Текст книги "Черный караван"

Автор книги: Клыч Кулиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

– А найдется ли у вас сила, чтобы поднять такое бремя? – Я старался вызвать хана на большую откровенность. – Государство обладает готовой армией. У него достаточно оружия. А у вас? Что найдется у вас?

– У нас – отважные, мужественные люди, дорожащие честью… Храбрые джигиты… Мы понимаем, что одного только мужества недостаточно. Нам тоже понадобится оружие, пушки. Если мы не получим их у вас, больше взять их нам негде.

Абдукерим-хан выложил все, что у него было на душе, сразу, без всякой дипломатии. Вопрос был ясен, был расчищен путь для дальнейшей беседы. Но стоит ли сейчас поднимать смуту внутри Афганистана? Не повредит ли это нашей основной цели – вовлечь Афганистан в борьбу против большевизма? Не расшатает ли это окончательно и без того слабый трон эмира? Не откроет ли путь опасной политике таких оппозиционных элементов, как Асадулла-хан?

Над всем этим немало поломали голову в Лондоне, были различные мнения. С одной стороны, беспомощность Хабибуллы-хана в вопросах политики беспокоила нас, даже отчасти раздражала. С другой стороны, если он слетит с трона (а это организовать нетрудно), не было уверенности, что мы сможем посадить на его место верного человека. Напротив, следовало опасаться, что положение изменится не в нашу пользу. Поэтому пока что сохранялась старая линия: всячески поддерживать Хабибуллу-хана. Я не случайно употребил слова «пока что». Если бы положение дел вдруг изменилось, то вполне возможно, что и эта линия могла бы измениться. Но на случай, если в стране вдруг начнется сумятица, такие люди, как Абдукерим-хан, нам были бы очень нужны. Они, если умело их использовать, были готовой силой, важным резервом.

Я решил прощупать хана с другой стороны:

– Оружие, по моему мнению, – последнее средство. Прежде чем браться за него, надо постараться в спокойной обстановке понять друг друга. Любой спор, если это возможно, следует решать мирным путем, не прибегая к крайностям.

Внезапно брат Музаффар-хана вбежал в комнату так, словно за ним гнались. С трудом переводя дыхание, выпалил:

– Приехал Исмаил-хан. С ним и Сурач-хан!

Музаффар-хан изменился в лице. Вскочил, замахал руками.

– Проводи их в крепость… Не пускай сюда! – проговорил он и чуть не бегом бросился из комнаты.

Мы с Абдукерим-ханом остались вдвоем.

И вот подошло время распрощаться и с Музаффар-ханом. О нем у меня осталось неплохое впечатление. А встреча с Абдукерим-ханом помогла оценить настроения берберов, возможность использовать их как средство давления на политику афганского правительства. Конечно, никаких обещаний берберу я не дал, но и не разочаровывал его. Мы простились с надеждой встретиться вновь.

Музаффар-хан на прощанье повторил слова, которые говорил уже не раз:

– Мы, господин полковник, сделаем все возможное. Если понадобится, поедем в Кабул, к самому эмиру. Но многое зависит от вас… От ваших сил в Закаспии. Если вы сумеете сбросить большевиков в Амударью… Поверьте, все изменится. И эмир станет совершенно другим, и его окружение.

Я вместо ответа крепко пожал маленькую дрожащую руку хана.

* * *

Когда солнце стояло уже высоко, мы нагнали караван и соединились с ним. Около сотни хорошо нагруженных верблюдов были готовы двинуться в путь. Караван-баши уехал раньше. На гребне невысокого барханчика, собрав вокруг себя своих нукеров, он поджидал нас.

– Якуб-хан! Скажи, сколько раз ты останавливался у этого барханчика? – спросил Шахрух.

Покручивая по привычке усы, Якуб ответил:

– Сейчас мне ровно пятьдесят четыре года. С шестнадцати лет я хожу с караваном. И каждый год раза четыре делаю здесь привал. Остальное подсчитай сам…

Пообещав ему сделать этот подсчет в пути, мы распрощались с Шахрухом и, взяв курс на Бала-Мургаб, отправились своей дорогой.

Дорога эта была долгая, к тому же унылая. Поначалу вела через голые горы и холмы, а затем по пескам пустыни. Страшнее всего было то, что до самого Мазари-Шерифа нам предстояло встречаться главным образом с туркменами. А всем известно, что они издревле занимаются разбоем на дорогах, грабят караваны. Поэтому на душе у нас было тревожно.

Я попросил караван-баши рассказать о себе. Он охотно согласился. Подъехав ко мне вплотную, он начал свой рассказ, не забывая в то же время следить за караваном:

– Нас называют вазирами. Таких, как мы, немного, Но в джигитовке и в умении владеть саблей с нами не сравнится ни одно племя Афганистана. Ездить верхом, владеть саблей мы учимся с детства. На то есть причина: основное наше занятие – ходить с караванами, возить грузы. А в нынешнее время, как вы сами знаете, преодолевать дороги, да еще с ценным грузом, – дело нелегкое. Много аламанщиков [38]38
  Аламанщик – налетчик, грабитель (туркм. – аламачи).


[Закрыть] рыщет в поисках хорошей добычи, Только зазевайся – и попадешь к ним в лапы. Вот почему все мы – и караванщики и воины…

Действительно, у всех людей каравана были за плечами винтовки, а на поясе патронташи, набитые патронами, и кинжалы в черной оправе. Все погонщики как на подбор – рослые, со смелыми, горящими глазами.

Якуб, видимо, решил подтвердить свои слова действием. Он отъехал в сторону и обратился к молодому джигиту, сидевшему на переднем верблюде:

– Бенава… Ну-ка, сбей его!

Не тратя слов, джигит скинул с плеча винтовку и прицелился в парившего над караваном ястреба. Раздался выстрел. Огромная птица камнем полетела вниз и рухнула на землю.

Якуб улыбнулся и удовлетворенно подкрутил оба кончика своих усов.

Тяжелый караван медленно тянулся по широкой древней дороге. Хвост каравана терялся вдали, только глухо позванивали колокольцы, привешенные к шеям последних верблюдов. Если смотреть на верблюдов со стороны, их груз ничего особенного не представлял. Крепко перехваченные толстыми веревками мешки и тюки были схожи, словно сшитые по одной мерке. Но их содержимое резко отличалось. В одних были чай и сахар, в других – патроны и порох. Тюки с тканями были набиты оружием, вплоть до ручных пулеметов. По словам Абдуррахмана, только этот караван вез около двух тысяч винтовок, тридцать пулеметов. А ведь были и еще караваны, – одни еще не вышли даже из Кандагара, другие уже подходили к Мазари-Шерифу… Бог мой, что же ждет нас в пути? Удастся ли благополучно проскочить мимо туркмен-аламанщиков?

Я старался отгонять от себя мрачные мысли. Но они упорно возникали, стояли передо мной, как смерч, подымающийся высоко в небо.

Что бы это значило?

13

Благодарение богу, пять дней прошло без всяких происшествий. Мы миновали много туркменских аулов. Никто нас словом не обидел, никто не бросил в нас даже камешком. Вокруг было тихо. Не было и признака разбоя. Тревога, теснившая мое сердце в начале пути, постепенно улеглась. Но на шестой день произошло непредвиденное событие. И причиной тому были мы. Вернее – я сам.

К вечеру этого дня мы вышли на берег Мургаба. Река медленно катила свои воды, – казалось, течение вот-вот остановится. Но жаждущих воды, видимо, было много. Возделанные земли по обоим берегам реки тянулись вплоть до русской границы. Мы избегали населенных мест, обычно делали привал в безлюдных, скрытых от глаза лощинках. И на этот раз свернули с битой дороги и остановились под открытым небом, в степи.

Едва погонщики развьючили верблюдов, как со стороны Кушки показался большой караван. Целое скопище людей двигалось в нашу сторону, везя на верблюдах и ишаках свои кибитки и домашний скарб. Оказалось, это беглецы, которым удалось вырваться от большевиков. Они остановились напротив пас, па северном берегу реки. Старейшину их звали Полат-бай. Он и в самом деле походил на сталь[39]39
  Полат – сталь (туркм.).


[Закрыть], весь словно отлитый из металла: рослый, крепкий. Открытое, простодушное лицо его дышало здоровьем. Хотя время и посеребрило его длинную, густую бороду, в нем не чувствовалось слабости, двигался он с легкостью молодого джигита.

Вечером мы пригласили Полат-бая на ужин. Он рассказал, что сам из Тахта-Базара, не выдержал насилий и вынужден был со всеми своими односельчанами перейти границу. Оказалось, он знал, что наши войска заняли Мерв, что большевики через Чарджуй отходят в сторону Ташкента. Но почему же тогда сам он бежал сюда? На мой вопрос он ответил неожиданно:

– Эх, если бы нашими врагами были одни только большевики – это еще с полгоря… Но народ отбился от рук. Никому верить нельзя. В моем селении жил один холостяк по имени Ата. Он пробыл в Сибири шесть лет за то, что угрожал ножом чиновнику белого царя. Большевики его освободили, а то бы он так и сгнил там. Теперь, вернувшись, он сбил с толку все селение. С помощью большевиков из Кушки собрал отряд, начал совершать недостойные дела. Самым ярым противником его оказался я. И я понял: он мне житья не даст. Сегодня приходит и требует зерна для большевиков, завтра требует лошадей… Я нанял одного головореза, чтобы тот покончил с ним. Потом распустил слух: «Большевики из Кушки идут сюда, будут стрелять из пушек». Народ испугался. Не прошло и нескольких дней, как мы всем селением перешли границу, и вот мы здесь.

Полат-бай не успел закончить рассказ. Один из сыновей отвел его в сторону и что-то прошептал на ухо. Мы поняли – произошло что-то важное. На лице джигита явно читалась тревога. Наши предположения оправдались. Бай вернулся взволнованный и сообщил новость:

– Из Кушки пришли посланные от большевиков. Ясное дело, неспроста пришли. Наверно, хотят вернуть наших людей обратно. Я пойду поговорю с ними. Может, таксыр, вы пойдете со мной? Отведаете нашей соли и скажете несколько отеческих слов людям.

Я понял: бай испуган – и ответил, что напьюсь чаю и приду. И хорошо, что я пошел. Действительно, положение бая было незавидное. На него насели со всех сторон, жалили ядовитыми словами, особенно настойчиво наседал на него бледнолицый худощавый человек, прибывший из Кушки. Он говорил:

– Вы, бай-ага, не будете знать нужды, куда бы ни уехали. У вас много отар овец. Много верблюдов, лошадей, быков и коров. Вам все равно, с какой стороны границы вы – с той или с этой. А что у них? – бледнолицый указал на людей, которые окружили их кольцом. – Все их богатство можно нагрузить вон на того дряхлого верблюда. Куда идут они? И послушайте, люди! Сказано: «Потерявший любимую плачет семь лет, потерявший родину – всю жизнь». Куда вы собрались идти, покинув родину-мать?

Толпа, внимательно слушавшая эту горячую речь, слегка всколыхнулась, по никто не сказал ни слова. Бай заговорил сердито, не скрывая своей злобы:

– Знаешь что, Сары… Ты, братец мой, как говорится, блеешь, не видя молока. Мелешь пустое. Ну, скажем, завтра они возвратятся назад… Что ты можешь дать им?

– Я? Я ничего не могу дать. Но государство даст им многое. Землю даст, воду даст… Откроет им путь к счастливой жизни!

– Откуда ты это знаешь?

– Знаю… Если хотите, я сейчас прочитаю вам воззвание Ленина. – Сары опустил руку в нагрудный карман. – Земля, вода… Все будет принадлежать беднякам. Вот в этой бумаге все сказано. Ее подписал сам Ленин!

Полат-бай выглядел так, словно с него живьем начали сдирать кожу. Он побагровел, рука, державшая пиалу с чаем, затряслась. Он не отрываясь глядел на бумагу, которую вынул Сары, словно собирался прыгнуть и вырвать ее из рук.

Я понял, что пришло время поддержать его, и вмешался в разговор:

– Ты, братец мой, толкуешь о помощи государства… Но, как мы слышали, большевики разбиты и бегут к Ташкенту. Везде, как слышно, власть перешла в руки меньшевиков. А ты говоришь о Ленине…

Сары скрутил цигарку в палец толщиной, несколько раз сильно затянулся и посмотрел на меня так, словно собирался убить:

– Когда вы слышали эту весть, таксыр?

– Да с неделю назад, в Герате. Разве это не правда?

– Нет, правда… Но, как видно, новая весть еще не дошла до Герата. Из Ташкента пришла помощь. Большевики снова заняли Мерв. Сейчас наступают на Тед-жен. Впрочем, если хотите узнать точно, в чьих руках власть, ступайте в Кушку. Отсюда недалеко. Выйдем рано утром и до захода солнца дойдем.

Я понимал, что мой собеседник лжет. Но я продолжал, как бы ничего не зная:

– А еще говорят, будто англичане пришли с большим войском. Значит, и это тоже неправда?

Сары шмыгнул носом:

– Гм, англичане… Обещания англичан переменчивы, как ветер. Надеяться на них нельзя. Говорят, они послали всего две сотни индийских сербазов с десятком мулов. Да и те в первой же стычке были разбиты наголову.

Я чуть не прикрикнул на него: перестань плести чушь! Но словно бы кто-то потянул меня за полу халата– я быстро овладел собою и как можно спокойнее спросил:

– Вы сами тоже большевик, братец?

– Я? – Сары посмотрел на меня презрительно, как бы говоря: «Неужели ни о чем больше спросить не могли?» – Я простой железнодорожный рабочий, молотобоец. Взгляните на эти мозоли…

Вмешался Полат-бай:

– Ну, ну… Кто ел лук, запаха не спрячет. Не будь ты большевиком, не спешил бы сюда. Скажи – выслуживаешься перед начальством, и все.

Сары ответил, не повысив голоса:

– Не выдумывайте напраслину, бай-ага. Я не выслуживаюсь. Я приехал за своими родичами. И не тайком приехал, а получив разрешение с афганской стороны. Кто захочет возвратиться, завтра пойдет с нами. А кто не хочет, пусть остается. Не так ли, Курбан?

Сидевший возле Сары и жадно глотавший горячий чай маленький человечек заговорил размеренно:

– Мы, бай-ага, приехали не для того, чтобы оскорблять друг друга. Сказано: «Хорошо, когда заблудший вернется». Еще не поздно, люди. Вернитесь домой. Возвращайтесь и вы, бай-ага! Никто не отнимет у вас ни имущества, ни жизни…

– Ого, смотрите-ка, что он говорит. – Бай подскочил как ошпаренный. – «Возвращайтесь и вы…» Почему я должен вернуться? Завтра же вы сошлете меня в Сибирь. Сравняете с землей мой дом. Тоже нашел простака… Тьфу!

Человек с лицом, изрытым оспой, перебирая пальцами козлиную бородку, вмешался в спор:

– Люди! Курбан верно говорит: не нужно горячиться, а нужно постараться понять друг друга. Вот мы, сбивая ноги о камни, идем как стадо овец. Куда идем? Зачем? Давайте подумаем об этом. Как бы нам после не раскаяться… Как бы, убежав от дождя, не попасть под град!

– Что там, Бапба… – отозвался другой старик. – Уже поздно… Дело сделано… Что теперь мудрить!

– А отчего же не мудрить! – не сдавался рябой. – К чему опираться на первую попавшуюся стену? Куда мы идем? У кого ищем защиты? Пока беда не обрушилась на наши головы, давайте подумаем об этом.

– Верно говоришь, Бапба-ага! – заговорил, вставая, кривоносый; высокого роста дайханин. – Пока что мы не видели ничего плохого ни от большевиков, ни от меньшевиков. Нам сказали, что наше селение обстреляют из пушек. Поэтому мы и ушли. Ушли со страху. А вот теперь Сары и Курбан говорят нам: «Головорез, убивший холостяка Ата, нашелся».

– Ложь! – закричал Полат-бай с пеной у рта. – Человек, убивший холостяка Ата, сидит среди нас. И не один он совершил это, а вдвоем!

Все замолчали. Не теряя времени, бай добавил так же уверенно:

– И потом, вот дорога на Кушку! Кому угодно – может убираться!

– А мы и уйдем… Отчего не уйти? – снова сердито заговорил рябой. – Ты, бай, не стращай нас. Со страху мы поступили не подумавши. Так хоть теперь надо постараться – не угодить в петлю.

– Давайте, давайте… Идите, большевики вам покажут петлю! Только сперва сведем счеты. Пока не рассчитаетесь с долгами, никто из вас не сделает и шагу!

Я понял, что теперь-то и подымется настоящий шум, и, попросив позволения у Полат-бая, возвратился с капитаном к себе в лагерь.

Караванщики спали сладким сном, только кое-где прохаживались дозорные с винтовками наперевес. Как ни устал я, сон ко мне не шел. Я думал о посланцах из Кушки (у меня не было ни малейшего сомнения в том, что они большевики). «Обещания англичан переменчивы, как ветер, надеяться на них нельзя…» Ясное дело, простой туркмен не мог так говорить. Что же делать?

Капитан, видимо, угадал мои мысли. Он заговорил озабоченно:

– Видели, как говорил бледнолицый большевик? Вот увидите – он привлечет на свою сторону большинство и уведет их с собой.

– Что же делать? – повторил я вслух вопрос, который только что задавал себе. – Справится ли Полат-бай с ними собственными силами?

– Нет, ничего он с ними не поделает. По-моему, нужно вот что. Отозвать в сторону этого большевика и потребовать: «Если жизнь тебе дорога, сейчас же убирайся отсюда. Останешься здесь до рассвета – назад пути не найдешь».

– А если он ответит: «Не лезьте не в свое дело»?

– Не посмеет.

– Нет, капитан… Ваш совет не годится. Или совсем-не вмешиваться в их спор, или вмешиваться по-настоящему.

Я улегся на походной койке, закурил. Лег и капитан. Мне вспомнился один разговор с генералом Маллесоном. Он сказал: «Мы имеем дело с войной без границ». Действительно, война против большевиков – это война без границ. Вот вдали от своей границы, на территории другого государства, два большевика угрожают нам. Чем отличаются они, скажем, от тех, кто лежит в окопах под Чарджуем? Нет, нужно действовать решительно!

Я изложил созревший у меня в голове план капитану. Вернее, объявил как приказ, подлежащий немедленному исполнению:

– Ступай разбуди Якуба… Возьмите с собой Артура и Ричарда и, обойдя стоянку со стороны Бала-Мургаба, подойдите к беженцам. Спросите у Полат-бая: «Из Кушки к вам должны были прийти два человека. Они прибыли?» Он, разумеется, ответит: «Да». Выведите их на безлюдное место – зовет, мол, начальник поста – и покончите с ними. Трупы бросьте в реку. Пусть это будет уроком для других!

– А как быть, если они вдруг заупрямятся и ответят: «До рассвета мы никуда не пойдем»?

– Кончайте на месте. Люди бая не окажут вам сопротивления, а остальные ничего не смогут сделать.

Капитан пошел будить Якуба, а я снова закурил.

Я только потом понял, что впутался в опасное дело. Нужно ли было рисковать в моем положении? На этот вопрос имелось два ответа. Если бы этот вопрос задали разведчику Форстеру, он ответил бы: «Нет, не нужно». Потому что Форстера ждали более важные предприятия. Правда, я был уверен, что в этом деле мы не понесем потерь. И все-таки это было рискованно. Вдруг началась бы перестрелка и пуля задела бы Якуба или кого-нибудь из наших… Конечно, тогда трудно было бы оправдаться. Но, уверяю вас, меня возмутил разговор с бледнолицым большевиком, во мне проснулась какая-то неудержимая злоба. Захотелось мстить, и немедленно. На то была своя причина.

В последнее время всем моим существом овладела одна неотвязная мысль. Мысль о том, что нужно, необходимо всеми мерами бороться с большевиками. Эта мысль не покидала меня ни днем ни ночью, непрестанно сверлила мои мозг. Чтобы отвлечься, я обращался к воспоминаниям, старался найти себе какое-нибудь занятие. Но через несколько минут слово «большевик» снова как гром возникало в моем сознании, тягостное раздумье охватывало меня. Большевизм превратился для меня в какой-то кошмар, и чем больше я думал о нем, тем труднее становилось мне дышать.

И вот кошмар воплотился в этих двух пришельцев, которые неожиданно возникли на моем пути. Не только возникли, но и действуют. Скажите сами: мог ли я не покарать их? Не знаю, как поступили бы другие, а я не смог устоять перед внезапно загоревшейся жаждой мести.

Я послал первую пулю в большевизм. Она не пропала зря, все кончилось так, как я и предполагал. Я не суеверен. Но тут мне показалось, что и весь мой тяжелый путь закончится так же благополучно.

Едва рассвело, прибежал Полат-бай и рассказал, что произошло. Мы обстоятельно переговорили обо всем. Он сказал, что намерен, как только устроится у своих родственников, съездить в Герат. Я объяснил ему, что в Герате у меня есть близкий друг по имени Абдуррахман и что если Полат-бай обратится к нему, тот окажет всяческую помощь. Написал записку Абдуррахману. Бай взял ее с радостью, как самый драгоценный подарок, завернул в платок и положил в карман.

После полуночи мы с ним сердечно распрощались.

* * *

Может быть, оттого, что я всю ночь не мог сомкнуть глаз, наутро у меня сильно разболелась голова. Но жара не было. Слава богу! Я очень боялся малярии, по три раза в день принимал хинин, давал его и другим. Абдуррахман говорил: «Если будешь пить хинин с русской водкой, малярия и близко к тебе не подойдет». Каждый вечер мы с капитаном усердно выполняли этот совет, и до нынешнего дня я не чувствовал никакого недомогания. А сегодня меня прямо замучила жестокая головная боль. Принял несколько таблеток аспирина, обвязал мокрым полотенцем голову. Если бы хоть часок отдохнуть в тени!.. Пожалуй, головная боль сразу исчезла бы. Но откуда теперь взяться прохладе и покою? Караван идет, как всегда, мерно и медлительно. Разве можно остановить его? Остановись он хоть на день, – чего доброго, колесо истории сорвется со своей оси! И все же, куда ты так спешишь? Неужели тебе на роду написано скитаться бездомным бродягой вдали от родины, среди грубых варваров?

.. Иногда я искренне раскаиваюсь, что избрал такую профессию. Мой бедный отец до самого последнего вздоха убеждал меня стать политическим деятелем. Поэтому он послал меня на юридический факультет, знакомил с видными политиками. Он-то всю жизнь был директором в крупных коммерческих компаниях. Самой заветной мечтой его было – перешагнуть порог парламента не как экскурсант или гость, а полноправным депутатом. Для этого отец даже вступил в ряды консерваторов, стал горячим поборником консервативной партии. Но одно желание еще не создает героя! Бедняга так и умер, не достигнув своей цели.

Что касается меня, я с юных лет любил приключения. Была ли хоть одна книга о путешествиях, которую я не прочитал? Мне хотелось увидеть дальние страны, плавать по морям, взбираться на вершины гор… Большинство мальчишек проходит через этот период и благополучно оканчивает школу, но во мне желание странствий оказалось особенно сильным. Я мог часами сидеть погруженный в грезы, представляя себе несуществующие миры. Моя мать до сих пор вспоминает об этой моей странности. Может быть, это и открыло мне путь в разведчики? Не знаю. Одно могу сказать определенно: свою профессию выбрал я сам.

Позднее возникло стремление выделиться из окружающей среды, совершать подвиги, прославиться. Помню, как будто это было вчера: я и мой товарищ Томас решили бежать на плоту в Южную Америку, начали даже готовиться. Но люди с более трезвым умом быстро разгадали мои замыслы и объяснили, что не каждый, кто машет веслами, может стать героем. И все же, может быть, именно это почти бессознательное стремление к героическому и благословило меня на тяжкий путь? Не знаю… Как бы то ни было, пока у меня не было повода жалеть, что я посвятил себя такой профессии. Мальчишеские мечты сбылись с избытком, я повидал множество стран. Египет, Месопотамия, Турция, Персия, Туркестан, Афганистан, Индия, Китай, Индонезия… Все сразу и не сосчитать…

Доволен я и своим продвижением по служебной лестнице. Только одно меня беспокоит. Первые годы я работал без принуждения, ревностно и охотно. Теперь же, честно говоря, заставляю себя работать. Почему? Ведь поначалу работать было труднее, чем теперь, существовали еще моральные преграды, через которые, как ни трудно, надо было перешагнуть. «Вами руководит только рассудок», – сказал мне недавно Асадулла-хан. Верно сказал… Сомнительная профессия учит сомневаться по всем, заставляет, не доверяя никому, говорить то, чего нет у тебя на душе. Это надо уметь! Разве получится хороший разведчик из человека с открытой душой, верящего в такие громкие слова, как правда, честь, совесть?

В первые годы, для того чтобы понять эту истину, подготовить себя к тяжелому пути, приходилось отдавать работе все силы. Теперь самая трудная часть пути пройдена. Появились и опыт, и положение… Бремя должно было стать легче, желание – возрасти. А получилось наоборот: невеселые мысли все чаще овладевали мною. Вдруг меня зацепит шальная пуля или свалит тяжелая болезнь – и придется вдалеке от родных мест, среди варваров, навсегда распроститься с этим неблагодарным миром?.. Ни имени не останется, ни славы. Через несколько дней забудут и тебя, и все твое рвение, скорее даже, чем какую-нибудь полуголую танцовщицу из ресторана. Когда умирают они, в газетах печатают их портреты, напоминают об их красоте, возбуждавшей публику. А ты… Твое имя не будет даже названо, ты уйдешь из мира так же безвестно, как жил. Подозрительность, осторожность, страх не отступятся от тебя даже тогда, когда ты будешь лежать в гробу…

Горькие мысли все больше овладевали мною. Но не хотелось даже отгонять их от себя. Хотелось думать, вспоминать. Не о том, что было недавно, а о далеком прошлом. Вспомнилась мать, возникли перед глазами жена и сын – Мэри, Альфред… В начале года я отослал их подальше отсюда, из Дели в Австралию. Там, в Сиднее, живет мой дядя, зажиточный фермер. Когда сидишь в его саду, на самом берегу океана, забываешь все горести и заботы этого мира, как бы рождаешься заново. Отдохнуть там сейчас хотя бы с месяц! Мэри, Альфред, мама… Они скучают там по мне, а я скитаюсь в песках, ищу своей смерти в этой дикой глуши…

Громкий смех Якуба пробудил меня от тягостных мыслен. Я осмотрелся по сторонам. По-прежнему мерно шагают верблюды, позвякивая колокольцами. Песок, песок, зной…

Заразительно захохотал и капитан. Но мне было не до смеха, головная боль стала еще сильнее, теперь голова моя прямо раскалывалась…