорошо укрепленный лагерь; кому первому изменит терпение, кто перейдет реку? Это сделал Тигран – не потому, что его спровоцировали, и не из страха, а из любопытства. Шли дни, Сулла не показывался, и царь устал ждать. На воду спустили царский челн – золоченую плоскодонку, приводимую в движение не веслами, а шестами, где под золотисто-пурпурным навесом с бахромой, спасавшим от палящего солнца, стоял на помосте один из малых царских тронов – из золота и слоновой кости, усыпанный драгоценными камнями.

Царь прибыл на дощатый причал на двухосной золотой колеснице, сверкавшей так, что на нее было больно смотреть с западного берега; стоявший за спиной царя раб держал у него над головой золоченый зонт с усеянной драгоценностями рукояткой.

– Хотелось бы мне знать, что будет дальше! – обратился Сулла к сыну, вместе с которым прятался за стеной из щитов.

– Что ты имеешь в виду, отец?

– Гордыню! – с усмешкой воскликнул Сулла. – Не верится, что он осквернит свои стопы хождением по деревянному настилу. Где ковер?

Загадка легко разрешилась: два мускулистых раба, отодвинув раба с зонтом, поднялись в колесницу с маленькими колесами, сцепили руки и замерли. Царь осторожно опустил зад на это сиденье и был перенесен на челн, где его водрузили на трон. Покуда неспешный челн пересекал ленивую реку, царь сидел неподвижно, как будто не замечая суматохи на западном берегу. Челн уткнулся в покатый берег, где не было настила, и весь процесс повторился. Рабы подняли царя и держали его, пока трон переносили на плоский валун и пока не занял свое место позади трона раб с зонтом. Только после этого пыхтящие рабы водрузили на трон своего властелина.

– Хитро придумано! – воскликнул Сулла.

– В чем хитрость? – спросил Сулла-младший, которому все было интересно.

– Он обставил меня, сынок! На что бы я ни сел – и даже если я останусь стоять, – он все равно будет выситься надо мной.

– Как же ты поступишь?

Надежно скрытый от царя, как ни высоко тот восседал, Сулла щелкнул пальцами, подзывая раба.

– Помоги снять это, – приказал он, сбрасывая ремни панциря.

Избавившись от доспехов и кожаной подкладки, он сменил тонкую пурпурную тунику на груботканую, подпоясался веревкой, накинул на плечи мышиного цвета крестьянский плащ и нахлобучил на голову свою широкополую соломенную шляпу.

– Когда солнце бьет в глаза, прячься в тени, – бросил он с усмешкой Сулле-младшему.

Выйдя из-за спины телохранителя и затрусив к Тиграну, возвышавшемуся, как статуя, на своем троне, Сулла не отличался видом от последнего простолюдина. Царь, не удостаивая его вниманием, продолжал хмуро глядеть на сомкнутые ряды римской армии.

– Приветствую тебя, царь Тигран, я Луций Корнелий Сулла, – проговорил Сулла по-гречески из-под валуна, на котором стоял царский трон. Сняв шляпу и запрокинув голову, он мог не щуриться, ибо царский зонт закрывал его от солнца.

Царь от неожиданности разинул рот, так его поразили цвет волос и, главное, глаза римлянина. Человека, привыкшего видеть только карие глаза и считавшего золотистые очи своей царицы единственными и неповторимыми, глаза Суллы повергали в трепет.

– Это твоя армия, римлянин? – спросил Тигран.

– Моя.

– Что она делает в моих владениях?

– Мы пришли увидеть тебя, царь Тигран.

– Я перед тобой. Что дальше?

– Ничего, – беспечно ответил Сулла, приподняв брови и разглядывая его своими пугающими глазами. – Я пришел увидеть тебя, царь Тигран, и я тебя увидел. Передав то, что мне велено тебе сообщить, я разверну свою армию и вернусь в Тарс.

– Что же тебе велено мне сообщить, римлянин?

– Сенат и народ Рима требуют, чтобы ты оставался в своих пределах, царь. Дела Армении не касаются Рима. Но посягательства на Каппадокию, Сирию или Киликию оскорбляют Рим. А Рим могуч, он владыка всех земель вокруг Срединного моря, которые несравненно обширнее Армении. Армии Рима непобедимы и несметны. А потому, царь, оставайся в своей стране.

– Я в своей стране, – возразил царь, выведенный из равновесия прямотой этой речи. – Рим нарушил ее пределы.

– Всего лишь с целью передать волю Рима, царь. Я простой посланник, – молвил Сулла невозмутимо. – Надеюсь, ты все услышал.

– Ха! – произнес царь и поднял руку. Его мускулистые рабы снова сцепили руки и подступили к трону, царь опустился на это сиденье спиной к Сулле и опять был перенесен на челн. Шесты уперлись в дно ленивой реки и повлекли челн с неподвижным Тиграном на другой берег.

– Отлично, отлично! – сказал Сулла сыну, радостно потирая руки. – Чудны́е они, эти восточные цари, мой мальчик. Все до одного шуты! Раздуваются от важности, а ткнешь – сразу лопнут. – Он оглянулся и позвал: – Морсим!

– Я здесь, Луций Корнелий.

– Готовься к выступлению. Мы уходим.

– Какой дорогой?

– Через Зевгму. Не думаю, что кизикский царь станет чинить нам больше препятствий, чем кичливое ничтожество, плывущее прочь от нас через реку. Хотя им это совсем не по нраву, но все они как один боятся Рима. Это нам на руку! – фыркнул Сулла. – Вот только жаль, что я не мог поменяться с ним местами и заставить его смотреть на меня снизу вверх.

Решение Суллы идти на юго-запад, в Зевгму, объяснялось не только тем, что этот путь в Киликию был короче и не вел через крутые горы; провиант был у него на исходе, а урожай в горах еще не собирали. Зато в низинах Верхней Месопотамии он надеялся купить хлеб нового урожая. Его людям надоели фрукты и овощи, которыми приходилось питаться после ухода из Каппадокии, они соскучились по хлебу. Ради него стоило потерпеть зной сирийских равнин.

За скалами южнее Амиды, на равнинах Осроены, урожай и вправду уже собрали, и хлеба оказалось вдоволь. В Эдессе Сулла нанес визит царю Филоромею и убедился, что Осроена охотно предоставит странному римлянину все, что он попросит. Правда, там его поджидали тревожные вести.

– Боюсь, Луций Корнелий, царь Тигран собрал свою армию и преследует тебя, – сказал царь Филоромей.

– Знаю, – ответил Сулла как ни в чем не бывало.

– Но он нападет на тебя! На тебя и на меня!

– Распусти свою армию, царь, и расчисти ему путь. Мое присутствие – вот что его беспокоит. Убедившись, что я действительно возвращаюсь в Тарс, он уберется к себе в Тигранакерт.

Эта спокойная уверенность развеяла страхи эдесского царя, щедро снабдившего Суллу в дорогу хлебом и тем, что Сулла уже отчаялся увидеть, – большим мешком золотых монет, на которых красовался не лик Филоромея, а профиль царя Тиграна.

Тигран преследовал Суллу до самой Зевгмы, стоящей на Евфрате, но держался на почтительном расстоянии, не вынуждая римлянина останавливаться и готовиться к бою. Только когда Сулла переправил свое войско через реку в Зевгме – сделать это оказалось не в пример легче, чем в Самосате, – к нему явилась делегация из полусотни вельмож, разодетых в непривычной для любого римлянина манере: высокие круглые шапочки, украшенные жемчугом и золотыми бусинами, золотые спиральные ожерелья, спускавшиеся на грудь, расшитые золотом кафтаны, доходящие до золотых же сапог, туники с золотым шитьем.

Услышав, что это посольство от парфянского царя, Сулла не удивился: только у парфян было столько золота. Его спонтанный, предпринятый по собственному почину рывок на восток от Евфрата оказался ненапрасным. Он знал, что Тигран Армянский повинуется парфянам, и теперь мог попытаться уговорить парфян усмирить Тиграна, не дать ему клюнуть на уговоры Митридата.

В этот раз он ни на кого не собирался смотреть снизу вверх – ни на Тиграна, ни на парфян.

– Я встречусь с этими парфянами, говорящими по-гречески, и с царем Тиграном послезавтра на берегу Евфрата, в том месте, которое укажут вельможам мои люди, – сказал Сулла Морсиму.

Члены посольства еще не видели Суллу, хотя он на них уже полюбовался; от его внимания не ускользнуло то, какое сильное, даже пугающее впечатление произвела его внешность на Митридата и Тиграна, и теперь он вознамерился потрясти парфян.

Прирожденный лицедей, он готовил сцену, тщательно обдумывая мельчайшие детали. Из блоков белого полированного мрамора, позаимствованных в храме Зевса в Зевгме, возвели высокий помост. Поверх этого помоста взгромоздили еще один, достаточно широкий, чтобы на нем, возвышаясь над основанием на целый фут, встало курульное кресло; напротив кресла поставили пурпурный мраморный постамент для статуи Зевса. Со всего города стащили глубокие мраморные кресла с грифонами, львами, сфинксами и орлами на подлокотниках и спинках, расставив их на главном помосте: шесть – по одну сторону и еще одно, с двумя крылатыми львами спина к спине, – по другую, для Тиграна. На верхнем помосте из пурпурного мрамора Сулла установил свое курульное кресло из слоновой кости – изящное, но строгое по сравнению с остальными. Все это было защищено от солнца балдахином, расшитым золотом и пурпуром, раньше затенявшим святилище в храме Зевса.

В назначенный день, вскоре после рассвета, стража Суллы пригласила шестерых парфянских послов на помост и усадила их в шесть кресел; остальное посольство расположилось ниже в тени, где для них были приготовлены скамьи. Тигран, разумеется, хотел было взойти на пурпурный помост, но ему учтиво, но твердо указали на отведенное ему царское место на противоположном конце полукруга, образованного другими креслами. Парфяне уставились на Тиграна, он – на них; потом все дружно устремили взоры на пурпурный помост.

Когда все расселись, явился сам Луций Корнелий Сулла в toga praetexta с пурпурной каймой, вооруженный гладким преторским жезлом из слоновой кости: конец жезла длиной в фут лежал у него на ладони, противоположный конец упирался в сгиб локтя. Его волосы пылали даже в тени; глядя прямо перед собой, он взошел по ступеням на помост, преодолел последнюю ступеньку, ведшую к курульному креслу, и уселся, прямой, как копье, в классической позе: спина ровная, одна нога выставлена вперед, другая отодвинута назад. Воплощение римского величия!

Присутствующим было не до веселья, особенно Тиграну, но делать было нечего: их рассадили с большим достоинством, и требовать пересесть вровень с курульным креслом значило бы уронить себя.

– Досточтимые посланники царя парфян, великий царь Тигран, приветствую вас на этих переговорах, – молвил Сулла со своей недосягаемой высоты, смущая их забавы ради прямым взглядом светлых глаз.

– Не ты устроил эту встречу, римлянин! – выкрикнул Тигран. – Я привел моих сюзеренов!

– Прошу простить меня, царь, но встречу устроил я, – возразил с улыбкой Сулла. – Ты прибыл ко мне, приняв мое приглашение. – И, не дав Тиграну времени на ответ, он слегка повернулся к парфянам, обнажив клыки и демонстрируя самый хищный свой оскал. – Кто из вас, досточтимые посланники, возглавляет посольство?

Как и следовало ожидать, царственный кивок отвесил старец в ближнем к Сулле кресле.

– Я, Луций Корнелий Сулла. Мое имя Оробаз, я сатрап Селевкии-на-Тигре. Я держу ответ только перед царем царей, Митридатом Парфянским, сожалеющим, что время и расстояние не позволили ему присутствовать сегодня здесь.

– Он сейчас в своем летнем дворце в Экбатане? – спросил Сулла.

Оробаз заморгал:

– Ты хорошо осведомлен, Луций Корнелий Сулла. Не предполагал, что в Риме так пристально следят за нашими перемещениями.

– Просто Луций Корнелий, великий Оробаз, – сказал Сулла и подался вперед с абсолютно прямой спиной, самой своей позой являя безупречное единство грации и силы, как и подобало римлянину в столь высоком обществе. – Ныне мы творим здесь историю, великий Оробаз. Впервые послы Парфянского царства встречаются с послом Рима. Символично, что это происходит на реке, являющейся границей между двумя нашими мирами.

– Это так, великий Луций Корнелий, – согласился Оробаз.

– Не «великий», просто Луций Корнелий, – поправил его Сулла. – В Риме нет ни господ, ни царей.

– Мы наслышаны об этом, но находим это странным. Значит, вы действительно идете греческим путем. Как Рим возвеличился, обходясь без царя? Греки никогда не достигали подлинного величия, ибо не имели верховного владыки, потому и рассыпались на мириады мелких государств и пошли друг на друга войной. Но Рим действует так, словно у него есть верховный владыка. Как вы сумели достичь такого могущества, скажи, Луций Корнелий?

– Наш царь – Рим, о великий Оробаз, хотя для нас Рим женского рода и мы говорим «Рома», «она». Греки подчиняли себя идеалу. Вы подчиняетесь человеку – вашему царю. Мы же подчиняемся Риму, только Риму. Мы не преклоняем колен перед людьми, великий Оробаз, как не преклоняем их перед абстрактным идеалом. Рим – наш бог, наш царь, сама наша жизнь. И хотя всякий римлянин заботится о своей репутации, стремится к величию в глазах других римлян, все это в конечном счете делается ради Рима, ради его всевластия. Мы поклоняемся месту, великий Оробаз, а не человеку и не идеалу. Люди приходят и уходят, их земной срок недолог. Идеалы колеблются от любого нового философского веяния. То ли дело место: оно может быть вечным, покуда живущие там заботятся о нем, пестуют его, приумножают его могущество. Я, Луций Корнелий Сулла, – великий римлянин. Но когда подойдет к концу моя жизнь, все, что я совершил, прославит силу и могущество моего родного Рима. Я говорю здесь не от себя, я послан моей родиной – Римом! Если мы заключим договор, то его выгравируют на медной доске и поместят в храме Юпитера Несущего Победу, старейшем в Риме, и он пребудет там не как моя собственность, там даже не укажут моего имени. Он будет свидетельствовать о могуществе Рима.

Он говорил на прекрасном аттическом наречии, владея греческим гораздо лучше парфян и Тиграна. Те завороженно внимали ему, силясь вникнуть в совершенно чуждые им понятия. Чтобы место превосходило величием человека? Чтобы попирало плоды людского ума?

– Но что есть место, Луций Корнелий, – стал возражать Оробаз, – как не совокупность предметов? Совокупность домов, коли это город, или храмовых построек, коли это святилище? Если это не город, тогда это деревья, камни, поля… Как может место порождать такое чувство, такое величие ума? Вот ты взираешь на скопление зданий – знаю, Рим – великий город… Неужто ты делаешь все то, что делаешь, только ради этих зданий?

Сулла сжал свой жезл:

– Вот Рим, о великий Оробаз. – Он тронул кончиком жезла свою белоснежную руку. – Вот Рим, великий Оробаз. – Она откинул полу тоги, открыв перекрестье ножек своего кресла. – И это Рим, великий Оробаз. – Он вытянул левую руку, отягощенную тогой, и сжал пальцами складку. – И это Рим, великий Оробаз. – Посмотрев по очереди в глаза всем, сидевшим внизу, он продолжил: – Я – Рим, великий Оробаз. Как любой, называющий себя римлянином. Рим – это величественная процессия, начавшаяся тысячу лет назад, когда бежавший из Трои Эней вышел на берег в Лации и стал прародителем нового народа, который шестьсот шестьдесят два года назад основал город Рим. Какое-то время в Риме правили цари, но потом римляне отвергли представление, что человек может быть сильнее места, давшего ему жизнь. Нет римлянина, превосходящего величием Рим. Рим – место, порождающее великих людей. Но их дела, сама их жизнь – все это только во славу Рима, все это – их участие в его непрекращающемся победном шествии. И я говорю тебе, о великий Оробаз, что Рим продолжит жить, пока пребудет для римлян дороже, чем они сами, дороже их детей, дороже их репутации и достижений. – Он выдержал долгую паузу, перевел дух. – Пока Рим будет оставаться для римлян дороже идеала или отдельного человека.

– Однако царь – олицетворение всего, что ты перечисляешь, Луций Корнелий, – возразил Оробаз.

– Царь для этого не годится, – изрек Сулла. – Царь заботится в первую очередь о себе, царь верит, что он ближе к богам, чем все прочие люди. Некоторые цари считают богами самих себя. Все сосредоточено на них, великий Оробаз. Цари возвышаются за счет своих владений. Рим же возвышается за счет римлян.

Оробаз воздел руки к небу – жест, спокон веку означавший бессилие.

– Твои речи для меня непостижимы, Луций Корнелий.

– Тогда перейдем к причине, по которой мы здесь собрались, великий Оробаз. Это событие войдет в историю. От имени Рима я делаю вам предложение. То, что лежит к востоку от реки Евфрат, остается в вашей власти, во власти парфянского царя. А то, что лежит к западу от реки Евфрат, подчиняется Риму, здесь распоряжаются люди, действующие именем Рима.

Оробаз приподнял пушистые седые брови:

– Не хочешь ли ты сказать, Луций Корнелий, что Рим желает править на всех землях западнее Евфрата? Что Рим намерен свергнуть царей Сирии и Понта, Каппадокии и Коммагена, многих других стран?

– Вовсе нет, великий Оробаз. Риму необходимо спокойствие в странах западнее Евфрата, при котором одни цари не расширяли бы свои владения за счет других, при котором границы стран не меняли бы очертаний. Известно ли тебе, великий Оробаз, зачем я сюда пришел?

– В точности – нет, Луций Корнелий. Царь Армении Тигран, повинующийся нам, сообщил, что ты ведешь на него армию. Пока что я не получил от царя Тиграна объяснения, почему твоя армия воздержалась от военных действий. Ты перешел на восточный берег Евфрата, а теперь опять уходишь на запад. Что привело тебя сюда, зачем ты пришел с армией в Армению? И почему, придя, не нападаешь?

Сулла повернулся и посмотрел вниз, на Тиграна. Тиара у царя на голове, обвитая диадемой с восьмиконечными звездами и орлами, оказалась сверху пустой и обнажала царскую лысину. Тигран явно тяготился своим приниженным положением и в ответ зло глянул на Суллу.

– Разве царь не сообщил об этом? – спросил Сулла и, не получив ответа, снова уставился на Оробаза и на остальных парфян, владевших греческим. – Рим заинтересован в том, великий Оробаз, чтобы одни цари на восточном краю Срединного моря не усиливались за счет других царей. Рим устраивает статус-кво в Малой Азии. Но понтийский царь Митридат покушается на Каппадокию и на иные части Анатолии, в том числе на Киликию, которая добровольно перешла под власть Рима, после того как сирийский царь ослабел настолько, что больше не может приглядывать за ней. Ваш подданный, царь Тигран, поддерживает Митридата и не так давно даже напал на Каппадокию.

– Я что-то слышал об этом, – проговорил без всякого выражения Оробаз.

– Полагаю, от внимания царя Парфии и его сатрапов мало что может укрыться, о, великий Оробаз! Однако, сделав за Понт грязную работу, царь Тигран вернулся в Армению и больше не переходил на западный берег Евфрата. – Сулла откашлялся. – Моим печальным долгом было не позволить понтийскому царю снова вторгнуться в Каппадокию, что я и сделал по поручению сената и народа Рима в начале этого года. Тем не менее я решил, что моя задача не будет выполнена, пока я не поговорю с царем Тиграном. Поэтому я выступил из Евсевии-Мазаки, чтобы его найти.

– И привел свою армию, Луций Корнелий? – спросил Оробаз.

Теперь брови вскинул Сулла:

– Разумеется! Я не очень знаком с этой частью мира, великий Оробаз, потому и захватил с собой армию – из предосторожности, и только! Мои воины вели себя в высшей степени достойно и, как, уверен, вам известно, никого не обижали, не грабили, не мародерствовали, даже полей не топтали. Все необходимое мы покупали. И продолжаем так поступать. Считай мое войско одним многоликим телохранителем. Я большой человек, великий Оробаз! Мои властные полномочия в Риме еще не достигли зенита, мне есть куда подниматься. Рим еще будет рукоплескать Луцию Корнелию Сулле!

Оробаз вздохнул, прерывая таким способом Суллу.

– Прошу меня простить, Луций Корнелий. При мне есть халдей по имени Набополассар, он не из Вавилона, а из самой Халдеи, что в дельте Евфрата у Персидского моря. Он предсказатель и астролог, брат же его служит у самого парфянского царя Митридата. Мы – все мы, прибывшие сюда из Селевкии-на-Тигре, – верим его словам. Ты позволишь ему изучить твою ладонь и заглянуть в твое лицо? Мы бы предпочли сами убедиться, что ты – тот великий человек, кем себя называешь.

Сулла безразлично пожал плечами:

– Мне все равно, великий Оробаз. Пусть твой человек пялится на мою ладонь и на мое лицо, лишь бы вы остались довольны! Он здесь? Хочешь, чтобы он занялся этим сейчас? Или мне перейти в более подобающее место?

– Никуда не уходи, Луций Корнелий, Набополассар к тебе подойдет. – Оробаз щелкнул пальцами и сказал что-то сидевшим внизу парфянам.

Поднялся один, точно такого же вида, как остальные: круглая шапочка в жемчуге, спиральное ожерелье, золотое шитье. Пряча руки в рукавах, он засеменил к ступеням помоста, поднялся и со смиренным видом замер на полпути между своими знатными соплеменниками и Суллой. Из рукава появилась рука, схватившая протянутую правую ладонь Суллы; хиромант долго изучал рисунок линий, потом отпустил ладонь римлянина и впился глазами в его лицо. Затем он чуть заметно поклонился, попятился назад, приблизился к Оробазу и только тогда повернулся к Сулле спиной.