Текст книги "Без вести пропавшая"

Автор книги: Колин Декстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Глава двадцать первая

Стремление к азартным играм настолько универсально, так глубоко укоренилось в человеческой природе, что с первых дней философы и моралисты считали его злом. Римляне это называли Cupiditas[25]25
  Желание (лат.)


[Закрыть], – стремление к благам этого мира, голая, бесстыдная жажда наживы. Это причина, пожалуй, всех наших бед. Тем не менее, как легко понять, остается горящяя зависть, чувство тех, кто обладает малым, к тем, кто наделен товарами в изобилии. А почему играют в азартные игры? Потому что, азартные игры предлагают бедным блестящий шанс что-то получить даром.

Чистая аналитика! Для некоторых азартные игры – это сам процесс и сама практика игры, которые так безмерно приятны. Так приятны, что на самом деле азартные игры становятся для них потребностью, неподдельным raison d'etre[26]26
  Смысл существования (фран.)


[Закрыть] вообще, – без необходимости в перспективе джекпотов и непредвиденного отпуска в выходные дни на Бермудских островах; просто пьянящий, тяжелый опиум самой азартной игре с обещанием тысячи волнующих печалей и опасных радостей. Выигрваешь миллион в рулетку сегодня, и куда ты завтра вечером возвращаешься, как не назад к рулетке?

Каждое общество имеет свои игры, а игры такое же явление общества, как и его обычаи – ибо в некотором смысле они становятся обычаями: орел или решка, и rouge ou noir[27]27
  Красное или черное (фран.)


[Закрыть] , и пан или пропал, и, прозвонив, наполняется лоток с глухим стуком, когда троица апельсинов выстраивается на экране игрового автомата; и шансы 10 к 1, когда аутсайдер финиширует на скачках в «Кемптон Парке»; а затем пришедший первым сказал: Господин! твой фунт принес десять фунтов. И он сказал ему: хорошо, добрый раб, раз ты был верен в малом, возьми в управление десять городов. И один раз в неделю, надежда на полмиллиона фунтов по лотерейному билету в полтора пенни, когда ряд крестиков приносит счастье и поцелуй полногрудой королевы красоты. Некоторым повезло в азартной игре. А некоторым нет, и потеряв больше, чем могут себе позволить, они пытаются компенсировать свои потери и добиться успеха, только из-за новых потерь у них это плохо получается. И, наконец, увы, когда вся надежда оставлена, они в одиночестве травятся выхлопными газами в темных гаражах, или включают газовую горелку на кухне, или просто перерезают себе горло – и умирают. А некоторые выкуривают по пятьдесят сигарет в день, а некоторые пьют джин или виски; а некоторые ходят к букмекерам...

Но сможет ли жена вынести мужа-игрока, если он не будет регулярно выигрывать? И сможет ли муж поверить, что его жена превратилась в азартного игрока, если она не будет беднее, чем лживая миссис Тэйлор. И миссис Тэйлор грезит, проводя время в залах «Бинго».

Это началось несколько лет назад в церковном зале Кидлингтона, когда дюжина из них, не более, сидели на шатких стульях с викарием, мрачно называющим номера с достойной англиканской четкостью. А закончила она в «Ритсе» в Оксфорде, где игроки, удобно сидя в комфортных креслах на изогнутых ярусах кинозала, вслушивались в жесткие металлические интонации, которые транслировал микрофон на гигантскую аудиторию. Здесь нет места для человеческого сострадания, нет даже малости человеческого общения. Только «взгляд вниз», настроенный на гонку: первый ряд, первый столбец, первая диагональ завершена. Многие игроки могут справиться с несколькими картами одновременно, в их игре холодный безжалостный расчет, их умственные антенны настроенны только на капризы числовых комбинаций.

Сама игра требует только элементарного знания арифметики, и не только не требует, но и не допускает, ни малейшей степени инициативы или оригинальности. Почти все игроки почти выигрывают; линия почти завершена, а карта почти заполнена. Да, Боги! Посмотри вниз и улыбнись еще раз! Давай, мой маленький номер, приходи! Я здесь, если только, если только, если только... И там женщины сидят, и надеются, и молятся, и оплакивают небольшой промах, и проклинают отчаянное невезение, и говорят, и думают «если только»...

Сегодня миссис Тэйлор села на автобус № 2 возле «Ритса» и приехала в Кидлингтон в 9.35 вечера; она решила зайти в паб.

В это же время, в 9.35 вечера позвонил Эйкам, чуть раньше, чем ожидалось. Ему повезло – дорога А5 в Таустер была пустой (сказал он) с хорошей ясной перспективой на последующие пять несложных часов. Он покинул Оксфорд в 3.15, как раз перед тем, как конференцию официально распустили. Славная конференция, да. В понедельник ночью? Минуточку, дайте подумать. В зале был банкет, а после этого там был довольно неформальный вечер вопросов и ответов. Очень интересно. Лег спать около 10.30. Немного утомился. Нет, насколько он помнит, – нет, он точно помнит, что не выходил вообще. Бэйнс мертв? Как? Не могли бы вы это повторить, Морс? О, Боже. Очень жаль это слышать. Да, конечно, он знал Бэйнса – знал хорошо. Когда он умер? О, в понедельник. Утром в понедельник? О, вчера вечером, тем вечером, о котором они только что говорили. О, теперь он понял. Ну, он сказал Морсу, все, что мог – жаль, что так мало. Похоже, что он не очень сильно помог?

Морс положил трубку. Он пришел к выводу, что допрос по телефону – занятие не более приятное, чем спринтерский бег в ластах.

Иного выбора не было: ему придется самому съездить в Кернарфон, чтобы... чтобы что? Была ли на самом деле вероятность того, что Эйкам не имел ничего общего со смертью Бэйнса? Если и была, то он выбрал довольно странный способ почти неизбежно привлечь к себе внимание. И все же... И все же имя Эйкама с самого начала ненавязчиво всплывало в основном русле дела, а вчера он увидел номер Эйкама в телефонной книжке на столе Бэйнса. Мм. Он должен поехать и посмотреть на него. Он должен был увидеть его раньше, как бы там ни было, Эйкам был центральной фигурой во всей этой истории в школе тем летом, когда она исчезла. Но... но вы не можете приехать в Оксфорд на конференцию и просто решить, что в это время убьете одного из ваших бывших коллег. Или можете? Кто вас заподозрит? В конце концов, он сам совершенно случайно узнал о визите Эйкама в Оксфорд. А если предположить...? Aх! В кабинете неожиданно похолодало, и Морс почувствовал себя усталым. Забудь об этом! Он посмотрел на часы. 10.00 вечера. Еще можно успеть выпить пару пинт, если поспешить.

Он подошел к пабу и протиснулся в переполненный бар. Сигаретный дым вился сизыми кольцами, высоко над головами, как утренний туман, а болтовня у стойки бара и за столами была хриплой и бесконечной, разговоры успокаивали своей непонятностью. Криббидж, домино и дартс и все доступные поверхности заставлены емкостями: кружки с ручками, стаканы (пластиковые и стеклянные), бокалы опорожненные и опорожняемые, чтобы снова наполнится славной, янтарной жидкостью. Морс нашел мгновенный разрыв у стойки бара и протиснулся несмело вперед. Пока он ждал своей очереди, он услышал, как игральный автомат (справа от бара) вызвонил случайные бессистемные дивиденды, и он перегнулся через стойку, чтобы рассмотреть игрока более тщательно. У игрального автомата сидела женщина, повернувшись к нему спиной. Но он знал ее достаточно хорошо.

Хозяин прервал новую и невероятную линию его мысли.

– Да, приятель?

Морс заказал пинту лучшего горького, прошел чуть дальше вдоль бара, и обнаружил, что стоит всего в нескольких футах позади женщины, игравшей на автомате. Она толкнула стакан по стойке.

– Еще один двойной, Берт.

Она открыла довольно большую кожаную сумку, и Морс увидел тяжелую пачку купюр внутри. Пятьдесят фунтов? Больше? Значит, у нее была счастливая ночь в «Бинго»?

Она не видела Морса – он был уверен в этом, – и он следил за ней настолько близко, насколько мог. Она пила виски и обменивалась слегка непристойными комментариями с некоторыми из завсегдатаев паба. А потом она засмеялась – грубым кудахтающим смехом, – и с любопытством и совершенно неожиданно Морс понял, что он находит ее привлекательной, черт побери! Он снова посмотрел на нее. Ее фигура была все еще хороша, и ее одежда сидела на ней хорошо. Да, реально она больше не была красавицей, он это понимал. Он заметил, что ее ногти обкусаны и сломанны; заметил, указательный палец правой руки, окрашенный в темно-коричневый цвет от никотина. Но какое, черт возьми, это имеет значение! Морс осушил свой стакан и купил еще одну пинту. Зародыш новой идеи, который укоренился в его сознании, никогда бы не вырос в эту ночь. Он знал, почему, конечно. Это было просто. Ему нужна была женщина. Но у него не было никакой женщины, и он перешел в заднюю часть комнаты и нашел свободное место. Он думал, как он часто думал, о привлекательности женщин. У него были женщины, конечно; слишком много женщин, возможно. И одна или две, которые все еще могли бы преследовать его в мечтах и привлекать его спустя годы с тех времен, когда дни были прекрасны. Но теперь листья падали вокруг него: почти сорок пять лет; не женат; одинок. И вот он сидит в дешевом кабаке, где жизнь состоит из пива, и педиков, и чипсов, и орешков, и игрального автомата, и... Пепельница на столе перед ним была полна отвратительных окурков и пепла. Он оттолкнул ее в сторону, проглотил остатки своего пива и вышел в ночь.

Он сидел в баре отеля «Рэндольф» с архитектором, пожилым человеком, говорившим пространно, светло и красиво, который всегда носил котелок, который изучал греческий и читал стихи на латыни, и который спал под железнодорожным путепроводом. Они разговаривали между собой о жизни, и, пока они беседовали, мимо – изящным, скользящим движением – прошла девушка, и заказала себе выпивку в баре. И архитектор подтолкнул своего молодого товарища и мягко покачал головой с задумчивым восхищением.

«Мой мальчик, как она мила, ты не находишь? Необычна, совершенно необыкновенно прелестна».

И Морс тоже чувствовал, как она красива и желанна, и все же у него не было слов, чтобы это выразить.

Повернувшись в профиль, она покинула бар, красуясь в дразнящем наклоне, очертившем ее груди под черным свитером. И полинявший архитектор, любитель классических поэтов, спящий под путепроводом, встал и обратился к ней с невозмутимой вежливостью, когда она проходила мимо.

«Моя дорогая юная леди. Пожалуйста, не обижайтесь на меня, да и на моего дорогого, юного друга тоже, но я хочу, чтобы вы знали, что мы находим вас очень красивой».

На мгновение взгляд недоверчивого удовольствия блеснул в подведенных глазах; а потом она засмеялась – грубым, кудахтающим смехом.

«Ну и дела, ребята, вы должны увидеть меня, когда я моюсь!»

И она положила свою правую руку на плечо архитектора, ногти ее были коротко обрезаны, и указательный палец был темно-коричневым от никотина.

И Морс проснулся в раннем свете холодного и одинокого утра, как будто какая-то призрачная рука коснулась его во сне.

Глава двадцать вторая

Морс был в своем кабинете с 7.30 утра.

Когда он был ребенком, для него зенитом земного блаженства было долго, нежась, лежать в постели. Но он был уже не ребенок, и судорожные приступы ночного сна оставляли его усталым и напряженым. Его мысли, пока он сидел за столом, захватили навязчивые идеи, а его способность концентрироваться временно покинула его. Раннее появление в офисе имело легкий терапевтический эффект, по крайней мере, у него было время почитать. Лидеры сверхдержав договорились встретиться во Владивостоке, а экономика продолжила сползание к неизбежной катастрофе. Но Морс не дочитал статью. Его все менее интересовало состоянии нации, приезды и отъезды сильных мира сего. Это были трусливые умонастроения, он знал это, но не видел в этом ничего предосудительного. Он считал, что не очень разумно знать слишком много о некоторых вещах, а он, видимо, стал особо восприимчив к самовнушению. Даже случайного напоминания о том, что нервный срыв был не редкостью в нашем обществе, было не достаточно, чтобы убедить его в том, что он, наверняка, не попадет завтра в психиатрическую больницу. В последний раз, когда он напрягся, чтобы прочитать статью о причинах коронарного тромбоза, он обнаружил у себя каждый из основных симптомов и сам впал в состояние продвинутой паники. Он никогда не мог понять, почему врачами могут быть кто угодно, даже гипер ипохондрики, и, как предполагалось, возможно, они ими и были. Он развернул последнюю страницу «Таймс» и вынул ручку. Он надеялся, что кроссворд будет настоящей занозой этим утром. Но он не был. Девять с половиной минут.

Он взял лист бумаги и начал писать, и продолжал писать, когда через час зазвонил телефон. Это была миссис Льюис. Ее муж был в постели с высокой температурой. Грипп, решила она. Он был полон решимости пойти на работу, но ее собственные мудрые советы победили. И к неудовольствию мужа, она позвонила врачу. Морс, посочувствовав, дал высокую оценку действиям доброй леди и предупредил ее, что упрямцу, в любом случае, будет лучше сделать, как она ему сказала. Он попытается позвонить по телефону немного позже.

Морс слабо улыбнулся про себя, просматривая свои поспешные рукописные заметки. Они были составлены для Льюиса, и Льюис упивался бы этой рутиной. Филлипсон: билетная касса в театре; проверить ряд и номер; соседние зрители с обеих сторон; проверить, проследить, допросить. То же самое с Тэйлорами и Эйкамом. «Ритс», «Джерико Aрмс» и Лонсдейл-колледж. Опросить людей, поговорить с людьми, проверить и повторно перепроверить, медленно и методично исследовать и реконструировать. Да, как бы Льюис наслаждался этим. И, кто знает? Что-то могло бы выйти из этого. Было бы безответственно игнорировать такие очевидные направления расследования. Морс порвал листы поперек и выбросил их в мусорную корзину.

Может быть, он должен сосредоточить свое внимание на ноже. Ах да, нож! Но что, черт возьми, он должен делать с ножом? Пробегай тут мимо Шерлок Холмс, он непременно вычислил бы, что убийца был примерно ста шестидесяти двух сантиметров росту, имел воспаление локтевого сустава и, вероятно, поедал ростбиф каждое второе воскресенье. Но что он-то должен был сказать об этом? Он подошел к шкафу и достал нож; и, призвав все силы логического анализа, посмотрел на него с концентрированной интенсивностью, и обнаружил, что своим открытым и восприимчивым умом, не достиг абсолютно ничего. Он видел нож – не более того. Бытовой нож; и где-то в стране, скорее всего, где-то в районе Оксфорда, имелся кухонный ящик без этого ножа. Это не продвигало дело ни на один миллиметр, что тут делать? И мог ли кто-нибудь действительно быть уверен, был ли нож заточен под левым или правым углом рукой резчика? Может, стоило попытаться выяснить? В какую глупость все это превращалось. Но, как был принесен нож – теперь это было гораздо более интересной проблемой. Да. Морс отложил нож прочь. Он откинулся на спинку черного кожаного кресла, он снова был готов размышлять о многих вещах.

Телефон снова зазвонил в половине одиннадцатого, Морс резко и виновато выпрямился в своем кресле и посмотрел на часы в недоумении.

Это была опять миссис Льюис. Приезжал врач. Фарингит. По крайней мере, три или четыре дня в постели. Но мог ли Морс столько ждать? Ему не терпелось увидеть больного.

Он, конечно, выглядел больным. Небритое бледное лицо, и голос больше похожий на жабье кваканье.

– Я вас подвел, шеф.

– Вы говорите чушь. Даже не думайте об этом. Будьте хорошим мальчиком и делайте все, что вам сказал знахарь.

– Не так много вариантов с такой супружницей, как моя. – Он слабо улыбнулся, и, опираясь на одну руку, потянулся за стаканом разведенного апельсинового сока. – Но я рад, что вы пришли, сэр. Видите ли, вчера вечером у меня была такая ужасная головная боль, что у меня перед глазами все время рябило – все время вроде волнистой линии. Я не мог хорошо различать вещи.

– Нужно было ожидать, что у вас что-то пойдет не так, если вы больны, – сказал Морс.

– Но я подумал об одной вещи. Вы помните старика с перекрестка Белиш? Ну, я тогда не упоминул об этом, но он вспомнился мне прошлой ночью.

– Да ну, – тихо сказал Морс.

– Просто я не думаю, что он очень хорошо видит, сэр. Я считаю, что именно поэтому он получил удар, который его опрокинул, и я просто подумал...

Льюис посмотрел на инспектора и инстинктивно понял, что был прав, когда попросил его приехать. Морс, медленно кивая, рассеянно смотрел в окно спальни на аккуратно подстриженную полосу травы сада, на клумбы, ухоженные и прополотые, на которых сохранились несколько поздних роз.

Джо был все еще в доме престарелых в Коули, и лежал в постели, наполовину опершись на подушки, его голова свесилась на сторону, его тонкий рот беззубо приоткрылся. Сестра, сопровождавшая Морса к своему подопечному, осторожно к нему прикоснулась.

– Я вам привела гостя.

Джо моргнул, медленно просыпаясь, и посмотрел на них неопределенно невидящими глазами.

– Это полицейский, мистер Годберри. Я думаю, что они, должно быть, поймали того кто вас сбил, наконец-то. – Сестра повернулась к Морсу и улыбнулась приветливо.

Джо улыбнулся и из его рта вырвался старческий смешок. Его рука нащупала на шкафчике футляр, и, наконец, ему удалось нацепить древнюю пару очков на уши.

– Ах, я помню вас, сержант. Рад видеть вас снова. Что я могу теперь сделать для вас?

Морс пробыл у него пятнадцать минут, и понял, как это грустно, должно быть, дожить до такой старости.

– Вы были очень полезны, Джо, и я очень благодарен вам.

– Не забывайте, сержант, перевести часы назад. Это в этом месяце, вы знаете. Так много людей забывают поставить часы назад. Да. Я помню, как однажды...

Морс выслушал его и, наконец, ушел. Возле палаты он снова заговорил с сестрой.

– Он теряет свою память понемногу.

– Боюсь, как большинство из них. Хотя он хороший парень. Он сказал вам, чтобы вы перевели часы назад?

Морс кивнул:

– Он говорит это всем?

– Многие из них, как бы зацикливаются на какой-то мелочи вроде этой. Имейте в виду, что он прав, не так ли?

Она засмеялась сладко, и Морс заметил, что она не носит обручальное кольцо.

«Надеюсь, вы не обидитесь, сестра, если я скажу вам, что нахожу вас очень привлекательной».

Но слова не были произнесены, потому что он не был архитектором, который спал под железнодорожным виадуком, и он никогда не мог говорить такие вещи. Так же, как она не могла. Морс задавался вопросом, что она думает, и понял, что никогда не узнает об этом. Он вынул бумажник и дал ей банкноту.

– Положите ее в Рождественский фонд, сестра.

Ее глаза на мгновение задержались на нем, и он подумал, насколько они нежные и любящие; она ласково поблагодарила его и быстро зашагала прочь. Возможно, Мыс Доброй Надежды был уже недалеко[28]28
  Намек на легенду о «Летучем Голландце», который обречен скитаться по морям, пока за его капитана не выйдет замуж добрая девушка.


[Закрыть].

Часы! Он вспомнил. Это была одна интересная Оксфордская история о переводе часов назад. В церкви Святого Бенедикта были электрические часы, и в течение многих лет в переводе стрелок назад изощрялись и мудрое духовенство, и миряне. Часы украшали северную стену, и стрелки синего циферблата передвигались с помощью сложного рычажного устройства, расположенного позади циферблата, к которому поднимались по узкой винтовой лестнице, ведущей на крышу башни. Проблема была в этом. Никто сразу, манипулируя рычагом за циферблатом, не мог наблюдать последствия своих манипуляций, а стены церковной башни были такими толстыми, что даже помощник с мегафоном, стоящий вне церкви, не мог докричаться до манипулятора. Каждый год, таким образом, один из церковных старост поднимался по винтовой лестнице, чтобы передвинуть рычаг примерно в правильном направлении, затем спускался по лестнице, чтобы выйти из церкви и посмотреть вверх на часы, затем поднимался по лестнице еще раз, чтобы сдвинуть рычаг еще на несколько поворотов, затем снова спускался. И весь процесс повторялся до тех пор, пока, наконец, часы не синхронизировались. Такая длительная и физически сложная процедура просуществовала несколько лет, пока один непримечательного вида кадильничий (считавшийся настоящим мастером кадильно-махательного ремесла), преодолев стеснительность, не предложил священникам отключать предохранитель в коробке питания ровно на шестьдесят минут, что помогло бы сделать часы не только более точными, но и избавить пожилого смотрителя от перспективы коронарного тромбоза. Эта идея обсуждалась в течение достаточно продолжительного времени, и, наконец, была принята церковным комитетом. Она оказалась удивительно эффективной, и в настоящее время стала прочно установившейся практикой.

Кто-то рассказал Морсу эту историю в пабе, и он вспомнил сейчас о ней. Ему нравился Льюис, но, несмотря на болезнь, он даже теперь бегал вверх и вниз по винтовой лестнице, проверяя алиби. Но сейчас он был вне расследования – по крайней мере, на несколько дней. Это давало возможность Морсу убрать предохранитель прочь и перевести стрелки назад, но только не на один час – а намного, гораздо дальше этого. На самом деле на два года, три месяца и более, в тот день, когда Вэлери Тэйлор исчезла.