Текст книги "Черный караван"

Автор книги: Клыч Кулиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

– Для нас закон – слово амлякдара. А для амлякдара – приказ бека… А все остальное зависит от его светлости эмира. Слово его – закон, желание – справедливость!

Должно быть, сборщик вдруг представил себе эмира, – рука его задрожала, и он рассыпал табак. Арсланбеков воспользовался тем, что сборщик немного отстал, и обратился ко мне:

– Он хорошо ответил: «Слово его – закон, желание– справедливость…» Вы, господин полковник, не ищите в Хиве и Бухаре законов и правил. Здесь нет никаких законов, кроме произвола, утвержденного временем и адатом.

Мы доехали до развилки. В это время с северной дороги показалась группа людей на верблюдах и ишаках. Один из них крикнул:

– Поворачивайте назад: дорога закрыта!

Сборщик податей, не останавливаясь, грозно ответил:

– Чего кричишь? Кто закрыл дорогу?

Вожак колонны, старик на огромном белом ишаке, подъехав ближе, склонил голову в знак приветствия и пояснил:

– Не ездите в ту сторону. Говорят, там началась драка между людьми бека и дайханами. Мост разрушили. И будто бы хватают всех, кто появится. Говорят, в Карши приехал сам его светлость кушбеги.

Посоветовавшись с полковником, я все же решил ехать вперед. Мой сап «таксыра» плюс уменье полковника Арсланбекова находить выход из самых сложных положений уже помогли нам преодолеть немало преград. Неужели теперь мы должны отступить?

Каршинский вилайет действительно оказался в огне. В нескольких амлякдарствах произошли стычки между посланцами бека и дайханами. Если бы вовремя не прибыл сам кушбеги и не принял решительных мер, пламя возмущения, возможно, разгорелось бы еще сильнее. Но кушбеги поступил очень умно: первым делом принялся проверять своих подчиненных – бека и амлякдаров. Всплыли наружу всяческие беззакония, взяточничество, произвол. Виновники тут же были сурово наказаны.

Мы увидели это своими глазами. Центром одного из амлякдарств был маленький городок, весь в тени густых садов. Четыре-пять узких улочек, прижавшиеся друг к другу лавочки, чайханы, караван-сараи. В стороне – усадьба амлякдара. Все жители городка собрались там. Мы тоже пошли туда. Посреди двора, на обгорелом пне, опустив голову, сидел жирный мужчина с шеей толстой, как колода, на которой рубят мясо. Он был одет в белую рубаху и штаны, но без шапки и сапог. Обе руки его были связаны за спиной, босые ноги крепко привязаны цепями к черному пню. Под палящими лучами солнца его круглая лысая голова была видна издалека. Внутри и вокруг двора собрался народ – взрослые мужчины и мальчишки, – некоторые даже вскарабкались на деревья.

Подъехав к воротам, мы спешились. Толпа сразу расступилась, навстречу нам выбежали нукеры. Склонив головы, сложив руки на груди, они встретили нас с большим почетом. Взяв с собой Арсланбекова, я направился к дому. Толпа вдруг загудела, со всех сторон послышались невнятные голоса. В это время из дома навстречу нам торопливо вышли трое нарядно одетых мужчин и согнулись почти до земли в поклоне. Чем вызван такой почтительный прием, мы поняли только после того, как вошли в дом.

Толпа, оказывается, ждала приезда из Карши судей. Вчера приезжал сам кушбеги и распорядился наказать амлякдара, а сегодня должны были приехать раис и казий[58]58
  Раис, казий – судьи: светский и духовный.


[Закрыть], чтобы судить его. Не назовись мы сами, никто из окружающих не догадался бы, кто приехал. Когда мы вошли и сели, один из встречавших нас (он оказался вновь назначенным амлякдаром), низко склонив голову, покорно приветствовал нас:

– Добро пожаловать, хазрати[59]59
  Хазрати – ваше превосходительство (узбек.).


[Закрыть] раис… Весь народ с нетерпением ожидает вас.

Пришлось объяснить ему, что я не раис, а по приглашению эмира еду в Бухару. Наступило легкое замешательство. Но новый амлякдар не растерялся и быстро исправил свою оплошность. Так же почтительно склонив голову, он проговорил:

– Гость пресветлого эмира – гость всей Бухары. Добро пожаловать… Добро пожаловать…

За чаем я спросил у нового амлякдара, кто такой сидит во дворе. Он многозначительно улыбнулся и ответил:

– Это Халмухаммед-хан. Вчерашний амлякдар.

– Амлякдар?

– Да… Вчера его посадил самолично его светлость кушбеги. Он должен просидеть так три дня и три ночи. Какая судьба ждет его дальше, ведомо лишь аллаху.

– Значит, натворил что-нибудь?

– Эх, если б какая-нибудь мелочь… Бессовестный человек, за шесть лет наделал столько подлостей! Половину селений совсем вычеркнул из счетной тетради и весь сбор с них клал себе в карман. По своему произволу увеличивал подати, назначенные его превосходительством беком. Жалованье нукеров также присваивал.

Безбожно притеснял народ. Кого избил, кого расстрелял. Словом, натворил дел!

Не дай бог в наше время восстановить против себя народ, – продолжал амлякдар. – Люди переменились, никто не спешит, как прежде, покорно ответить на твоз повеление: «Будет сделано!» С тех пор как в Ташкенте правят большевики, народ совсем от рук отбился. Вот и здесь подняли шум. Его светлость кушбеги сначала хотел усмирить их силой. Прислал из Бухары сербазов. Но и бунтовщики времени не теряли. Тоже послали людей в Керки, в Чарджуй – за помощью. Его светлость понял: тут силой не возьмешь. Направил своих людей, чтобы выслушали жалобы. И раскрылось множество беззаконий. Тогда он прибыл сам и объявил повеление его высочества эмира: сменил всех чиновников, начиная с бека до сборщиков податей, на их место назначил новых людей. И вот на меня взвалили дела этого амлякдарства.

Поев и напившись чаю, мы простились с новым амлякдаром и, пожелав ему успехов, направились в Карши. Арсланбеков весело смеялся:

– Чуть не попали в положение гоголевского ревизора. Хорошо, что вовремя предупредили. Видели, какую игру сыграл кушбеги? Вчерашний амлякдар сегодня сидит согнувшись, связанный по рукам и ногам, на черном пне. Это тоже политика. Вернее – требование времени. Новый амлякдар прав: не сделай они этого, смута усилилась бы, большевики непременно поддержали бы восставших. Бухара, господин полковник, тоже теперь не прежняя.

Капитан Дейли поравнялся с нами, вступил в разговор:

– У смещенного амлякдара, оказывается, четырнадцатилетняя красавица дочь. Ее уже отправили в гарем эмира. Все имущество отобрали в казну. Ох, народ и радуется же! Люди поносят беднягу последними словами. Если только дать им волю – разорвут на части. Мы с князем смотрели их арестантскую. Духота смертная, темень. Полно клопов и прочей нечисти. Туда нарочно набросали досок, чтобы развелось побольше клопов. Нукер-охранник говорит: «Ночью тут невозможно даже на минуту сомкнуть глаза». Теперь бывшего амлякдара, говорят, посадят туда.

Мы догнали конный караван, окруженный многочисленной стражей. Нукер с винтовкой за плечом, грозно замахиваясь плетью, крикнул:

– Прочь с дороги! Обойди стороной!

Арсланбеков по-узбекски прикрикнул на нукера:

– Ах ты, глупец! Ты знаешь, кому грозишь?

Нукер сразу притих и остановился, не зная, что сказать. В этот момент поспешно подскакал всадник с маузером у пояса. Арсланбеков что-то прошептал ему на ухо. Через несколько минут весь большой караван торопливо свернул с дороги. Мы проскакали мимо, покрыв караванщиков пылью.

Арсланбеков и раньше видел такие караваны. Он объяснил нам, в чем дело:

– Везут подати, собранные деньгами. В каждом чувале должно быть по десять тысяч тенге. Это цифра, обычно назначаемая каждому беку… Я нарочно подсчитал. Всего тридцать две лошади, на каждой лошади по два чувала, – значит, по двадцать тысяч тенге… Сколько будет двадцать на тридцать два?

Капитан быстро подвел итог:

– Шестьсот сорок… Прибавить три нуля… Всего шестьсот сорок тысяч.

– Да, шестьсот сорок тысяч тенге… За год в Бухару отправляют десятки таких караванов. И все идет в казну эмира. А он – сам себе господин… Как хочет, так и расходует…

Я понимал, почему Арсланбеков так критически относится к законам и порядкам в Бухаре. Он был из тех офицеров, которые считали сохранение Бухары и Хивы номинально независимыми государствами грубой ошибкой царского правительства. По его мнению, если бы Бухара и Хива были в свое время присоединены к Туркестану, теперь уже не было бы всех этих средневековых мерзостей, народ в какой-то мере приобщился бы к европейской цивилизации. Разумеется, в этом была доля истины. Но к чему ворошить ошибки прошлого?

Нам предстоял очередной привал в Карши. Я намерен был остаться там дня на два. А изучив всесторонне обстановку– двигаться дальше, в Бухару. С каждым днем бремя забот увеличивалось. Нужно встретиться с эмиром… Собрать сведения о группах, действующих в Фергане… Увидеться с руководителями «Туркестанской военной организации»… Уточнить реальные возможности большевиков… Все это требовало времени, сил, настойчивости. А я испытывал большую усталость. Все тело начинало ныть, словно меня побили палкой.

Человеку присуща мнительность. Мне уже казалось, что страшная болезнь, гнездившаяся в селении, в котором мы останавливались вчера ночью, уже перебралась в мое тело. Как пи гнал я от себя эту мысль, она назойливо лезла в голову. А ведь, казалось бы, ясно, что такая болезнь не может так быстро проявиться. К тому же я здоровался только с аксакалом. Ничего не пил, кроме чая. В арычную воду рук не опускал. Как может проказа пристать ко мне? И все же на сердце было беспокойно, я даже начинал как будто чувствовать жар. Поднес руку ко лбу. В самом деле, голова горячая. Неужели я заболел?

18

В Карши мы приехали поздно ночью. Знакомых тут не было, а мне становилось все хуже. Поэтому мы повернули лошадей прямо к управе бека. Начальник нукеров, человек толковый, сразу сообразил, что мы не обычные гости, и, долго не раздумывая, побежал к беку. Спустя немного времени появился сам бек. Кушбеги, уезжая, предупредил его, что мы, возможно, проедем через Карши. Бек тут же провел нас в помещение, предназначенное для особо именитых гостей, приказал нукерам всячески заботиться о нас и, пожелав нам спокойной ночи, удалился. А ночь оказалась для меня очень неспокойной. Жар все больше возрастал, тело ломило, я задыхался, метался весь в поту. И в таком состоянии я, не вставая, провалялся около полумесяца!

Угораздило меня подхватить тиф! Надо же, чтобы именно меня избрала эта жестокая болезнь! Ни с одним из моих попутчиков ничего не случилось. А я намучился так, как не мучился во всю жизнь!.. Сегодня наконец впервые поднялся с постели. Еще с трудом передвигаю ноги; сделав несколько шагов, валюсь от слабости. А хочется поскорее начать двигаться, выйти к людям. Но вот еще беда: здешний доктор глаз с меня не спускает, следит за каждым моим шагом, даже есть в свое отсутствие не позволяет… Когда не слушаюсь его, сердится, грозится, что уйдет, бросит меня: «Если вам не дорога собственная жизнь, мне здесь нечего делать». Тогда я начинаю умолять:

– Андрей Иванович! Уж простите на этот раз! Больше не буду… Если опять не послушаюсь – можете прибить меня за ухо к стене!..

Андрей Иванович добродушно улыбается и… прощает меня. Он всю жизнь прожил в Туркестане. Отец его тоже был врачом. И сын Андрея Ивановича готовился стать врачом, но его взяли в армию, и два года тому назад он погиб на германском фронте. Быть может, поэтому старик то и дело проклинает войну. Ежедневно приносит мне какую-нибудь новость. Вот и сегодня, едва переступив порог, сообщил:

– Вы слышали: в Закаспии расстреляли бакинского комиссара Шаумяна? Вместе с товарищами… Всего двадцать шесть человек. Какое немыслимое варварство! Когда же закончится это взаимное истребление?

Я внимательно присмотрелся к худому, изрезанному морщинами лицу доктора. Он был сильно взволнован, даже рука, державшая очки, вздрагивала. Доктор уселся рядом со мной и с волнением продолжал:

– Не пойму… Ей-богу, не пойму! Наши вчерашние союзники зажали нас в кольце и морят голодом миллионы ни в чем не повинных людей. В чем провинились дети? Их матери? Наконец, весь наш народ? Может быть, вы объясните?

Впервые я решил проверить доктора:

– Андрей Иванович! Позвольте, в свою очередь, спросить и вас… Скажите откровенно – по вашему мнению, кто виновник всех этих несчастий?

Андрей Иванович ответил не сразу. Помолчав, заговорил:

– Вы ждете ответа. Вызываете на откровенный разговор. Но если вы действительно хотите поговорить по душам, сначала снимите с себя маску!

Слова доктора меня озадачили. «Снимите с себя маску…» Значит, он нисколько не сомневается в том, что на мне маска… Чтобы так говорить, нужны серьезные основания. Откуда они у него?

Мысленно я старался распутать клубок. «Как видно, в беспамятстве, в бреду, я заговорил по-английски… Может быть, даже назвал кого-нибудь… Да, это, видимо, так…»

Я решил поговорить с доктором «откровенно»:

– Вы, Андреи Иванович, очень помогли мне. Больше того! Скажу прямо – спасли меня от смерти. Совесть не позволяет скрывать от вас что-нибудь. Скажу вам прямо: я – араб. Мой отец, египтянин, учился в Лондоне. Я тоже провел детство в Лондоне. Арабский язык изучил уже по приезде в Каир. Там, в Каире, находится известный всему миру мусульманский университет Аль-Азхар. Может быть, вы слышали о нем?

– Да.

– Мой дед был весьма уважаемым наставником в этом университете. Он взял меня к себе. Вообще-то я собирался стать адвокатом. А сейчас еду в Бухару по приглашению его светлости эмира. Хочу познакомиться с постановкой обучения в медресе Бухары. Вот и вся моя маска.

Доктор пытливо заглянул мне в лицо, как бы спрашивая взглядом: «Так ли это?» Я чувствовал: он пе удовлетворен, может быть, в глубине души даже посмеивается над моей легендой. Пусть смеется… Мне нужно заставить его говорить, высказаться до конца. Посмотрим, что он скажет…

Доктор сунул мне под мышку градусник, который до сих пор держал в руке, и заговорил уже без всякого стеснения:

– Для меня, разумеется, не важно, кто вы такой. Я – врач. Для врача все люди одинаковы. Вы – не араб и не духовное лицо. Не притворяйтесь. У вас несколько дней был сильный жар, вы бредили. Но ни разу не вспомнили всевышнего. Говорили по-английски. Кричали: «Генерал… Полковник…» Называли многих людей. Один раз вспомнили даже Ленина.

– Да ну?

– Да… Это меня удивило. И я подумал: «Что же это за духовное лицо?.. Аллаха не поминает, а Ленина поминает».

– Ха-ха-ха! – На этот раз я громко расхохотался. – Да разве в наше время существует болезнь сильнее, чем Ленин?

Наступила пауза. Но доктор, оказывается, не забыл моего вопроса. Помолчав, он внимательно посмотрел на меня и заговорил:

– Теперь я отвечу вам. Вы спрашиваете: кто виновник всех этих бедствий? Есть такие! Это те горе-политики, для которых высшее счастье в одном – в насилии. Да, да! Насилие сегодня – наш бог. Все поставлено ему на службу. Штык, бомба, орудие, аэропланы… Вся энергия человечества тратится теперь только на одно – на насилие. На кровавые бойни, на истребление целых народов… И самое обидное – все эти деятели уверяют, будто бы они выступают во имя права и справедливости. Пойми тут: кто прав, кто не прав!

Доктор нервно провел рукой по влажному лбу и продолжал:

– Того, кто изобрел удушливый газ, я посадил бы в газовую камеру. Пусть он первым испытает все прелести своего изобретения.

– В газовую камеру, говорите? – спросил я с притворным удивлением.

– Да! – твердо ответил доктор. – Это отучило бы всех любителей наживаться на чужом страдании. Я – русский человек. И мне больно за русскую землю. Где теперь больше всего льется кровь? На русской земле. Почему же мы, русские, должны страдать больше всех? Почему? В чем наша вина?

Доктор смотрел на меня, словно я был повинен во всех страданиях человечества. В его усталых старческих глазах пылало пламя неудержимого гнева.

Я по-своему постарался успокоить собеседника:

– Вот встретились бы вы с кем-нибудь из большевиков да и задали ему все эти вопросы.

– Большевики тут ни при чем! – резко возразил доктор. – Разве большевики затеяли истребительную войну? Разве они годами душили народ голодом и холодом? А где все эти цари, вельможи, высокопоставленные сановники, которые без устали разжигали в людях воинственные инстинкты, обещая взамен счастье и благоденствие? Где они? Где их обещания? Я не питаю нежных чувств к большевикам, – продолжал доктор, – но и не осуждаю их. Не осуждаю хотя бы потому, что они борются за нашу русскую землю. За Россию! Вот вы англичанин..

– Нет, доктор. Повторяю: я араб, хотя и жил в Англии,

– Допустим, араб… Ну, так если бы все эти убийства и насилия творились на вашей земле, в Англии… Пардон, в Египте… Как бы вы поступили?

– Никак… Я покорно исполнял бы то, что предначертано создателем. Создатель любит терпеливых.

Мои лицемерные разглагольствования, видимо, надоели доктору. Он взял у меня градусник и, посмотрев на него, сказал:

– Температуры нет. Но вам придется полежать еще недельку-другую, пока не наберетесь сил.

Я знал, что не пролежу и недели. И все-таки начал жалобно упрашивать его:

– Андрей Иванович! Смилуйтесь… Как можно вылежать здесь две недели?

Доктор кинул на стол градусник.

– Если надо, можно пролежать и десять недель. Создатель любит терпеливых, – язвительно повторил он и, прихватив свой саквояж, ушел.

Чертова болезнь наконец выпустила меня из своих когтей. Силы понемногу возвратились, и я начал заниматься делами. Может быть, оттого, что нынче за окном накрапывает дождь, на душе у меня стало легче.

Подошел к окну. От прежнего Чарлза Форстера, бодрого, цветущего, жизнерадостного, ничего не осталось. Щеки ввалились, веки набрякли. В руках и ногах тоже нет прежней силы. Все же я чувствовал, что с каждым днем крепну, мускулы опять становятся упругими. Слава богу!

Даже в постели я продолжал заниматься делами. Полковника Арсланбекова отправил в Ташкент. Там он должен был встретиться с руководителями «Туркестанской военной организации», а затем вернуться назад, в Карши. Князя Дубровинского послал в Бухару. Ему поручено было выяснить, кто из русских офицеров находится сейчас там, прощупать их. Карманы ему я набил серебряными тенге. Он развлекался в Бухаре дней десять и вернулся повеселевший, в хорошем настроении. Рассказал, что познакомился с несколькими офицерами, которые ищут, на кого опереться. Теперь я поручил ему сойтись поближе с Андреем Ивановичем и выяснить, что он за человек, с кем связан. Дубровинский начал входить в свою новую роль и уже принес кое-какие любопытные сведения о докторе.

Капитан Дейли был занят вновь назначенным беком и его приближенными. По установившейся в Бухаре традиции вслед за старым беком, если он смещен, уходило и все его окружение. В какой-то мере этот принцип был разумен. Разве может новый бек править со старыми слугами? И вообще, как быть господину без преданного слуги?

Капитан Дейли выполнил и другое важное дело: при содействии бека встретился с представителем Иргаш-бая в Керки, добился отправки гонца к баю. Я решил повидаться лично с Иргаш-баем, договориться с ним по некоторым вопросам и уж только после этого явиться к эмиру.

Дождь лил шумно. Деревья, долгие месяцы покрытые пылью, теперь ожили, посвежели. Было даже приятно глядеть на них. Чувствовалось, что душное, знойное лето покинуло этот край и уступило место доброй осени.

Надев халат и повязав на голову чалму, я собрался было выйти на улицу, когда вошел капитан Дейли. За ним следовал кругленький, как и он, но не такой загорелый мужчина. Широко улыбаясь, он обратился ко мне по-латыни:

– Ex oriente lux![60]60
  Свет (идет) с Востока! (лат.)


[Закрыть]

По голосу я узнал капитана Майкла Дэвида. Я знал, что он был послан в Кашгар, но не предполагал увидеть его в Бухаре. Какая радость – неожиданно встретить в чужой стране близкого знакомого! Закрыв накрепко дверь и приказав Ричарду и Артуру не впускать никого даже во двор, мы проговорили с ним часа два. Майкл рассказал любопытные вещи. В Туркестан он, оказывается, перешел летом этого года, вместе с нашей военно-дипломатической миссией, посланной через Кашгар1. В состав миссии входили опытные разведчики: майор Бейли, капитан Блеккер и наш прежний генеральный консул в Кашгаре, сэр Джордж Макартнэй. Основной целью миссии было проникнуть глубже в Туркестан, чтобы ознакомиться с положением на местах, взвесить всесторонне реальные возможности сил, борющихся против большевизма, и сконцентрировать их действия в одном направлении. Официальный характер миссии имел и положительные и отрицательные стороны. Она, конечно, могла действовать открыто, встречаться с официальными представителями большевиков, беседовать с ними по интересующим вопросам. По было также ясно, что работники миссии окажутся под неусыпным контролем и наблюден нем, что им не удастся перейти за официальные границы. Поэтому одновременно с миссией через рубеж была переброшена группа офицеров, хорошо знающих местные языки и обычаи. Капитан Майкл был один из них. Его направили прямо в Фергану, в отряд Иргаш-бая.

Я спросил Дэвида о положении в Фергане. Жадно затягиваясь папиросой, он мрачно ответил:

– Положение неважное. Точнее: плачевное… Шайка головорезов. Один другого упрямее. Грубы, алчны. Ни на что не способны, но мнят себя опорой мира. Нельзя понять, кому можно верить, к кому прислушаться.

– Среди них, видимо, имеются более влиятельные, авторитетные?

– Самый влиятельный – Иргаш-бай, – пояснил Майкл. – Он считает себя правителем всей Ферганы. Если верить его словам, все вооруженные силы в его руках. В действительности же каждый курбаши – сам себе султан. А в вилайете их более двадцати. И жизнь и достояние жителей в их руках. У каждого курбаши – свой вооруженный отряд. У одних – тысяча всадников, у других – нет и сотни. У самого Иргаш-бая около двух тысяч джигитов. Прежде всего мы постарались объединить эти мелкие, разрозненные отряды, сплотить их в один крепкий кулак.

– Каковы же результаты? – спросил я: хотелось точнее представить себе положение дел. – Сколько сейчас в Фергане реальных людей, которых можно двинуть в бой?

Майкл некоторое время раздумывал.

– Реально картина такова. Два конных отряда, вооруженных с нашей помощью. В каждом отряде более тысячи всадников и четыре горных орудия. Два пехотных полка, примерно двенадцать тысяч человек. Всего в наличии около пятнадцати тысяч вооруженных людей.

– Около пятнадцати тысяч, – повторил я, не сводя глаз с Майкла. – В Бухаре – пятьдесят тысяч… Хивинцев. скажем, двадцать тысяч… Выходит, восемьдесят пять тысяч? Люди «Туркестанской военной организации»… Дашнаки… Беглые казаки… Силы на Асхабадском фронте, в Семиречье… Всего в этих краях – около ста тысяч вооруженных людей. А какова, вы полагаете, реальная сила большевиков?

Капитан ответил без запинки, как ученик, быстро подсчитавший в уме:

– У большевиков в Ташкенте – до пяти тысяч человек, в Самарканде – до четырех тысяч, в Чарджуе – две тысячи. Кроме того, небольшие отряды в Новой Бухаре, в Туркестане, в Чимкенте, в Перовске и Петро-Александровске.

– Всего, значит, не будет и пятнадцати тысяч человек… Так?

– Да.

– Видите, господа! Сто тысяч и пятнадцать! Если мы упустим такой удобный момент… Поверьте: история нам не простит, даже если всех нас потом повесят. Такие силы! И все они, по существу, стоят без движения. Почему? Чего не хватает?

Я, конечно, знал, чего нам не хватает. Но решил проверить свои предположения, в особенности услышать мнение Майкла. Он многозначительно улыбнулся.

– Вы, господин полковник, затронули основной вопрос. В самом деле, чего нам не хватает? Казалось бы, всего достаточно, чтобы одним ударом покончить с большевиками. Но когда мы вплотную подходим к делу, все неожиданно рушится. Возьмем, к примеру, Фергану. Недавно мы собирали совещание курбашей, подготовили предложение об объединении всех сил и об укреплении дисциплины. На совещание не явилась ровно половина приглашенных. Ишмет-бай сказал: «Чем быть нукером у Иргаш-бая, я лучше буду собачьим чабаном». А Иргаш-бай, в свою очередь, его ни во что не ставит. Мы специально поехали в усадьбу Ишмет-бая, чтобы встретиться с ним. Просидели три дня и вынуждены были уехать назад ни с чем. По точным данным, в его отряде находятся двое турецких офицеров. Они усиленно агитируют курбашей. Что касается Иргаш-бая, он тоже заявляет: «Не желаю иметь дела с людьми из «Туркестанской военной организации»… Не свяжу свою судьбу с русскими». Он мечтает о создании мусульманского халифата в Средней Азии. И не удивительно! Большинство этих молодцов немало натерпелось от русских. Ишмет-бай и его брат много лет пробыли в ссылке, в Сибири, за вооруженный грабеж. Как теперь поставить их в один строй с царскими офицерами?

– А зачем ставить в один строй именно с царскими офицерами? Поведите его за эмиром. Против него-то он возражать не станет?

– Конечно, он не против эмира. Но ведь и сам эмир хитрит. Не так давно Тредуэлл, американский консул в Ташкенте, встретился с Сеид Алнм-ханом, и тот открыто заявил ему, что не хочет быть козлом отпущения и не начнет войну до тех пор, пока большевики не будут отброшены за Самарканд. Действует очень осторожно. Усиливает свою армию, при каждом удобном случае поносит большевиков. Но бросаться в гущу событий не желает. А ведь сейчас самый удобный момент, чтобы начать действовать!

Эмир не зря опасался большевиков. В марте нынешнего, восемнадцатого, года между его войсками и красногвардейцами произошло крупное столкновение. Первые стычки закончились победой бухарцев, и эмир даже перебил представителей, посланных руководителем большевиков Колесовым для заключения перемирия. Но победу не удалось закрепить. Большевики, получив дополнительные подкрепления из Ташкента, разгромили войска эмира. Сеид Алим-хан был вынужден подписать позорный договор.

Я спросил Майкла, какого мнения он о руководителях «Туркестанской военной организации». Он ответил с иронической улыбкой:

– По-моему, в этой «организации» больше шума, чем дела. Вся работа у них ведется в Ташкенте, на местах они не имеют почти никакого влияния. К тому же до сегодняшнего дня руководители организации не могут выдвинуть отчетливую политическую платформу, размениваются на мелочи. Вот, например, о чем они спорят: «Какую власть установить в Туркестане после изгнания большевиков? Вернуть Романовых или создать республику?»

– Дурачье! – буркнул я. – И об этом спорят?

– Да еще как! В начале июля собрали специальное совещание по этому вопросу, спорили часа четыре. Да так и разошлись, не придя к единому решению. Председатель организации генерал Джунковский и полковник Корнилов будто бы стоят за монархический строй. А другая группа им возражает. Сэр Макартнэй встретился с некоторыми из вожаков. Сказал им: «Не пытайтесь делить шкуру неубитого медведя, займитесь более существенным». После этого вопрос о будущей форме правления на какое-то время был снят с повестки дня. Сейчас идет будто бы большой спор о другом: о договоре, подписанном недавно нами и руководителями «Военной организации». Кое-кто из руководителей требует пересмотра договора, изменения двух его пунктов.

– Каких именно?

– О будущем Туркестана и о концессиях. Договор, как вам известно, предусматривает, что после свержения советской власти Туркестан войдет в состав Британской империи. Полковник Лазарев, Арсланбеков и еще некоторые возражают. Говорят, что принятие такого обязательства – предательство по отношению к России. По словам майора Бейли, они как будто действуют по заданию атамана Дутова. Сам атаман намерен создать в Юго-Восточной России самостоятельное государство, думает включить в его состав и Туркестан.

– Сколько претендентов на власть! – Я невольно улыбнулся. – Правительство Колчака… Правительство Деникина… Комуч[61]61
  Комуч (сокращенно) – Комитет бывших членов Учредительного собрания.


[Закрыть]… Атаман Дутов… Отлично! Пусть стараются, пусть хлопочут. Чем больше будет людей, хватающихся за лапу белого медведя, тем легче нам выгнать его из Азии. Но об изменении договора не может быть и речи. Колонии – наше приобретение. Они принадлежат нам по праву завоевания. Это же относится и к Туркестану. Его мы тоже фактически завоевали!

Как всегда осторожно постучавшись, вошел Артур. Доложил, что пришел посланный бека, – бек хочет переговорить со мной по одному крайне срочному делу.

Пришлось прервать беседу.

Я еще не встречался с беком в официальной обстановке. Поэтому решил первым нанести ему визит вежливости.

Когда мы с капитаном Дейли уже собрались идти, появился посланец от Арсланбекова из Ташкента, доставил письмо от него. Если не случится чего-либо непредвиденного, писал Арсланбеков, он непременно в пятницу будет в Бухаре. Советовал поговорить с Андреем – его посланцем. Времени уже не было. Я велел Андрею явиться ко мне вечером и вышел.

Дождь перестал, облака на небе начали расходиться. Солнце то появлялось вдруг, то снова пряталось за облаками. Может быть, оттого, что я долго не был на свежем воздухе, погода показалась мне прямо очаровательной. Дышалось легко, и на душе стало легче.

Мы вышли на главную улицу. Двери лавок и чайхан были раскрыты настежь, полы политы водой и подметены, кругом стояла предполуденная суета.

Капитан Дейли вдруг схватил меня за руку и шепнул:

– Узнаете вон того, впереди?

Прямо перед нами, дымя папиросой и ведя под руку какую-то светловолосую девушку, шел князь Дубровинский. Мы придержали шаг, отстали, потом свернули в какой-то переулок. Капитан заговорил о князе. По его мнению, князю нельзя доверять. Я тоже опасался, что при случае он постарается взять у нас реванш. Но в наших руках не было достаточных улик, чтобы прийти к ка-кому-то определенному выводу. Главную мысль капитана я, однако, разделял: действительно, пришло время специально заняться князем.

Когда мы уже подходили к резиденции бека, нас нагнал фаэтон. Поравнявшись с нами, фаэтонщик остановил лошадей, спрыгнул на землю и низко поклонился. Потом почтительно обратился к нам:

– Простите, таксыр… Я запоздал немного. Если бек узнает, он набьет чучело из моей шкуры. Простите на первый раз. Эх, глупец я!

Оказалось, старик – фаэтонщик бека. Он приехал за нами и, узнав, что мы уже отправились пешком, поспешил вдогонку.

Мы успокоили старика, сказав, что нарочно пошли пешком, чтобы размять ноги, и что он нисколько не виноват. Но старик продолжал упрашивать и не успокоился, пока мы не сели в фаэтон.

Бек ждал у входа в свою резиденцию. Он принял нас с распростертыми объятиями, как дорогих гостей, провел в гостиную. После обычных взаимных расспросов о здоровье заискивающе заговорил:

– От его высочества эмира прибыл гонец. Эмир весьма обрадован тем, что вас миновало тяжкое бедствие и вы поднялись на ноги. На той неделе он выезжает на Амударью, поохотиться, и приглашает и ваше превосходительство. Вы там отдохнете и обменяетесь мнениями по нужным вопросам. Как вы на это смотрите?

Я, признаться, не ожидал такого приглашения и не сразу нашелся что ответить. Ехать на несколько дней на охоту… Я и так спешил, собирался пробыть в Бухаре не больше недели. Что делать? Но, разумеется, приглашение нужно было принять. Все же на всякий случай я дал понять, что тороплюсь. Ответил подчеркнуто вежливо, подлаживаясь под тон бека: