Текст книги "Черный караван"

Автор книги: Клыч Кулиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

24

И вот мы снова в дороге. Мерген-бай проводил нас вплоть до колодца Аджан, а оттуда отправился прямо в кош[74]74
  Кош – становье, стан.


[Закрыть] Тачмамед-хана. На прощанье я постарался успокоить его, поблагодарил за помощь, оказанную в тяжелое для нас время. Обещал всяческое содействие в случае, если он надумает посетить Мекку и Медину. Мне показалось, что мы поняли друг друга. Бай вознамерился к весне непременно прибыть в Асхабад.

На наше счастье, погода заметно улучшилась. А сегодня небо очистилось от туч и с самого утра стало светло, как весной. Радостно улыбаясь, взошло солнце, бережно окропило своими лучами тусклые холмы и безжизненные барханы. С хорошей погодой пришло и хорошее настроение. Лица у всех прояснились. Даже Артур высунул голову из паланкина на своем верблюде и жадно оглядывался по сторонам.

Надежда опять расцвела в сердцах. И Артуру и Ричарду я обещал, не задерживаясь дальше, двигаться на Асхабад. Мне самому, признаться, хотелось поскорее выбраться из этого адского логова. К чему этот риск? Разве мне одному положено отстаивать честь и славу Великобритании? Да и что могу я сделать один? Не напоминают ли мои похождения подвиги Дон-Кихота? Он сражался с ветряными мельницами. А я сражаюсь с тупоголовыми беками и ханами. Нет, стихии победить нельзя! Надо быстрее поворачивать лошадей и возвращаться в Асхабад. Довольно! К чему идти на самопожертвование, если ты заранее убежден, что все твои усилия бесплодны?

Так думал я, намечая последние шаги, какие еще предстояло сделать. Я решил повидаться еще с Джунаид-ханом, а затем немедленно ехать в Асхабад. Встретиться с ханом удобнее было не в Хиве, а в одном из селений на караванной дороге в Асхабад. Вот почему дня за два до этого я снова отправил Кирсанова в Хиву, поручив сообщить Джунаид-хану о моем приезде и о том, где я его жду.

Была еще причина, почему мне не хотелось ехать в Хиву. Прибыв туда, я непременно должен был бы увидеться с Сеид-Абдуллой. Ведь как-никак он был правителем страны, и просто по форме я обязан был представиться ему. А меня вовсе не привлекала эта встреча. Пришлось бы опять что-то обещать, давать гарантии. А мне, честно говоря, попросту надоело выдавать векселя.

В полдень мы подъехали к большой толпе людей, работавших на хашаре[75]75
  Xашар – расчистка оросительной системы – каналов, арыков.


[Закрыть]^. Я и прежде знал, как ценится в Средней Азии вода. Но все же не представлял себе, как дорого достается она человеку. Это надо было увидеть своими глазами… Была самая середина зимы. Хотя солнце светило ярко, мне пришлось поверх двух халатов накинуть еще и шубу. И все же мне не было жарко, только спина слегка согрелась. А эти люди на хашаре работали в ледяной, вязкой, грязной воде босые, почти голые: они очищали от грязи арык глубиной в три-четыре метра, освобождая занесенное илом русло, расчищая путь воде.

Провожатый, которого отправил с нами Мерген-бай, оказалось, знал мираба [76]76
  Мираб – староста, ведающий всем арычным хозяйством, распределением воды и т. д.


[Закрыть] и познакомил нас с ним. Мираб пригласил нас напиться чаю. Я согласился, тем более что все равно собирался сделать привал. Спешившись, я подошел к краю арыка и поздоровался с ближайшими работниками. Арык во всю длину был заполнен людьми, цепочке работавших по обеим сторонам его не было видно конца. Сотни людей трудились изо всех сил, обливаясь потом. В воздухе так и сверкали лопаты. Почва здесь промерзла на большую глубину. Когда выпадает погожий, солнечный день, как сегодня, земля слегка оттаивает, а ночью мороз усиливается, и она снова отвердевает. Вот почему люди торопились…

Пожилой, коротенький, с козлиной бородкой человек вонзил лопату в полузамерзшую землю и, хитровато улыбаясь маленькими глазками, спросил:

– Что, таксыр, пришли помочь нам?

– Нет, пришел сказать вам: «молодцы», – пошутил и я. – Ведь похвала тоже помогает?

– Вах-вах, в этом мире таких «хвалителей» много. Начиная с мираба, вплоть до самого Джунаид-хана, все только и говорят: «молодцы». А нам нужны помощники, чтобы хоть немного расправить спину.

– Замолчи! – сердито прикрикнул мираб. – Не мели чепуху. Не успеешь оглянуться, как скатишься в пропасть.

– А кто меня сбросит? – Коротышка не отступал. – Джунаид-хан? Пускай сбросит! Все равно жизни нет. Днем спокойно дышать нельзя, ночью – спокойно спать. Разве это жизнь?

– Кончай, говорю! – Мираб так и пожирал глазами коротышку. – Раньше или позже, а я вырву твой язык с корнем. Ах ты глупец!

Его собеседник язвительно засмеялся:

– И глупцам и умным конец один, мираб! Придет время, и мы на том свете сравняемся!

Ворча, мираб сошел с насыпи. Глядя на меня, коротышка улыбнулся и так же язвительно добавил:

– Свинья только и знает – хрюкать. А эти ругаются да грозятся. Один угрожает: «Повешу»… Другой грозится: «Зарежу»… Никто нас по голове не гладит!

Я постарался утешить его:

– Терпите… Призывайте аллаха… Создатель милостив. Он вознаградит вас.

– Когда? – Коротышка яростно взглянул на меня и показал свои грубые, в кровавых мозолях руки: – Поглядите на них! Если нам положено вознаграждение, время уже пришло!

Кто-то из окружающих, явно стараясь подзадорить его, крикнул:

– Потерпи! Ведь есть еще тот свет!

У коротышки вздулись ноздри.

– Гм, тот свет… После того как мой осел подохнет, хоть трава не расти!

Все расхохотались.

Меня выручил джигит, явившийся от мираба с приглашением пожаловать на чаепитие. Я молча сошел с насыпи. Коротышка, должно быть, что-то пустил мне вслед: смех собравшихся резко ударил в уши.

За чаем я рассказал мирабу, откуда и куда мы следуем. Затем спросил его:

– Почему вы не проводите хашарные работы весной, когда потеплеет?

Он принужденно улыбнулся:

– У весны свои заботы, таксыр… Нужно землю пахать, сеять. Затем жатва, обмолот. Нет хуже – быть дайханииом! Такого бремени никто, кроме него самого, не выдержит. Вот уже месяц, как мы покинули свои дома. Люди трудятся не разгибая спины. А работе конца не видно!

– Даже в самый мороз работали?

– Да, и в мороз. И еще придется работать. Что делать? Вода – основа жизни. Без воды – какая польза от земли. Достаточно посевам в самую жаркую пору на неделю остаться без воды – и пропадет труд целого года, все посохнет, семьи останутся голодными. А страшнее голода ничего нет на свете!

Мираб глотнул горячего чаю, а потом добавил:

– Народ совсем разорился. Почти ни у кого из этих людей нет и горстки зерна. Питались ячменем и джугарой. А теперь и этого нет. В селениях многие пухнут от голода. Хорошо, что создатель дал человеку хоть одно богатство – надежду… Люди живут только надеждой. Надеются на завтрашний день. А какой он будет, будет ли он лучше сегодняшнего, – один аллах ведает!

– А разве не помогают вам хакимы, правящие страной? – спросил я мираба.

Он долго молчал. Потом ответил:

– Кто из них нам поможет? Сеид-Абдулла? Или Джунаид-хан? Они сами готовы пожрать друг друга! Так станут ли они помогать народу? В стране нет хозяина. Народ – стадо без пастуха. Каждый его грабит, убивает. Никто не уверен, что доживет до завтрашнего дня. В наше время, таксыр, трудно править страной с помощью плети. А наши рассчитывают только на плеть да на саблю. В прежние времена говорили: «Самый лучший хаким на свете тот, который может побороть себя». Наши не могут побороть себя. Огнем и мечом разоряют страну. Дня три-четыре назад люди Джунаид-хана разбили два аула салаков[77]77
  Салаки – туркменское племя.


[Закрыть]. Женщин и девушек увезли с собой.

– Почему?

– Потому, что у народа переполнилась чаша терпения. Яшули салаков, Тачмамед-хан, сказал Джунаиду: «Слишком громко рычишь. Перестань грабить!» Вот и пошло… Не сегодня-завтра увидите, какая начнется буря! Сейчас поднялись все салаки. Кара-салаки тоже стали на их сторону. Послали за помощью к турткульским большевикам. Жизнь Джунаида – на волоске…

По лицу мираба было видно, что он не может скрыть своих чувств, что говорит он от чистого сердца. Ему хотелось высказаться. А мне, признаться, надоели эти нудные разговоры. Все та же музыка, та же песня. «Салаков побили…» Пусть бьют! Разве на свете одних только салаков разбивают?

Я решил поскорее ехать дальше. Когда чайник опустел, я попросил у мираба позволения отправиться в дальнейший путь. Он помялся немного и заговорил просительным тоном:

– Нам по пути. Я тоже думаю заехать в соседний аул. Нынешней ночью там состоится большой совет. Тачмамед-хан, Дурды-хан… Все, говорят, будут. Может, ночь проведете там?

Сообщение мираба заинтересовало меня. С тех пор как мы перешли Амударью, я часто слышал имя Тачмамед-хана. А то, что рассказал мне о нем Мерген-бай, вызывало большое беспокойство. В самом деле, если вожди племен протянут руку большевикам… Если начнут искать в них поддержки… Чего ждать тогда от голодного народа? Положение становилось опасным. Неожиданно мог вспыхнуть пожар, и пламя большевизма охватило бы всю Хиву.

Я ответил мирабу неопределенно:

– Ну, давайте поедем. А там видно будет… Мы – гости. Говорят: «Воля гостя в руках хозяина дома». Если вы сочтете нужным, можно будет и остаться.

Едва мы вышли из дому, как подъехали всадники, гоня перед собой каких-то троих людей. У всех руки были связаны за спиной. Хорошо одетый, рослый, молодой джигит с винтовкой за плечами и саблей у пояса обратился к мирабу:

– Забирай своих оборванцев, мираб-ага!

Сжимая в руках плеть, мираб вплотную подошел к стоявшему впереди высокому, тощему мужчине и, злобно глядя на него, спросил:

– Где пропадал?

Тот ответил, тяжело дыша, испуганным голосом:

– Ездил в аул.

– Какого черта тебя туда понесло?

– Жена, детишки… Все больны…

– Что с того, что они больны? Разве беда гостит только в твоем доме? А кто выполнит за тебя работу здесь?

– Ведь здесь мой брат.

– Гм, брат… Брат твой еле-еле на своей делянке управляется. А кто будет отрабатывать бай-аге?

В разговор вмешался человек с раскосыми глазами, стоявший, сгорбясь, позади первого:

– Мираб-ага… Мы у бая взяли только один мешок джугары и полмешка жмыха. В будущем году, как только соберем урожай, вернем их вдвойне. А сейчас вы хоть на время нас освободите. Мне, ей-богу, не под силу сейчас лопату поднять.

– Ха, глупец! – крикнул нарядный джигит, размахивая нагайкой. – Бай-ага дал вам зерно, потому что вы обещали выполнить хашарные работы. А теперь, набив брюхо, в кусты удрать хотите? Нет, никуда вы не уйдете. Попробуйте не сдержать свои обещания. Глаза выколю!

Косоглазый замолчал. Нарядный джигит обратился к своему товарищу:

– Брось их манатки!

Второй джигит отвязал и сбросил с седла притороченные позади мешок и хурджин с пожитками. Пленники исподлобья кидали на конвоиров злобные взгляды. Но не произнесли ни слова.

Крики и угрозы нарядного джигита, видимо, дошли до слуха работавших неподалеку дайхан. Десятка полтора оставили работу и подошли поближе. Среди них был и коротышка, который дерзко разговаривал со мной. Он сразу же вмешался:

– Смотрите: привели, связав, как баранов. Эх, бедняги!

Слова коротышки, видимо, задели нарядного джигита. Он презрительно посмотрел на него и сердито буркнул:

– Ты хоть помолчи!

Но того это не смутило. Он резко ответил:

– А что ты мне сделаешь?

Нарядный джигит тяжело задышал и снова свирепо посмотрел на коротышку, но промолчал. Тот продолжал еще смелее:

– Ты плеткой не размахивай! Не заметишь, как окажешься за решеткой!

– Эге! На большевиков надеешься? Ждешь их прихода?

– А вот и жду!

– Слышишь, мираб? – Нарядный джигит дернул поводья и направил лошадь на коротышку. – Погоди… Я тебе покажу большевиков!

Мираб хотел вмешаться, но нарядный джигит ни слова не дал ему сказать. Он сильно стегнул коня плетью и, отъезжая от толпы, пригрозил:

– Не будь я сыном своего отца, если не надену на тебя собачью шкуру!

– Переверни землю, если можешь! – крикнул ему вслед коротышка.

Солнце уже садилось, когда мы приехали в аул Шихли-бая. Джигиты, расставленные вокруг селения, дважды останавливали нас. Я понял: Тачмамед-хан наконец принял решение. Но с видом простака спросил мираба:

– Что-то вокруг караульных понаставили… Или народ опасается большевиков?

Мираб серьезно ответил:

– Нет… Боятся Джунаид-хана. Он, конечно, знает, что Тачмамед-хан собирает вокруг себя людей. А вдруг нагрянет в аул?

– Значит, дело уже так далеко зашло?

– Да, далеко. Теперь все решит сабля!

Меня привели прямо к Тачмамед-хану. У него был и Мерген-бай. Видимо, он отрекомендовал меня еще до моего прихода. Хан встретил меня радушно, как старого приятеля, познакомил со всеми присутствующими. Затем продолжал свою прерванную речь:

– Да, люди… Как говорится, «камень, который посоветовали бросить, далеко полетит». Я пригласил вас, чтобы посоветоваться. Если в душе у вас затаилось хоть малейшее сомнение, говорите сейчас. Чтобы после не жаловаться. Дело решается кровью. Либо, положась на клинки, защитим свою честь и доброе имя, либо обречем детей наших на муки и рабство. Иного выхода нет. Если есть другой – говорите!

Богато убранная кибитка была набита битком. Кошмы были постланы даже у самого входа, гости сидели, тесно прижавшись друг к другу. В большинстве это были уже пожилые люди, испытавшие все невзгоды жизни.

Поначалу никто не подал голоса. Стояла мертвая тишина. Каждый сидел опустив голову и уйдя в тяжелое раздумье. Наконец сам хан нарушил слишком затянувшуюся паузу. Глядя на меня, он, внешне спокойный, сказал:

– Мы, таксыр, собрались, чтобы отыскать путь, как стать хозяевами своей судьбы. Ее топчут. Есть такой деспот– Джунаид-хан. Не дает спокойно жить народу. Каждый день обрушивает новую беду на наши головы. Никаких слов не слушает, слезы на него не действуют. Жестокий человек, честолюбец!

– Чего же он хочет от вас?

– Жизни нашей хочет. А мы сами хотим жить!

Спокойное лицо хана вдруг потемнело, в глазах блеснули гневные искры. Чтобы дать ему разговориться, я поучительно сказал:

– Тяжба о жизни – опасная тяжба. Надо постараться понять друг друга. Вы мусульмане, он тоже мусульманин. Если мусульмане поднимут сабли друг на друга, возрадуются гяуры. Не надо давать им повод для радости!

Хан зорко поглядел на меня:

– А если над твоей головой постоянно висит сабля… Что тогда? Как быть?

– Надо стараться понять друг друга.

– А если он не хочет понять… Проливает кровь на твоей земле… Посягает на честь твою… Что тогда?

Я промолчал. Хан окончательно разошелся:

– Что может быть дороже спокойствия? Мы тоже хорошо понимаем – добра от кровавых стычек не жди. Но если на тебя наседают, приходится обнажить клинок. Разве есть другой выход? Сказано: «Если народ слаб, свинья сядет ему на голову». Он ломает палки о наши головы. Как долго еще ждать?

Я постарался вызвать Тачмамед-хана на разговор о большевиках:

– Но как-никак вы – мусульмане. Надо избегать пролития крови. Я слышал, что большевики по ту сторону реки только и ждут удобного случая. Если они завтра двинутся сюда, будет еще хуже, чем сейчас. Да убережет нас создатель от полчищ гяуров!

– По ту сторону реки, таксыр, нет таких беспорядков. Там, говорят, спокойно.

– Как знать… Если не видели своими глазами, не верьте словам. Я около месяца прожил в Бухаре. Туда из Туркестана наехали тысячи беженцев. С некоторыми из них я беседовал. Трудно представить себе страдания, каким большевики подвергают мусульман!

Хаи кинул на меня острый взгляд:

– Вы, таксыр, поживите с нами хоть неделю. Тогда узнаете, что такое гнет и страдания!

С силой распахнув дверь, вошел рослый молодой джигит с винтовкой и саблей и обратился к хану:

– Хан-ага… Прибыл Эсен-гайшак[78]78
  Гайшак – человек с сильно выпяченной грудью (туркм.).


[Закрыть]. Хочет видеть вас.

Брови Тачмамед-хана собрались над переносицей. Он тяжело вздохнул и сказал:

– Пусть войдет!

Поднялся невнятный гомон. И почти тотчас же в кибитку, гордо закинув голову назад, вошел высокого роста, полный, неуклюжий человек. Сначала он поздоровался за руку с Тачмамед-ханом, затем с сидевшими подле него. Протянул руку и мне.

По тому, каким тоном обратился к нему Тачмамед-хан, стало ясно: гость – нежеланный человек. Тачмамед-хан заговорил неестественно громко и неприветливо:

– А, Эсен-хан… Проездом или с какими-нибудь вестями приехал?

Гость не спеша налил себе пиалу чаю из поданного ему чайника, потом вылил чай обратно в чайник и только после этого чванливо, в тон хану, ответил:

– Я – с вестями. Не мешало бы поговорить наедине.

– Говори, какие вести привез. У меня от этих людей секретов нет.

Гость сидел некоторое время с недовольным видом. Затем вдруг поднял голову и проговорил:

– Вас хочет видеть сердар!

– Сердар? Кто это – сердар?

Гость укоризненно посмотрел на хана, словно услышал что-то неприличное:

– До нынешнего дня в Хиве был один только сердар… Джунаид-хан!

Тачмамед-хан многозначительно оглядел неуклюжую фигуру гостя и заговорил уклончиво:

– Эсен-хан! Человек, который считает себя сердаром, должен быть снисходительнее, терпеливее, разумнее окружающих его. Должен полагаться на разум, а не па гнев. Человек, которого ты именуешь сердаром – Джунаид, – полагается только на саблю. Действует силой. Разоряет аулы. Проливает кровь. Такой человек не может быть сердаром!

Старик с белоснежной бородой, сидевший в углу кибитки, прижавшись к тяриму[79]79
  Тярим – нижняя часть, основание кибитки (туркм.).


[Закрыть], одобрительно крякнул:

– Молодец, Тачмамед-хан… Молодец!

Присутствующие оживились, в кибитке поднялся невнятный говор.

Гость сообразил, что попал под горячую руку. Он то краснел, то бледнел. Наконец сердито прокашлялся и кичливо сказал:

– Значит, вы решили скрестить сабли?

Тачмамед-хан, насколько смог сдержанно, ответил:

– Нет, мы не хотим скрещивать сабли. Мы решили защитить свою честь и стать хозяевами своей судьбы. Разве это постыдно?

– Нет, не постыдно. Но завтра, когда заговорят пушки, времени для раскаяния не найдется. Запомните это!

– Ты что же, хочешь запугать нас? – Голос Тачмамед-хана задрожал. – Ступай скажи своему хозяину: мы столько натерпелись страху, что нам уже надоело страшиться! Чаша терпения народа переполнилась. Грубый произвол не оставил места надеждам и долготерпению. Остался один только путь, чтобы избавиться от этой нестерпимой язвы. Клинок нужно переломить клинком. На силу – ответить силой!

Тачмамед-хан перевел дыхание и обратился к сидящим:

– Как скажете, люди?

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы, а старик с белоснежной бородой привстал на колени и сказал:

– Верно говоришь, Тачмамед-хан. Молодец! У ростовщика нет чести, а у палача жалости. Джунаид – один из палачей, поправших свою честь. От него пощады не будет. Весь мир он превратил в тюрьму. Горькие слезы струятся потоками. Верно говоришь: «Клинок нужно переломить клинком»!

Гость вылил из пиалы в чайник только что налитый чан и швырнул пиалу па коврик. Затем надвинул на голову папаху, злобно посмотрел на хана и спросил:

– Значит, вы не принимаете приглашение сердара… Так?

Тачмамед-хан ответил резко:

– Да, не принимаю. Если он в самом деле хочет посоветоваться, пусть тогда сперва выпустит захваченных в плен. И пусть соберет достойных людей от всего народа. Тогда прибудем и мы.

Гость язвительно усмехнулся:

– Сказано: «Пьяный очнется только тогда, когда почувствует боль». Вот и вы после поймете!

Глаза Тачмамед-хана вспыхнули. Он так посмотрел на дерзкого гостя, что казалось, сейчас набросится па него. Но мираб опередил:

– Знаешь что, Эсен-хан… Говорят: «Чужая собака всегда поджимает хвост». А ты что-то слишком расхрабрился. Сидишь среди нас и нос задираешь. Пойдем со мной, побудь хоть один день на хашарах. Тогда ты поймешь, почему народ бунтует. Вы люден превратили в рабочий скот. Сегодня требуете зерна, завтра – лошадей, послезавтра – нукеров вам подавай… Да еще избиваете, режете… Как долго можно жить, захлебываясь собственной кровью? Народ выбился из сил. Если бы стоп и плач народа превратить в огонь, камни расплавились бы.

Смуглый носатый человек добавил:

– Ты, Эсен-хан, в грудь кулаками не стучи. Тот, кто бьет себя в грудь, – не богатырь.

Как ни удивительно, посланец Джунаида нисколько не смутился. Он резко поднялся на ноги.

– Кто богатырь, а кто трус, это вы скоро узнаете! – проговорил он и, демонстративно не попрощавшись, вышел.

– Ах, собачий сын! – крикнул ему вслед белобородый старик.

25

Говорят: «Конь тысячу раз ступит на то место, куда зарекался не ступать». Я не думал ехать в Хиву, но поехал. Не думал встречаться с Сеид-Абдуллой, но встретился. И не однажды, а трижды. Я не думал задерживаться в Хиве больше недели, и вот кончается уже четвертая. Два препятствия привели к тому, что мои намерения не осуществились. Первое – политическая обстановка в стране оказалась более сложной, чем можно было предположить. Неоправданные бесчинства Джунаид-хана вызвали стихийные волнения в крае. Я был вынужден заняться миротворчеством. Прежде всего изучил причины напряженности, возникшей между Сеид-Абдуллой и Джунаидом. Свел их вместе, одного слегка щелкнул по носу, другого прижал. Затем я встретился с самыми видными старейшинами туркмен и предостерег их от самовольных действий. А когда уже собрался было выехать в Асхабад, возникло второе препятствие.

Из Сибири повеяло таким холодом, повалил такой снег… Не дай бог! Мне еще ни разу не случалось видеть, чтобы природа так свирепствовала. Ледяной ветер, казалось, резал лицо. Не только выехать в дорогу – даже из дому невозможно было выйти. А у меня на душе кошки скребли. Маллесон тоже торопил меня, чуть не каждый день напоминал, чтобы я собирался в дорогу. Но я был бессилен. Как можно двигаться в путь, если стихии поистине разбушевались!

Но вот наконец наступило затишье. Буран, свирепствовавший почти неделю, притих. Снова ярко засияло солнце, стало легче дышать.

Я решил ехать, пока погода опять не испортилась. Джунаид-хан сделал все, чтобы облегчить наше трудное путешествие. В нашем распоряжении была целая группа людей, вплоть до джигитов, которые должны были сопровождать нас до самого Асхабада. По-моему, хану хотелось, чтобы я уехал поскорее. Я подолгу беседовал с ним наедине и каждый раз больно ударял по его самолюбию. Это был деятель, случайно вознесенный вихрем истории, у которого чувства превалировали над умом. А сложная обстановка требовала тонкой политики, выдержки, терпения. Пущенная им пуля ударялась о камень и рикошетом отлетала назад, – положение хана осложнялось с каждым днем.

Но в настоящий момент в Хиве не было никого, кто мог бы занять его место. Сеид-Абдулла оказался еще более ограниченным и тупым, чем я предполагал. В его окружении также не находилось человека, которого можно было бы поставить во главе народа. Из туркменских аксакалов самым мудрым был Тачмамед-хан. Но на него нельзя было положиться, – разгорячась, он мог выкинуть самый неожиданный фортель. А в том, что Джунаид-хан не стакнется с большевиками, наоборот, будет бороться с ними до последнего издыхания, у меня сомнений не было. К тому же он располагал силами, достаточными для того, чтобы стать хозяином положения. Поэтому я и постарался оказать хану поддержку, охладил пыл кое-кого из его недоброжелателей. А Сеид-Абдулле прямо сказал, что, если он не будет по-настоящему поддерживать хана, ему придется навсегда распрощаться с троном…

Сегодня Джунаид-хан был в особенно плохом настроении. Чтобы наказать Тачмамед-хана за его дерзость, он бросил на его аул около двух тысяч всадников. Произошло кровавое побоище. В конце концов всадники Джунаида были побеждены и, побросав оружие, даже пулеметы, бежали. Я, признаться, не знал обо всем этом. Иначе, разумеется, не допустил бы такого столкновения. Джунаид прямо лопался от злости. А я еще больше расстроил его:

– Вы говорили: «В сотню воробьев достаточно швырнуть один камень». Ну, теперь вы убедились, что бахвалитесь зря?

– Я ему покажу! – Хан затрясся всем телом, даже его пожелтевшие редкие зубы застучали. – Если через неделю я не посажу его на коня смерти…[80]80
  Туркмены (как и все мусульмане) относят покойника к месту погребения на плечах, положив на некое подобие носилок или лестницы. Отсюда выражение «посадить на коня смерти».


[Закрыть]

– Если не посадите на коня смерти… Что тогда?

– Повяжу голову платком!

– Что это значит?

Хан промолчал. Я продолжал:

– Допустим, вы посадили Тачмамед-хана на коня смерти… А как быть с остальными? Есть Гуламали-хан… Есть Шаммыкель… Узбекские аксакалы тоже острят зубы. Что с ними делать? – Хан глубоко вздохнул и опустил голову. – Нет, одной только саблей править страной нельзя. Надо действовать умом… Расставлять сети с помощью дипломатии.

– А если я не способен к этому… Тогда что?

– Вы спрашиваете серьезно? – Хан опять опустил голову, стиснул зубы. Я продолжал так же настойчиво – Не задирайте голову! Молено сломать хребет!

Некоторое время мы оба молчали. Я понимал: хан с трудом сдерживает возбуждение. В его худом, вытянутом лице не было ни кровинки, маленькие хитрые глазки тревожно бегали. Наконец он погладил костлявыми пальцами рыжую бороду и, растерянно глядя на меня, тихо проговорил:

– Я вижу, лучше убираться восвояси из этих мест.

– Куда же вы хотите уйти?

– Куда бы ни ушел, кусок хлеба себе я найду.

– А удовольствуетесь ли вы куском хлеба? – Хан молчал. – Если все ваши желания сводятся к куску хлеба, тогда зачем куда-то уходить? Пропитание вы и здесь найдете!

Хан – это было очевидно – разыгрывал из себя простачка, пытаясь заранее оправдаться в возможных будущих неудачах. Я снова принялся за него:

– Допустим, вы устранились от этой смуты. Спрятались в укромной норе. Что же, вы думаете, враги оставят вас в покое? Нет, они найдут вас, даже если вы спрячетесь под землей, и рано или поздно отомстят вам. К тому же ведь вы говорили, что боретесь за свою честь?

– Да, я борюсь за свою честь.

– Тогда почему вы хотите укрыться в норе? Человек, борющийся за свою честь, не щадит жизни!

– Я не щажу жизни. Меня мучит мое бессилие. Невозможно сделать то, что хочешь!

– Что же вы хотите сделать? Избить Сеид-Абдуллу? Бросить в бездонный колодец Тачмамед-хана? Или показать свою силу Шаммыкелю? Чего вы хотите?

Видимо, хан почувствовал в моем голосе беспокойство. Он продолжал молчать, но весь съежился. Я повысил голос:

– Главный враг по-прежнему находится по ту сторону реки. Сегодня вы столкнетесь с Тачмамед-ханом… Завтра померитесь силами с другими… А послезавтра на вас двинутся большевики. Что вы противопоставите им? Как им ответите?

Молоденький джигит принес горячий чай. Я пододвинул к себе один из чайников и продолжал:

– Обнажить клинок – дело нехитрое. Это может сделать каждый дурак. Надо стараться действовать умнее. Некогда один эмир вызвал своего табиба и сказал: «У меня болит нога. Лечи скорее. Меня ждут неотложные государственные дела. Мне надо решать их». Табиб ответил ему: «Хорошо… Мы быстро найдем лекарство от вашей болезни. Но все же я думаю, что государственные дела решаются не ногами, а головой». Так и вам нужно, не давая волю ногам и рукам, действовать умом, хитростью. Зачем стрелять по нескольким аулам, чтобы захватить Тачмамед-хана? Есть Мерген-бай… Метякуб-ахун… Действуйте через них! А вы, желая избавиться от одного врага, наживаете тысячи других. Запомните одно: сейчас у всей Хивы только одни враг. Это – большевики. Их надо покарать! Их надо уничтожить! Остальные ничего не стоят. С Тачмамед-ханом вы и после сможете рассчитаться.

Хан, утирая влажный лоб, посмотрел па меня нерешительно:

– Чтобы уничтожить большевиков, нужно больше пушек, винтовок, патронов. Пока что мы получили всего два каравана оружия. Разве можно с их помощью уничтожить большевиков?

– За оружием дело не станет. Теперь сообщение открыто. Караван, который вы пришлете, порожним не уйдет. Но с первым караваном приедут и наши люди. Сказанное ими должно стать для вас законом. Запомните это!

– Вы хотите надеть на меня узду?

– Да, хотим надеть узду! – Я холодными глазами посмотрел в упор в недоброе лицо хана. – Что, не нравится? Или вы хотите сказать, чтобы они не приезжали?

Хан не ответил. Я понимал, что он подавлен, что он не посмеет спорить. Да и как ему спорить? Жизнь его – на волоске. Как бы он ни крутил носом, он прекрасно понимает: вокруг бушует буря. Ему нужна поддержка. И поддержка сильная, чтобы наводить страх на окружающих. Кто же может оказать ему такую поддержку, кроме нас?

Не сбавляя тона, я добавил:

– Один петух сказал: «Если я не крикну на рассвете, то не рассветет». Вы подобны ему…

Хан вдруг поднял голову и прервал меня:

– Господин полковник… Не надо меня избивать плетью… Я ваш человек. Я поклялся на священном

Коране. В тот день, когда я изменю своей клятве и сделаю неверный шаг, пустите мне пулю в лоб. Я не стану жаловаться. Но, умоляю вас, не избивайте меня!

К горлу хана подступил комок, на глаза навернулись слезы. А я мысленно улыбнулся. И было отчего! Передо мной – властелин целой страны. Тысячи отчаянных головорезов ждут одного его слова. Достаточно ему сейчас кликнуть любого из своих нукеров и приказать ему: «Свяжите этого человека. Бросьте в бездонный колодец!»– и в несколько минут от полковника Форстера пе останется и следа. А хан не только не смеет отдать такой приказ, а даже свое достоинство соблюсти не может, сидит съежившись, как жалкий преступник. И раньше мне приходилось иметь дело с такими вот дерзкими ханами и беками. Каждый сперва угрожает, а потом начинает просить и молить. И ни один не посмеет поднять голову и прямо взглянуть в глаза. Это потому, что они знают, с кем имеют дело. Что перед ними не просто Форстер. Что перед ними – вся непобедимая мощь Великобритании! Когда они слышат мой голос, их слух наполняется громом тяжелых орудий, и этот гром вгоняет их в страх.

В подобные моменты меня охватывало блаженное чувство восхищения своей родиной, ее силой, ее величием. Я не просто Форстер. Я – полковник Форстер, официальный представитель Великой Британии!

Но теперь я чувствовал какую-то тяжесть. Казалось, белые стены кибитки тесно обступили меня, давят со всех сторон. Это не случайно: поведение хана раздражало, приводило в ярость. Слеп, как крот. Ничего не видит дальше носков своих сапог. Знает одно: нагайку. Единственная его сила – сабля. И с такими ничтожествами мы должны предотвратить надвигающееся бедствие, высоко держать старое славное знамя Великобритании!

Исполнимо ли это? Сможем ли мы поднять такое бремя!