Текст книги "Круг замкнулся"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

XVIII

Буфетчица принялась доказывать капитану, что ему нужна новая форма. Самая мрачная часть зимы уже осталась позади, так что лучше не терять времени – скоро Пасха, когда всем понадобятся обновки.

Капитан снисходительно усмехнулся. Его теперешняя форма достаточно хороша для молоковоза.

Да, но ему нужно иметь еще одну, на смену, так сказать, парадную.

– Нет.

До чего она приставучая, эта Лолла, со своими выдумками. На какие шиши ему справлять себе новую форму, когда он, во-первых, должен помогать Алексу выплачивать ссуду за дом, а во-вторых, каждый месяц немножко откладывать для себя.

Вообще-то Алексу не так уж позарез нужна его помощь, он и сам получал жалованье и поигрывал в карты и вообще процветал.

– Нет, не надо, – каждый раз говорил он капитану, – у меня неплохое жалованье, я плачу себе да плачу.

– Но у тебя много детей, а если я буду помогать, ты выплатишь быстрее.

– А куда торопиться-то? – спрашивал Алекс.

Капитан:

– У меня есть свои соображения.

Но коль скоро он начал помогать Алексу каждый месяц и не захотел прекращать, ему в результате почти ничего не удавалось отложить для себя. Ну что тут делать? А ему было очень нужно поднакопить денег, определенную сумму. Он уже около десяти месяцев проходил на «Воробье», почти триста дней и ночей он прожил здесь, а что толку? Уж не было ли это… нет, ведь это не было впустую растраченным временем?!

Когда первый раз ему пришла мысль, что здесь он не на своем месте, он как настоящий мужчина поспешил отогнать ее. Что скажет правление, что скажет Лолла, если он будет давать волю подобным мыслям? А дорогие обновки, которые он себе справил, и, уж коли на то пошло, все это утомительное рвение, вся учтивость, которую он демонстрировал почти десять месяцев подряд! И думать нечего.

Позднее ему уже не стоило таких трудов согласиться, что, став без долгих размышлений капитаном на «Воробье», он допустил большую ошибку. Чего он здесь не видел? Накатывала ли на него волна бурной радости, когда он думал об этой жизни на борту, о питании вдоволь, о неразговорчивом и малосимпатичном штурмане, о молочных бидонах, об однообразном и неизменном маршруте «Воробья»? Видит Бог, ему было нелегко. Поначалу все выглядело иначе – так всегда бывает поначалу: начиналась утренняя вахта, он быстро влезал в свою одежду, спустя три минуты был уже на палубе, бросал острый взгляд на небо и на компас, словно ему предстоял переход до Бискайи, трижды сигналил в машинное отделение и прокладывал курс – так держать! Он весь отдавался своим обязанностям, беседовал с пассажирами, отправлял на берег пустые бидоны и принимал на борт полные, совершал двухдневные переходы, возвращался и причаливал к пристани. Его познаний на все это хватало с избытком.

Но можно ли ожидать, что так будет всегда? Он уже без прежней поспешности облачался в свою форму, не смотрел пронзительным взглядом на небо и на компас, настроения не было. По дороге тоже ничего не случалось: никаких кораблекрушений и людей, из волн взывавших о помощи, разве что приходилось остерегаться лодок, которые равнодушно шли перед самым его носом, благо это всего лишь молоковоз.

Да, а как же быть с прорехой на рукаве куртки? Он оказался на дороге, когда подцепленную краном связку железных ободьев перегружали на берег. Штурман явно видел, что произошло, и засмеялся себе под нос, потому что опустил глаза. Капитана это ни вот столечко не занимало, для него это был сущий пустяк, но зато несколько дней подряд ему приходилось выкручиваться и прятать прореху от Лоллы. Он не хотел зависеть от нее, уж лучше попросить кого-нибудь из официанток зашить рукав. Как будто это был выход – да ничего подобного, одна официантка проболтается другой, а та прямиком отправится к буфетчице. Он показал прореху Алексу, видно кое-что придумав.

– Лили не смогла бы ее зашить? – спросил он.

– А портной на что? – ответил Алекс.

– Ну, портной, портной только шьет мне новую форменку.

Но Алекс, красавец и супруг, явно не разделял капитанскую точку зрения. Алекс вообще стал какой-то странный, он не желал, чтобы Абель приходил к ним домой и чтобы Лили приходила на корабль. Огромные перемены всего за несколько месяцев. Получив стол, и полное обеспечение, и жалованье, и одежду, он был занесен в профсоюзные списки и очень высоко себя ставил. «Незачем тебе приходить на корабль и показываться там, – сказал он Лили, – нам это ни к чему». И Лили, которая тем временем успела нагулять мяса, обзавестись новыми платьями и туфлями с пряжками, была совершенно согласна с мужем. «Да чего ж я там не видала на корабле, – отвечала она, – когда ты каждую вторую ночь бываешь дома»…

И все же, когда Абель возник на пороге ее комнаты в полном обмундировании и попросил зашить ему рукав, у Лили даже дух захватило и она залилась жарким румянцем. Все это было для нее как-то непривычно, пришел Абель, он теперь капитан, куртка у него с золотыми пуговицами и золотым шнуром.

– Если только я смогу, – сказала она.

Абель сидел в рубашке и, разумеется, болтал с ней, покуда она шила.

– А они подросли, – сказал Абель про двух младшеньких.

Дети играли с его фуражкой, разглядывали ее и по очереди примеряли. Третий ребенок, самый маленький, спал. Абель спросил, девочка это или мальчик. Да, тоже девочка. Лили никак не могла понять, почему у ней родятся сплошь девочки. Хотя один мальчик у нее есть, и у отца только и свету в окошке что этот мальчик.

– Да, отличный парень, – согласился Абель, – как ты думаешь, похож он на меня?

Из всего этого вполне могло бы кое-что получиться, но тут, как на грех, пришел Алекс, который и раньше следовал по пятам за своим капитаном. Он, правда, заулыбался и напустил на себя приветливый вид, но любезным и гостеприимным он себя не показал и навряд ли держался с должным почтением. Поскольку дети продолжали играть с фуражкой, мать сделала им замечание.

Алекс на это:

– А чего он сам не заберет свою фуражку?

Немного погодя Алекс тоже снял куртку. Непочтительный и вдобавок совершенно неотесанный, он, закинув руки, зевнул во весь рот, что выглядело совсем уж противно, и рухнул на постель так, что кровать под ним заскрипела.

Лили под конец даже стыдно стало за мужа, она несколько раз бросила на него выразительный взгляд, но потом не отрывала глаз от шитья. Сам же Абель не обращал никакого внимания на своего матроса. Должно быть, в Абеле ожили воспоминания, должно быть, он испорченный человек, раз ловит ухом знакомый скрип кровати, но и не только это. Он, например, видит из окна лестницу справа, так вот, возле этой самой лестницы ему нанесли некогда две раны, теперь-то они зажили, но когда-то это были две настоящие раны, да вдобавок из его же собственного, у него украденного револьвера. Это было всего неприятней, ведь револьвер – предмет священный. Просто удивительно, как годы накладывают на все свою печать и события постепенно уходят из памяти. Впрочем, время оказалось немилосердно к ним ко всем, хотя лично у него есть сарай на складской площади, где можно жить, они тогда еще пожелали перебраться к нему, но он этого не захотел, хотя и угощал их лососем, краденым лососем. У них было много общих дел, и ни один не желал уступить другому. И вот здесь мы видим всех сразу, Лили, Алекса, детей, ситуация снова стала интимной и семейной. На борту он капитан и хозяин, а здесь все равно как член семьи. И вдруг он спрашивает Алекса:

– Как ты все-таки исхитрился тогда утащить мой револьвер?

Алекс подумал, поморгал:

– Потому что у меня не было ножа.

– Ножа? А на кой тебе нож? Для такого дурня вообще опасно иметь при себе нож и револьвер, так и до убийства недалеко.

Лили, сильно обеспокоенная:

– Это было так давно…

– Да, но я-то целый год все искал, где мой револьвер.

– Это он, конечно, сглупил, – призналась Лили.

Алексу, судя по всему, втемяшилось в голову, что ему следует изобразить полное равнодушие, поэтому он подозвал малышек – тех двух малышек, которых лишь с известным преувеличением он мог назвать своими детьми.

– Плюйте! – скомандовал он.

– В шапку? – спросили они, сияя от радости.

– Алекс! – не выдержала Лили.

– Ну чего орешь? – спросил он. – Неужели ты могла допустить, что я такой неотесанный? – И он толкнул фуражку по столу.

Абель не принимал участия в происходящем, не задавал вопросов, не обращал внимания. Здесь перла такая непроходимая тупость – фуражка, к примеру, скатилась бы с другого конца стола, не подхвати он ее, но не сердиться же ему на собственного матроса. Просто удивительно, как Алекс изменился, как успех ударил ему в голову. Правда, они с Лили молодцы, что за столь короткое время снова встали на ноги. И часы снова на месте, и расписанный розами шкаф, стулья, стол, два цветочных горшка…

– А где Регина? – спросил он.

Лили ответила:

– Регина у нас уже большая, она поступила в услужение.

– И незачем было, – пробурчал Алекс.

Лили:

– Она у молодого Клеменса.

– Кто, Регина? А она что-нибудь умеет?

– Ну, она хорошо подучилась, немного здесь, немного там, а больше всего у бабушки. Она умеет печь вафли и вообще.

Алекс, презрительно:

– Эка хитрость – сварить барину суп или приготовить кусок печенки с картошкой.

– Да, Регина очень старательная девочка, – сказал Абель, – она как-то продала мне «Божьи заповеди». Вообще-то вы все народ работящий. Я вижу, как здорово вы встали на ноги.

Лили, с неожиданной теплотой:

– Спасибо тебе, Абель, за помощь!

– Пустяки! Я ведь еще должен выплатить то, что, по твоим расчетам, задолжал тебе. Ты не помнишь сколько?

Лили опускает голову и ничего не отвечает.

Зато вступает Алекс, он как раз навострил уши:

– Выходит, он у тебя брал деньги? Ну, тогда это другое дело. Значит, это ты помогала ему, покуда я был в отлучке.

– Замолчи, Алекс! – говорит она.

– Вот оно что! А я все ломаю голову, как это ты одна успела до моего возвращения проесть целый дом.

Лили, уже в крик:

– Да замолчи же ты, наконец!

Абель продолжает:

– Потому и надо выплатить все закладные на дом. Алекс вот сидит и думает, что это не к спеху, но он просто не знает, как обстоят дела. Еще неизвестно, сколько я прохожу на «Воробье».

– Что?! – восклицает Лили. – Ты хочешь бросить работу?

Абель не ответил. Он не хотел щадить Алекса. Но Алекс, все такой же беззаботный и уверенный в себе, сидел на кровати и отнюдь не затрепетал от этих слов.

Лили снова:

– Ты хочешь все бросить?

– Пока не знаю.

И тут вступает Алекс:

– Даже если ты и бросишь, я все равно могу остаться. Я зачислен в профсоюз и все такое прочее.

Куртка готова, и Абель надевает ее.

– Как новая! – говорит он. – Ни стежка не видно. Вот, Лили… за твои труды…

– Ты ничего не возьмешь, – командует Алекс, исполненный все той же уверенности в себе.

Но ровно через день Алекс снова предстал перед ним почтительным и любезным. Здесь был не его дом, и его жены здесь тоже не было. Может, он за ночь пораскинул мозгами, а может, обсудил с Лили кой-какие вопросы.

– Доброе утро! – сказал он и снял шапку.

– Доброе утро, – отвечал капитан, – поди в игральный салон и приберись там как следует.

– Слушаюсь!

– Окна тоже протри.

– Слушаюсь.

– Лампочка на потолке перегорела, замени ее.

– Слушаюсь.

Уж такое преувеличенное почтение, что капитану даже и сказать нечего.

Абель кой-кого ждал, весь корабль тоже ждал, буфетчица и обе девушки выбили и вычистили каждую подушку в салоне и в каюте номер один, в большой двойной каюте. Уж тут-то не было никаких мух, а, напротив, цветущая бегония в горшке и на умывальнике – два непочатых куска мыла.

Они заявились в семь часов. Капитан их не встречал лично, потому что нес вахту, но он низко поклонился и тотчас позвонил в машинное отделение. Встречала их буфетчица и, против обыкновения, приветствовала пассажиров.

– Добро пожаловать, фру! – сказала она.

– Ольга, – ответила фру.

– Да, Ольга, добро пожаловать.

Буфетчица проводила чету вновь прибывших до каюты номер один, распахнула дверь и отступила. Пассажиры оставались там ровно столько времени, сколько нужно, чтобы избавиться от ручной клади, после чего совершили обход молоковоза.

Их брак был теперь оформлен, их зарегистрировал нотариус, но уже много недель назад. И значит, это было не свадебное путешествие, а лишь короткий вояж в соседний город, поскольку ни на что больше Гулликсен не сумел выкроить времени. Супруги были шикарно одеты, в меха, а дама почти что и не накрашена.

Когда капитан спустился с мостика и начал свой привычный обход пассажиров, он вполне обычно и непринужденно поговорил с Ольгой и ее новым мужем.

Гулликсен казался слегка высокомерным и развязным, возможно, он припомнил, как некогда отказал в кредите этому самому капитану Бродерсену, а потому и не хотел проявить смущение, даже напротив. Абель, верно, и сам полагал, что такие вещи нельзя ставить в вину торговцу, он был точно так же любезен и обходителен по отношению к Гулликсену, как и к другим пассажирам.

Вот с Ольгой – это другое дело. Когда он приветствовал ее, она тоже сняла перчатку и очень сердечно пожала ему руку. Они завели совсем приятельский разговор и трясли друг друга за руку и улыбались. Во время разговора он стоял с непокрытой головой.

– Господи, как ты сияешь, – сказал он.

– Я и в самом деле сияю, – призналась она, – так весело совершить эту поездку на корабле, где ты капитан и наконец кем-то стал. Вот видишь, Абель, я всегда это говорила, даже когда другие утверждали совсем обратное, а ты сам – пуще всех. Понимаешь, я тебя хорошо знаю, я знаю, какой ты молодец, если только захочешь…

Она слишком уж превозносила Абеля. Гулликсен покинул их и двинулся дальше. Может, она при виде Абеля испытала некоторое смущение: последний раз, когда они вместе сидели в ресторане, она звалась фру Клеменс и при ней был ее муж, теперь же при ней был новый муж, но нельзя было подавать и вида, а для этого следовало утопить смущение в разговорах.

– Ну, Абель, как ты поживаешь? Тебе, может, покажется странно, но ты должен знать, как я радуюсь, что ты наконец занял свое истинное место. Между прочим, я купила твою медную шкатулку у старьевщика.

– Вот как!

– Удивительная шкатулка, без замка, такая таинственная. И ни одна живая душа никогда не узнает от меня ее секрет. Так что если ты надумаешь мне писать, твои письма будут надежно спрятаны, ха-ха-ха!

– Мне пора обратно на мостик, – сказал Абель.

– Хорошо, увидимся позже.

Затем она направилась к буфетчице. Может, она и перед ней испытывала некоторое смущение, ведь буфетчица служила в ее прежнем доме, стряпала и стирала и вытирала пыль, а теперь стала главной кормилицей на пассажирском пароходе. Перемена изрядная. Но это не помешало обеим чисто по-женски сразу отбросить всяческое смущение, они не избегали острых вопросов, напротив, они к ним стремились.

Ольга:

– Да, Лолла, раз ты собиралась работать здесь, мне понятно, почему ты не захотела вести хозяйство у Клеменса.

– У него кто-нибудь есть?

– Я не очень прислушиваюсь к разговорам, но сдается мне, кто-то говорил, что у него служит девочка, молоденькая девочка.

– Для него это нехорошо.

– Не знаю, право. Звать ее Регина, она дочь одного из ваших матросов. Недавно она была конфирмована и для своего возраста довольно шустрая. Но я не слушаю разговоров и не задаю вопросов. Ты же понимаешь, Лолла, я не могу теперь об этом беспокоиться. У меня своих дел хватает.

– Да.

– У меня теперь другие заботы. А с этой девочкой он хорошо ладит, она верующая и состояла раньше в Армии спасения. Иногда он даже нарочно открывает дверь в коридор, чтобы слышать, как она у себя на кухне поет под гитару. Он считает, что у нее хороший голос. Вот так они и живут. Но, повторяю, я решительно не помню, кто мне все это докладывал, может, даже по телефону кто сказал, я лично никаких разговоров об этом не слышу и ни о чем не спрашиваю. Да и Гулликсену это навряд ли понравилось бы. Нам всем пришлось много пережить. Нелегкое было время.

– А как воспринял все это помощник судьи?

– Ужасно. Его жена сразу слегла, обе дочери примчались домой, сам он подал в отставку. Написал письмо и отправил…

Лолла перебивает:

– А как же тогда… я хочу сказать, как дела у молодого Клеменса?

– Все могло кончиться очень плохо. Но его сестры перехватили письмо, и помощник судьи взял просьбу об отставке назад. Это хорошо. Но через какой ужас мне пришлось пройти, ужас без конца и края. Чести – ни на грош, полное бессердечие, нет даже обычного человеческого разума, его сестры вообще распускали слух, будто я лишилась рассудка. Не понимаю, я ведь не единственная, кто прошел этот путь…

– Извини, Ольга, но ты получила то, что хотела. А как он справляется?

– Как? Ты имеешь в виду: как он живет на одно только жалованье? Не знаю, я уже говорила. У нас обоих под конец навряд ли было многим больше. А теперь я тебе расскажу нечто удивительное. Он с прежних времен что-то задолжал Гулликсену, иными словами, с той поры, когда мы были женаты. Это я все набирала и набирала в долг, и Гулликсен не пожелал скостить этот долг. Я уж его просила-просила, но он не пожелал. Более того, он послал счет на имя Клеменса. Меня это ужасно огорчило, потому что Клеменс, вероятно, и не подозревал об этом долге. Но он начал его выплачивать. Понемножку, очень понемножку, и задолженность все еще есть. Один раз мне довелось видеть, как он выплачивал долг, мельком, я сразу спряталась. Господи, он стоял у прилавка и вносил несколько крон в счет долга.

Ольга разразилась сдавленными рыданиями и бросилась ничком на диван. Спина у нее ходила ходуном, она прикусила зубами подушку, чтобы успокоиться. Лолла погладила ее. Так продолжалось какое-то время, и вот уже Ольга, уткнувшись лицом в диван, продолжает рассказ:

– Представь себе, он стоит, сняв шляпу, волосы чуть отросли, под мышкой у него портфель. Потом он достает несколько крон, выкладывает их на прилавок и просит вычесть их из суммы долга. Он же ни в чем не виноват, понимаешь, и смотреть на это невозможно. Приказчик за прилавком держится вполне вежливо, он благодарит и что-то там вычеркивает. Но тут Гулликсену надоели эти жалкие кроны, – говорит Ольга и приподнимается на своем ложе, – он переправил Клеменсу целую стопку чужих счетов, чтобы тот мог взыскать по ним: вот и будут вам деньги, вы ведь адвокат, так что давайте по-серьезному, наложите арест на имущество. Скажи, Лолла, ты можешь себе представить, как Клеменс накладывает арест на чье-то имущество? И конечно же он ничего не сделал. Но, надо думать, переговорил с этой девочкой, с Региной. Я, конечно, ничего не знаю и не ведаю, но он с ней переговорил, и Регина поглядела на эти счета, взяла их и куда-то ушла. Невероятно – но Регина очень ухватистая и вообще чудо, она ведь раньше ходила по улицам, и в порту, и по домам и продавала там божественные брошюрки, еще она торговала вафлями своей бабушки, вот уж настоящий предприниматель, от нее не так легко отделаться. Словом, приходит она назад и приносит деньги, довольно много денег, люди ее знают и платят, одни – все, другие – часть, а Регина выписывает им квитанции. Удивительная девочка – и неумолимая. Гулликсен в полном восторге. «Если вы и дальше будете так лихо управляться с делами, – сказал он Клеменсу, – то будете получать с меня не только проценты, но и плату за повестки в суд и судебные слушания и все такое прочее, даже если сами не выпишете ни одной повестки». Ну, правда, здорово? Гулликсен мне все объяснил, но для меня это чересчур сложно. Он сказал, что предпочитает делать именно так, чем идти официальным путем и вдобавок навлекать на себя дурную славу. В принципе судебные издержки обязан выплачивать должник, но Гулликсен умеет считать, он сказал, что со временем ему становится выгоднее платить издержки самому. Почему так? Да потому, что он сразу получает деньги наличными, а если рассылать повестки и проводить судебные разбирательства и добиваться мировой, то ждать денег придется до бесконечности. О, торговля и предпринимательство – это великая наука, Лолла, еще он объяснил мне, почему выгоднее получать деньги сразу, а не дожидаться их. Деньги дорогие, говорит он. Я этого не понимаю, он ведь человек богатый. Но как бы то ни было, Клеменсу очень повезло, что у него есть такая помощница, которая выколачивает долги, и Гулликсен вручил ему новые счета, целую уйму счетов.

Лолла, с отсутствующим видом:

– Клеменс был так любезен, что дал мне почитать книги, я захожу иногда к нему, возвращаю их и беру новые. Он всякий раз немножко со мной разговаривает, разумеется, только про книги и про разные судьбы, описанные в этих книгах.

– Как у него там все выглядит? – спросила Ольга.

– Точно, как было при вас… при нем, я хочу сказать. Так же чисто и нарядно в гостиной, олеандр все такой же зеленый и красивый. Так что можешь ни о чем не тревожиться.

– Я – и тревожиться? Да меня это совершенно не волнует, мне какое до этого дело? Мой дом совсем в другом месте, ты уж извини, Лолла.

– Да я и не думала…

– Дорогая, меня бы отнюдь не удивило, если бы ты и подумала. Я ведь когда-то там жила, там ложилась и там вставала. Но теперь все не так. Последнее, что я слышала – уж и не помню от кого, – что теперь он ведет два больших процесса по поручению землевладельца Фредриксена. Собственно говоря, это фру Фредриксен его пригласила, чтобы сделать все как следует. А надо сказать, что процессы – сильная сторона Клеменса, это тебе не добиваться уплаты по счетам. Речь идет о завещании, с которым не все в порядке. Фру, верно, кажется, что ее обманывают, что ей мало отписали, уж и не знаю. А второй процесс связан с тем, что у капитана Ульрика вроде бы есть жена в Африке. Это ж надо! Но Клеменс получит хороший гонорар, если успешно проведет оба этих дела.

Молчание. Дамы прислушиваются к шагам в коридоре.

– А, вот ты где! – говорит Гулликсен.

Он, вероятно, слегка раздосадован – или должен быть раздосадован из-за Лоллы, той самой Лоллы, которую он когда-то хотел напоить и поцеловать и тому подобное. Но теперь он сама уверенность, он и думать не думает про всякие старые истории, он холоден и исполнен высокомерия.

– Я тебя искал, Ольга.

– А я нигде тебя не видела и поэтому зашла сюда, – отвечает Ольга, – я тут как раз сижу и рассказываю своей старой подруге, что нам с тобой хорошо вдвоем, и что мы никогда с тобой не разлучаемся, и что ты пытаешься вбить в мои куриные мозги свою торговую премудрость.

– Да, это действительно подходящая тема для разговора. Кстати, фру Бродерсен, я уж довольно давно позволил себе адресовать вам письмо. Вы, может быть, его не получили?

– Я его получила.

– Вы не хотели бы закупать провизию у нас? Прежняя буфетчица все у нас покупала. И мы отлично ладили.

– А я всю жизнь покупала у Вестмана, при нем и осталась.

– Я просто так спросил.

Молчание.

Ольга, желая переменить тему:

– Стало быть, сидим мы тут и болтаем. И прежде всего о том, как это мило с твоей стороны взять меня с собой, хотя у тебя так мало времени. Я радуюсь, словно дитя, и, знаешь, Лолла, по правде говоря, я проголодалась.

– У меня все готово, – сказала Лолла и вышла.

– Как это готово? Откуда ей знать, чего ты хочешь? – спросил он.

– Просто маленький второй завтрак. Она ведь раньше у меня служила.

– Ах да, верно! – воскликнул он не без раздражения. Ну никуда не уйти от того, что было раньше.

«Воробей» к сроку пришел в соседний город. У Гулликсена были там свои дела, и он сразу сошел на берег, жена его тоже надела шубку, но, поскольку муж уже все равно ушел, переменила намерение и осталась на борту. И очень долго просидела с капитаном в приборной.

– Перед тобой мне нечего изображать, Абель, – сказала она, – я взошла на борт твоего корабля с новым мужем.

– Желаю счастья! – сказал он.

– Само собой – желаю счастья. Ты только подумай, я получила письмо от Рибера Карлсена, и он тоже пишет: «Желаю счастья!» Он уже второй раз желает мне счастья.

– А, это тот, что читает проповеди в церкви. Я, помнится, слышал что-то такое про искупление.

– Абель, не говори так. Рибер Карлсен действительно очень известный и действительно большой человек. Меня чрезвычайно обрадовало его письмо, он такой доброжелательный и такой серьезный, у меня даже возникло такое чувство, будто я получила поддержку или будто я теперь не совсем одинока. Но, как я понимаю, он тревожится за мое вечное блаженство и тому подобное.

– Это ты-то одинокая! Ты, которая может опереться на столь могущественного и богатого человека, как Гулликсен?

– Я не уверена, что ты говоришь именно о том. Но чтобы без обиняков: я не могла жить без денег на булавки. Вот почему я так поступила. Ради денег я многое могу вытерпеть.

Абель задумался над ее словами, потом сказал:

– Тебе требуются деньги на булавки для многих нужд.

– Вот именно! – воскликнула она и подхватила тему: – Вот теперь ты умница! Именно это я всегда и говорила: мне нужны деньги для многих нужд. Я не могу оставаться без средств. Но мужчины разве это понимают?

– Нет, не понимают! Нам не нужен красный лак для ногтей и черная тушь для ресниц.

– Вот-вот! А ты предпочел бы видеть меня с косой во всю спину, и это теперь, когда все женщины ходят стриженые.

– Дай мне как следует насмотреться на тебя. Ты сегодня так мало накрашена – просто чудо, – сказал он, зажигая верхний свет.

– Да, и очень может быть, что я сделала это специально, поскольку собиралась побывать на твоем корабле.

– Ну-ну! Навряд ли это предназначалось штурману либо мне.

– Послушай, Абель, может, тебе тоже надо жениться?

– Да, вообще-то пора бы обзавестись человеком, который возьмет на себя дойку, уход за курами и штопанье дыр в моем хозяйстве.

– Нет, я серьезно.

– Я ведь был женат.

– Но бестолково. Нет, Абель, тебе полагалось бы жениться на мне.

– Верно. Но у тебя я не имел никаких шансов.

– Не имел.

– А кроме того, даже получи я тебя, все равно я бы потом снова тебя потерял.

– Да, если б ты не сумел меня удержать.

– Удержать тебя – чем же? Тебя не удержишь. Ты ведь все равно что электрический свет. Это свет, который создан только для глаз, для зрения. Может, в нем и есть немного тепла, но не столько, сколько в печке.

– Ну, конечно, не как в печке, но все-таки. Я уж и то пытаюсь на свой лад сделать так, чтоб меня удержали, – тихо добавила она. – Ты обратил внимание, что, когда мы раньше были вместе, я хочу сказать, вместе с Клеменсом, я никогда не называла его по имени?

– В ресторане? Да, я помню.

– Ни единого разу. Я ему просто говорила «ты» и могла обходиться без имени. Я приберегала имя для моего нового мужа, у них одинаковые имена, обоих звать Вильям. Тогда он, правда, еще не был моим мужем, но я приберегала это имя для него. Мне казалось, что я должна это сделать, хотя бы это.

Абель вдруг сильно покраснел, но принял равнодушный вид.

– Должен сказать, что с твоей стороны это было очень благородно.

Ольга, вспыхивая:

– Ах, Абель, как мило, что ты так говоришь. Нет на свете другого человека, который сумел бы оценить это по достоинству.

– Да, да, очень благородно. Но если мне дозволено будет сказать, это не… я хочу сказать, в этом действительно есть нежность, но нет другого, это – не печное тепло.

Ольга, вздыхая:

– Я и ради другого немало потрудилась…

Молчание.

Он видит на ее запястье браслет, узнает его. На Ольгиной руке мало колец, она равнодушна к украшениям. И вдруг ему делается жаль ее, ведь это та самая Ольга, в которую он когда-то был так влюблен, которую так боготворил, единственная на всю школу, на весь город, на весь мир. Он кладет свою руку поверх Ольгиной.

– Ты чего?

– Ничего. – И он отдергивает свою руку.

– Нет, что это было, Абель?

– Ничего, просто какое-то мгновение я думал о том, что должен забыть.

– Ах, ты про наше детство! Ты такой непохожий на обычного Абеля, краснеешь, делаешься красивый, ты даже говоришь по-другому. Совсем непохожий.

Она перегибается через стол и соскребает пятнышко с отворота его куртки, затем, послюнив палец, стирает следы пятна.

Да, нежность в ней есть.

Абель:

– Секундой раньше я уже готов был сказать: бедная Ольга. Это вполне отвечало моим мыслям о тебе. Но хорошо, что я этого не сказал.

Она молчит.

– Потому что тебя незачем жалеть. Так ведь? Ты получила то, чего хотела.

– Ну конечно получила. Нам превосходно живется друг с другом, и не думай, пожалуйста, ничего другого. Он такой на диво энергичный и умный, отец его совсем недавно отошел от дел, а уж по отношению ко мне он просто безупречен. Нет, нет, никто не может сказать, что я сделала плохой выбор. Уж не подумал ли ты, что я раскаиваюсь? Ведь мы знакомы с ним целую вечность, еще когда я была замужем за другим, словом, я прекрасно знала, что делаю. И у тебя нет оснований говорить «бедная Ольга».

– Тпру! – сказал он, словно осаживая норовистую лошадь.

Ольга:

– Расскажи мне лучше про то, как блестяще тебе живется.

– Я? Это почему же? Мне живется вовсе не блестяще.

– Да ну?

– Но я поступаю так же, как и ты, я мирюсь.

– Ведь у тебя прекрасная должность, ты наконец кем-то стал – мне кажется, это так здорово, что ты поднялся в жизни. Раньше я тебя жалела. Не сердись, пожалуйста, но я просила Гулликсена взять тебя в лавку.

Абель, смеясь:

– Надеюсь, что все-таки не просила.

– Нет, просила. Ты на меня сердишься?

– Ну и что он ответил?

– Вот уж не помню. Во всяком случае, ничего у меня не вышло.

– Я в ту пору был ему немного должен.

– Да.

– Ты говоришь «да». Ты знала об этом?

– Я хочу сказать, что, уж наверно, был должен, немного должен. Мне он ничего об этом не говорил.

– Значит, вот что ты сделала, Ольга, ты попросила у него места для меня.

– Согласись, что тогда на тебя просто жалость брала смотреть.

– Тогда мне было очень хорошо. Куда лучше, чем теперь.

– Ну и глупо. Скоро ты, должно быть, перейдешь на большой корабль, и вот тут-то я поеду с тобой путешествовать. К твоим неграм, понимаешь? Ты, верно, и думать забыл, что в свое время я хотела бежать с тобой.

Буфетчица приходит и докладывает, что стол для ужина накрыт.

– Да, спасибо. Но нельзя ли немножко подождать, мой муж еще не вернулся из города…

– Он вернулся.

– О! – восклицает Ольга и бросается прочь.

Днем позже, на обратном пути, Ольга все время не отходила от мужа. Казалось, будто он не желает, чтобы она проводила время с кем-нибудь другим. Но перед тем как сойти на берег, пока Гулликсен вел расчеты с буфетчицей, она улучила возможность сказать Абелю «до свидания» с глазу на глаз. Ей было так радостно снова повидать его именно теперь, когда он пошел в гору. Она желает ему всего самого доброго. Она часто о нем думает.

Они стояли близко друг к другу и говорили вполголоса.

Вдруг она спросила:

– На тебе и вчера был тот же самый воротничок?

– Как ты догадалась?