Текст книги "Круг замкнулся"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

XIV

Ну конечно же Лолла знала все городские новости. Например, она прослышала, что Ольга перебралась в аптеку, в родительский дом, но не поверила слухам. Порядочные люди так не поступают, рассуждала Лолла, и уж если фру Ольга так сделала, значит, тому должны быть свои причины, но причин как раз и нет. Разве что с молодым Клеменсом невозможно жить, но ведь это не так…

Ей хотелось выглядеть образованной и вежливой и деликатной, а не приходить в его контору, как прежде, когда она была служанкой и убиралась у них. Она хорошенько продумала все, что должна сказать.

Поздоровавшись, она с улыбкой произнесла:

– Вы мне, правда, уже отказали однажды, не захотели помочь, но… – Тут она умолкла.

– Присядьте, пожалуйста, – сказал он и поправил стул, хотя стул и без того стоял как следует.

Она села и продолжила свою речь:

– Впрочем, сегодня я пришла за другим.

Он выпрямился. Вдруг она принесла какое-нибудь известие от его жены? Они с Лоллой, помнится, дружили. Вполне может быть.

– Я пришла от Абеля Бродерсена, – сказала она.

– Ах, от Абеля Бродерсена, так-так. В прошлый раз, Лолла, – вы уж извините, что я говорю: Лолла, – в прошлый раз для этого имелись свои причины.

– Да, имелись. Дело было не очень красивое.

– Вы так думаете? – Он встал, подал ей руку и сказал: – Вот вам моя рука в знак того, что дело вовсе таким не было. – Тут он снова сел, почему-то весь красный, и уставился в пол. – Так что же там с Абелем Бродерсеном?

Так, мол, и так: как обстоят дела с закладной Абеля на дом у лесопильни? С долговым обязательством? С гарантиями?

Клеменс ничего не понял, он наморщил лоб, порылся в документах на букву «Б» – нет, никаких следов Бродерсена нет.

– Этого я и боялась, – сказала она.

– Он, наверно, ошибся, перепутал меня с другим адвокатом.

– Да, наверно.

– Неладно что-то с этим Бродерсеном, – сказал Клеменс, немного помолчав. – Он не такой, как мы все. Порой мне кажется, что в некотором смысле он враг самому себе.

– Я его вообще не понимаю, – ответила Лолла.

– Я тоже нет. Я, да и другие его ровесники слишком заурядны, чтобы его понять.

– Как вы думаете, может, он болен? Он, помнится, рассказывал, что в Америке у него когда-то был солнечный удар. Может, это с ним после удара? Может, это какая-нибудь болезнь?

– Какая же? Нет, рассудок у него в полном порядке. Вообще-то мне трудно судить, я разговаривал с ним всего несколько раз. Он был очень любезен, с ним вообще приятно общаться. Ольга его хорошо знает, спросите у нее, они с детских лет дружат. Ольги, правда, здесь сейчас нет, но уж где-нибудь вы ее отыщете.

– Он не желает кем-нибудь становиться, – сказала Лолла.

– Верно. Но разве это так уж необходимо? Разве сам он от этого страдает?

– Не знаю. Но это для него унизительно.

– Он это осознает?

– Не думаю.

– Вот видите! Мы, другие, стали тем, чем стали, именно потому, что мы слишком заурядны. Он же – обитатель пограничной страны, которая нам неведома.

Лолла покраснела и сказала:

– Меня утешает то, что вы говорите. Я сблизилась с ним. Мы некотором образом… я хочу сказать…

– Я знаю, – сказал Клеменс, когда она запнулась.

– …что неестественно, когда молодой человек никем не хочет стать, ничего не хочет делать.

– Неестественно, исходя из нашего взгляда на вещи. А может, он просто испытал какой-то надлом, который привел к утрате воли, вернее, к утрате энергии, потому что, если верить моему впечатлению, определенная воля у него есть. Он знает, чего хочет.

– Он был когда-то женат, в Америке. Может, поэтому?

– Не знаю. Вполне возможно, но в таких вещах я плохо разбираюсь, я ведь юрист.

– Может, она увлекает его за собой на дно?

– На дно? – удивился Клеменс. – А они там были на дне?

– Да, если верить его рассказам. Они жили как последний сброд.

– И долго?

– Этого я не знаю. Кажется, несколько лет. Это была ужасная жизнь. А потом ее застрелили.

– Они ссорились?

– Нет, по его словам, он ее обожал. Он до сих пор бережет этот револьвер и так красиво говорит о ней. Ничего нельзя понять.

– Ничего, – сказал и Клеменс, – мне кажется, в последнее время он меня избегает, а почему – я не знаю. Он пьет?

– Нет, даже и пить не пьет, – отвечала Лолла. – Он просто какой-то отупелый и ни о чем не желает думать. Теперь обитает в каком-то сарае на складской площадке.

– Он вынужден там жить?

– Совсем нет. Но ему так хочется.

– Тогда, может, он просто желает выглядеть не таким, как все?

– Ах, если бы! Но он не из тех, кто желает производить впечатление. Вы уж извините, что я отняла у вас столько времени, но он меня так беспокоит.

– Посидите минуточку, Лолла, у меня есть вопрос. Я хотел спросить, не согласитесь ли вы прийти сюда и остаться?

Полная тишина.

– Хозяйничать у меня, – продолжал он.

– Вести дом? – наконец спросила она.

– Да, вести дом. Я ведь сказал, что Ольги нет дома, – она такая нервная, а сейчас весна, она хочет немного пожить у своих, при аптеке. И я в растерянности. Мне нужен кто-нибудь.

– Не могу, – ответила Лолла.

– Я подумал о вас, – продолжал он, – вы здесь все знаете и могли бы устроиться, как вам угодно.

Лолла покачала головой:

– У меня сейчас другие планы.

– Ну, раз так, извините меня, – сказал он.

– Я не могу, – повторила Лолла, поднявшись с места.

Он тоже поднялся.

– Зря, наверно, я спросил вас прямо в лоб.

– Нет, нет, не говорите так! Я никогда не забуду, как мне у вас было хорошо. А книги, которые я могла брать… и вообще все… все…

– Почему бы вам и теперь не взять несколько книг?

Лолла:

– А разве можно?

– Вам – и нельзя? Зайдите в комнату, вы ведь знаете, где что лежит. Самые последние поступления – на тумбочке у кровати.

Лолла вошла и оставалась там долго, до чертиков долго. Заглянув туда, он увидел, что она стоит перед зеркалом и поправляет прическу. Она набрала целую кучу книг, вернулась и выложила их перед ним: что он ей порекомендует?

– Не хотите ли присесть? – спросил он. – А я поищу бумагу, чтобы завернуть книги.

Когда они заворачивали книги, руки их соприкоснулись, и ему это, судя по всему, не было неприятно. Он даже нарочно искал прикосновения к ее большим, страстным рукам.

Наконец она управилась, встала, постояла в нерешительности и не уходила.

– Можно я задам вам один вопрос?

– Какой угодно!

– Я так беспокоюсь за этого парня. Как вы думаете, нельзя ли для него подыскать приличное место?

– Ну… смотря по обстоятельствам. Вы о каком месте говорите?

– Я даже не смею сказать: капитаном на «Воробье».

Молчание. Клеменс долго думал.

– Давайте сядем, Лолла. Я слышал, что Ульрик Фредриксен оставил свое место, но это еще не решение вопроса. Абель Бродерсен много ходил в море, как он мне рассказывал, но и это еще не решение вопроса.

– Знаю, он не штурман, он говорит, что так и не смог выучиться.

– Ну, Ульрик Фредриксен тоже не штурман. Так что с этой стороны… Впрочем, у него есть брат, который и предоставил ему место. Вот что решало дело. Вопрос стоит так: а у Бродерсена ничего такого нет?

– Ему принадлежит часть акций «Воробья».

Клеменс подался вперед:

– Правда? Разве не Фредриксену из имения?

– Абель перекупил акции Фредриксена.

– Хо-хо-хо! – сказал Клеменс. – Это замечательно. Во всяком случае, это имеет большое значение. Фредриксен не откажется лично поддержать его?

– Да, он мне обещал, вернее сказать – Абелю.

– Ну, тогда дело почти решено.

– Решено, что он получит это место. А вот сможет ли он его удержать – это вопрос.

– Уж наверно, сможет. Во всяком случае, при нем должен быть особенно толковый штурман. А сам-то он что думает?

– Он вообще ничего об этом не знает.

Клеменс, потрясенный:

– Как же он тогда мог перекупить акции?

– Ну… через посредника, – ответила она.

Дальше Клеменс расспрашивать не захотел. Он подумал-подумал и сказал:

– Может, и в самом деле лучше, чтобы он узнал обо всем сразу. Как взрыв бомбы…

Лолла:

– Вот и я так думаю. Это моя единственная надежда.

– Что его, может быть, потрясет шок и пробудит к жизни? Вы молодец, Лолла. Хорошо все придумали.

– Тогда не будете ли вы так любезны замолвить за него словечко…

– Я? – удивился он. – Это ничего не даст. Я ведь никто.

У дверей он подал ей руку на прощанье, хотя нужды в том не было.

– Я приду потом вернуть книги, – сказала она.

– Когда вам угодно. Поменяете и возьмете другие.

Она ушла, погруженная в размышления. Как-то странно себя ведет Клеменс, не диво, что Ольга его бросила. Три раза предлагал ей сесть, будто ему приятно ее видеть. Тонкий и обходительный человек, просил прощения, когда предлагал ей место в его доме. Нет, не было у Ольги никаких причин уходить от него.

Но сейчас надо было думать о другом. До решающего дня следовало уладить великое множество дел. И она уже многое уладила, она для начала разработала план, она строго ему следовала годы и месяцы, она перетолковала с Вестманом и еще несколькими членами правления, побывала, наконец, у портного – да, она многое сделала и была собой довольна.

Но главным козырем оказались акции «Воробья», вот это козырь так козырь! Она понимала, что ей надо заручиться контрольным пакетом, поскольку без него она ничего не сможет сделать. Случай и здесь пришел ей на помощь: Фредриксен-землевладелец с готовностью согласился, не откладывая в долгий ящик, продать ей свои акции, чтобы отрезать своему брату возможные пути к отступлению. «Я вам прямо скажу, – сказал он ей, – я человек больной и вынужден их продать». Но торговался он тем не менее как черт.

– Понимаете, Абель должен иметь большую часть акций, теперь взгляните, на какие средства он покупает, – сказала Лолла и выложила перед ним банковскую книжку Абеля.

Фредриксен заглянул и сказал:

– Нет, так у нас с вами дело не пойдет. Это получится ниже номинала, нет, так не пойдет.

Он был совсем больной, и руки у него были как у покойника, но по-прежнему жадный и в полном рассудке.

Фру Фредриксен сидела на стуле у постели больного и хмурила лоб.

– Сколько же акций вы продадите под этот счет? – напрямик спросила Лолла.

Фредриксен подсчитывал, закрыв глаза. Потом достал из-под подушки связку ключей, дал ее жене и сказал:

– Они лежат справа! Господи, у меня совсем нет сил, голова прямо раскалывается. А ведь я был такой здоровый! Кто бы мог себе представить?

Когда акции были подсчитаны, он пересчитал их еще раз с закрытыми глазами, чтобы и самому не обмануться, и ее не обмануть.

– Вот, пожалуйста, – подытожил он, – эти семь я оставлю себе, остальные достанутся вам. Даром, можно сказать.

– Значит, все-таки выше номинала?

– Все равно это почти задаром. Надо совсем рехнуться, чтобы продавать по номиналу, когда пароход приносит шесть процентов, а может дойти и до восьми.

Лолла:

– А сколько вы сами заплатили аптекарю?

– Кому-кому? – спросил Фредриксен. – Ну, аптекарь – это другое дело, аптекарь был вынужден их продать.

Лолла не рискнула продолжать расспросы, она взяла свои акции и ушла. Жена Фредриксена закрыла за ней дверь.

Да, жена сидела, нахмурив лоб, незаметно покачивала головой, но не проронила ни слова. Жена хозяина славилась своим добрым сердцем. Она не раз демонстрировала, что не одобряет поведение мужа и что, будь ее воля, она бы вообще уступила эти акции почти задаром, вот какая это была женщина. Но она не проронила ни слова, лишь только дала гостье понять, насколько отличаются ее взгляды от взглядов человека, за которым она замужем. Лолла ждала хоть нескольких слов, шепотом, когда они вдвоем оказались в коридоре, и она услышала их, эти слова: «Он до того жаден, и моей воли тут нет, видит Бог, нет!» Поддержав, благодаря этим словам, свою репутацию, женщина, вероятно, ждала благодарности, но Лолла просто ушла. Муж представлялся ей далеко не столь страшным, как жена.

Лолла же поспешила в банк, где получила небольшую сумму под акции, и вернулась в имение.

– Вот, пожалуйста, – сказала она.

– Пожалуйста, – сказал и Фредриксен. – Вот вам еще шесть – а одну я оставлю, чтобы не потерять право голоса, но контрольный пакет будет у вас.

Сделано быстро и вроде справедливо, но, если вдуматься, – грабеж средь бела дня. Фредриксен и здесь сумел извлечь выгоду – лежа в постели, заработал несколько тысяч, но зато пообещал дать Абелю хорошую рекомендацию – он слышал о нем, этот парень однажды спас человека от смерти, да и отца его он знал.

Фру Фредриксен на сей раз не показалась.

Теперь Лолла шла домой, держа под мышкой стопку книг, вспоминала все эти обстоятельства и улыбалась. Она почти забыла про страховку на дом, который Абель однажды выкупил, и вообще эта история с домом не стоила того, чтобы о ней думать, деньги все равно пропали. Ох уж этот Абель, себе враг, для других загадка. Ее удручало, когда она видела, как беспечно он губит свою жизнь. Причем он не жаловался, напротив, улыбался, но эта улыбка рвала сердце. Ее предложение обрести дом и кров в хижине на берегу неизменно встречало отказ, больших денег, чтобы уехать, у него теперь не будет, а после покупки акций – вообще никаких не останется. Но Абель не способен мыслить в кронах и эре, он не по этой части. Вот и торчит в своей халупе среди складов.

Но она возвысит его так, что лучше и не надо, она, Лолла, поможет ему обрести ранг и положение. Этот день уже близится.

Как истолковать такое обилие доброты и заботы по отношению к пасынку? Это понимала одна только Лолла.

Любой другой на ее месте давно махнул бы рукой на этого человека, устав воевать с ним. А Лолла не уставала. Безымянный – в жалкой халупе, ничтожество, пустое место – ей должно быть неловко, что она вообще замечает его. Да, должно. Но какова бы ни была тому скрытая причина – в глазах людей она вполне могла оправдаться: она старается не для него, а для себя, неужто непонятно? Когда Абель станет капитаном, она возглавит ресторан «Воробья». Ничего лучше и не придумаешь. Нет, она не пойдет в домоправительницы к молодому Клеменсу, у нее другие планы, она мечтает стать буфетчицей на «Воробье». Стать госпожой над обслугой, стать дамой в своем салоне, чтобы выше капитана никого над ней не было, стать кем-то, многие ей могут и позавидовать, ведь, строго говоря, она не настоящая родственница капитана, но все-таки она в свойстве с ним, она его мачеха, почти мать, у нее довольно неуязвимая позиция. Ловиса Роландсен, та, что замужем за Тенгвальдом, была бы куда как рада оказаться на ее месте. А уж у таможенника Робертсена просто искры посыплются от зависти. Ну и пусть сыплются.

Что бы Лолла ни скрывала в глубинах своей души, все силы, которые она истратила на этого Абеля, тратились не ради него, а ради нее самой. Это она искала работу и заработок. Ясно как Божий день, неопровержимая истина.

Вполне возможно, что краткое пребывание в роли жены и дальнейшая судьба в роли неправдоподобно молодой вдовы смущали самое Лоллу. Все, вместе взятое, разумеется, комично, есть над чем посмеяться. В глазах людей она хоть и была обвенчана, но замужем не побывала, позже ее воспринимали как служанку, которая получает пенсию после смерти старика. Любое из этих обстоятельств не оправдывало ее благородные манеры и меховой воротник на пальто. Но этому суждено измениться.

* * *

Вернувшись домой, она застала письмо от Ольги, тот же заход, но с другого боку: фру Ольга просила ее взять на себя хозяйство у ее мужа. Письмо писалось второпях, множество восклицательных знаков и тире, но не без тревоги о муже: он остался совсем один – жаль его и грустно об этом думать. Сама я там жить не могу, с этим все кончено – но ты, Лолла, ты все там знаешь, и Бог тебя благослови, если ты это сделаешь!! Сам он меня об этом не просил – но мне его очень жалко, и, раз я уехала, у него теперь никого нет. Только не забудь про олеандр в средней комнате – а в остальном ты знаешь, как у нас все. Преданная тебе Ольга.

Лолла, осердясь из-за молодого Клеменса:

– Ну, слышали ли что-нибудь подобное – уехать от такого благородного, такого милого мужа!

Она бы выкрикнула это все ей прямо в лицо, доведись им встретиться на улице, пусть даже Ольга когда-то была ее хозяйкой…

Она недолго поговорила с матерью о том о сем и снова ушла из дому. У нее много дел, она не в меру суетлива, она идет в город и покупает там мужское белье. Хотя до первого июня еще много времени, она покупает уже сейчас, чтобы вышить на нем красивую монограмму и все пронумеровать.

Часть вторая

XV

А время между тем шло, и Абель все больше обращался в ничто. Он не посадил картошку, как собирался, потому что вдруг надумал сходить на железную дорогу и попросить там разрешения вскопать насыпь, а ему, конечно, запретили. Значит, он стал вполне свободен и избавил себя от лишней работы, а вины при этом на нем не было. Дела обстояли совсем плохо, но у него была крыша над головой, да и не составляло труда при удаче стащить чужую рыбину. Случалось, его видели за этим занятием. «Ты что мою рыбу таскаешь, скотина?» – «На, бери свою рыбу!» – «Да уж ладно, оставь себе».

Или похожие разговоры у мясника на окраине: «Можно мне взять кусочек печенки для кошки?» – «А у тебя разве есть кошка?» – «И кошка есть, и собака». – «А где же ты живешь?» – «Где склады». – «А разве там есть дома?» – «Я живу в одном из сараев». – «Странный ты тип, ну бери, бери свою печенку».

Жизнь его становилась все более нереальной, внутренней правды в ней больше не осталось. Он, верно, не выдержал бы, не будь такая жизнь привычной для него с кентуккских времен, а так дни виделись ему добрыми и приятными. Зимой, когда ночи были благодатно темными, он совершал длительные прогулки по округе и находил в погребах морковь и картошку, сейчас ночи стали светлые, и это мешало ему добывать пропитание. Но жизнь шла своим чередом, на землю пришла весна, а за ней лето, в лесу теперь роились парочки, и Абелю на редкость повезло: как раз перед своим сараем, на рельсах, он обнаружил незапертый товарный вагон. Был вечер, и была тишина, никакого движения. Он наскоро обшарил вагон, и ему было легко и в охотку скатиться по насыпи с ящиком консервов. Причем все рядом – никаких транспортных издержек. Вернувшись к себе в халупу, он прочел на ящике: «Лосось норвежский». Просто дьявольское везение, что может сравниться с лососем? А может, в вагоне есть также и мясные консервы? На фабриках много чего делают, сосиски, как он слышал, окорок. Теперь Абель отбросил лень, голова у него работает, он уже снова у вагона, влезает наверх и читает надписи на ящиках: «Лосось», «Лосось». В вагоне полно и других вещей, так что Абелю приходится кое-что сдвигать в сторону, деревянный товар, стулья, кожи, меха, надгробные камни из мастерской. Наконец он находит ящики с сосисками и подталкивает один из них к двери.

Но тут какой-то человек с окладистой рыжей бородой прямо от глаз заглядывает в дверь вагона.

– Караулишь, значит? – говорит ему Абель.

– Чего-чего? Ты это о чем?

– А разве не ты здесь сторожем?

– Я недалеко уходил, как видишь, – говорит ему человек и злорадно скалится.

– Выходит, ты видел и того, кто уволок ящик?

– А был такой, кто уволок ящик?

– Он побежал к садоводству, – говорит Абель, указывая куда-то в сторону.

Человек смотрит в том направлении.

– Я ведь недолго… черт подери… я на минуточку отлучился к причалу. А с чем был ящик?

– Ну как по-твоему? Может, с могильными плитами?

– Так-так, а ты-то сам чего делаешь в вагоне? – с подозрением спрашивает человек.

– Могу сказать: он в меня бросил нож, вполне мог убить. Вот я и ищу этот нож.

Человек поднимается в вагон, и они начинают искать вдвоем.

Абель тем временем достает свой нож из футляра и говорит:

– Да вот же он!

– Подай сюда! – командует человек. – Его надо отнести в полицию.

– Отнеси, отнеси! Этот гад меня чуть не убил!

– Я все думаю, какой ящик он уволок?

– Чего тут долго думать! Достань накладную и сверь.

Оба вылезают из вагона.

Человек:

– Но ведь накладных у меня много – по одной из каждого магазина. Эдак придется весь вагон перерыть.

– И начальник станции тогда все узнает.

– Ну и что? Думаешь, я боюсь начальника?

– Ты ведь ушел с дежурства.

– Я ходил на мол… черт побери… я и пробыл там совсем недолго, ну от силы – час. Мне надо было переговорить по одному делу.

Абель делает вид, что хочет уйти.

– Слушай, – говорит человек и возвращает ему нож, – не стану я докладывать.

– Как?

– Не стану, только шум зря поднимется. Не стану, и все тут. Ты ведь никому не скажешь?

– Я? Да ни в жисть.

* * *

Но не всякий раз получалось так легко, порой ему приходилось выслушивать грубые слова и терпеть унижения, которые любого другого заставили бы бросить это дело.

Случалось, он бегал на станцию, когда приходили и отходили поезда, и отыскивал там вафельщицу. В дни своего процветания лично он обеспечил эту даму тележкой, корзиной и первоначальным капиталом, теперь же он дерзко подходил к ней и без спросу брал несколько вафель под тем предлогом, что желает узнать их качество. Поначалу женщина с улыбкой покорялась судьбе, но, когда это начало повторяться, она воспротивилась:

– Эй, эй, не забери у меня всю корзину!

Ему в общем-то было наплевать, что старушка сердится, но с ней была маленькая Регина, помогавшая бабушке, и она удивленно таращила на него глаза и словно бы не узнавала его с тех времен, когда он купил у нее «Безмолвного утешителя».

Абель хоть и опустился – но не был в нужде, точнее – редко был в настоящей нужде. Ему жилось не так уж и плохо, просто он был пустой и равнодушный к жизни. Дух его тоже не угас, требовалось немало поломать голову, чтобы не пойти ко дну, требовалась немалая доля изобретательности, чтобы придумывать всякие трюки, а когда он занимался своим ремеслом, которое не терпит дневного света, следовало глядеть в оба. Порой удавалось, порой нет, когда как, счастье переменчиво.

Но некоторым приходилось еще хуже, чем ему.

Однажды к нему заявился Алекс – не иначе это Лили показала ему дорожку. Он был чисто выбритый и вполне опрятный.

– Мы пропадаем, – сказал Алекс, – у нас скоро отберут дом.

– Иди-ка сюда, – сказал ему Абель, – ты, верно, проголодался.

– Ишь ты, что у него есть, – сказал Алекс, набрасываясь на угощение. Потом он огляделся по сторонам. Сарай был пустехонек, и все же Алекс сказал: – Лили считает, что мы вполне могли бы перебраться к тебе.

– Сюда?

– Кровать у нас есть своя, и стол, и стулья, так что об этом можешь не беспокоиться. Вот печки я тут не вижу, я думал, у тебя есть печка, тогда мы могли бы продать нашу. Все-таки несколько шиллингов. Но печки у тебя нет.

Абель молчал.

– Места нам тут всем хватит, – продолжал Алекс, – а дыру в окне мы заткнем. Нас и всего-то, можно сказать, четверо, потому что Регина почти все время у бабушки, словом, все можно устроить, ну а уж печку мы, так и быть, прихватим свою и приладим ее.

Абель:

– Замолчи! Сколько можно болтать! Вздор какой! Продадут дом, продадут дом!

– А по-твоему как?

– Ничего они не продадут. Сейчас ни у одного рабочего нет денег на покупку.

Алекс задумался, потом сказал:

– Лично мне на все наплевать, но ведь есть еще Лили. И дети. Я опять мог бы уйти – бродить по белу свету, но ничего не выходит, понимаешь, у Лили опять будет ребенок. Видишь, как все сошлось одно к одному. А ты посмотри на Ловису Роландсен – у той и вовсе девять. И как это люди не могут держать себя в узде?

– Молчи лучше, молчи и ешь!

– Не могу больше. А хлеба у тебя нет?

– Нет.

Алекс вытер жирные пальцы о штаны и достал из-под рубашки лист бумаги.

– Мне очень хочется показать тебе одну рекомендацию. Навряд ли у кого есть лучше.

Абель прочел и спросил:

– А на кой она тебе нужна?

– Вот и инженер спросил: «Зачем тебе рекомендация?» У меня, говорит, таких полно, но места мне под них все равно не дают. А я ответил: «Ничего, вреда от этого не будет». И заставил его тоже написать мне рекомендацию.

– Очень хорошо, – сказал Абель, зевая.

Алекс хохотнул себе под нос:

– Уж верно, он не дал бы мне такую рекомендацию, если бы все знал.

– Почему?

– Вот этого я сказать не могу. Скажу только, что жена у него – на большой. Мать четырех детей, но все такая же лихая. Ты, может, не поверишь, но пока он писал эту бумагу, она и так мне подмигивала, и эдак, прямо как в молодые годы.

– А ты знал ее раньше?

– И раньше знал, и позже.

– Значит, дети у нее твои?

– Она говорит, что не все.

Абель:

– Ты расхвастался, потому что считаешь себя красивым и неотразимым. А для Лили ты, выходит, не годился?

– Это я-то не годился? – переспросил Алекс. – Очень даже годился, только меня как-то к ней не тянуло, покуда она сидела в конторе и была вся синяя и тощая.

– Господи, да перестань болтать, я уже устал тебя слушать.

– Остатки я, пожалуй, заберу для детей, – сказал Алекс и сунул банку себе за пазуху.

Вечером нагрянула Лили. Она была спокойней, чем в прошлый раз, и даже слегка улыбалась.

– У тебя вроде лосось есть?

Абель приподнял незакрепленную половицу и достал из-под нее банку.

– Ишь ты, целая банка! А мне так захотелось лосося, уж так захотелось, ты даже представить себе не можешь. Непременно куплю себе банку, когда у меня будут деньги.

Абель:

– Не может быть и речи, чтоб вы сюда переехали.

– Как не может? Мы возьмем сюда мебель и печку.

– Вы с Алексом ровным счетом ничего не понимаете. Никто не разрешит топить здесь печку.

– Ах так! – Лили немного помолчала. – А кроме лосося, у тебя ничего нет?

– Нет. Может, польешь его сиропом?

– Ха-ха-ха! – засмеялась Лили. – Но если по-серьезному, места здесь вполне хватит, и у тебя есть керосинка, чтобы стряпать.

Абель, устало:

– Делайте, что хотите.

– Нашу кровать можно поставить сюда. Только надо повесить занавеску.

– Я говорю, делайте, что хотите.

– Тебе вовсе незачем уезжать отсюда из-за нас.

– Угу.

– Незачем, если я отгорожусь занавеской. Но про тебя я даже слышать не желаю, и не надейся.

– Не буду.

– Потому что я не хочу.

Болтовня и всякий вздор. Абель встал с кровати, на которой сидел, и потянулся.

Она взглянула на него и сказала:

– Ты совсем не бреешься. Разве ты не видел, какой Алекс бритый и ухоженный?

– Да, у тебя очень красивый муж. А теперь ступай, Лили. Не то пойдут разговоры, что ты поздно от меня уходишь.

– Верно, но мне тебя так жалко, так жалко, ты живешь в этом сарае совсем один.

– Нет, ко мне иногда заходит кошка.

– Совсем один, ночью и днем, – продолжала она. – И лежишь на голом матрасе? У тебя когда-то было такое красивое белье…

Она встала, пощупала матрас, чтобы проверить, мягкий ли он, пружинит ли, потом обернулась и обняла его:

– Мне тебя так жалко, так жалко, один-одинешенек и день и ночь.

Шаги за стеной.

– Алекс! – воскликнула она. – И чего это он? Знает ведь, что я без него ни шагу.

Море стало теплое, и солнце пригревает. Абель стирает в ручье свою рубашку, выполаскивает и вешает на куст для просушки. Потом заходит в воду.

Больше ему ничего и не надо, он поворачивает обратно, вполне довольный собой и с твердым намерением часто повторять этот подвиг, непременно повторять. Мир живет своей жизнью, трава растет, люди смеются. Абель ходит, задрав нос. Он ничуть не старше Алекса, который хоть и красивый, но дурак, а Лили была такая странная, когда обняла его. Впрочем, все это уже быльем поросло.

Лили права, он давно не брился. Он долго выщипывал себе бороду ржавыми щипцами, но эта работа на сто лет.

Абель находит парикмахера неподалеку от садоводства и говорит:

– Вы свободны? Не могли бы убрать мою бороду?

– С удовольствием.

– Да, но надо сделать так и вот так. А за работу можете получить этот нож.

– Что ты за тип?

– Моряк.

– На суше, черт возьми. Ну, садись.

Они продолжают болтать и во время бритья. Абелю приходится открыть, чей он сын.

– А, значит, смотрителя Бродерсена! Помню, помню, я читал в газете, когда он умер. Почтенный и работящий был человек. А из тебя ничего не вышло?

– Нет.

– И тебя это не тревожит?

– А ваш отец кто был? – спрашивает Абель.

– Мой? Учитель и пономарь в нашем приходе. Много лет подряд он был еще приходским старшиной. Меня с ним сравнивать никак нельзя.

– Мы все так говорим. Сын редко может сравниться со своим отцом, это почти всегда приходится слышать. И все гордятся своими отцами. Верно, и вашему сыну придется услышать, что он, мол, не идет ни в какое сравнение со своим отцом.

– Нет, я и в самом деле не Бог весть кто, – говорит парикмахер, – и очень надеюсь, что три моих сына достигнут большего. Правда, я на свою судьбу не жалуюсь, чего нет, того нет. Я выучился своему ремеслу, у меня собственное дело, и я никому ничего не должен.

Абель кивает:

– Так мог бы сказать и мой отец.

– А что другое мы можем сказать? Наша судьба предопределена.

Абель:

– Мой отец не мог бы прожить ни дня так, как живу я из года в год. Так жить он просто не умел. А умел он быть уважаемым человеком, чего как раз не умею я. Еще он умел встать поперек дороги каждому, кто способен занять его место на земле и быть при этом не хуже, чем он, а может, и лучше.

Возможно, парикмахер перестал его понимать, но тем не менее он сказал:

– А ты, видать, мастер разговаривать. Будто ты не совсем тот, кто есть.

– Не есть, а буду, – говорит Абель, – буду совсем другим. Я так решил. Просто я дожидался подходящего времени года, чтобы что-то предпринять.

– Ну вот, – говорит парикмахер и кланяется в знак того, что работа закончена.

– Возьмете нож?

– Нет, нет. А где ты живешь, где обитаешь?

– В городе, у складов. А обитаю в сарае.

Парикмахер качает головой.

– Не думайте, что там так уж плохо. Сейчас лето.

– Я о другом думаю – вообще странно как-то, жизнь может любого из нас поставить на колени. На вот, возьми бритву, вдруг она тебе пригодится. У меня скопилось много бритв, которыми я больше не пользуюсь. Присядь на минутку, я ее направлю для тебя.

Они продолжают беседу.

– У вас тут два стула, они вам нужны?

– Ага. Особенно по субботам, когда люди наводят красоту к воскресенью. И вообще перед праздниками. Тогда у меня здесь такая толчея, мой старшенький намыливает клиентов, а я стригу их и брею.

– Будь у вас какой недруг, вы бы запросто могли его убить, пока он тут сидит.

– На самом деле так не бывает. Будь у меня недруг, он бы пошел к другому парикмахеру.

– А дам вы тоже стрижете?

– Редко. Дамы обычно ходят к дамскому мастеру.

Простой, здоровый ход мыслей, ясные ответы. Повседневная жизнь – ни тебе роковой судьбы, ни особых событий. Семейство живет этажом выше, иногда там наверху что-то роняют на пол, и раздается сильный грохот, но это никого не смущает. Когда подходит обеденное время, вниз спускается сын, чтобы сменить отца; даже если заявится клиент, паренек вполне может побрить крестьянина или рыбака, но если заявится важный господин с тростью и перчатками, паренек колокольчиком вызовет отца. Словом, все идет как дай Бог всякому.

Абель берет бритву.

– Это такой пустяк для меня, – говорит парикмахер, – даже не стоит благодарности.