Текст книги "Черный караван"
Автор книги: Клыч Кулиев
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
Низкорослый ничуть не смутился. Тем же насмешливым тоном ответил:
– Не волнуйтесь. Вот отправитесь в дорогу, согреетесь. Придете в себя. Тогда и поговорим о человечности!
Кирсанов больше ничего не сказал, только сердито проворчал что-то под нос.
Низкорослый скомандовал:
– По коням!
Кроме нашей четверки, было еще двое незнакомых арестантов. Всех шестерых по двое посадили на трех лошадей. Наши вещи навьючили на четвертую лошадь. Я взял к себе в седло Артура. Месяц тюрьмы и ему обошелся дорого: лицо побледнело, в глазах погас прежний молодой огонек. Мне показалось даже, что он стал как-то меньше ростом.
По дороге Артур рассказал мне все, что пережил за этот месяц. Его тоже допрашивал Габдуллин. Все те же приемы, та же песня. Угрожал, обещал… Наконец ему надоело, и он прекратил допросы.
Ветер становился все суровее, в воздухе пахло снегом. Но командир, разметав по ветру полы своей черной бурки, ехал впереди, ничуть не сбавляя рыси. После полудня мы остановились на привал в каком-то пустынном овраге, поели, напились чаю и двинулись дальше. Населенные места вблизи Турткуля остались уже позади, и мы ехали теперь по безжизненной пустыне. Командир явно торопился, было ясно, что он хочет до наступления темноты добраться до какого-нибудь жилья.
Кирсанов, ехавший позади, вдруг отчаянно закричал:
– Стойте!
Командир, натянув поводья, обернулся назад:
– В чем дело?
В этот момент Ричард, ахнув, повалился с лошади. Хорошо, что Кирсанов вовремя успел ухватить его за порот, а потом подтянул за пояс. Один из конвоиров подоспел на помощь. Командир, хлестнув копя, тоже подскакал к ним. Ричард еще на привале говорил, что ему нездоровится, ничего не ел, только выпил пиалу чая. Но кто слушает жалобы арестанта? Никто не обратил на него внимания.
Каждый из нас был приторочен толстой веревкой, пропущенной под брюхо лошади и накрепко привязанной сзади к седлу. Мы не могли сойти с лошадей и сидели, как пригвожденные к седлам.
Развязав веревку, Ричарда быстро сняли с лошади. Командир разостлал на земле свою черную бурку и приказал одному из бойцов:
– Принеси аптечку с лекарствами… Живо!
В лице Ричарда не было ни кровники. Закрыв глаза, он тяжело дышал. Командир чуть приподнял его голову:
– Что с вами? Где болит?
Ричард ухватился за правый бок и начал кататься из стороны в сторону. Командир провел пальцами по больному боку и сурово спросил:
– Здесь болит?
Ричард дернулся и закричал. Командир отвел руку:
– A-а! Аппендицит… Воспалилась слепая кишка. Лежи, не двигайся. Сейчас боль пройдет, – сказал он.
Ричард лежал, подтянув к животу колени. На него набросили попону. Нас тоже развязали. Спешившись, мы потоптались возле лошадей, чтобы размять ноги и согреться. Ричард был здоровее всех, мы ни разу не видели, чтобы он чем-нибудь болел. Сначала мне показалось даже, что Ричард притворяется, что сообща с Кирсановым придумал какую-то хитрость. Но это было не так. Приступ аппендицита оказался настоящим, и притом таким мучительным, что бедняга, не в силах сдержаться, плакал навзрыд. Мы тоже ничем не могли ему помочь. Командир делал все, что было в его силах: укрывал Ричарда, утешал его, ласково уговаривал потерпеть. Я, признаться, не ожидал от него такой человечности.
Около часа мы провели здесь, в этой безлюдной степи. Ричард постепенно успокаивался, боль в боку утихла. Только под вечер мы снова тронулись в путь и уже в сумерки въехали на окраину какого-то селения. Погода тоже стала лучше, ветер ослабел, пошел мелкий снежок. Всех нас отвели в низенький домик. Пол в нем был устлан камышом, поверху было навалено разное тряпье. Было тепло. После всего перенесенного днем дом показался нам увеселительным заведением! Мы не замечали ни тесноты, ни удушливой вони. К тому же нас накормили горячим супом, в котором плавало несколько кусочков мяса и довольно много ломтиков тыквы. Даже мой охотничий пес в Лондоне не стал бы пачкать морду, понюхал бы и отвернулся от такой еды! Но мы ели с удовольствием. В нас словно влили свежую порцию крови. «Погруженный в изобилие, не узнаешь цену жизни», – подумал я.
Я собрался было познакомиться с нашими незнакомыми спутниками. Но один из них сказал:
– Давайте спать… Завтра будет тяжелый перегон. Если не выспимся, придется трудно. – Проговорив это, он без дальних рассуждений отвернулся и, подложив под голову свой хурджин, лег на бок. Товарищ последовал его примеру. Вскоре улеглись и мы.
Я заснул сразу же, едва прилег. Глаза сомкнулись сами собой, и я забылся крепким сном. Но все же сразу услышал, как среди ночи открылась дверь и кто-то осторожно вошел в комнату. Это был, видимо, чужой, ведь всех нас после ужина заперли. Снаружи, у двери, был приставлен часовой, и нас предупредили, что до рассвета мы не сможем выйти из дома. Но кто же это? Я приподнялся и сел, но продолжал молчать. В эту минуту вошедший сам чиркнул спичкой. Это был один из сопровождавших нас бойцов. Глядя на меня, он предостерегающе поднял руку и шепотом спросил:
– Где русский?
Кирсанов спал рядом со мной. Я осторожно разбудил его. Боец снова чиркнул спичкой и посмотрел на него с улыбкой:
– Господин капитан! Я – Алеша… Алеша Ермаков… Узнали?
Глаза Кирсанова округлились от удивления. Поднявшись, он обнял бойца.
– Алеша, ты ли это?
Алеша передал капитану спички и ключ:
– Быстрее выходите… Но по одному… Будьте осторожны! – тихо проговорил он и, выходя, закрыл за собой дверь.
Мы были поражены. Признаться, я не сразу решился двинуться с места. Что, если это провокация? Если пас попросту решили расстрелять «при попытке к бегству»? Но подумал: кому нужна такая хитрость? И можно ли поручиться, что пуля, выпущенная ночью, наверняка достигнет цели? Впрочем, на размышления не оставалось времени. Кирсанов уже был готов. Остальные тоже поспешно одевались. Я накинул шубу, бросил на плечи хурджин. Снова открылась дверь. Алеша приволок в дом второго часового, связанного по рукам и по ногам и с кляпом во рту, швырнул его в угол и, протянув Кирсанову одну из двух прихваченных с собой винтовок, сказал:
– Пошли!
Ступая по-кошачьи тихо, мы цепочкой вышли из дома. Снег перестал идти, стоял сильный предрассветный мороз. Как ни старались мы шагать тихо, все-таки мерзлый снег громко хрустел под нашими ногами. Подошли к коновязи, выбрали по лошади для каждого. Отвязали и остальных лошадей, завернули поводья им на шеи.
Можно было подумать, что в этих низеньких, прикрытых снегом домиках нет никого живого. Ни огонька, ни шороха. Даже собаки, эти чуткие ночные сторожа, молчали: видно, и они попрятались где потеплее. Никто, кроме нас, не нарушал спокойствия ночи. Через несколько минут мы благополучно выбрались из селения. Семеро всадников помчались к Амударье.
23
Не стану затруднять себя рассказом о том, сколько страданий испытали мы за эти два дня. Событий произошло больше, чем можно рассказать, а мучений вынесено столько, что нет сил описать их… Я лежу не вставая уже четвертый день. До сих пор не могу прийти в себя. Все тело точно онемело. В голове гудит. Едва сделаю шаг, голова кружится, и я буквально валюсь с ног: левая нога приморожена, кожа слезла и вся ступня – одна сплошная рана. Чего доброго, отморозил и нос: он прямо как деревянный. Многое мне довелось испытать в жизни, но такой физической боли я еще никогда не испытывал. А вокруг никого, кто бы мог помочь тебе. Только тупые, невежественные люди; они глядят на нас, слушают наши жалобы, и все… Чего можно ждать от них?
Со мной еще ничего. Вот Артуру совсем было плохо. Левую ногу он отморозил начисто, пальцы, вся ступня распухли и посинели, как кочан гнилой капусты.
Ричард отделался легче, но боли в боку опять возобновились. Аппендицит в наших условиях мог повлечь тяжелые последствия. Я старался успокоить Ричарда, но в душе опасался самого худшего.
Крепче всех оказался Кирсанов. С виду худой, хилый, он проявил исключительную выносливость. А ведь ему пришлось даже тяжелее нашего. Но он ни на что не жаловался и в любую минуту готов был сесть на коня.
Один из двух наших новых спутников, как выяснилось, был каракалпак, другой – хивинец. Как только мы перешли реку, они распрощались с нами, так что по-настоящему мы не успели и поговорить.
Одно меня утешало: мои ноги и руки были свободны от большевистских цепей, дальнейшая дорога была открыта. Мы теперь находились на западном берегу Амударьи, на земле Хивы. Этой страной правили наши люди, кандалы и цепи в этом краю были уделом большевиков. А остановились мы в доме человека, который как огня боялся страшной угрозы, маячившей по ту сторону реки – в доме Мерген-бая. Он еще не знал, кто я. И все же принял нас радушно, освободил для меня одну из своих кибиток. Хорошо, удобно разместил и моих товарищей. Пригласил табиба, сделал все, чтобы облегчить наше тяжелое состояние.
А дни проходили по-прежнему неторопливо. Они не считались ни с твоими мечтаниями, ни с твоими замыслами. Они шли размеренной чередой, подчиняясь лишь своим законам и правилам. Из Бухары я выехал, решив во что бы то ни стало достичь Асхабада к концу ноября. А вот уже и первые недели декабря. Как еще после этого строить какие-то планы?
Ричард поспешно вбежал в дом и, не переводя дыхания, объявил:
– Таксыр! Абдулле очень плохо. Нога болит все сильнее. Табиб говорит: «Если мы сейчас не отрежем ногу, он больше дня не проживет».
– Что-о? – Словно гвоздь вонзился мне в бок. – Отрезать?
– Да.
– А кто собирается резать?
– Он сам… Говорят, лучшего табиба нет во всей округе!
Пришел Кирсанов. Я обратился к нему:
– Если мы отправим Абдуллу в Хиву, разве там не найдется врача?
– Врач-то найдется, но Абдулла до Хивы не доедет. Состояние его очень тяжелое. Если хотите, чтобы он остался жив, безоговорочно принимайте предложение табиба. Потом будет поздно.
– А что говорит сам Абдулла?
– Говорит: «Не дам резать ногу, даже если мне грозит смерть».
Я пошел к Артуру. Он метался от нестерпимой боли. Увидев меня, горько зарыдал. Казалось, в душе он укорял меня: «Ты во всем виноват. Это ты заставил нас страдать». Может быть, он прав? Если б я не пошел па риск, он не оказался бы теперь в таком положении. Не так ли? Но кто же тогда повинен в моих страданиях?
Я присел рядом с Артуром и заговорил почти умоляюще:
– Не горячись, Абдулла. Положение серьезное. Болезнь быстро прогрессирует. Гангрена уже подходит к колену. Пока еще есть время – пусть режут.
– Нет, нет! Чем жить калекой, лучше умереть!
– Глупец, что ты плетешь! Быть калекой – не стыдно. Особенно такому смельчаку, как ты!
– Нет, нет! Лучше смерть. Но резать ногу не дам!
Я понял: уговоры на него не подействуют. Что делать? Если принудить силой, всю жизнь будет проклинать меня. А не отрезать – непременно умрет. Вот положение! Да и поможет ли операция, выполненная этими дикарями табибами! Если начнется общее заражение крови – что тогда?
Захватив Ричарда, я вернулся к себе. Вот уж действительно клин клином вышибают. О своих болезнях я вовсе забыл. Думал только об Артуре. Кроме Ричарда, посоветоваться не с кем… Я с надеждой заглянул в его большие, полные печали глаза и спросил:
– Что делать, Ричард?
– Резать! – решительно, ни секунды не колеблясь, ответил Ричард. – Нечего его слушать. Он сейчас обезумел. Не понимает, что жизнь его на волоске.
– Я одного боюсь: можно ли довериться этим невеждам?
– А что же делать? Другого выхода нет. Конечно, лучше бы, если б нашелся настоящий врач. Но где его найдешь?
Действительно, другого выхода не было. Приходилось испытать судьбу. Окончательно решившись, я приказал:
– Ступай скажи: пусть режут!
Вслед за Ричардом я тоже пошел к Артуру, снова начал успокаивать его. Он, конечно, знал, что нелегко мне говорить утешительные слова, понимал также, что положение его опасно. Но все же стоял на своем. Я постарался подействовать на него строгостью:
– Довольно! Не будь ребенком. Я разрешил отнять тебе ногу. Не бойся. Возьми себя в руки. Ничего с тобой не случится!
Вошел какой-то человек, тощий, с реденькой бородкой, и, весело улыбаясь, обратился к Артуру:
– Не бойся, джигит… За свою жизнь я отрезал ноги по меньшей мере полсотне человек. Слава аллаху, пока ни с одним из них ничего не случилось. С тобой тоже ничего не будет. Не предавайся страху. Призывай аллаха!
Редкобородый обратился к окружающим:
– Ну, начнем!
Прежде всего Артуру крепко завязали глаза. Затем его осторожно подняли, переложили на палас и отнесли в соседнюю кибитку. Там уже, оказывается, все было подготовлено. В центре очага дымился котел с кунжутным маслом. Возле котла лежали плоская деревянная тяпка и топор, завернутый в белую тряпку. В кибитке стоял лютый холод: чтобы было светлее, откинули всю верхнюю часть крыши – туйнук.
Редкобородый (все окружающие почтительно называли его «уста» – мастер) снял халат, тельпек и положил их в сторонке. Закатал рукава, вымыл руки с мылом. Потом развязал повязку на больной ноге Артура, прощупал пальцем ногу от лодыжки до бедра. После этого он обратился к своим помощникам.
– Вот здесь перевяжите накрепко! – сказал он, показывая место в верхней части бедра.
Артур тяжело дышал. Видимо, он уже смирился с предстоящим мучительным испытанием: не выражал недовольства, не сопротивлялся. Я подошел к нему и, сев сбоку, положил руку на его лоб и тихо погладил. Он лежал, неподвижно, лицо его пожелтело. Хотелось утешить беднягу, но я не был уверен, что он станет слушать меня, больше того – боялся даже, что он не сдержит горечи, накопившейся в сердце, и наговорит мне неприятных слов. Лучше всего было молчать. Я осторожно отнял руку и поднялся на ноги.
Уста почувствовал, что я сильно беспокоюсь, по-своему начал утешать меня:
– Не печальтесь, таксыр. Ничего не случится. Если ваш ученик не поднимется на ноги самое большее через две недели, я отвечаю за все!
– Делайте что хотите… Но поскорее! – крикнул изнемогавший от боли Артур.
Уста заложил тяпку под повязку на больной ноге. Затем обмакнул белую тряпицу в кипящее масло и, старательно протерев ею острый как бритва топор, мигнул своим помощникам. Двое из них ухватились за ноги, а двое – за руки больного. Уста опустился на колени и внимательно, видимо примеряясь, стал всматриваться в то место, где нога должна быть отсечена. Затем задержал дыхание и со словами: «йа аллах!» занес топор.
Не выдержав, я отвернулся. В тот же момент Артур ахнул и дико, жалобно закричал. Я обернулся на крик и увидел, что левая нога его уже отделена от туловища и валяется в крови возле очага. Кто-то подобрал ее и положил в мешок. А уста с помощниками быстро подхватили Артура и сунули обрубок ноги в кипящее масло. На этот раз Артур закричал так страшно… От этого пронзительного крика я весь задрожал, на глазах выступили слезы. Закусив губы, охваченный жалостью, я стремглав выбежал из кибитки…
.. Есть ли на земле существа сильнее человека? Если бы все те испытания, какие я перенес за последний месяц, выпали на долю собаки, она их наверняка не выдержала бы. Но я, слава богу, опять пришел в себя, поднялся на ноги. Уже лучше и Артуру, рана на ноге у него начала заживать. Разумеется, он все еще подавлен, жалуется на свою горькую участь. Одно только лекарство сможет исцелить его – время… Но прошло всего три недели с того дня, как сверкающий топор вонзился в его тело. Хотя боль улеглась, но душевная рана все еще продолжала ныть.
Ричард тоже выглядел неважно. Правда, он все время был на ногах, то навещал меня, то бежал к Артуру. Но и его, видимо, сильно угнетал неудачный конец нашего путешествия и теперешнее наше жалкое прозябание взаперти, без свежего воздуха, без движения. То и дело спрашивал, когда же мы отправимся в дорогу. И вот желанный день настал. Решено было выступить в путь и с рассветом покинуть гостеприимный дом Мерген-бая.
Бай действительно оказался хорошим человеком. Служил нам от всего сердца. Не жалел для нас ничего и ни разу, даже намеком, не высказал своего неудовольствия нашим присутствием. Поначалу меня удивила такая гуманность. Вернее сказать, зародила во мне подозрение. Может быть, ему известно, кто я? Может быть, Кирсанов проговорился ему о чем-нибудь? Но сомневаться не стоило. Причина радушия бая крылась в ином. В первый же день по приезде я объявил ему, что сам я родом из Аравин, что живу в Мекке. И, оказалось, бай тоже собирался совершить паломничество в Мекку. Он то и дело заговаривал об этом, расспрашивая о пути, каким надо следовать, о порядках и обычаях в тех местах, спрашивал, как найти меня, если он приедет туда.
Мы беседовали о многом. Я, заводя разговор издалека, старался разузнать у него о положении в Хиве, о том, как ведут себя Сеид-Абдулла и Джунаид-хан. Бай сообщил мне много интересного. За последние дни мы особенно сблизились. Бай начал раскрывать мне свою душу, жаловался на Джунаид-хана, говорил о его злобе и свирепости.
– Говорят, англичане перешли границу и уже находятся возле Мерва. Может быть, они придут и в Хиву? Может быть, тогда положение улучшится? – спросил я.
Бай недоверчиво покачал головой:
– Как знать! Толкуют, и Джунаид-хана тоже подстрекают англичане. В народе говорят: «Пес, имеющий защитника, побеждает волка». Как бы с приходом англичан он не стал еще кровожаднее!..
А совсем недавно бай открыл мне одну свою тайну.
Один из именитых туркменских ханов – Тачмамед-хан – прислал к нему человека, предложил выступить сообща против Джунаид-хана и положить конец его тирании. Посланный вскользь упомянул о том, что Тачмамед-хана поддержат и большевики в Турткуле.
Рассказ Мерген-бая весьма заинтересовал меня. Нам было известно, что такие аксакалы туркмен, как Тачмамед-хан, Молла-ораз, Шаммыкель, настроены против Джунаида. Но они, конечно, знают, что это мощный противник, располагающий нашей поддержкой. Поэтому и сами ищут силу, которая сможет их поддержать. Посылали людей в Турткуль, пробовали договориться с узбекскими баями и ханами. Это угрожало нашей позиции в Хиве. Если не принять мер, Джунаид-хан рискует попасть в западню.
Я спросил Мерген-бая, что он ответил посланному Тачмамед-хана. Бай сказал, что предпочитает оставаться в стороне от распрей местных властителей, что ни одному из них не намерен протянуть руку. Я решил высказаться откровенно. К этому времени из Хивы возвратился Кирсанов (я направил его туда, приказав ознакомиться с положением в Хиве, в частности узнать, что думает народ о Джунаид-хане и Сеид-Абдулле). Он хорошо поработал там, рассказал весьма любопытные вещи и о Тачма-мед-хане.
Теперь я предложил Кирсанову встретиться наедине с Мерген-баем и осторожно намекнуть ему, кто я такой на самом деле. Узнав правду, бай опешил. Он пришел ко мне с растерянным видом, словно пойманный на месте преступления, и начал жалобно извиняться:
– Простите меня, господин полковник! Я безмозглый глупец. Простите… Знаю, что совершил глупость. Простите меня на первый случай!
Я не стал успокаивать бая, напротив, постарался еще припугнуть его:
– Вы, Мерген-бай, напрасно черните себя. Вы отнюдь не глупец. Нет, вы очень умный человек! Я внимательно слушал ваши рассказы, всесторонне взвесил все, что вы говорили, все ваши соображения. Вы – человек прозорливый… Но не забывайте одного: умом можно победить только глупца. А вы, надеясь на свой ум, обращаетесь одинаково со всеми, кто попадется вам навстречу.
– Нет, нет, господин полковник, – возразил бай прерывающимся голосом. – Аллах свидетель, поверьте, у меня не было такого умысла. Я вообще не вмешиваюсь в чужие распри.
– Но придется вмешаться! – перебил я еще более строго. – Идет борьба с мятежниками, с разбойниками без роду, без племени. А вы зарылись в своей норе и хотите уберечь шкуру. Допустим, вы не вмешались в споры властителей. А если завтра сюда нагрянут большевики? Что вы тогда станете делать? Или вы думаете, они погладят вас по головке?
– Что вы… Я очень хорошо понимаю, что добра от них не будет!
– Тогда в чем же дело? – Я строго посмотрел в испуганные глаза бая. – На кого вы надеетесь? От кого ждете покровительства?
Бай промолчал, опустил голову. Я допил остаток чая из пиалы и, не смягчая тона, продолжал:
– Вот вы говорите, Джунаид-хан жаждет крови. Но скажите мне: найдется ли сейчас другой человек, который лучше его смог бы управлять народом? Если есть, назовите имя… Не бойтесь! Быть может, вы способны на это?
Бай, сжавшись в комок, слабо проговорил:
– Простите меня, господин полковник. Я поступлю так, как вы посоветуете.
Я объявил баю, что задумал: предложил ему на следующий день поехать к Тачмамед-хану, встретиться с ним наедине, прощупать его и завоевать его доверие. При этом заранее предупредил бая, что если он, вняв наветам шайтана, собьется с праведного пути, то ему не поздоровится.
Он покорно склонил голову.