Текст книги ""Святые" 90-е Пионер. Том III (СИ)"

Автор книги: Клим Ветров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава 24

Глухой стук дверцы гаража, где мы оставили Лосева, прозвучал как точка, поставленная в короткой передышке. Теперь нужно было двигаться дальше. Я сел за руль «девятки», Шухер, тяжело вздохнув, устроился на пассажирском сиденье и, словно совершая священный ритуал, извлёк из-за пазухи бутылку. Не какую-нибудь, а «Сланчев Бряг». Золотисто-янтарная жидкость поблескивала в слабом свете, пробивавшемся через запыленное лобовое стекло.

– Посидим, помозгуем… – его голос был хриплым, уставшим, но в нем чувствовалось предвкушение.

Ключ повернулся в замке зажигания с сухим щелчком, мотор чихнул, взвыл и, наконец, завелся. Я тронулся, стараясь объезжать самые глубокие колеи на разбитой дороге. За окном проплывали серые, обшарпанные пятиэтажки, редкие прохожие шли, сгорбившись, под холодным ветром. Ехать до базы прилично, и я не спешил, поэтому успели поговорить. Точнее, это я спрашивал, а Шухер отвечал, подбирая слова, если, конечно, они у него были.

– В Москве полный беспредел, – в ответ на вопрос «как там в столице», начал он, глядя в окно на унылый пейзаж. – Магазины не работают, на рынках цены космические, денег нигде не платят, люди выживают как могут… Бегут кто куда… Одни на запад рвутся, заграницу, другие – сюда, лишь бы подальше от этого ада.

– Так у нас тоже не всё слава богу… – пробурчал я, лавируя между грудой кирпичей и ржавой арматурой.

– Не скажи, – резко парировал Шухер. – На периферии вообще попроще, тут хоть люди друг друга знают, не как в том муравейнике. А здесь, у нас в городе, особенно заметна разница. Мы пол страны проехали, я знаю, о чём говорю, видел, на шкуре своей прочувствовал! От Москвы до Урала – одна сплошная зона отчуждения.

– А как же власть? Кто-то же остался? Вояки?

Я очень хорошо знал, что армия – это такой механизм, как гидра: все головы за раз не срубишь, настолько всё продублировано. Одних генералов – тысячи, и каждый в состоянии возглавить обезглавленное подразделение. Закончатся генералы – придут полковники, потом майоры…

– С ними тоже всё не просто, – Шухер достал сигарету, прикурил, и едкий дым заполнил салон. Он приоткрыл стекло, и с шумом выдул струю дыма в окошко. Холодный воздух ворвался в машину, заставляя ежиться. – Самые главные, те, кто у руля, – все на той стороне. Сопротивление есть, но разрозненное, бестолковое. Мы, да и не только мы, ведь чего ждали?

– Чего? – я действительно хотел услышать его ответ.

– Думали, не пустим Ельцина, Горбачева накажем – Союз спасём. Иное что-то придумаем, сделаем как в Китае, только лучше. Рынок, но с человеческим лицом, без этого беспредела.

– Это кто так думал?

– Да все! – в его голосе прозвучала горькая ирония. – Я так думал, ты, Лосев. Остальные. Думали, что всё просто, мы же из будущего, на фоне местной серости – почти боги. Как решим, так и будет! Согласен?

Я резко сбросил газ, объезжая стаю голубей, клевавших что-то на асфальте.

– Нет. Не согласен. Я так не думал и не думаю. Мне вообще всегда параллельно на власть было, да и не знал я, что тут такое творится. Хотел пожить по-человечески, для себя, для близких. Думал, раз дали мне второй шанс, значит так надо, значит заслужил, значит достоин.

– Заслужил, не спорю, – согласился Шухер, и в его тоне впервые за весь разговор послышалась что-то похожее на уважение. – Но рано ты расслабился, война никуда не делась, всё как прежде. Только в этот раз они страну без боя решили взять, да что говорить, взяли уже, теперь как пирог пилят!

– Ну и что я-то могу? Что мы можем? Нас всего трое, а их – целый мир. Как быть?

– Ну не целый мир, тут ты загнул, – шмыгнул носом Шухер, выбрасывая окурок в щель окна. – А как быть? Не знаю. Ты же вон дело делаешь, так и делай дальше. Пока в своём городе, потом в соседнем, а там, глядишь, и область удастся под свое крыло взять… Не унывать, главное!

«Не унывать» – это хорошо. Только на самом деле унывать я и не собирался. Настроение было откровенно паршивое, тяжёлое, но не упадническое. Сделать хочется многое, тем более начало положено, а мозгов, как быстро и четко провернуть задуманное, не хватало. Сам по себе план прост: поставить на все ключевые посты города своих людей и вернуть предприятия, а вместе с ними и город, к жизни. Комбинат, хлебозавод, птицефабрика, несколько заводов, социальные объекты типа школ и садиков – это то, что на первом месте. Единственное «но» – не хватало людей. Если для пальбы и прочих силовых действий ещё кое-как набиралось, то толковых, а главное – верных, почти не было. Не поставишь же рулить хлебозаводом Гуся?

– Даже если и получится здесь, дальше-то что? Думаешь, не придут сюда? – не унимался я.

– Думаю я или нет, неважно, – отмахнулся Шухер. – Ты, главное, дело делай. А остальное само как-нибудь образуется. Сам же знаешь, сила в правде!

Да, знаю. В правде. Только знаю ещё и то, что правда разная бывает. У одних – одна, у других – другая, а у третьих – третья. Разные взгляды на одно и то же событие, на одну и ту же проблему. Так что высказывание о том, что сила в правде, неверное, точнее – неполное. Историю пишут победители, и на мой взгляд, оно должно выглядеть так: кто сильнее, тот и прав. Но говорить об этом Шухеру я не стал, он и сам всё прекрасно знает, а переливать из пустого в порожнее не хотелось.

Добравшись до базы, мы обнаружили там ожидаемое запустение. Пара парней на входе, развалившихся в старых, провалившихся креслах, выставленных на крыльце, подскочили, едва завидев сворачивающую к подъезду «девятку». В их глазах читалась смесь скуки и настороженности.

– Как тут? – спросил я, пытаясь вспомнить их имена – Витя? Слава? – но узнавание не приходило.

– Тихо, – пожимая плечами, ответил тот, что постарше, с тонким лицом и быстрыми глазами. – Кроме нас только Андрюха, он сейчас свет пытается починить, рубильник вырубило…

– Ясно. Он что, электрик?

– Ну так, соображает немного.

Я заглянул в темный проем. Света на самом деле не было. Вообще, отключения электричества были вещью нечастой, но случающейся, поэтому ничего странного в этом я поначалу не увидел. Даже паранойя, преследовавшая меня последнее время, отступила.

– Фонарик есть у кого?

Пацаны переглянулись.

– Есть, у Андрюхи, – ответил тот же самый.

– И что он говорит, починит? – так же заглянув в дверь, спросил Шухер, его крупная фигура заслонила скудный дневной свет.

– Вроде да. Постарается.

Идти в темноту не хотелось, тем более что кофе, который я рассчитывал сварить, варился на электрической плитке. Поэтому, дожидаясь результата, мы с Шухером расположились в любезно предоставленных нам креслах.

– Вы идите пока, Андрюхе помогите. Фонарь подержать, или отвёртку подать… – отправил пацанов Шухер, явно не желая чтобы они «грели уши».

Но говорить не хотелось. Солнце, бледное и холодное, уже висело на горизонте, небо потемнело, и ощутимо похолодало. Я подумал, что не появись Шухер с Лосевым, уже растопил бы буржуйку в гараже. Перед глазами даже явственно заплясали языки пламени, и почудилось, будто слышу уютный треск дров.

– Горит вроде что-то? – напрягся, привставая, Шухер и шумно потянул носом воздух.

Я тоже что-то почуял – едкий, сладковатый запах горящей пластмассы и дерева. И как только встал с кресла, из открытой двери подъезда повалил густой, черный, удушливый дым.

– Чёрт! Там же парни! Есть другой выход? – выкрикнул Шухер, отступая от задымленного дверного проема, его лицо исказилось от осознания происходящего.

К черному ходу, заваленному старыми шинами, мы добежали быстро, но единственное, что смогли увидеть, точнее услышать, – это визг покрышек скрывшегося за углом автомобиля. «Жигули», кажется, шестерка. Номеров не разглядеть.

Дверь была открыта, и из неё уже вовсю валил черный, ядовитый дым, полыхание огня было слышно даже снаружи.

– Давай-ка сваливать! Там бензин в бочках, выстрелы к РПГ, гранаты! Рванет – мало не покажется! – осознав насколько опасно находиться вблизи объятого пламенем помещения, выкрикнул я, уже хватая Шухера за рукав.

Зачем кому-то понадобилось поджигать наш «офис», вопрос не риторический, но не требующий сиюминутного ответа. Это я знал, что оружия здесь почти нет, кроме одного гранатомёта и нескольких десятков гранат. А тем, кто устроил поджог, это вряд ли известно. Поэтому и подожгли, надеясь лишить нас арсенала. Иначе, какой смысл? Да, кое-какие документы в сейфе, бумажки бухгалтерские. Ну и всё, больше ничего ценного. Только оружие.

– Развели нас как лохов… – тяжело плюхнувшись на сиденье, просипел Шухер, вытирая сажей запачканное лицо.

– Угу.

Я уже завел двигатель, резко дал по газам, и с визгом колес, стронул машину с места, увозя нас от этого костра.

– Знаешь их?

– Кого? Пацанов?

– Нет. Тех кто им приказал.

– Ты имена надеешься услышать?

– Ага. И паспортные данные, – буркнул он, оглядываясь на растущий за спиной столб дыма.

– Зря надеешься. Кто угодно мог, врагов я нажил столько, что можно полгода перебирать, а не найдешь. Они как грибы плодятся, что не сделаю – всё кому-то не нравится! Так что нет, не подозреваю. Но знаю, кто нам поможет.

– Кто?

– Менты.

– Ты что, в мусарню заявить хочешь? – схохмил Шухер, но смех его был сухим и безрадостным.

– Что-то около того… – ответил я, уже соображая в уме, где бы раздобыть исправный паяльник.

– Может, пожарных вызовем? – поинтересовался Шухер, когда мы уже отъезжали от горящего здания, в стеклах машины отражалось зарево, окрашивающее вечерние сумерки в зловещий багровый цвет.

Паяльника в итоге не нашлось, и, как выяснилось почти сразу, он бы и не пригодился – пленники сбежали. Весть застала нас прямо у проходной. Я стоял, впиваясь взглядом в Миху и Гуся, и едва сдерживал подкатывающий к горлу ком ярости, чтобы не заорать.

– Как? – выдавил я сквозь стиснутые зубы. Это был не вопрос, а требование объяснений, граничащее с прямой угрозой.

– Парней, что поставили сторожить, вырубили… Дверь выломали… – Миха виновато вздохнул, отводя глаза в сторону, где на стене висела облезлая, пожелтевшая от времени схема какого-то здания. Он чувствовал свою вину, и это его сковывало.

– Каким образом? – мои пальцы непроизвольно сжались в кулаки. – Они что, дверь когда ломали, никто не слышал? Или все тут внезапно оглохли?

Подсобка, в которой держали пленных ментов, была совсем небольшой, метра два на полтора, не больше. Настоящий каменный мешок, бывшее помещение для хранения швабр и вёдер. Без окон, без намёка на мебель, только голые, шершавые бетонные стены, и круглая отдушина в потолке, через которую не пролезет даже кот. Дверь была не железная, но крепкая, обитая жестью, с мощным замком. Сейчас же она беспомощно болталась на одной верхней петле, вторая была оторвана с куском косяка, древесина вокруг измочалена, словно по ней поработали ломом. Внутри, на сером бетонном полу, валялись лишь ошметки перерезанных веревок и окурок.

– Кто-то снаружи помог, – тихо, но с уверенностью заключил Гусь. – Из своих кто-то…

Искать крысу среди той кучи народа, что набилась на территорию предприятия, – всё равно что искать иголку в стогу сена, да ещё и в полной темноте. Набрав такое количество новых бойцов прямо с улицы, можно было заранее предположить подобное развитие событий. Глупость, на которую пошли от безысходности, теперь аукалась по полной. Предатель был где-то здесь, среди нас, и, возможно, ухмылялся в кулак.

– Ясно, – резко, почти отрывисто, оборвал я поток самоедства. Ругать их сейчас было бессмысленно, надо действовать, и действовать быстро. – Собери мне парней. Человек пятнадцать. И так, чтобы без шума, только самых проверенных. Волга ментовская где?

– Отогнали в ангар, чтобы на глазах не маячила, – быстро, почти по-военному, отрапортовал Миха, явно радуясь возможности проявить активность и загладить вину.

– Подготовь её. Заправь, проверь по возможности. Чтобы не сдохла в самый неподходящий момент. И ещё одну машинку надо, только не «Москвич» и не УАЗик. Что-то более-менее быстроходное.

План только-только зарождался в голове, обрывками, но я уже знал – придется либо драпать, либо догонять. И в том, и в другом случае машины должны быть шустрыми и надежными.

Собирались недолго, суетливо, но без лишней паники. Уже минут через пятнадцать наша небольшая колонна выруливала с территории комбината на пустынный проспект, залитый бледным светом поднимающейся луны и редких, еще работающих фонарей. В моей «Девятке», помимо меня, были Шухер, Гусь, Слава-солдат, и Паша, один из новеньких, но уже успевший завоевать авторитет в «пацанской» среде. В трофейной чёрной «Волге» – Миха с четырьмя парнями из старичков. Замыкала колонну «Семёрка» цвета «кофе с молоком»: трое проверенных бойцов и двое новичков, но из тех, кому, по заверениям Михи, можно доверять.

Цель была проста и одновременно сложна. Прикинув, куда скорее всего направятся сбежавшие менты, я решил, что это будет один из РОВД, и скорее всего ближайший к комбинату – «Ленинский».

Ехать недалеко, и вскоре мы уже парковались под ветвями огромного, раскидистого тополя, меж двух уныло застывших уазиков, похожих на брошенные консервные банки. Один, судя по сдутым колесам и рыжей ржавчине, пожиравшей пороги, был давно не на ходу, а за рулём второго сидел мент в сержантской форме, лениво ковырявшийся в разобранной рации. Едва увидев выскакивающих из машин мужиков с автоматами, он не стал открывать окно или хвататься за табель – он просто открыл дверь, медленно, почти церемонно вышел и молча, с отсутствующим, уставшим лицом, поднял руки. Он был слишком стар и опытен для ненужного героизма.

– Сколько народу внутри? – спросил я, кивком указывая на освещённое крыльцо РОВД. Здание из серого, обветшалого кирпича с зарешеченными окнами первого этажа казалось мрачным и неприступным, как крепость.

– Дежурный с помощником… пара следаков, опера должны быть… – сержант говорил монотонно и очень спокойно. Его глаза были пусты.

– Полковник на месте? – рявкнул Шухер, подходя вплотную. Его массивная тень накрыла сержанта с головой, и тот невольно отступил на шаг.

Тот замер, но, видимо, окончательно решив не геройствовать, лишь кивнул, сглотнув ком в горле.

– Давно появился?

– Минут десять, не больше.

– Один?

– Нет… с участковым из Октябрьского…

Ну вот, расклад прояснялся. Оставалось только правильно сыграть.

– Двое – на другую сторону, смотрите окна, – чётко, по-командирски, раздавал указания Шухер, уже взявший на себя тактическое руководство. – Если кого заметите, задержать, желательно без стрельбы. Но если припрет… наглухо не валить. Это понятно?

Я же в это время присматривался к темному, слепому окошку на углу здания, на втором этаже. Оттуда не лился свет, как из других.

– Что там? – спросил я у сержанта, не отрывая взгляда от черного квадрата окна.

– Туалет, – так же просто, без эмоций, ответил он.

– На каком этаже опера? – из всех названных, эта часть милицейских работников была самой опасной, самой непредсказуемой, поэтому начать я решил именно с них.

– На третьем… кабинет в конце коридора, направо.

Попасть внутрь оказалось несложно. Заблокированная главная дверь нас не интересовала. Полезли через туалет, окно которого было приоткрыто. Лезть, правда не слишком удобно, но мы справились. И, судя по гробовой, звенящей тишине в коридорах, нас ещё не заметили. Я вышел первым, за спиной чувствуя плотное, надежное присутствие Михи. Гусь остался прикрывать тыл, его силуэт замер в дверном проёме, сливаясь с тенями. В коридоре было темно, свет горел только на лестнице и в стороне дежурки. Клетку-аквариум видно отсюда, но там, к нашему счастью, пусто, поэтому прятаться не имело смысла. Не скрываясь, мы быстрым, почти бесшумным шагом прошли к лестнице. Где-то наверху слышались приглушённые, торопливые голоса. Мы были уже близко. Очень близко.

Глава 25

Лестница встретила нас липким холодом бетона и запахом остывшей плитки. Голоса сверху стали четче. Я поднял руку, заставив группу замереть на площадке между первым и вторым этажом. Прислушался.

– … никто не видел, я проверял. Говорю же, чисто! – это был молодой, напряженный голос.

– Успокойся, лейтенант. Главное – нас это не касается, – возразил другой, старше, с бархатистыми, начальственными нотками. Опера.

Шухер, прижавшись к стене, выглянул из-за угла и тут же отпрянул назад, молча показав два пальца. Двое. В коридоре на втором этаже. Один – у окна, спиной к нам, второй – ближе, в дверном проеме какого-то кабинета.

Тактика была проста, как кувалда. Миха, двигавшийся тише, чем можно было предположить, глядя на его тушу, плавно обнял автомат покрепче. Я кивнул.

Вышли стремительно, без криков. Лейтенант у окна не успел даже обернуться – Миха приставил ему ствол к виску, и тот замер, остекленев от ужаса. Второй, постарше, в расстегнутой куртке поверх жилетки, инстинктивно потянулся к кобуре, но застыл, увидев, как с другой стороны на него наводит свой ствол Слава-солдат. Его взгляд метнулся между нами, оценивая шансы. Их не было.

– Пушку, – тихо сказал я. Оперативник молча достал пистолет из кобуры. – Где полковник?

Он промолчал, сжав губы. Но его взгляд самопроизвольно скользнул в конец коридора, туда, где угадывалась дверь в туалет. Этого было достаточно.

– Связать, заткнуть и в кабинет, – распорядился я. С этим справились за секунды.

Дежурный на первом этаже был нейтрализован так же бесшумно – Паша с Михой вошли в дежурку и скрутили его, не дав поднять тревогу. Его помощник, судя по всему, отлучился – его мы так и не нашли.

Здание замерло. Оно было наше. Теперь – полковник.

Мы двинулись к той самой двери в конце коридора. Она была приоткрыта, из щели лился тусклый свет. Но из-за нее не доносилось ни звука.

Шухер жестом приказал остальным занять позиции по обе стороны, прикрыв тыл. Я подошёл вплотную, почувствовав холодок нехорошего предчувствия под лопатками. Плечом толкнул створку, и она со скрипом распахнулась.

Картина была статичной и страшной в своей завершенности. Полковник сидел, прислонившись спиной к кафельной стене, под раковиной. Его глаза, широко раскрытые, смотрели в пустоту, рот был приоткрыт в беззвучном крике. На кителе, чуть левее груди, темнело небольшое, аккуратное пятно, но лужа крови, растекшаяся по полу из-под него, была огромной. Он был мертв.

Рядом, на корточках, застыл в неестественной позе участковый. Он как будто сгорбился, уткнувшись лицом в колени, но угол падения света выхватывал синеву его кожи и тонкую, темную полоску пореза на шее. Оба. Оба мертвы.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным стуком капли из недозакрученного крана. Никто не сказал ни слова.

И в этот момент из дальнего конца коридора, из-за поворота, ведущего к кабинетам оперативников, донёсся короткий, металлический лязг. Будто что-то упало.

– Кто там? – рявкнул Шухер, разворачивая автомат.

Паша, самый молодой и горячий, уже рванул с места.

– Паша, стой! – крикнул я, но было поздно.

Он уже нёсся по коридору, его силуэт мелькнул за поворотом. Следом, тяжко загремев берцами, ринулся Миха, мы с Шухером – за ним.

Из-за угла донесся не крик, а короткий, утробный выдох, звук, похожий на хлопок. Когда мы влетели в короткий тупиковый коридорчик, картина была ясна. Паша стоял на коленях, пошатываясь. К его груди была прижата рука невысокого, тщедушного человека в темной, мятой робе, типа спецовки. Из-под ладони незнакомца торчала деревянная рукоять ножа. Клинок был целиком в сердце.

Незнакомец, увидев Миху, резко дернул нож на себя. Паша беззвучно рухнул на пол. А тот, словно кошка, развернулся и швырнул в нас тот самый нож. Миха инстинктивно уклонился, сталь со звоном ударилась о стену. Этой секунды хватило.

Незнакомец, не разбегаясь, подскочил к единственному в коридоре окну – маленькому, с грязными стеклами и деревянной рамой. Он не стал его открывать. Разбил локтем стекло, и выпрыгнул в образовавшийся проем.

Миха, рыча от ярости, подбежал к окну и высунулся наружу.

– Видишь? – крикнул я.

Миха лишь молча показал рукой вниз. Внизу, в кустах под окном, шевеления не было. Третий этаж. Прыжок серьезный, без подготовки ноги сломать как нечего делать. Но когда мы всмотрелись, в бледном свете луны было видно, что кусты примяты, а дальше, в темноте, угадывалось движение – тень, метнувшаяся за угол соседнего гаража. Он ушел.

Я опустился на колени рядом с Пашей. Его глаза были еще живы, в них плавала тень осознания, но она таяла с каждой секундой. Он попытался что-то сказать, но изо рта выплеснулась только алая пена. И все.

Миха стоял у окна. Я все еще сидел на кортах, глядя в пустые глаза Паши. Теперь в них не было ничего. Ни тени, ни осознания. Только стеклянный блеск под тусклым светом лампы.

– Шухер, – тихо сказал я, не оборачиваясь. – Забираем его.

Шухер, не проронив ни слова, подошёл и закрыл Паше глаза. Это было простое, почти инстинктивное действие, отсекающее последние следы жизни. Потом он кивнул Славе-солдату. Тот, с каменным лицом, выдавил дверь в кабинете напротив, скрылся в нем, и почти сразу вышел с покрывалом в руках, потом так же молча расстелил его на полу.

Миха грузно опустился на одно колено, аккуратно, почти нежно, поддел Пашу под плечи. Шухер подхватил за ноги. Тело, закутанное в покрывало, приподняли. Оно было обмякшим, безвольно податливым.

Мы понесли его обратно по коридору, мимо двери в туалет, где остались двое других мертвецов. Наши шаги отдавались гулким эхом в мертвой тишине РОВД. Лестница вниз показалась бесконечной. Миха с Шухером несли свою ношу молча.

Сержант, всё ещё стоявший с поднятыми руками, увидел нашу похоронную процессию. Его уставшее, пустое лицо дрогнуло, в глазах мелькнуло нечто, похожее на горькое понимание. Он молча опустил голову.

Тело уложили в багажник моей «Девятки».

– Опера, – коротко бросил я, поворачиваясь назад, к зданию. Ярость, холодная и острая, начинала вытеснять первоначальный шок. Нужны были ответы.

Мы вошли в кабинет, где оставили связанных ментов. Лейтенант, бледный, весь в поту, сидел, прижавшись спиной к стене. Оперативник постарше смотрел на нас исподлобья, в его глазах читалась не столько злость, сколько усталая покорность.

Я подошел к нему вплотную, не говоря ни слова. Просто смотрел. Потом резким движением сорвал с его рта кляп.

– Кто это был? – спросил я тихо. – Человек в робе.

Оперативник сглотнул, его глаза бегали по нашим лицам.

– Не знаю. Клянусь.

– Вранье! – рявкнул Шухер, ударив костяшками пальцев по стене рядом с его головой. оперативник вздрогнул и зажмурился.

– Я не знаю! – голос опера сорвался на писк. – Полковник… полковник… появился тут минут двадцать назад. С участковым. Был на нервах, весь перепуганный. Сказал никого не пускать, запереть все двери. Мы думали, он от кого-то прячется…

– От кого?

– Не сказал! Только твердил: «Никого внутрь не пускать». И все. Мы сидели тут, ждали… Потом вы…

– А ваш начальник? Начальник РОВД? Где он? – вклинился я.

Оперативник горько, почти истерично, фыркнул.

– Какой начальник? Его нет. Как и сотрудников. Девяносто процентов личного состава на службу не выходят. Уже третью неделю. Кто по домам сидит, кто… кто вообще сгинул. Мы тут, можно сказать, добровольцы-одиночки.

Он умолк, переводя дух.

Я посмотрел на Шухера. Здесь больше нечего было делать, и мы вышли на улицу.

Стемнело окончательно и похолодало. Луну затянуло рваными, низкими облаками, и от этого ночь стала совсем глухой, давящей. От здания РОВД отъезжали молча. В моей «Девятке» теперь пахло сладковатым, едва уловимым ароматом крови. Шухер сидел, уставившись в своё окно, его профиль был резким и неподвижным.

Я вел машину почти на автомате, руки сами крутили баранку, ноги давили педали. Что делать дальше? Полковник мертв. Участковый мертв. И какой-то призрак в робе, который режет людей с хирургической точностью и без последствий выпрыгивает с третьего этажа. Какая, к черту, чертовщина тут творится?

Мы медленно подкатили к знакомым воротам комбината. Шухер, молчавший всю дорогу, обернулся ко мне. Его лицо в свете приборки было усталым и серьезным.

– Пионер… А Пашу? Куда?

Вопрос простой, бытовой, и оттого еще более жуткий. Нужно решать, что делать с телом товарища. Оставить нельзя. Хоронить самим – некогда, да и негде.

– В морг, – выдавил я, и собственный голос показался мне чужим, сиплым.

Больше я ничего не сказал. Заехал на территорию, и заглушив двигатель, вышел. Хотелось одиночества.

Уйдя от фонарей в тень, поплелся через двор. Зашел в административку, поднялся по лестнице на третий этаж. В одном из кабинетов, где когда-то сидел какой-нибудь начальник по снабжению, стоял диван, просевший посередине. Я пнул дверь, она с скрипом закрылась. Без сил рухнул на прохладную ткань. Закинул руки за голову и уставился в потолок, в кромешную тьму, где не было видно ни зги.

Мысли снова поползли, тяжелые и беспорядочные. Полковник… этот незнакомец… Паша… Все это крутилось в голове, как заезженная пластинка, не предлагая ответов, только добавляя вопросов. Глаза слипались, тело ныло от усталости и нервного истощения. Чертовщина. Одна сплошная чертовщина.

И я уснул. Тяжелым, беспробудным сном, прямо в одежде и ботинках, пытаясь спрятаться от этой ночи в беспамятстве.

Проснулся от того, что кто-то назойливо тряс меня за плечо, но просыпаться и вылезать в промозглую реальность не хотелось категорически.

– Еле нашел тебя, вставай, там народ главного требует! – едва открыл глаза, как перед лицом замаячила озабоченная физиономия Гуся. В его глазах читалась тревога. – Давай, давай, время не терпит!

Выругался, сполз с дивана. Всё тело ныло, во рту вкус падали. Но моцион с умыванием и прочими радостями пришлось отложить. Через несколько минут, натянув на себя скомканную куртку, я уже стоял на бетонной площадке перед проходной.

Толпа гудела, как растревоженный улей. Человек двести, а то и больше. Мужики, женщины, лица у всех уставшие, озлобленные, глаза злые от безнадеги. Чувствовалась та грань, за которой терпение лопается, и люди готовы на все. Кто-то выкрикивал отдельные фразы: «Где расчет?», «Довольно обещаний!», «Хлеба давай!». Другие просто молча давили своей массой, и это молчание было страшнее криков. Они ждали не просто денег – они ждали знака, что жизнь еще может наладиться. Или окончательного приговора.

Видимо, ввиду моего возраста – а народ явно ожидал увидеть кого-то постарше, посолиднее, – когда я вышел, гудение стало громче, послышались недовольные возгласы. Но когда я, пропустив все приветствия, прямо, хриплым от недосыпа голосом, сообщил, что сейчас будет выдаваться зарплата сразу за все время задержки и в американских долларах, про возраст забыли. На секунду воцарилась абсолютная тишина, а потом грянул такой гул одобрения и облегчения, что, казалось, зашатались стены.

И понеслось. Так прошло еще три дня. Я куда-то бежал, что-то говорил, требовал, убеждал, разъяснял. Спал урывками, по два-три часа в сутки, кофе выпил ведра четыре, жалея, что нет еще на свете энергетиков. Парни, видя мое состояние, шепотом предлагали порошком закинуться, для бодрости. Я знал, к чему это приведет – сначала бодрость, потом трясучка, потом пустота и зависимость, – и наотрез отказывался. Держался на чистой злости и кофеине.

Дела, правда, продвигались хорошо. За это время мы смогли «оживить» еще несколько предприятий по округе. Запустили снабжение двух десятков магазинов, – пусть пока и минимальным набором продуктов: хлеб, молоко, крупы, консервы, – но по докризисным, человеческим ценам. Наладили работу на рынках с коммерсантами, выстроив четкую и жесткую параллель: платишь за охрану – работаешь спокойно. Не платишь – разбираешь разбитые киоски и считаешь убытки.

С комбинатом же пока было непросто. Никак не удавалось найти куда, точнее кому, уходили эшелоны с топливом. Конечный пункт назначения по бумагам был известен, но там, судя по словам машинистов, состав перецепляли к другому локомотиву. Кто стоял за этим – загадка. А без ответа на нее вся наша возня с комбинатом висела на волоске, ибо деньги быстро кончались.

В пятницу, примерно в обед, к комбинату, громко урча двигателями, подкатили два уазика с заляпанными грязью колесами и черными номерами. Я как раз стоял у пыльного окна на втором этаже административки, потягивал остывший кофе из жестяной кружки и смотрел вниз, на проходную. Их появление не сулило ничего хорошего.

Дверь одного из уазиков со скрипом открылась, и оттуда, сутулясь, вылезла знакомая фигура в помятой полевой форме. Это был тот самый майор, что не так давно пытался охранять комбинат, пока мы его вежливо не попросили. Он вышел, по-хозяйски осмотрелся по сторонам, его взгляд скользнул по крышам, заборам, охране. Потом он кивнул кому-то в салон автомобиля и твердой, военной походкой двинулся к проходной.

Не дожидаясь, пока меня позовут, я поставил кружку на подоконник, оставив на пыли темный круг, и спустился вниз. Встретил его прямо у входа, перегородив дорогу.

– Какими судьбами, товарищ майор? – спросил я, стараясь, чтобы в голосе звучала лишь легкая усталость, а не напряжение.

Он остановился, уставился на меня изучающим, колючим взглядом, испытывая на прочность.

– Ты что ли за главного теперь тут? – пренебрежительно бросил он, игнорируя мой вопрос.

– Типа того, – не стал юлить я, держа его взгляд.

– Поговорить надо, – буркнул майор, отводя глаза и доставая из нагрудного кармана пачку папирос «Беломор».

– Так говори, – я скрестил руки на груди.

– Не здесь, – он резким движением головы указал на здание. – Тема деликатная.

Мы поднялись в мой кабинет – ту самую комнату с диваном. Майор прошелся по периметру, окинул взглядом голые стены, заваленный бумагами стол, потом тяжело опустился на стул. Он закурил, выпустил струйку едкого дыма и, глядя куда-то в угол, начал говорить. Деликатной темой оказался пришедший непонятно откуда, по каким-то остаточным каналам связи, приказ – встретить так называемый миротворческий контингент. А по сути, и это все понимали, даже этот твердолобый майор, – сдать город под управление иноземцам. Плюс к приказу из того же источника описание того что случилось с неподчинившимися вояками из соседней области. Их просто раскатали танками.

– Я с людьми посоветовался, – майор говорил с трудом, словно взвешивая каждое слово. – Говорят, что ты, конечно, тоже тот еще фрукт, но хотя бы наш, советский. И дела творишь, вроде бы, благие… А эти… – он сморщился, как от зубной боли, и махнул рукой, затушив о ножку стола недокуренную папиросу.

Выяснилось, что под началом майора оказался весь оставшийся контингент местной воинской части, и примкнувший к ним в результате каких-то договоренностей размещенный неподалеку танковый полк. Бойцов было не так много, основная часть личного состава разбежалась, но тех, кто остался – в основном офицеры да не успевшие смыться срочники, – набиралась почти тысяча человек. И главная проблема была в отсутствующем снабжении.