Текст книги "Черный караван"

Автор книги: Клыч Кулиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Это вполне меня устраивало. Я, честно говоря, несколько опасался своего спутника. Вернее, опасался кушбеги. Он мог поручить ему проследить за нами, чтобы выяснить, с кем мы встречаемся. Тем не менее я предпринял необходимые предосторожности, прежде чем вышел в город в сопровождении Артура и Ричарда, – надел очки, накинул на плечи вместо шелкового халата чекмень из верблюжьей шерсти, через плечо перебросил хурджин.

Ричард шел первым, мы с Артуром позади. Сначала шли окраинными, почти безлюдными улочками, чтобы не дать возможности людям Исмаил-хана проследить за Ричардом. Он должен был найти интересующий нас объект и договориться о встрече вечером. Вот Ричард исчез, свернув в какой-то закоулок. Мы с Артуром направились в район вокзала, где был центр города. Чувствовалось, что Новая Бухара – не типичный азиатский город. Улицы более-менее прямые, широкие. Одноэтажные домики европейского типа, тенистые дворики, скамеечки почти у каждой калитки… Все это производило приятное впечатление после темных, грязных закоулков Бухары. Заборы были заклеены множеством плакатов, приказами и объявлениями. Я, почти не поворачивая головы, читал некоторые лозунги, написанные большими буквами на заборах: «Долой расхлябанность!», «Долой анархизм!», «Да здравствует Советский Туркестан!..», «Долой англичан – мировых хищников!»

Увидав последний лозунг, я невольно вздрогнул. О том, что большевики нас ненавидят, я, разумеется, знал, но не думал, что проблема борьбы с нами настолько актуальна. В этом мы еще больше убедились, когда подошли к привокзальной площади. Казалось, все население города собралось там, как на восточном базаре. Тысячи людей – рабочие и солдаты, мужчины и женщины, дети и старики – стояли, тесно прижавшись друг к другу, и слушали оратора, который говорил с высокой, специально приспособленной трибуны. Трибуна была также украшена лозунгами. «Да здравствует советская власть!», «Да здравствует вождь мировой революции товарищ Ленин!» – прочитал я.

Мы подошли к большому тутовому дереву и стали за ним. Никто не обращал на нас внимания. Все смотрели на оратора. Говорил русский – высокого роста, загорелый, с густыми волосами с проседью, в простой рабочей одежде. Говорил с жаром, размахивая руками:

– …На кого опирается контрреволюционная свора, идущая на нас с оружием в руках? Она опирается на мировой империализм, и прежде всего на Англию. На ту Англию, которая с помощью пушек поработила Индию и другие страны Востока. На ту Англию, которая с нечеловеческою жестокостью выкачивает жизненные соки миллионов…

Оратор сделал небольшую паузу. Затем, проведя по своей шевелюре большими, жилистыми руками, с прежним жаром продолжал:

– Враг, товарищи, коварен, жесток. В борьбе с революцией он не брезгует ничем. Убийство, поджог, подкуп, обман… Все пущено в ход для того, чтобы погубить свободу, добытую кровью и потом рабочих и крестьян. Злодейское покушение на вождя мировой революции, на безгранично любимого всеми нами товарища Ленина, – этот подлый акт является прямым вызовом со стороны контрреволюции. Мы принимаем этот вызов. Ответим белому террору беспощадным красным террором! Долой контру! Да здравствует революция! Да здравствует товарищ Ленин!

Со всех концов площади послышались страстные выкрики– голоса фанатиков, разгоряченных пылкой речью оратора и готовых броситься в огонь ради спасения революции. Да, это был подлинный фанатизм! Мне даже страшно стало при виде безудержной ярости, которая чувствовалась в каждом. Если бы они узнали, кто я такой… ей-богу, моментально растерзали бы, пикнуть не дали бы! Один из красногвардейцев, стоявших по соседству, так посмотрел на меня, что я невольно включился в общий хор фанатиков и принялся усердно выкрикивать: «Ленин! Ленин!» Да, я кричал… Кричал скрепя сердце, из страха быть узнанным, разоблаченным!

Мы неприметно отошли назад, подальше от пылких туркестанцев. Ораторы сменялись. Последним говорил молодой, стройный узбек-красногвардеец. Опять раздались яростные возгласы, угрозы по нашему адресу и по адресу наших друзей. Церемония завершилась парадом красногвардейских частей, отправлявшихся на Закаспийский фронт – в район станции Равнина, где шли упорные бои с участием наших войск. Невдалеке от площади, на платформах виднелись пулеметные тачанки, пушки и даже несколько танков, готовых к отправке на фронт.

Я решил потихоньку отделиться от толпы и вернуться назад. Вдруг кто-то сзади шепнул:

– Ассалам аленкум, таксыр!

Я не обернулся, хотя знал, что обращение «таксыр»

относится ко мне. Кто это может быть? Неужели Дубровинский? В голосе говорившего был оттенок иронии, свойственный именно ему. Холодок пробежал по телу. Я решил выждать – повторится ли приветствие? Но оно не повторилось! Боже! Неужели я попал в ловушку? Все ужасы, которые так часто мерещились мне, возникли перед глазами. Как быть? Я покосился на Артура, в надежде, что он, может быть, заметил, кто стоит позади нас. Но Артур увлекся зрелищем марширующих красногвардейцев, которых толпа награждала бурными аплодисментами и возгласами. Ничего не поделаешь! Надо обернуться. Все равно беды теперь не избежать.

Я обернулся назад, как бы желая отойти в сторону. Сердце перестало учащенно биться. Виновник моего волнения и тревоги с улыбкой смотрел на меня. Это был… Кирсанов! Он сразу же протянул мне обе руки и заговорил на ломаном узбекском языке:

– Вы меня помните? Я – Иван… У вас дом ремонтировал. Помните?

Я ответил с такой же деланной радостью:

– А, Иван!.. Помню, помню… Как поживаешь, Иван?

– Хорошо… Спасибо…

Кирсанов был в форме красногвардейца, но без оружия. Теперь он уже не выглядел грязным проходимцем, каким показался мне при первой встрече. Был подтянут, аккуратен. Добродушно улыбался.

Мы отошли в сторону. Кирсанов заговорил озабоченно:

– Вам, господин полковник, ходить по городу рискованно. Сегодня ночью взорвали нефтехранилище и два паровоза. Вечером прибудет из Ташкента специальная комиссия. Усилят патрули. Начнется массовая проверка документов.

Я зорко вгляделся в беспокойно бегающие глаза Кирсанова. Затем спросил:

– Что слышно о Дубровинском?

– Он уже в Ташкенте. Подробно расскажу в Бухаре. Я сегодня ночью уезжаю. Есть более важные вещи.

– А именно?

– Сейчас нам лучше побыстрее разойтись. До свиданья, господин полковник! – Кирсанов почтительно поклонился и отошел.

Я несколько минут стоял в недоумении. Затем быстрыми шагами направился в свою временную резиденцию, поручив Артуру, на случай возможной слежки, прикрывать меня сзади.

* * *

Вот передо мною сидит человек, ради встречи с которым я совершил это рискованное путешествие в Новую Бухару. Его зовут Мухсин-Эфенди. Кличку «Эфенди» (господин) он получил по возвращении из Турции, куда выезжал, чтобы завершить образование. Отец Мухсина-Эфенди был состоятельный бухарский купец. Он был тесно связан с русскими торгово-промышленными кругами и нажил при их помощи солидный капитал. Построил маслобойный завод, собирался выстроить еще хлопкоочистительный. Но внезапно скончался в самом начале войны, оставив своему единственному сыну немалое наследство.

Возвратясь из Турции, Мухсин примкнул к тайному обществу джадидов[71]71
  Джадиды – участники первоначально либерального, буржуазно-националистического движения в Бухаре, Хиве и Туркестане. После Октябрьской революции большинство их оказалось в стане контрреволюции; однако немало джадидов, порвав с буржуазно-националистической идеологией, участвовали в борьбе за утверждение советской власти и стали впоследствии активными деятелями социалистического строительства.


[Закрыть], действовавших под безобидным названием «Табия-и-Атфаль» («Воспитание детей»). Члены этого общества стремились внести в затхлую жизнь средневековой Бухары дух европейской цивилизации, организуя школы по новому методу и другие очаги просвещения. Деятельность джадидов особенно оживилась после революции. Большевики начали всячески обхаживать их, подстрекали джадидов. к более решительным действиям против эмира. Дело дошло до того, что даже в центре благородной Бухары простонародье открыто взбунтовалось, требуя снижения податей и налогов, изменения финансовой политики. Это заставило эмира принять суровые меры против бунтовщиков. Он приказал на месте рубить голову любому джадиду. Бунтовщики вынуждены были переместиться в те города, где власть находилась в руках большевиков. Одним из таких перебежчиков и был мой собеседник – Мухсин-Эфенди.

Мухсин-Эфенди говорил не торопясь, чеканя каждое слово. Он продолжал со спокойной улыбкой:

– Говорят, что бог создал людей. Я этому не верю. Люди сами создают себе богов. Вы видели, как сегодня на площади народ кричал: «Ленин! Ленин!» Это не только здесь, в Новой Бухаре, а везде, где властвуют большевики. Народ верит – глубоко верит! – Ленину, его проповеди. Для того чтобы изменить положение, необходимо противопоставить этой большевистской вере другую, не менее притягательную. Где она, эта вера?

– Не слишком ли вы фетишизируете личность Ленина? – спросил я, глядя прямо в большие, умные глаза моего собеседника.

– Лучше переоценить силы и возможности врага, чем недооценить их, – ответил Мухсин, медленно проведя своими большими ладонями по аккуратно подстриженной черной бороде, выгодно оттенявшей его красивое, холеное лицо. – Кто-то из древних мудрецов сказал, что уверенность в себе следует испытывать лишь тогда, когда известны планы противника. Этого, к сожалению, мы еще не добились. Что касается моих слов о большевистской вере, то в этом, смею сказать, нет никакой фетишизации. Раньше я никогда не думал, что их учение может иметь такую неотразимую власть над человеческой душой. Оно, оказывается, сильнее даже религии. Иначе чем можно объяснить тот факт, что узбек-мусульманин хором кричит с иноверцем-русским: «Ленин! Ленин!» Вот где, на мой взгляд, главная причина драмы, переживаемой теперь человечеством!

– Где же выход из этой драмы? – спросил я, чтобы побудить собеседника продолжить его философские построения.

Мухсин-Эфенди ответил не сразу. Сначала он пристально посмотрел на меня, как бы задавая вопрос: «Серьезно ли вы спрашиваете?» Затем некоторое время сидел молча, медленно прихлебывая теплый чай. Должно быть, мой вопрос показался ему несколько наивным. Я не ошибся. Он заговорил, иронически улыбаясь:

– Хотел бы я знать, сколько людей сейчас ломает голову над этим. И почти никто не думает о причинах, породивших нынешнюю драматическую ситуацию. А это главное! Еще наш великий соотечественник Ибн-Сина[72]72
  Ибн-Сина Абу Али (Авиценна, ок. 980—1037) – выдающийся философ, естествоиспытатель и медик.


[Закрыть] говорил, что познание всякой вещи достигается и бывают совершенным через познание причин. Но у нас не любит говорить о причинах. И это не случайно. Например, говорит ли его высочество эмир, почему его трон шатается? Нет! Это было бы равносильно самобичеванию.

Мухсин-Эфенди промочил горло уже почти остывшим чаем и заговорил снова:

– Вы, надеюсь, обратили внимание па большую кожаную плеть, которая висит на видном месте у входа в Арк – резиденцию его высочества? Это – символ власти эмира. Да, да… Плети, насилие, страх. Вот на чем держится его власть. А насилие, как вам известно, порождает не только страх, но и презрение, и ненависть. Вот потому я и говорю, что дни эмира сочтены. Трон его расшатан основательно. Говорят, эмир часто жалуется на бессонницу. – Мухсин улыбнулся и добавил: – Кстати, он не просил у вас врачебной помощи?

– Нет! – ответил я. – Насколько я мог судить, его высочество бодр и уверен.

– Это бодрость страха! Бодрость отчаяния! Он бодрится, чтобы не заплакать…

Мухсин замолчал.

Мы знали, что Мухсин и его единомышленники ненавидят эмира Сеид Алим-хана и его окружение. Справедливости ради следовало сказать, что в этом виноват был сам эмир. Вместо того чтобы воспользоваться этими наивными просветителями для укрепления своего трона, он жестокими мерами толкнул их в объятия большевиков. Слово «наивные» я употребил не случайно. Они в самом деле были наивны. По-детски наивны! Посудите сами: разве возможно открытием нескольких школ или библиотек цивилизовать людей, веками дышавших смрадом мертвечины и отупевших от этой мертвечины? Как говорят на Востоке, с таким же успехом можно копать колодец иглой. К тому же джадиды вовсе не стремились к власти. Они лишь просили, умоляли эмира – тень аллаха на земле – не пренебрегать их словами, понять, что обстановка в Туркестане коренным образом изменилась. Но застарелые обычаи и взгляды одержали верх. Эмир начал травить джадидов, как травят на Востоке диких кабанов. Кабаны, конечно, разбежались. Часть реформаторов решительно перешла на сторону большевиков, а некоторые хотя и сотрудничали с ними, но, так сказать, держа камень за пазухой. К таким, если так можно выразиться, ложным большевикам принадлежал и мой собеседник.

Я решил первым нарушить наступившее молчание. Но Мухсин-Эфенди опередил меня. Он снова устремил па меня свой острый, проницательный взгляд:

– Могу ли я, господин полковник, задать вам один деликатный вопрос?

– Только один? – спросил я полушутливо и тут же добавил: – Я специально приехал сюда, чтобы обменяться с вами мнениями по некоторым вопросам. Я надеялся, что беседа наша будет дружественной, доверительной. А в доверительной беседе может быть затронут любой вопрос. Не так ли?

– Безусловно!

Мухсин-Эфенди некоторое время молчал, раздумывая. По-видимому, он мысленно взвешивал свой «деликатный вопрос», стараясь найти для него наиболее удобную дипломатическую форму. Наконец поднял голову и с прежним спокойствием заговорил:

– По сведениям большевиков, вы дважды встречались с эмиром. Скажите: какое впечатление он произвел на вас?

Честно говоря, я не ожидал такого вопроса. Полагал, что мой собеседник заговорит о деньгах, о военной помощи. Тем не менее я ответил без задержки, самым искренним тоном:

– Да, я встречался с эмиром. Но не два раза, а лишь один раз. Большевики ошиблись. (Я сознательно исказил факты, хотя, признаюсь, меня неприятно удивила точность сведений, доставленных большевистскими агентами.) На мой взгляд, эмир трезво смотрит на происходящие события. Он понимает всю сложность обстановки. И самое главное – отлично понимает, что судьба его тропа зависит от того, удастся ли полностью ликвидировать большевистские очаги в Туркестане. А это очень важно!

– Почему же тогда он не переходит к решительным действиям против большевиков? Ведь война идет у границы Бухары, недалеко от Чарджуя.

– Он выжидает более благоприятной ситуации. Хочет нанести удар с тыла в решительный час.

– И вы этому верите?

– А почему бы не верить?

Мухсин-Эфенди вопросительно посмотрел на меня, как бы желая прочесть в моих глазах мои истинные помыслы.

Я продолжал с той же уверенностью:

– Мне кажется, не надо быть особо прозорливым, чтобы понять истину: большевизм висит над всей Бухарой, как дамоклов меч. А этот меч, как говорят, не разбирается в своих жертвах.

Мухсин-Эфенди молчал. Чувствовалось, что он не верит моим словам. Вернее, моим домыслам. По тому, как сразу же сбежались складки на его широком лбу, можно было догадаться, что он ожидал от меня иного. Неизбежно должна была последовать ответная реакция. Поэтому я тоже решил промолчать.

Мухсин-Эфенди не заставил долго ждать ответа. Вылив из чайника в пиалу его содержимое до самой последней капли, он медленно поднял тяжелые брови и заговорил неторопливо:

– Не сочтите за пророчество, если я скажу: эмир не будет воевать против большевиков. Не потому, что не желает, а потому, что не на кого опереться. Эмир окончательно скомпрометировал себя. Народ не верит ему. Для того чтобы привести живые силы страны в движение, необходимо изменить внутреннюю атмосферу. Эмира надо или убрать с политической арены, или поставить в такое положение, в каком находится монарх в вашей стране. Иного выхода нет!

При последних словах мой собеседник изменился в лице. В обычно спокойных глазах его появились искры возбуждения. Да, он был возбужден! Мое положение тоже было не лучше. В том, что эмир хитрит, и хитрит именно из-за своей беспомощности, я убедился во время встречи с ним. Вот он сидит с чилимом в руках, жалуясь то на кашель, то на бессонницу, и ведет никому не нужные речи о превратностях в мире. Конечно, было бы куда лучше передать бразды правления страны Мухсину-Эфенди или другому лицу, трезво реагирующему на происходящие головокружительные события. Но эмир не отступит без боя. При второй нашей встрече он прямо заявил, что, пока жив, ни с кем не разделит данную богом власть. Поддержка оппозиционных сил, в данном случае джадидов, могла бы лишь еще больше обострить положение в стране и открыть дорогу большевистским сторонникам. Поэтому мы старались удержать джадидов от резких нападок на эмира, сохранить их как резерв на всякий случай.

– Но не приведет ли к еще более печальным последствиям внутренняя борьба среди бухарцев? – спросил я после некоторой паузы.

– Нет! – ответил без промедления мой собеседник. – Печальные последствия… Не печальные, а, я бы сказал, пагубные последствия непременно придут, если в самое ближайшее время положение в Бухаре не изменится. Пока еще есть сила, которая в состоянии управлять событиями. Но эта сила тает буквально на глазах. Я уже говорил о том, что большая группа наших единомышленников во главе с Файзуллой Ходжаевым крепко спаялась с большевиками. Они уже приняли программу большевиков, действуют по их указке. Таких перебежчиков с каждым днем будет все больше. И в этом нет ничего удивительного. Я, например, всей душой ненавижу большевиков, их программу, их концепцию. Но и не нахожу силы, на которую можно было бы опереться в борьбе с ними. Эмир угрожает отсечь нам головы. Турки кормят пустыми обещаниями. Единственная надежда – на вас. Но и вы не хотите портить отношения с эмиром. Куда же нам направиться? Одно из двух: либо примкнуть к большевикам, либо, не двигаясь, лежать, накрывшись с головой одеялом. Иного выхода я не вижу!

Я не только внимательно слушал Мухсина, но и внимательно следил за ним. Этот такой спокойный человек сейчас прямо кипел. Девически белое и нежное лицо его покрылось жарким румянцем, свидетелем тайного горения. Черная как уголь борода вздрагивала. Обычно влажные губы запеклись, как у человека, которого мучит жажда. Несомненно, мой собеседник кипел. Как видно, слишком много беспокойных мыслей накопилось у него. Положение Мухсина и его единомышленников в самом деле было незавидное. Он имел право спросить: куда им направиться? Но мы тоже в данном случае не могли идти на риск. Эмир, как бы то ни было, – реально существующая сила. На него можно нажимать, от него можно требовать… А еще неизвестно, к чему приведут намерения Мухсина и его единомышленников. Говорят, риск– благородное дело. Сейчас я не видел в риске никакого благородства.

– Скажите, дорогой Эфенди, – снова заговорил я, – у вас имеется уже разработанная программа действий?

– Да, – ответил Мухсин, теперь уже спокойнее. – У нас есть и программа, и план действий.

– Можете ли вы вкратце объяснить: каким путем вы намерены добиться изменения ситуации в Бухаре?

– Конечно, могу. Мы будем бить большевиков их же методом. Бухара будет объявлена суверенной республикой. В области внешней политики будет провозглашен так называемый принцип дружбы со всеми странами, в том числе с Советской Россией. В области внутренней политики будут проведены некоторые финансово-экономические реформы. Наш народ мало требователен. Достаточно хоть немного облегчить непомерные налоги, и он будет сыт по горло. Тогда его можно гнать куда угодно, как гонят пастухи свои отары.

– А большевики? Вы думаете, они будут спокойно смотреть на то, что происходит в Бухаре?

– Большевики не станут вмешиваться в наши внутренние дела.

– Вы думаете?

– Я в этом вполне уверен. Они в этих вопросах очень щепетильны. Имеется строгое указание Ленина туркестанским руководителям – не вмешиваться во внутренние дела соседних мусульманских государств. Большевики все еще стараются наладить добрососедские отношения между Туркестаном и Бухарой. Если сегодня эти отношения без надобности обострены, в этом повинен только эмир. Только он! Я бы на его месте не стал при данной ситуации обострять отношения с большевиками, а, наоборот, воспользовался бы, так сказать, их добродушием. Отрядил бы в Москву, прямо к Ленину, специальную миссию, заверял бы в искренней дружбе, просил освободить бухарские города от большевистских элементов, передать бухарским властям контроль над железнодорожной линией, проходящей через территорию Бухары. А в решающий момент поставил бы все на карту, обрушился бы на большевиков всеми своими силами и средствами. – Мухсин остановился и тут же добавил: – Государь, как говорил еще Навои, должен ясно видеть, чутко разбираться в обстоятельствах. Он не должен давать волю своим чувствам, жить только ради удовлетворения своих необузданных страстей, как это делает наш монарх…

Послышался сильный стук в калитку. Мухсин прислушался. Затем сказал:

– Наверно, это он. Я, с вашего разрешения, пойду встречу его.

Он быстро встал и вышел. Я остался один. Мысли вихрем кружились в голове. Да, было о чем подумать! А сейчас появится турецкий офицер – новый «друг» Мухсина-Эфенди. По его словам, этот турок близок к самому Энвер-паше. В Туркестан он якобы приехал с целью разыскать турецких военнопленных. Опять словесная перестрелка, фальшивые улыбки, деланный смех…

* * *

Этой ночью мне предстояло выехать в Хиву. Все распоряжения уже сделаны. Дэвид накануне уехал к Иргаш-баю. Роберт на рассвете отправился в Карши, откуда он должен переправиться дальше, в отряд Ишмет-бая. Я распрощался с генералом Боярским и полковником Кирюхиным. Оставался только Арсланбеков. Проводив меня, он тоже выедет в Чарджуй. Да, еще капитан Кирсанов. Этот ехал с нами в Хиву. Как ни расхваливал капитана Арсланбеков, мне он по-прежнему не нравился. Но более подходящего спутника трудно было найти.

Уже начало смеркаться. Меня беспокоило одно: примет ли Арсланбеков мое последнее предложение? Или опять заведет старую песню? С минуты на минуту он должен был явиться. Я сам люблю точность. Но полковник… Его аккуратность в этом отношении граничила с педантизмом!

И действительно, точно в назначенное время послышался стук в дверь. Своей обычной уверенной походкой вошел Арсланбеков. При виде его я сразу почувствовал: что-то произошло.

– Плохие дела, господин полковник… – заговорил он сразу. – Вы вовремя уезжаете.

– Что случилось?

– В Ташкенте начались аресты. Из наших взяли человек десять. Ваших тоже как будто ищут.

– Кто вам это сказал?

– Оттуда приехал специальный человек. Он и сообщил.

– Наши там– лица официальные. Их не посмеют тронуть.

– С официальностью покончено! Правительство Туркестана обратилось в Москву с таким предложением: «Если Англия в недельный срок не изменит своей политики в Туркестане, арестовать всех английских подданных и содержать в качестве заложников до тех пор, пока английские войска не покинут страну». Москва приняла это предложение. Приказано арестовать всех официальных представителей союзников. Майор Бейли с помощью наших бежал в Фергану. Судьба остальных неизвестна.

То, что сообщил Арсланбеков, меня сильно встревожило. Если это правда, а по всей видимости, так оно и есть, – тогда весь наш только что составленный план шел насмарку. Ведь он был составлен в основном в расчете на руководящую роль «Туркестанской военной организации».

Мы просидели допоздна, обсуждая происшедшее. Прикинули все возможные варианты, какие могут последовать, искали выход из создавшегося положения. Под конец я снова заговорил с полковником о сотрудничестве и потребовал от него ясного ответа.

Арсланбеков ответил коротко:

– Самое большее через месяц я прибуду в Асхабад. Там и продолжим нашу беседу.

Я постарался соблазнить Арсланбекова открывающимися перед ним перспективами. Он в самом деле оказался между двух огней. Ему не хотелось нарушить свой долг, а в то же время не давала покоя мысль о возможных выгодах, о солидном текущем счете в банке. Какая чаша весов перетянет? До этого дня я, признаться, не был уверен, что удастся склонить его на свою сторону. Но такой ответ, казалось, открывал путь к соглашению. В самом деле, если он не заинтересован по-настоящему, к чему продолжать беседу?

Я постарался завлечь его еще больше:

– Давайте встретимся в Мешхеде.

– Для чего?

– Чтобы закрепить нашу сделку наличными!

Густые брови Арсланбекова нахмурились. Холодно посмотрев на меня, он ответил решительно:

– Нет, встретимся в Асхабаде!

Я только позднее понял, что слишком уж нажал на больное место своего собеседника.