Текст книги "Круг замкнулся"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

– Теперь уж вам придется заночевать здесь, – говорит фру. – Час очень поздний.

Но он не хочет.

– Ничего, спасибо, я и так дойду.

– Горничные уже приготовили для вас комнату.

Абель снова благодарит и говорит:

– Мне ведь надо завтра привести людей, чтобы пересадить деревья.

– Подумаешь, деревья… но раз вы не хотите…

Утром Абель привел с собой еще двоих. Он соорудил нечто вроде платформы, которая катилась на бревнах, а от подручных только и требовалось, чтоб они поддерживали деревья вертикально и не повредили ветвей.

Платформу с деревьями тащила машина.

После обеда оба каштана были водворены на новое место, и землю заровняли. Теперь им следовало отправиться к Клеменсу за платой. Но Абеля пригласили на второй этаж к мадам полюбоваться дивным видом из окна, белым маяком и далеко внизу – пароходами и моторками, которые возвращались домой, развезя молоко.

– Значит, вы уже управились? – спросила фру Фредриксен.

– Да.

– Я бы хотела… здесь еще наверняка осталась уйма дел. У меня даже и шофера нет, он не желал держать шофера, не желал, чтобы я ездила с кем-нибудь, кроме него.

Молчание.

– Я бы с удовольствием предприняла путешествие на машине. А вы бы ее вели.

– Я уезжаю, – сказал Абель.

– Прямо сейчас? Сперва мы бы могли все-таки поездить. Подумайте об этом.

– Ладно.

– Вы согласны? Ну и хорошо, мне надо только позвонить Клеменсу, и я готова…

XXX

К нему опять пришли деньги, пришло благополучие, но и на сей раз он не сумел их удержать. Через несколько недель он снова оказался на мели.

Однажды он подкараулил вафельщицу, но та держала ухо востро и не поддалась на его уловку, что он, мол, желает попробовать ее товар. Вообще же она процветала, потому что была не простая вафельщица, а с выдумкой и торговала не только на пристани, но и на станции.

Предпринял он и несколько набегов на товарные склады, где обнаружил отличные вещи, которые вполне можно сбыть с рук, от железных труб до носильного платья, но кому их здесь сбудешь? Вот если бы в Кентукки!

Наведаться на молоковозку, на которой ходили Северин и Леонарт, не имело ни малейшего смысла, у них на борту ресторана не было. Какого черта! – воскликнули бы они, не понимая своего капитана. Он еще раз попытал счастья у вафельщицы – безрезультатно. Разумеется, у него было множество других возможностей, и однажды, средь бела дня, он начал рисовать веснушки у себя на лице, рисовать, не скупясь, прямо целые поляны веснушек. Получалось очень здорово, словно он прошел курс рисования веснушек. Но имел он виды не на банк и не на какую-нибудь контору, а на продовольственную лавку. Он старательно подготовился к походу, даже надел ульстер, в котором до того ни разу не появлялся на улице, и вышел в путь. Времени было одиннадцать, не больше, но уже хорошо, темно.

Сперва он сверлил дыру в окне, но тут в доме залаяла собака. Абель не обратил на собаку ни малейшего внимания и спокойно продолжал сверлить. В лавке вспыхнул свет.

Но когда свет ударил ему в глаза, у него не осталось иного выхода, кроме как постучать. Человек открыл дверь и спросил, какого черта? Абель хотел войти в надежде ухватить что-нибудь с прилавка, но человек его не пропустил. Какого черта?

Да вот, он пришел забрать часы.

– Какие такие часы?

– В квартире. Мне поручено.

– Это ошибка. Ступайте себе своей дорогой.

– Комнатные часы, их надо посмотреть.

– Убирайтесь отсюда, немедленно!

– Нет, вы только выслушайте меня и не горячитесь. Плохо, конечно, что я пришел так поздно, но такой был уговор. Я днем работаю у мастера, а по ночам чиню часы, чтобы малость подзаработать.

Человек перестал горячиться, но у него нет часов, которые нуждаются в починке, и ни за каким часовщиком он не посылал.

Неудача, это ж надо, какая неудача! Лоуренс наверняка бы посмеялся над его дурацкой затеей, на худой конец он бы рванул рубашку на груди и сказал: «Вы только поглядите, как я высох от голода!» И наверняка добился бы своего, не разрисовывая лицо веснушками.

Конечно, даже и сейчас им были использованы еще не все возможности. Так, к примеру, вполне можно продать бесценные носки, в которые был завернут револьвер, можно продать и револьвер, коль на то пошло, найдись в городе хоть один старьевщик, который не побоится. Ему очень недоставало Лоуренса, недоставало Кентукки, Грин-Риджа, ручья.

Можно бы посидеть на рыбачьем причале, покалякать с почтальоном или еще с кем-нибудь, но от этого сытей не станешь. Чтобы не истязать себя, он бы даже выпил стаканчик, если поднесут, но на пустой желудок он плохо переносил выпивку. То же и с табаком – много курить он не мог, а когда они вдобавок заметили, как он плотно набивает трубку, чтобы хватило на два раза, их разобрала досада, и больше они ему вообще ничего не предлагали. Он достал коробочку для табака, раскрыл ее, но тотчас захлопнул, потому что в ней ничего не было. Хотя нет, в ней лежала сложенная желтая бумажка, желтая рекламная бумажка, которую он подобрал где-то среди складов и которая напоминала купюру в десять крон. Ну, сказали они, раз у тебя есть десять крон, ты можешь и сам купить себе табак.

Шел март, самое тяжелое время. Еще никогда ему не приходилось хуже, от постоянного недоедания лицо у него стало каким-то незначительным, а сам он стал совсем незаметным среди людей. Впрочем, какие-то знакомства у него сохранились до сих пор. Например, парикмахер, что жил у садоводства.

По дороге к садоводству его обогнала машина аптекаря, это Ольга ехала со своим отцом, который вновь заделался лихим матадором. Когда Абель добрался до садоводства, Ольга с отцом стояли возле машины и разговаривали. Абель поклонился и прошел мимо. Странная личность эта Ольга. Она не ответила на приветствие. Отец ответил, и весьма учтиво, но Ольга его теперь знать не знала.

Но разве не было у них тех двух вечеров? Почему же надо их забывать? Сперва один вечер, потом другой, получается два – и оба забыты! У него только и осталось от нее, что фотография. Конечно, он мог тогда и отказаться, но теперь уж ничего назад не воротишь, да, надо бы ему держать себя тогда как ангел на небеси и отказаться. А вот теперь она ждет ребенка. Она стоит возле машины. Она ждет ребенка. В этом не было ничего бессмысленного и ничего случайного, все хорошо продумано: она, правда, не знала, поможет ей это или нет, но решила попробовать. И никакой неясности это тоже за собой не влекло: либо она выгораживает Абеля, либо от него отрекается, одно из двух, во всяком случае, она его не выдаст, она не выдаст никого. Но с какого-то дня уже не бывает, чтобы зубной врач по имени не то Фольмер, не то Вольмер ездил на гулликсеновском авто в гулликсеновский загородный дом. Если отвлечься от этой детали, Вильям Гулликсен воспринял все как настоящий мужчина и как хозяин положения: когда пошли разные намеки, подковырки и поздравления, он даже – хоть и со скрежетом зубовным – проявил известную гордость. «А как же иначе?» Да и что тут прикажете отвечать? Не выставлять же себя на посмешище.

Все в порядке, Абель стерт из памяти.

Он заходит к парикмахеру – и вот здесь получается радостное свидание! Но Абель спешит, может, отец и дочь до сих пор стоят возле своей машины, тогда он уже бритый пройдет мимо и еще раз поздоровается.

– Вы можете наскоро привести меня в божеский вид? – спрашивает он. – Только денег у меня нет.

– Не говорите мне про деньги! – восклицает парикмахер. – Неужели я забыл Пальмовое воскресенье на вашем корабле, и как вы угощали меня и мое семейство, и роскошную каюту, и вообще все, вместе взятое, – это была для нас такая удивительная, такая прекрасная поездка, мы часто о ней вспоминаем. Покуда я жив, капитан, я буду вас брить бесплатно.

– Обмахните меня слегка щеточкой, вот так, спасибо, до свиданья.

Но когда он вышел, машины на прежнем месте уже не было.

А вернуться теперь к парикмахеру и попросить у него хоть какой-нибудь еды он уже не мог. Вот и опять неудача, но его это не слишком огорчило, подумаешь, неудачей больше, неудачей меньше. Приличия ради он даже улыбнулся.

* * *

Апрель и май – все уже гораздо лучше. На полях еще, правда, ничего не вызрело, но холода миновали, снова светит теплое солнышко, а солнце – это наполовину еда.

Удивительно, как ему взбрела в голову такая блажь, но однажды на свалке за складами он нашел мясную кость, мосол какой-то свиньи, которая вполне могла сгодиться. Он взял ее домой, раздробил, но не затем, чтобы извлечь из нее что-то съедобное, а чтобы смазать дверные петли костным жиром – на случай, если она придет. Она уже бывала здесь раньше и при этом несколько раз повторила: «Это тебе я была предназначена, это мы должны были достаться друг другу».

Но она не пришла.

А пришла Лили. Наперекор мужу и всему прочему взяла и пришла. Принесла вафли, которые выпросила у матери, и от всей души потчевала Абеля. Она долго у него оставалась, вечер был теплый, она сняла пальто с серым меховым воротником, еще что-то сняла с себя, а потом и еще что-то. Уж очень выдался теплый вечер.

Она была даже ласковей обычного, но, перед тем как уйти, обронила, что «двум малышам, ну ты знаешь каким» скоро понадобится велосипед.

– Да, – сказал Абель.

На другой день поутру пришел мальчик-рассыльный и принес дюжину фотографий от Смита.

– Положи, – сказал Абель.

– Я принес счет.

– Я сам приду и заплачу.

Черт побери, чего это они все к нему повадились? Совершенно незнакомые люди так и ломились в его дом, словно это для них он смазывал дверные петли. Вот в Кентукки он бы чужих людей и на порог не пустил…

Потом к нему пришел Клеменс – сам Клеменс пожаловал в его халупу. Причем он был смущен даже больше, чем Абель, и неоднократно извинялся:

– Я пришел… мне очень неловко… но я пришел, чтобы вернуть вам большой долг, господин Бродерсен. Я искал вас в имении у госпожи Фредриксен, а вообще-то у меня здесь, – он сует руку в карман, в бумажник, – здесь тысяча крон, которые я вам должен, которые Ольга брала для меня…

– Ну, это не к спеху, – сказал Абель.

– Мне очень, очень стыдно, мне уже давно следовало, пожалуйста, вот деньги, и прошу вас меня извинить.

– Да что вы, уверяю вас…

– Отлично. Вы очень любезны. Вообще-то она брала две, но одну тысячу, как я слышал, вам уже вернули.

– Да.

– Мне очень стыдно. Впрочем, у меня к вам еще одно дело: фру Фредриксен звонила много раз, но я не мог вас найти. Ей очень хочется, чтобы вы приехали к ней в имение, она, помнится, говорила с вами об автомобильной прогулке…

– Я собираюсь уезжать, – сказал Абель.

– Ну а до отъезда? Мне кажется, фру Фредриксен в своем горе придает большое значение этой прогулке. Словом, если бы вы могли съездить в имение и поговорить с ней на эту тему…

– Я подумаю.

– Вот и спасибо. Фру будет очень рада. А Лолле передать от вас привет?

– Да, конечно!

– Она стала матерью.

– Поздравляю и желаю счастья.

– У нас мальчик. Это великое дело.

Он и еще раз видел Ольгу, когда шел в полицейский участок. Поздоровался и прошел мимо. Она его больше не знала.

Так вот, они в полиции хотели бы побеседовать с ним – пожалуйста, садитесь. Вы знали когда-то некоего ирландца по имени Лоуренс? Ах так, вы жили вместе с ним в Кентукки? Он умер в тюрьме. Но теперь ирландские родственники надумали добиться его реабилитации – они получили от него письмо, где он утверждает, что невиновен. Вот власти в Кентукки и попросили нас побеседовать об этом с вами и, коль скоро вы что-нибудь знаете, дать нам объяснение. Ничего серьезного там нет, просто объяснение, которое в случае чего могло бы утешить ирландскую родню. Из Кентукки сообщают, что Лоуренс оставил письмо и для вас и что это письмо было обнаружено уже после того, как вы оттуда уехали.

– Да, я оставил его, когда уезжал, – сказал Абель.

– Говорят еще, что письмо на ваше имя подтверждает письмо, адресованное родственникам.

– Не могу вам сказать, я его не читал.

– Значит, вы не получили его до отъезда? Так вот, по поводу объяснения. Предстоит множество хлопот и для вас, и для нас, но ничего не поделаешь, мы обязаны.

Абель:

– Я сам туда собираюсь.

– Вы поедете туда? В Кентукки? Прямо сейчас?

– Да, поеду.

– Господи, да лучше и быть ничего не может. Какое удачное совпадение! Значит, мы можем просто сообщить им, что вы едете туда и дадите все объяснения на месте?

– Можете.

– Значит, вы уезжаете, так-так. Наверно, вам надо за чем-нибудь там приглядеть, у вас там есть имущество или что-нибудь такое? Большое спасибо за вашу любезность. А когда вы едете?

– Сегодня ночью.

– Это ж надо! Ну, счастливого пути.

После него в сарае осталась пара толстых шерстяных носков и кое-что из белья. Керосинка стояла на месте, кровать стояла на месте, все остальное, немногое, чем он владел, он забрал с собой. На адрес Лили он послал детский велосипед, а у фотографа Смита побывал лично и расплатился за фотографии.