Текст книги "Черный караван"

Автор книги: Клыч Кулиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

30

Сегодняшний день прошел в суете. Началось с большого и шумного совещания. Как оказалось, большевики забросили листовки в казарму индийских солдат – сипаев, а на степах казармы расклеили портреты Ленина. Это было, конечно, чрезвычайное происшествие. Маллесон собрал почти всех офицеров, вызывал по одному и отчитывал как мальчишек, особенно намылил шею коменданту. А сразу после совещания Элен подала официальное письмо Закаспийского правительства.

Письмо окончательно вывело генерала из равновесии. Он последними словами обругал Зимина, затем отправил к нему капитана Тиг-Джонса с приказом сегодня же собрать заседание правительства. Присутствовать па заседании поручил мне. Едва я вернулся к себе в кабинет, чтобы хоть немного собраться с мыслями, как появились Айрапетян с полковником Хачатуряном. Затем пришлось принять Чакан-батыра, этого неумного посланца Джунаида. А теперь мне предстояло отправиться па заседание горе-господ.

Я заранее предчувствовал, что заседание будет бурным. Члены правительства предъявляли британской миссии целый ряд претензий. А мы не были в состоянии удовлетворить их. Самое большее – могли только обещать. Но обещания уже не имели веса. Поэтому генералу не хотелось самому встречаться с членами Закаспийского правительства, и он выдвигал вперед меня.

Заседание началось в точно назначенный срок – в четыре часа дня. Из членов правительства (вернее, членов Комитета общественного спасения) не было только Хаджимурада. Остальные явились в полном составе. Заседание вел председатель комитета Зимин. Оказалось, что он вызвал нескольких специалистов по финансам и торговле. Я написал ему записку, потребовав, чтобы на заседании не было никого, кроме членов правительства. Зимин беспрекословно подчинился, вежливо отослал приглашенных им люден. Приступили к делу. Первым пришлось говорить мне, поскольку заседание было созвано по нашему предложению.

Члены комитета, видимо, догадывались, что разговор предстоит малоприятный: все были подавлены, сидели нахмурясь. Я решил сразу же начать наступление. Достав из папки присланное мам письмо, я, не повышая тона, по совершенно недвусмысленно задал вопрос:

– Это ваше письмо – ультиматум или просьба?

Как видно, все сразу догадались, никто не стал спрашивать, о каком письме идет речь. После довольно продолжительного молчания Зимин со смиренным видом ответил:

– Как говорят на Востоке, «угроза нищего – его просьба», господин полковник. Мы – просители… А какие могут быть ультиматумы у просителя?

На иронию Зимина я ответил иронией:

– А вы не из тех ли просителей, которые ворочают миллионами?

Зимин умолк. Я заговорил еще жестче:

– Послушайте, вот что вы пишете: «Потребовать от представителя правительства Великобритании генерала Маллесона ускорить обещанную денежную помощь. Если в течение пяти дней обещанная денежная помощь не будет оказана, предупредить миссию правительства Великобритании в Асхабаде, что правительство уйдет в отставку и что за все возможные последующие события ответственность несет правительство Великобритании…»

Я бросил в сторону письмо и повторил свой вопрос:

– Это ультиматум или просьба?

Зимин на этот раз ответил более уверенно:

– Это, господин полковник, постановление нашего правительства. Мы сочли нужным через вашу миссию предупредить правительство Великобритании о безвыходном положении, в котором мы оказались. Поверьте, положение труднее, чем можно предположить. Два месяца мы не можем выплатить жалованье ни рабочим, ни служащим. Делегации идут за делегациями. Мы не можем оказать им никакой помощи, кроме пустых обещаний. Что делать?

Ораз-сердар тяжело задышал и добавил:

– Мои конники тоже чуть ли не каждый день поднимают крик. Надо принять меры, пока вода не смыла плотину. Иначе все разбегутся!

Я пристально посмотрел на его потное, круглое лицо и сказал:

– Говорят, вы намерены набрать двадцать тысяч всадников. Как же вы будете их содержать?

Ораз-сердар ответил высокомерно:

– Если понадобится, наберу и сорок тысяч. Но с одним условием: если будет оказана помощь… Если я буду обеспечен оружием и деньгами. Иначе не требуйте от меня нукеров!

– А кто от вас требует нукеров? – Я понял, что вежливостыо ничего не добьюсь. Поэтому заговорил более резко: – Если вам самим они не нужны, можете и тех, какие имеются, распустить. Я гарантирую, что правительство Великобритании за это не будет на вас в претензии. Распустите. Завтра же!

Ораз-сердар сразу притих, покраснел, будто его поймали с поличным. Я продолжал тем же тоном:

– Не забывайте, господа, одного: вы не для нас воюете. Вы свою же судьбу защищаете. Никакой выгоды мы лично не ищем. Мы лишь оказываем вам союзническую помощь. Если вы этого не цените, собираетесь предъявлять какие-то ультиматумы… тогда вы проиграете. Не думайте, что я хочу напугать вас. Нет! Я говорю чистую правду!

Косо поглядев па меня, Ораз-сердар заерзал па месте. Я подумал, хочет сказать что-то. Нет, промолчал, ограничился многозначительным покашливанием.

В разговор вступил Дружкин. Это был наш человек. Недавно я встречался с ним, подсказал ему те слова, которые он должен был произнести. Как я и советовал, он заговорил с надутой важностью:

– Мы, господин полковник, долго совещались за этим столом, прежде чем направить вам письмо, даже наговорили друг другу много неприятного. Не найдя другого выхода, решили откровенно заявить вашей миссии, как обстоит дело. Вопрос стоит так: если в ближайшие дни нам не будет оказана ощутимая финансовая помощь, мы не в состоянии более оставаться у власти!

Я медленно поднял глаза и строго посмотрел на Дружкина. Он, разумеется, понимал, что эта строгость – показная. О наших секретных переговорах никто из присутствующих не знал.

Зимин поддержал Дружкина:

– Мы, господин полковник, не вправе скрывать от вас истинное состояние дел. Если завтра произойдет что-нибудь неожиданное, вы в первую очередь потребуете ответа от нас. А что неожиданное не произойдет, никто из присутствующих поручиться не может. Обстановка сложилась тяжелая. Точнее: опасная… Влияние большевиков среди населения с каждым днем растет. И одна из серьезных причин этого – финансовые трудности. Поэтому я прошу вас – разъясните положение его превосходительству генералу Маллесону. Безвыходность вынуждает нас бить тревогу!

Нам было известно, что финансы Закаспийского правительства в плачевном состоянии. Но у нашей миссии не было лишних денег, чтобы немедленно оказать ему помощь. Каждый раз нам приходилось изворачиваться. И на этот раз я пообещал срочно телеграфировать от имени миссии в Лондон. Кроме того, посоветовал направить людей к генералу Деникину, просить его о помощи. А Дружкин, как мы заранее договорились, предложил еще раз проверить внутренние ресурсы и продавать населению больше ходовых товаров, таких, например, как керосин. В результате более чем двухчасовой напряженный спор закончился, в общем, мирно.

Затем я достал из папки другую бумагу и, глядя в упор на Зимина, сказал, стараясь сохранять спокойствие:

– После безобразий, какие имели место в конце декабря прошлого года, было запрещено проводить в городе собрания и митинги. Об этом существует особый приказ генерала Маллесона. А вы отдали новое распоряжение. Иначе говоря, отменили приказ генерала. Нам хотелось бы знать, по какой причине?

Наступило долгое молчание. Чувствовалось, что атмосфера снова накаляется. По лицам присутствующих было видно, что они с трудом сдерживаются, особенно метали молнии глаза Зимина. Я подумал, что он сейчас вспыхнет. Нет, он перевел дыхание и заговорил сдержанно:

– Я не думаю, чтобы в наших краях можно было найти кого-нибудь, кто больше, чем присутствующие здесь, уважал бы его превосходительство генерала Маллесона. Мы делаем все, что можем, чтобы не обмануть его доверие. Поверьте, господин полковник, в сутки я сплю самое большее три-четыре часа. Остальное время – на ногах. Не могу глаз сомкнуть. Волнения и заботы не дают мне покоя. Вот вы говорите: «отменили приказ генерала». Мы хорошо понимаем, что не имеем права делать этого. Но речь идет о другом: большевики стараются использовать этот приказ как средство борьбы. Куда мы ни придем, рабочие спрашивают: «Где свобода? Где демократия? Где ваша независимость?» Что же нам делать? Мы ведь вынуждены появляться среди населения. Сидя в кабинете, нельзя работать.

Ораз-сердар резко вскочил и буквально с пеной у рта начал:

– Я уже говорил, что надо делать, говорю еще раз: надо прекратить игру в демократию! Надо заставить уважать мундир… Надо поддерживать авторитет армии… Армия в наших руках… Милиция в наших руках… Суд в наших руках… Тюрьмы – у нас… И после этого мы еще пробуем заигрывать с рабочими! Не получится! Если камыш не зажать – руку порежет! А рабочие – это настоящий камыш. Большевистская закваска у них в крови. Надо строго наказывать тех, кто мутит воду. Надо действовать решительнее. Невозможно управлять, если всего боишься!

Зимин язвительно улыбнулся:

– Это не от ваших ли решительных действии дайхане бегут в Каракумы?

От злобы толстую щеку Ораз-сердара задергала судорога. Он посмотрел на Зимина таким взглядом, словно готовился проглотить его.

– Ты о моих дайханах не беспокойся! Если уйдут в Каракумы, я их догоню и каленым железом глаза выжгу! Ты справься со своими бунтовщиками!

Я понял, что ссора может зайти далеко, и постарался предупредить ее развитие:

– Не надо горячиться, господа. Постараемся понять друг друга. Я хочу разобраться вот в чем: что случится, если вы не будете разрешать собрания и митинги?

Ораз-сердар дрожащим голосом выкрикнул:

– Ничего не случится!

Зимин снова ответил спокойно, терпеливо:

– Мы, господин полковник, разрешили проводить собрания только профсоюзам. При непременном условии – не нарушать законные постановления властей. Если же начнутся речи в пользу большевиков, в поддержку советской власти… Мы неоднократно предупреждали руководителей профсоюзов, что подобные выступления будут рассматриваться как тягчайшее преступление. Напоминали, что они будут отвечать за ход собраний.

Я внимательно посмотрел на Зимина и в тон ему, мягко сказал;

– Вы не ответили на мой вопрос. Меня интересует другое: если не разрешать собрания и митинги, что тогда произойдет?

Зимин неохотно ответил:

– Если угодно, вы сможете завтра лично убедиться в том, что произойдет. В два часа собрание в клубе железнодорожников. Прошу вас быть там!

Я вынул из папки еще одну бумагу и, повысив голос, сказал:

– Генерал отменил ваше разрешение. Он отдал новый приказ. Послушайте, я прочитаю первые его строки: «Довожу до сведения всех граждан Асхабада, что различные собрания, митинги и сборища запрещаются. Предупреждаю всех, что попытки проводить собрания, организовывать демонстрации будут подавляться с помощью вооруженной силы…»

Я бросил бумагу Зимину и сказал:

– Возьмите, читайте дальше сами!

Зимин не протянул руку к бумаге. Он медленно поднялся и, отойдя от стола, проговорил:

– Тогда освободите меня от этой должности. Вот кресло. Отдайте его кому хотите. Я в такой обстановке работать не в состоянии.

Я не нашелся сразу что ответить. Молча собрал бумаги, положил в папку.

– Хорошо… О вашем заявлении будет сообщено генералу! – сказал я наконец и вышел из кабинета.

Мы с генералом просидели до глубокой ночи. Я подробно рассказал ему о заседании Закаспийского правительства. Высказал свое мнение о Зимине. Генерал тоже был недоволен его поведением. Затянувшись еще раз папиросой, бросил ее в пепельницу и сказал:

– Вы правы, Зимина нужно одернуть. Вернее, нужно выправить нашу ошибку. Не получился из него глава правительства. Но теперь у нас связаны руки. Если завтра придет приказ собирать чемоданы… что нам делать тогда?

Мы еще раз обсудили все возможные варианты. В конце концов генерал пришел к выводу: оставить правительство в прежнем составе до получения ответа от генерала Мильна, а с Зиминым поговорить отдельно.

Когда я уже поднялся и начал прощаться, генерал неожиданно приказал:

– Отправитесь завтра в клуб железнодорожников. Вы и огласите приказ!

Мне, признаюсь, не очень хотелось показываться среди рабочих. Я знал, какой шум поднимется. Но не стал искать повода, чтобы избавиться от поручения, а, пожелав доброй ночи генералу, поклонился и вышел.

* * *

.. Едва я вошел к себе в кабинет, как явилась Элен и объявила, что генерал уже спрашивал меня. Значит, опять что-то экстренное, – ведь накануне мы условились встретиться в двенадцать часов. С утра он собирался объехать гарнизон, а в одиннадцать часов предстояло принять персидского консула.

Я не ошибся. Еще в приемной я услышал сердитый голос Маллесона. Он разносил Тиг-Джонса и коменданта:

– Вы что ж, решили прятать головы, как страусы? Если эти туземцы сегодня кричат о демократии, завтра они потребуют конституцию! Что вы тогда будете делать?

Генерал объяснил мне, что произошло. По его распоряжению Тиг-Джонс вчера послал в типографию приказ о запрещении собраний и митингов. Но наборщики отказались печатать его. Капитан вызвал некоторых из них в комендатуру и предупредил, что, если они не выполнят распоряжения, он упрячет их в тюрьму. И вот сегодня с самого утра все рабочие типографии прекратили работу.

Обращаясь ко мне, генерал приказал:

– Сейчас же ступайте в типографию и прикажите возобновить работу. Если не подчинятся, типографию закройте, а вокруг нее поставьте солдат. Посмотрим, смогут они жить без демократии или нет!

Генерал взял со стола какой-то документ, бегло проглядел его и обратился к коменданту:

– Кто такой Горюнов?

– Меньшевик.

– Аветисов?

– Тоже меньшевик… Но, по некоторым сведениям, они тайно поддерживают большевиков.

– Арестуйте обоих… Арестуйте сегодня же!

Генерал швырнул листок на стол и снова обратился к Тиг-Джонсу:

– Теперь о Кизыл-Арвате… Ясно, что там действует организованная группа большевиков. Саботируют. Умышленно затягивают ремонт паровозов. Возьмите с собой несколько человек из людей Дружкина и сами поезжайте в Кизыл-Арват. Не возвращайтесь, пока полностью не наведете порядок. А в Мерв поедет полковник или же я сам. Выполняйте!

У самой двери генерал остановил меня:

– Полковник! Задержитесь на минутку.

Я вернулся назад. Генерал перевел дыхание и, понизив голос, сказал:

– Только что комендант видел Дружкина. Он советует на собрание железнодорожников нашим людям не ходить. По словам Дружкина, рабочие настроены враждебно, может повториться то же, что было в канун Нового года. Я решил так. Новый приказ о запрещении собраний и митингов вступает в силу с этого дня, – надо срочно отпечатать его и расклеить на вокзале, в депо, мастерских. А вокруг клуба поставить усиленные караулы. Посмотрим, что тогда произойдет!

– Ничего не произойдет! – Я горячо поддержал генерала. – Как сказал Ораз-сердар, игру в демократию надо кончать. Надо хорошенько дать по зубам всем любителям болтовни, надо сделать так, чтобы они тряслись от страха при одном слове «демократия». Если это будет сделано, легче станет и нашим друзьям – они тоже воспрянут.

– Вы правы! – Генерал был доволен. – Надо кончать игру в демократию. Сейчас должен явиться Зимин. Я ему дам соответствующие указания. А вы переговорите с Дружкиным. Скажите ему: быть наготове. Если рабочие начнут шуметь, пусть приведет в действие все свои силы.

Захватив с собой коменданта, я отправился в типографию. У площади Скобелева нам встретился Дружкин. Он направлялся в миссию. Я посадил его в машину и по дороге сообщил о своем разговоре с генералом, о принятом решении. Дружкин одобрил наш план, но предупредил, что, если не проявить твердость с самого начала, могут начаться большие волнения.

У Дружкина были основания опасаться рабочих – это доказала встреча в типографии. Для начала я коротко рассказал собравшимся о положении в крае, объявил, что правительство Великобритании будет всемерно поддерживать Закаспийское правительство до полной победы над большевизмом. Сказал, что, если понадобится, британское правительство дополнительно пришлет сюда войска. Затем огласил приказ генерала. Вернее, собрался огласить… Но едва я прочел первые строки приказа, как поднялся невообразимый шум. Мои слова потонули в общем гаме. Дружкин изо всех сил закричал:

– Публика! Прекратить безобразие!

Но шум все усиливался. Народу собралось много, весь грязный, захламленный двор типографии был забит людьми. Пришли даже уборщицы. Что делать? Уйти? Начнется хохот, насмешки. Хватать за шиворот первого встречного? Это и неприлично, и ничего не даст. Оставалось только бессильно кусать губы и ждать, когда утихнет шум. Мы стояли сложа руки, прислушиваясь к отдельным голосам. В этот момент, пошатываясь точно пьяный, к нам подошел маленький, щуплый старичок в ватнике и солдатских сапогах. Он чуть приподнял нахлобученную на глаза кепку и уставился на меня своими подслеповатыми глазами. Затем повернулся к толпе, громко откашлялся и поднял руку. Гомон мгновенно утих. Отступив на шаг, старик заговорил глуховатым голосом:

– Не трудитесь… Мы этот ваш приказ читали, товарищ капитан.

Я сердито оборвал старика:

– Не капитан, а полковник… И не товарищ, а господин полковник.

– Господин полковник? – Старик ехидно прищурил глазки. – Мы всех господ давно уже выбросили на свалку. Теперь у нас нет господ. Все мы равноправные товарищи. Не так ли, товарищ Дружкин?

Дружкин сердито кашлянул, но промолчал. Старик с той же насмешкой в голосе продолжал:

– Может, сука издохла, а щенята остались? Если так, скажите прямо… Заново начнем привыкать – гнуть спину и кланяться.

В толпе послышался смешок. Дружкин не удержался, крикнул:

– Прекратите болтовню!..

Язвительно улыбаясь, старик ответил:

– Нет, господин министр. Тьфу, уже черт попутал… Товарищ министр… товарищ Дружкин… Я вот чего боюсь: если мы станем называть вас «господами», вы примете нас за своих холуев. Снова начнется прежнее. Все наши усилия пропадут даром. Давайте лучше останемся товарищами.

Смех в толпе перерастал в хохот. Старик обернулся ко мне:

– Господин полковник! Вы только что сказали насчет помощи Закаспийскому правительству. Где же это правительство? Ей-богу, мы даже и не подозревали, что существует какое-то правительство. Если оно действительно есть, покажите его нам. Много на душе накопилось. Вот уже второй месяц нам не платят жалованья. Наши семьи голодают. Не можем мы дальше так терпеть! Если у нас в самом деле есть правительство, пусть оно поможет нам. Пусть поддержит нас!

– А что, если вместо поддержки оно еще даст тебе по затылку?

Из толпы выделился второй старик. По-видимому, армянин: на голове у него была каракулевая шапка конусом, морщинистое лицо утонуло в курчавой бороде. Он был такого высокого роста, что первый старик показался возле него ребенком. Армянин, дымя своей трубкой, повторил вопрос:

– Я тебя спрашиваю, Андрей… Что, если вместо поддержки оно еще даст тебе по затылку?

Маленький старик, хитро прищурясь, посмотрел на Дружкина и ответил:

– Тогда я попрошу их поддержать мне другое место.

Типография буквально взорвалась от хохота. Снова поднялся неистовый шум. Дружкин побагровел от злости. Я понял, что он сейчас сорвется, и по-английски шепнул ему: «Не придавайте значения».

Старый армянин, как бы извиняясь, сказал:

– Господин полковник! Извините… Мы люди простые, не умеем скрывать свои чувства, ко всяким нежностям не приучены. Выкладываем все, что у нас на уме. Уж простите…

Я понимал, что любая резкость только повредит мне.

Поэтому, стараясь сохранить спокойствие, обратился к армянину:

– Что же вы хотите сказать?

Движением руки армянин успокоил толпу и неторопливо заговорил:

– Господин полковник! Андрей Васильевич – известный шутник. Он и пошутил. Мы, конечно, знаем, что правительство существует. Знаем и старых его руководителей, и новых. Только одного не можем понять: чье оно, это правительство?

– Народное правительство! – выкрикнул Дружкин сердито. – Правительство всего парода!

– Погоди, погоди, товарищ министр. – Армянин не сдавался. – Наш Айрапетян тоже парод?

– Народ!

– Другие толстосумы – тоже народ?

– Тоже!

– Тогда такое правительство нам ни к чему! – Толпа снова загудела. Армянин поднял руку, успокаивая, и продолжал: – Поэтому вы вернули заводы Айрапетяну? Он снова будет щелкать орехи, а мы – подбирать скорлупу? Так, что ли?

Кто-то громко выкрикнул:

– Предатели!

Толпа заволновалась.

Я чувствовал – моя выдержка и хладнокровие готовы мне изменить. Еще минута – и можно сорваться, выйти из себя, накричать. Лучше всего было поскорее покинуть двор типографии. Я поднял руку, чтобы сказать последнее слово, как вдруг вперед вышел, прихрамывая, какой-то человек с длинными рыжеватыми усами и остановил меня:

– Минуточку, господин полковник!

Комендант шепнул мне на ухо:

– Горюнов… главарь бунтовщиков!

Горюнов постучал об пол своей палкой и поднял на меня большие голубые глаза:

– Вы, господин полковник, напрасно вмешиваетесь в наш спор. Есть такая поговорка: «Где нет третьего, двое помирятся». Если вы перестанете вмешиваться, мы быстро поймем друг друга. Но если вы будете продолжать вмешательство… Тогда начнется большая драка. Это – первое. Во-вторых, вы только что сказали: «Судьба большевиков решена… Советская власть вырвана с корнем». А мы слышали, что большевики заняли Оренбург. Из Москвы в Туркестан идут составы с помощью. В Ташкент, говорят, прибудет сам Ленин. Да, да… Так говорят… Не знаю, правда это или неправда!

Кто-то звонко выкрикнул:

– Правда!

Толпа бурно зааплодировала.

Горюнов вынул из кармана какую-то бумажку и обратился к Дружкину:

– Товарищ министр… Извините, я называю вас «товарищем». Потому что мы единомышленники, действительно состоим в одной партии. Поэтому у меня моральное право называть вас товарищем.

Дружкин, не сдержавшись, накинулся на хромого:

– Ты оставь свое красноречие… Скажи, чего ты хочешь!

– Хорошо, скажу. – Горюнов, хромая, подошел к Дружкину вплотную и, глядя в упор в его горящие ненавистью глаза, продолжал: – Сегодня в два часа в клубе железнодорожников состоится собрание. Мы тоже туда пойдем. Просим вас: от имени правительства ответьте на эти наши требования!

Горюнов протянул бумагу Дружкину. Тот, не взяв бумагу, отвернулся и пробормотал:

– Собрания не будет!

– Почему?

– Об этом только что сказал господин полковник. С сегодняшнего дня собрания и митинги запрещаются!

– Кто запрещает?

Я вмешался в спор:

– Мы запрещаем! Сейчас же приступайте к работе! Даю вам полчаса. Если за это время вы не вернетесь на рабочие места, мы закроем типографию!

Толпа взорвалась, как бочка с порохом.

Я повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел.

Мы предвидели, что возле клуба железнодорожников начнется большое волнение. Тем не менее решили не отступать от своего намерения и, если понадобится, строго покарать бунтовщиков. В половине второго я тоже направился к вокзалу. Наши солдаты уже оцепили клуб. На соседних перекрестках стояли джигиты Ораз-сердара, милиционеры. На площади перед вокзалом толпились рабочие.

Комендант сообщил мне, что Зимин с Дружкиным ожидают меня в здании клуба. Я прошел к ним. На Зимине буквально лица не было. Он находился в крайней стадии растерянности. Заговорил дрожащим голосом:

– Вот увидите, начнутся беспорядки. Разве можно что-нибудь объяснить этим дикарям!

Противно было видеть Зимина в таком состоянии. Глава правительства. Войска в твоем распоряжении. Все карательные органы тебе подвластны. А ты дрожишь! Нет, нельзя было спокойно глядеть на него. Все же я заговорил шутливым тоном, стараясь не показать своего отношения к нему:

– Во время шторма одного пассажира корабля спросили: «Какое ваше последнее желание?» Он ответил: «Благополучно добраться до берега…» Другой спросил его: «Ну, а дальше? Что еще делать будешь?» Пассажир тяжело вздохнул и сказал: «Больше никогда не сяду на корабль!..»

Дружкин громко захохотал. Но Зимин продолжал молчать. Я закурил и добавил:

– Не волнуйтесь, господин премьер-министр… Жизнь – то же море. Вернее, бушующий океан. А вы – один из капитанов в этом океане. Скажите сами: может ли быть капитаном тот, кто никогда не видел шторма?

Зимин встал и ответил вопросом на вопрос:

– А сколько может быть капитанов на одном корабле, господин полковник?

Я сразу понял, в чей огород камешек. Зимин хотел сказать: «Если я капитан, тогда почему отменяются мои приказы?» Он, как видно, считал себя заправским капитаном, и невдомек ему было, что он только гость на капитанском мостике.

Я усмехнулся.

– На корабле, разумеется, должен быть один капитан. Но капитаны бывают разные. Пожилые и молодые… Опытные и неопытные… Даже и такие, что ни разу в жизни не видели шторма, а повстречались с ним в первый же день. Значит, и за капитанами надо присматривать!

Прибежал помощник Дружкина с таким видом, точно за ним гонятся, и доложил заикаясь;

– Господин полковник! Они хотят провести митинг прямо на площади, перед вокзалом. Уже сооружают трибуну.

В последнее время погода начала портиться, небо часто заволакивали тяжелые тучи. Сегодня тоже стоял туман, но дождя не было, да и особого холода тоже. Под открытым небом было ничуть не хуже, чем в помещении.

Зимин подошел к окну, выглянул на улицу и, как бы советуясь, повернулся ко мне:

– Что делать дальше, господин полковник?

– Разогнать! – ответил я. – Сейчас же разогнать!

– А если не разойдутся?

– Силой разогнать!

Вмешался Дружкин:

– Может быть, пригласим руководителей профсоюзов? Поговорим, и они сами мирно разойдутся?

Я не стал возражать:

– Приглашайте. Но увидите: они не придут, потребуют, чтобы вы сами пришли к ним.

Так и получилось. Спустя несколько минут помощник Дружкина возвратился и сообщил, что рабочие ждут Зимина.

Зимин испуганно замахал руками:

– Нет, нет! Я к ним не пойду. С чем мне идти? С тем, что мой приказ отменен? Оправдываться? Нет!

Я понял – пора переходить к решительным действиям. Приказал Дружкину и коменданту:

– Немедленно разгоняйте! Если не разойдутся, откройте огонь!

Мы остались вдвоем. Зимин все еще стоял у окна, засунув руки в карманы и глядя на улицу. Я решил сыграть на его самолюбии. Подошел к нему и, дымя папиросой, сказал:

– Я вижу, господин премьер-министр, вам хочется стать полноправным капитаном. Так?

Зимин вынул руки из карманов, повернулся ко мне и тихо, с виноватым видом ответил:

– Нет, господин полковник, вы ошибаетесь. Поверьте, я окончательно потерял руководящую нить. Не знаю, как быть. Все выходит наоборот. Куда ни ступлю – впереди пропасть. И перед вами я виноват, и народу ненавистен. Что же мне делать?

– Будьте тверды! Действуйте смелее! Перед вами – очень коварный враг. Стоит ослабить вожжи, и вы сами не заметите, как станете жертвой неумолимого рока!

– Я тоже боюсь этого, господин полковник. Ведь кто сегодня подымает шум? Маши же люди. Члены нашей партии…

С улицы донеслись неистовые крики, и тут же раздалось несколько выстрелов. Я вышел из дома. Ко мне подбежал комендант, доложил, что митинг начался. Я приказал своим солдатам, стоявшим возле клуба, сосредоточиться, а сам направился к толпе. Навстречу мне попался Дружкин, он был в полной растерянности.

– Не расходятся, господин полковник. Мы дали залп в воздух. Что же делать?

– Не надо стрелять в воздух… Если стреляете, цельтесь прямо перед собой!

Мы подошли к вокзалу. Толпа оказалась гораздо больше, чем мы предполагали, люди сидели на крышах соседних домов и даже на деревьях.

Знамен и транспарантов было множество. Привокзальная площадь вся была в красном.

Я, признаться, не ожидал, что мне придется предстать перед таким скопищем людей. Сердце сжалось, мысли начинали мешаться. Было совершенно ясно, что произойдет жестокое кровопролитие.

Дружкина, как видно, тоже охватил страх. Он с мольбой обратился ко мне:

– Господин полковник! Прошу вас, примите на этот раз мой совет. Пусть поболтают. В толпе есть и наши люди. Они берут на заметку каждого. Я обещаю вам сегодня же схватить всех, кто сейчас стоит на трибуне!

Послышались бурные аплодисменты, крики: «Ур-ра! Ур-ра!»

Дружкин опасливо покосился на вокзал и, еще больше понизив голос, добавил:

– К тому же, господни полковник, я не доверяю нашим солдатам. Все это – одна сволочь. В решительную минуту они могут повернуть штыки против нас!

В этот момент подбежавший дежурный офицер миссии протянул мне маленький конверт. Я отошел в сторону, вскрыл конверт, вынул из него листок бумаги и прочел: «Меры отменяются. Жду».

Записка была написана рукой Маллесона. Что привело к такому неожиданному обороту дел? Неужели генерал опасается возможности крупного столкновения? Но раздумывать было некогда, надо было скорее возвращаться и выяснить, что произошло.

Когда мы были уже возле миссии, мимо нас стрелой промчалась машина Зимина. Я, признаться, был поражен. Когда он успел приехать сюда? Видимо, сразу же после того, как мы направились к вокзалу, он поспешил к Маллесону. Все ясно! Это Зимин уговорил генерала изменить позицию.

Генерал сидел в кабинете один. Увидев меня, он поднялся, взял со стола телеграмму и молча протянул мне.

Телеграмма гласила: «Лондон одобрил мое предложение о срочном выводе военной миссии и всех британских войск из Закаспия. Для проведения эвакуации в ближайшие дни прибудет генерал Горин. Мильн».

Маллесон стоял за столом как статуя. Я еще раз пробежал телеграмму и пожал плечами:

– Какая оперативность!

Генерал вскинул брови.

– Я тоже удивлен. О какой-нибудь мелочи приходилось напоминать по нескольку раз. А тут смотрите, как быстро решили!

Я вернул генералу его записку и заговорил было о железнодорожниках. Генерал разорвал на мелкие клочки конверт с запиской и остановил меня:

– Не вмешивайтесь! Пусть делают что хотят… Наша миссия закончена. Пусть теперь сами о себе заботятся!

Генерал вызвал дежурного офицера и, приказав ему никого не впускать, повел меня в комнату за кабинетом – место, где он обычно отдыхал. Достав из шкафа бутылку коньяка и две рюмки, он поставил их на стол и, еще понизив голос, заговорил:

– Я, признаться, не думал, что Лондон согласится с таким нелепым предложением.

Я взял рюмку, которую подал мне генерал, и ответил:

– Вопрос, по-моему, был решен еще до приезда сюда генерала Мильна. И был решен в Лондоне, в общем плане. Помните его слова: «Есть указание Лондона о сужении линии фронта, о сосредоточении сил на основных стратегических пунктах»? Значит, речь тут шла не только о Закаспии. Об отходе по всему фронту. Это, конечно, плохой признак. Большевистская зараза лихорадит весь мир. Германия, Венгрия, Австрия… Вся Европа в огне! Социалисты проводят в Лондоне, в Альберт-холле, митинг солидарности с Советами. Осуждают политику правительства. Подумать только!