Текст книги "Угольки (ЛП)"

Автор книги: Клэр Кент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Клэр Кент

Угольки

Серия: Пламя Апокалипсиса (книга 3)

Автор: Клэр Кент

Название: Угольки

Серия: Пламя Апокалипсиса_3

Перевод: Rosland

Редактор: Eva_Ber

Обложка: Rosland

Оформление: Eva_Ber

Глава 1

Год первый после Падения, осень

Выстрелы и крики начинаются утром.

Мы не знаем, что их вызвало, но мы с Дереком прячемся в подвале дома его матери сразу же, как только слышим едва различимые звуки агрессии. Может, это очередной бунт, где более злые или отчаянные люди дерутся за то, что осталось от еды и припасов города. Или, что более вероятно, это банда жестоких чужаков. Они начали группироваться в более крупные стаи и путешествуют от города к городу, без разбору убивая и грабя, пока каждый ресурс не окажется поглощен, и не останутся лишь тлеющие руины.

Они еще не добрались до нашего города. Может, это случится сегодня.

Прошел год после Падения – дня, когда астероид врезался в Европу, уничтожив целый континент и погрузив всю планету в нисходящую спираль голода, мук и природных катастроф.

Моя мама работала в продуктовом магазине и погибла в ходе продуктовых беспорядков еще до падения астероида – ее затоптала насмерть перепуганная толпа, грабящая полки магазинов – так что я переехала к Дереку и его матери. Он был моим бойфрендом на протяжении всего десятого класса школы и буквально за ночь оказался единственным, кто остался у меня в мире.

После обеда нам с Дереком приходится принимать решение. Ожесточенные звуки становятся хуже. Громче. Ближе. Это не может быть обычный бунт. Они всегда утихают через несколько часов.

Это одна из тех банд. Они в итоге доберутся и до нашего дома. Мы находимся на окраине маленького городка в Кентукки, но мы не настолько далеко, чтобы они нас пропустили.

– Может, мы оба втиснемся в техническое подполье, – предложение Дерека становится первым за долгие часы разом, когда мы заговорили.

(Техническое подполье – это узкое тесное пространство или под полом, или под крышей, предназначенное для труб и проводки; туда невозможно зайти в полный рост, только заползти на животе, – прим.)

– Они нас найдут. В этом доме нет достаточно хорошего укрытия, которое сберегло бы нас.

Дерек кивает, кашляя в своей сдавленной, отрывистой манере, инстинктивно пытаясь приглушить звук.

– Тогда нам придется выбираться. Пойти домой к моему папе.

Я кривлюсь, хотя знала, что он в итоге озвучит этот вариант. Его отец живет за городом, на горе. Банда наверняка никогда не найдет его, поскольку они придерживаются более населенных зон, где полно людей и припасов для разграбления.

У Дерека всегда были противоречивые отношения с его отцом. Первые восемь лет его жизни его мать даже не говорила его отцу, что забеременела и родила сына, так что он с его отцом так и не сблизились. Но Дерек все равно считает его семьей.

Мне не нравится его отец. Никогда не нравился. Он выглядит злым и грубым. Будто ему тоже место в одной из таких банд.

– Рэйчел, пожалуйста, – Дерек пытается говорить вопреки очередному припадку кашля. – Мы должны. Какой еще есть вариант?

Других вариантов нет. Я прихожу к этому заключению почти немедленно.

Мы не можем оставаться здесь. Нас убьют, или случится что похуже, когда эти монстры наконец-то доберутся до нашего дома. Мы знаем много людей в городе, и некоторые старались помогать нам даже после того, как мать Дерека умерла в прошлом месяце, и мы остались одни. Но все остальные тоже будут бежать, стараясь спастись. У меня нет никого, а у Дерека есть лишь его отец.

– Ладно, – говорю я наконец. – Но тогда надо уходить сейчас. Немедленно.

Он уже поднимается на ноги. У Дерека светло-каштановые волосы и мягкие карие глаза, и он единственный мальчик, который правда старался меня узнать. Он кашляет как никогда сильно, заталкивая в старый рюкзак последние три бутылки воды и пачку затхлых крекеров. Я бегу в наши спальни и хватаю нам по несколько трусов и парочку чистых футболок. Он добавляет потрепанную Библию своей мамы, а я ищу фонарик и все оставшиеся у нас батарейки.

И все. Помимо одежды, которая надета на нас, содержимое сумки – это единственные ценности, которые остались у нас в мире.

Он поправляет лямки на плечах и кивает.

– Ладно. Готов.

– Нам придется бежать, пока мы не покинем пределы города. Направимся к той старой заправке, а потом побежим по Вульф Крик Роуд (дословно «дорога волчьего ручья», – прим.). Она должна привести нас к твоему папе.

– Ага.

– Ты сможешь это сделать?

Его мама умерла от заболевания легких, которое поражает половину людей из-за пыли и мусора в воздухе. Я практически уверена, что легкие Дерека тоже отказывают. С каждым днем его кашель становится все хуже.

Он бледный и уже потеет. Я бы предложила понести рюкзак, но это его расстроит. Он снова кивает.

– Пошли.

Так что мы делаем это. Мы бежим.

Мой разум помутился из-за блеклой, сюрреалистичной дымки, в которой я существую почти год. Но я набираю скорость. Мои ноги размеренно ударяют по тротуару, густой, грязный воздух ударяет мне в лицо.

Мы преодолеваем всего квартал, и тут три гадких с виду типа с ревом проносятся на громких, устрашающих мотоциклах. Они не из нашего города. Я сразу это вижу. Они явно из напавшей банды и, должно быть, искали отбившихся от толпы.

Нам не повезло, что они нас нашли.

Я пребываю в таком запыхавшемся трансе, что едва подмечаю детали, но никогда не забуду злобное удовольствие на их лицах, когда они нас окружают.

Мне семнадцать лет, и ни от чего меня не тошнило так сильно, как от этих выражений.

Дерек встает передо мной в тщетной попытке меня защитить, но он заходится в таком сильном припадке кашля, что сгибается пополам.

У меня нет оружия. Нет полезных навыков. Ничего, кроме очень маленьких ладошек и поношенных теннисных туфель.

Один из мужчин гогочет.

Я умру. В этот момент я вижу все так ясно. Я умру, а перед этим буду много страдать.

Когда внезапно раздается резкий звук, я его не узнаю. Вообще. Пока уродливый гоготун не падает на землю, а половина его головы не оказывается снесена пулей.

Я резко разворачиваюсь на звук. Большой, грубый, бородатый мужчина наполовину высунулся из окна грузовика-пикапа и целится из жуткой с виду винтовки. На моих глазах он застреливает двух других мужчин, и они падают еще до того, как я соображаю, кто это, и что он делает.

Дерек до сих пор кашляет, но теперь он пытается выпрямиться.

– Папа, – выдавливает он.

– Садись в грузовик, парень. Тебе надо убираться отсюда к черту, – голос мужчины такой же грубый и отталкивающий, как и его внешность. – Где твоя мама?

– Она умерла, – если эти новости как-то влияют на его отца, я не вижу этого на его лице, но Дерек как будто не замечает. – Как ты вообще нас нашел?

– Услышал, что на город напали, и забеспокоился. Собирался забрать тебя и твою маму. Хорошо, что ты уже направлялся ко мне. А теперь садись в грузовик.

– Только если Рэйчел тоже поедет с нами.

– Какая мне разница, бл*дь? Ты тоже, девочка. Просто тащите свои задницы на заднее сиденье. Немедленно, бл*дь.

Мать Дерека была преданной посетительницей церкви, которая даже никогда не говорила «блин» или «черт». Я не могу представить, как она переспала с этим неотесанным, грубым, антисоциальным типом, но видимо, восемнадцать лет назад это случилось. Как минимум один раз.

Дерек начинает забираться на заднее сиденье грузовика, и он так нетвердо держится на ногах, что я задерживаюсь, чтобы помочь ему. Прежде, чем я успеваю справиться, две большие ладони появляются из ниоткуда и подхватывают меня, заталкивая на сиденье.

Мне не нравится, когда меня трогают. Кто бы то ни было. Я определенно не хочу, чтобы меня лапал этот гадкий, недружелюбный незнакомец. Я сердито смотрю на него, но потом вспоминаю, что минуту назад он спас наши жизни.

Он полностью игнорирует меня и отдает Дереку маленький пистолет.

– Держи. Если увидишь кого-нибудь, стреляй.

– Я не могу… – кашель перебивает возражения Дерека.

– Я сделаю это, – я тянусь к пистолету. – Я умею.

– Ладно, – его отец не ждет моего заверения в том, что я умею стрелять. – Держитесь оба. Поездка не будет комфортной.

Он не врет. Наверное, это худшая поездка во всей моей жизни. Он везет нас неровными обходными путями (некоторые даже дорогами-то назвать нельзя), и ему приходится увиливать от нескольких других автомобилей. Как раз на окраине города, когда перед ним выезжает тип на мотоцикле, пытающийся остановить, он газует и сбивает его. Глухой удар и хруст, с которым мужчина и мотоцикл падают на землю, едва не вызывает у меня рвотный позыв.

Я несколько раз стреляю из пистолета, но кажется, ни в кого не попала. Я знаю, как стрелять. За прошлый год почти все научились этому, когда безопасность и защищенность уже не стали чем-то данным. Но я все равно не очень хороша в этом.

Это неважно. Ничто не останавливает папу Дерека, и никому не удается добраться до нас или задержать. Через несколько минут мы покидаем пределы города и едем по Вульф Крик Роуд в гору.

В итоге мы сворачиваем на земляную дорогу и едем еще выше. Мы минуем заброшенный фургон, под углом припаркованный на траве. Затем большое раздвоившееся дерево. Наконец, мы добираемся до гравийной дорожки перед маленькой потрепанной хижиной. А может, лучше сказать «лачуга».

Когда грузовик останавливается перед ней, я дергаю за ручку и выбираюсь из машины. Мои колени трясутся, меня тошнит. Я прижимаю ладонь к животу.

Отец Дерека выбрался с водительского сиденья и делает пару шагов в мою сторону. Его взгляд проходится по моему телу.

Мои длинные темные волосы собраны в толстую косу, у меня очень зеленые глаза, и многие люди считают меня симпатичной. С тринадцати лет я терпела много непристойных или жутких комментариев от мужчин про мою внешность. Мне нет особого дела до моей относительной привлекательности, поскольку мое лицо и тело ничуть не упростили мне жизнь, но я все равно привыкла, что людям нравится моя внешность.

Я определенно не привыкла к нетерпеливой, бесстрастной оценке, которой сейчас награждает меня отец Дерека.

– Я Кэл Эванс. А ты кто?

Ну, хотя бы теперь я могу перестать называть его папой Дерека.

– Рэйчел. Я его девушка.

Взгляд Кэла скользит к Дереку, который прислоняется к грузовику и старается откашляться. Затем он спрашивает у меня:

– Где твоя семья?

– У меня была только мама. Она погибла больше года назад.

– Ты сейчас хочешь куда-нибудь отправиться?

– Я хочу остаться с Дереком, – я уже понятия не имею, чего ожидать от жизни, но это для меня очевидно. Где бы ни был Дерек, я тоже буду там. Он единственный, кто у меня остался.

Его отец кивает, принимая мое заявление без комментариев. Затем переводит взгляд на сына.

– Что случилось с твоей мамой, парень?

– Она умерла в прошлом месяце. Легкие. Все заболевают.

Кэл начинает отвечать, но останавливается, когда Дерек снова начинает кашлять.

Никто из нас не подмечает очевидное.

Минуту спустя, когда Дерек успокоился, Кэл спрашивает:

– Почему ты не сказал мне, что твоя мама умерла? Я мог бы помочь.

– Я не хотел говорить тебе, – отвечает Дерек. – Мне восемнадцать, и мы были в порядке.

Мы не были в порядке. Последний месяц мы едва держались. Но я не посмела бы перечить Дереку. Это его папа. Он принимает решения. Если бы моя мама была жива, я бы принимала решения в отношении нее.

– Ты должен был мне сказать, – Кэл поворачивается и показывает на дом. – Вам придется пока что остаться здесь. Хижина состоит из одной комнаты, но как-нибудь справимся. Я посмотрю, что можно сделать с кроватями.

– Спасибо, – говорит Дерек.

Наверное, я тоже должна его поблагодарить, но не хочу. Мне не нравится этот мужчина. Он злой, хам и грубый с виду. Он несколько лет сидел в тюрьме, хотя я не знаю, за что. Он вызывает у меня желание поежиться.

Да, он спас наши жизни, и это хорошо, но ему необязательно быть таким засранцем.

Если бы он хоть немного заботился о своем сыне, он бы давным-давно проведал, как у него дела.

***

Спустя пару часов перспектива жить с Кэлом уже не вызывает у меня оптимизма. Маленькая хижина действительно представляет собой одну комнату, даже без ванной. Лишь отвратительный туалет на улице. Во дворе живут курицы и свиньи, пара потрепанных сараев забита всяким хламом, и всюду припарковано слишком много машин.

Все ощущается грязным и депрессивным, даже в сравнении с нашим полным лишений стилем жизни в последний год.

Я не жалуюсь, конечно же. Может, я достаточно поверхностная, чтобы недолюбливать неприятное окружение, но я не настолько эгоистка, чтобы ныть перед мужчиной, который помогает мне и Дереку выжить.

В хижине нет электричества или проведенного водопровода, но и в городе уже несколько месяцев тоже не было электричества или водоснабжения. Тут хотя бы есть колодец.

Когда нам нужно больше воды в хижине, я вызываюсь добровольцем.

Я никогда прежде не получала воду таким способом, но я воображаю себе хорошенькую девочку в длинном платье и косынке, которая наполняет ведро, опускаемое в длинный старомодный колодец. Само собой, это не может быть слишком сложно.

Я ошибаюсь. Все совсем не так.

Позади хижины оказываются два больших металлических резервуара и огромная рукоятка, которую мне приходится двигать вверх и вниз, чтобы наполнить большой контейнер. Большая часть моих сил уходит на то, чтобы накачать достаточно воды, а потом я с трудом тащу ее внутрь.

Но я делаю это. Надо сразу пояснить одно. Я невысокая, худенькая, и давным-давно не питалась здоровой пищей. Может, я не большая и не сильная, но я справляюсь. Я обеими руками сжимаю рукоятку контейнера, таща его и лишь немножко расплескивая от натуги.

Я определенно добралась бы до хижины сама. Мне не нужно, чтобы Кэл появлялся из ниоткуда в своей раздражающей манере и выхватывал у меня контейнер с водой.

– Я бы донесла! – реагирую я прежде, чем вспоминаю, что лучше быть лапонькой, ведь мы с Дереком зависим от его милости.

– Ага, половину разлив по дороге, – его глаза не мягкие и карие, как у Дерека. Они темновато-серого цвета и пронизывают меня. Его волосы и борода каштанового цвета, нестриженые и спутанные, а обнаженную поверхность его левой руки покрывают уродливые шрамы.

Увидь я его где-то еще, я бы держалась от него подальше.

– Ничего не половину. Я нормально справлялась.

– Тебе придется справляться намного лучше, если хочешь выжить. Ты слишком мягкая. Тебе приходилось слишком легко.

Я чуть не задыхаюсь от возмущения.

– Легко? Вы думаете, моя жизнь была легкой?

Он открывает рот, чтобы ответить, но я внезапно настолько зла, что не позволяю ему.

Вместо этого я срываюсь на нем.

– Я никогда не знала своего отца. Моя мама и я еле как выживали. Она постоянно работала, так что мне с шести лет приходилось готовить, убираться и все самой делать по дому. До Дерека у меня никогда не было друзей. У меня не было никого, кроме мамы. И она умерла. Думаете, легко нам было пытаться наскрести достаточно еды, чтобы протянуть последний год, пока вы тут один торчали с курами, свиньями и гадким хламом, бросив сына справляться самому?

Я не спонтанный человек и не беспечный. Я научилась быть бдительной, осторожной. Оставлять мысли при себе. Так всегда безопаснее. Это одна из причин, по которым у меня никогда не было друзей. Мне не хотелось доверять людям. Я понятия не имею, почему я вываливаю все это на Кэла… в худший момент из возможных.

Я моргаю, искренне потрясенная своим взрывом.

Он слегка приподнимает густые брови, так что, возможно, он тоже удивлен.

– Знаю, тебе пришлось непросто. Всем было непросто. И если уж на то пошло, я хотел делать больше. Я каждый бл*дский месяц спрашивал маму Дерека, могу ли я помочь, и она всегда отказывалась. Все это теперь неважно. Ты, похоже, не понимаешь, насколько хуже все станет.

Я терпеть не могу этого мужчину. Мне реально хочется содрать эту косматую бороду с его лица, и я не привыкла к такому чувству. Но по какой-то причине я все равно верю его словам.

– Насколько хуже может стать? – меня искренне ужасает мысль о том, что мир станет еще уродливее и сложнее, чем он есть сейчас.

– Прошел всего год, девочка. Станет намного хуже, чем сейчас, – он меряет меня взглядом от поношенных кроссовок до длинной темной косы. – Ты слишком мягкая. Тебе придется ожесточиться.

Я снова оскорбленно втягиваю воздух, но в этот раз он не дает мне шанса сказать, что я думаю. Он разворачивается на пятках и направляется к дому, но потом медлит и бросает через плечо:

– Давно у него этот кашель?

Мое сердце ухает в пятки от медленного ужаса, который уже становится знакомым.

– Несколько месяцев. Лучше не становится.

Отрывисто кивнув, Кэл уходит.

У него длинные ноги, широкие плечи. Кажется, будто он занимает все пространство вокруг себя, отчего даже на улице кажется тесно. Его лицо и волосы нуждаются в мытье. Его ладони вдвое больше моих. Он не может разговаривать без мата, и я ни разу не видела, чтобы он улыбался.

Он должен быть всего лишь никчемным папашей моего бойфренда. Вместо этого он – единственное, что сохраняет меня в живых.

Глава 2

Год второй после Падения, осень

Спустя восемь месяцев я снова качаю воду из колодца. Теперь я уже легко могу это делать, и в последнее время это один из немногих поводов выйти на улицу.

Дерек болеет все сильнее и сильнее, так что я почти все время провожу в маленькой темной хижине, заботясь о нем.

То же заболевание легких, что убило его мать, убьет и его тоже. Я давно видела признаки, и у него уже несколько месяцев не было улучшений или дней с хорошим самочувствием.

Дерек – мой единственный друг. Моя единственная семья. Единственный парень, которого я целовала. И он умрет прежде, чем нам доведется познать какое-либо будущее.

Прежде, чем нам доведется вообще что-либо сделать.

Я больше не плачу об этом. Я вообще ни о чем не плачу. Я живу день за днем, сосредотачиваясь лишь на том, как я могу облегчить дискомфорт Дерека, и стараясь не страшиться и даже не воображать то, что может случиться со мной после его смерти.

Так жить нельзя, но я больше ничего не могу сделать.

Я уже наполовину наполнила контейнер водой, но Кэл появляется из ниоткуда, легонько отталкивает в сторону и принимается работать рукояткой вместо меня. Теперь я стала сильнее, потому что больше занималась физическим трудом и лучше питалась, но Кэл все равно вдвое крупнее меня, так что попытки удержать рукоятку обречены на поражение.

– Я нормально справлялась.

– Я шел мимо, – он где-то отсутствовал днем и, должно быть, вернулся. Я не слышала приближения его грузовика или мотоцикла, но он не всегда водит. Я не знаю, куда он идет и что делает, пока отсутствует, но он неизменно возвращается с едой или припасами.

Немного, но нам троим хватает.

На Кэле старые джинсы, которые вечно сползают, и грязная футболка с оторванными рукавами, обнажающая все шрамы на его руке. Он потеет, и на его щеке виднеется пятно, будто он вытирал лицо немытыми руками. Сейчас должно быть лето, но погода далеко не такая жаркая, какой должна быть. Слой пыли в атмосфере слишком заслоняет солнце, так что нам достается густой, грязный воздух и серые, сырые, пасмурные дни.

Я тупо смотрю на мышцы его рук, пока он качает воду, и жалею, что жизнь вынудила меня находиться так близко к этому суровому, бессердечному мужчине. Было бы естественно узнать его получше и, возможно, даже привязаться к нему, прожив с ним и Дереком так много месяцев, но этого не происходит.

Кэл до сих пор кажется мне незнакомцем. Я предпочитаю, чтобы он держался на расстоянии. Я рада, что он так часто уходит из хижины, даже если в итоге мне приходится делать все домашние дела. Я предпочту быть одна и заботиться о Дереке, чем тесно соседствовать с Кэлом.

– Как у него дела? – спрашивает Кэл, не глядя на меня.

Я делаю вдох, выдыхаю.

– Так же. Ему не станет лучше.

– Я знаю.

Я всматриваюсь в его лицо, но не могу найти ни единого признака того, что его это беспокоит. Его родной сын. Умирает у него на глазах.

В последнее время я погрузилась в депрессивную апатию – погрузилась так глубоко, что едва способна генерировать сильные эмоции. Но по какой-то причине вид его сурового, неподвижного лица злит меня настолько, что я не могу сдерживаться.

– Вас это вообще волнует?

Он моргает и поворачивает голову, явно удивленный рассерженным вопросом. Конечно, мы разговариваем. Обсуждаем практические вопросы или отвечаем на просьбы друг друга. Но у нас не бывает настоящих разговоров, и он долгое время не слышал от меня каких-то настоящих эмоций.

Я сама не уверена, откуда это сейчас берется.

– Вас вообще волнует, что он умирает?

– Волнение об этом ничего не изменит, – ворчливо говорит он. – Я ничего не могу сделать, чтобы спасти его. Я прочесал все Кентукки, вплоть до Теннесси и Западной Вирджинии, но я не могу найти для него антибиотики. Их больше ни у кого нет.

– Я это знаю, – на самом деле, я не знала, что все это время он искал, и это помогает мне почувствовать себя лучше. Как будто я не единственная в мире, кто будет скучать по Дереку после его гибели. – Но волнение об этом может изменить вас. У него осталось мало времени.

Кэл перестал качать. Он смотрит на воду в контейнере. Он ничего не говорит. Лишь втягивает несколько прерывистых вдохов.

И я впервые вижу, что этот мужчина действительно имеет сердце. Сердце, которое сейчас болит. Может, даже не меньше моего.

Мой голос смягчается, когда я говорю:

– Вам не все равно.

– Неважно. Ничего не поделать.

– Вы можете пойти внутрь, посидеть рядом с его кроватью и поговорить с ним. Убедиться, что он знает – вы рядом. Это будет иметь значение для него, и это все, что у нас осталось, – мои глаза слегка щиплет, хотя я уже не думала, что способна плакать.

Кэл делает очередной вдох. Затем кивает и уходит. Он оставляет контейнер с водой у насоса.

Я заканчиваю наполнять его и несу. Зайдя внутрь, я вижу, что Кэл послушался меня, хотя большую часть времени он едва признает мое существование. Он уселся на маленький стульчик, на котором я сидела возле единственной приличной кровати в доме.

Он ничего не говорит, но он склонился к Дереку.

Подойдя ближе, я вижу это.

Он держит своего сына за руку.

***

Через три недели Кэл и я стоим над могилой Дерека.

Он умер сегодня утром. Вчера он погрузился в неспокойное бессознательное состояние и больше не открывал глаза.

В одну из своих поездок Кэл каким-то образом нашел гроб. Хороший, из темного полированного дерева, с шелковой обивкой внутри. Мы помыли Дерека, как смогли, и положили его внутрь. Он выглядел как спящий мальчик, когда мы закрывали крышку.

Кэл смастерил сооружение, чтобы опустить гроб на веревках в яму, которую он вырыл ранее. Теперь осталось лишь сказать несколько слов и зарыть могилу.

Я не плачу. Я… вообще никакая. Просто уставшая и онемевшая. Такое чувство, что за последние шесть месяцев я пережила всю скорбь, и ничего не осталось.

Кэл рядом со мной напряжен и молчалив. Может, он чувствует то же, что и я. Я уверена, что он любил своего сына, насколько этот мужчина вообще способен на любовь. Последние несколько недель он справлялся получше, сидел возле Дерека, разговаривал с ним, давал понять, что он рядом.

Это уже что-то.

Одному из нас нужно что-то сказать, и Кэл совершенно точно не собирается этого делать. Так что я открываю Библию мамы Дерека. Дерек постоянно читал ее, пока не заболел настолько, что уже не мог читать. Эти слова кое-что значат для него. Моя мама не ходила в церковь, и я почти ничего не знаю о религии, так что я понятия не имею, как отыскать те строки, которые обычно зачитывают на похоронах. Но когда я начала искать сегодня утром, Библия открылась на Книге Исайи. На строках, которые кто-то подчеркнул дважды, и рядом с которыми Дерек нацарапал неразборчивые пометки. Пролистав остальную Библию, я не нашла строк, которые были бы так же выделены, как эти, так что я решила, что он хотел бы, чтобы я прочла именно это.

Я откашливаюсь и смотрю на Кэла рядом.

– Я прочту это. Для него.

Кэл кивает, как всегда суровый и молчаливый, но сейчас это почти до боли правильно. Я не знаю, почему я так думаю, какие детали я вижу в нем… но это так.

Я откашливаюсь и читаю:

– И сделает Господь на горе сей для всех народов трапезу из тучных яств, трапезу из чистых вин, из тука костей и самых чистых вин; и уничтожит на горе сей покрывало, покрывающее все народы, покрывало, лежащее на всех племенах. Поглощена будет смерть навеки, и отрет Господь Бог слезы со всех лиц…

Мой голос срывается, и на мгновение мне кажется, будто я не могу продолжать читать. Я делаю пару глубоких вдохов. Кэл возле меня не шевелится.

Наконец, я могу продолжить:

– И снимет поношение с народа Своего по всей земле; ибо так говорит Господь. И скажут в тот день: вот Он, Бог наш; на Него мы уповали, и Он спас нас! Сей есть Господь; на Него уповали мы; возрадуемся и возвеселимся во спасении Его.

Когда я дочитываю до конца, Кэл издает странный, сдавленный звук и резко отворачивает голову в сторону. Прочь от меня.

– Прощай, Дерек, – шепчу я. – Мы тебя любим. И мы надеемся, что ты сейчас на той горе.

Я жду, но Кэл ничего не говорит.

Ничего страшного. Я знаю, что он тоже это чувствует.

Я наклоняюсь, чтобы взять горсть земли, и бросаю ее на гроб – я видела, что люди в фильмах так делали. Затем я иду обратно к дому, а Кэл берет лопату и начинает засыпать могилу.

***

Этот вечер – худший из всех, что я знала.

За прошлый год со мной не происходило почти ничего хорошего с тех пор, как умерла мама Дерека, и даже то подобие жизни, которое мы вели, развалилось на части. И стало еще хуже, когда мы очутились в этой хижине в горах. Но этот вечер худший из всех.

Мы с Кэлом одни. Мне нечего делать. Мы проделываем обычную рутину, кормя кур и свиней. Он работает в саду, пытаясь вырастить хоть немного овощей вопреки плохому воздуху, слишком низкой температуре и нехватке солнца.

Он отдал Дереку свою постель, так что я возвращаю вещи в доме на их изначальное положение – кровать Кэла в одном углу, а старый матрас, который он нашел для меня, на противоположной стороне помещения, возле кухни. Без электричества мы все равно не можем пользоваться кухонной техникой.

В центре комнаты – большая дровяная печь, и мне нравится, что она служит барьером между мной и Кэлом.

Не то чтобы он ко мне прикасался. Мне не нужно беспокоиться хотя бы об этом.

Пару дней назад, когда Дерек еще мог прокаркать пару слов, я подслушала разговор между ним и Кэлом.

Дерек сказал:

– Пап, когда я умру…

– Не говори так, – Кэл около часа сидел возле кровати его сына, пока я мылась и разминалась. Я оставила входную дверь открытой, так что стоя снаружи, я слышала их голоса.

– Пожалуйста, пап. Ты знаешь… – Дереку пришлось прерваться на кашель. – Ты знаешь, что мне осталось недолго. И я беспокоюсь за Рэйчел. Она совсем одна. У нее никого нет.

– С ней все будет хорошо.

– Не будет, если ты о ней не позаботишься. Пообещай мне. Пожалуйста.

Кэл говорил почти сдавленным тоном.

– Конечно, позабочусь.

– Обещай.

– Я обещаю. Она будет в порядке. Я присмотрю за ней.

– Сп-пасибо, – снова кашель. – Я рад… Я рад, что мы немного побыли вместе. Сейчас. В конце. Я и не знал, что тебе не все равно… до сих пор.

– Мне всегда было не все равно, – его бормотание настолько тихое, что я едва слышу его возле двери. Я почти застыла от такого множества эмоций. – Надо было удостовериться, что ты знаешь… раньше.

Это был конец разговора. Дерек зашелся беспомощным кашлем, и я услышала, как Кэл зашевелился, так что я вошла внутрь.

С тех пор, как я это подслушала, разговор тяжелым бременем тяготил мой разум.

Я верю, что Кэл говорил правду, когда обещал позаботиться обо мне, но меня с этим мужчиной не связывает ничего, кроме мальчика, которого мы оба любили, и сейчас он мне нравится ничуть не сильнее, чем восемь месяцев назад. Я не хочу оставаться здесь, совершенно одна с ним и изолированная от всех остальных. Само собой, для меня найдутся условия получше. Где-нибудь.

Прошло так много времени с тех пор, как я бывала в мире, что я даже не могу сама составлять нормальные планы.

Мне только что исполнилось восемнадцать. Должно же меня ждать какое-то будущее помимо бесконечных дней с грубым, ожесточенным мужчиной, который мне не нравится.

Когда подходит время ужина, я развожу небольшой огонь в дровяной печи, чтобы сделать омлет из трех яиц и вяленой свинины а также подогреть консервированные печеные бобы. Я делю омлет и бобы на две тарелки.

Кэл возвращается в дом со свежей водой, как раз когда еда готова, и мы оба садимся за маленький стол, чтобы поесть. Я съедаю свою порцию и выпиваю два стакана воды. Кэл начисто соскребает всю еду с тарелки и выпивает три стакана.

Ни один из нас не говорит ни слова.

Когда мы заканчиваем, в хижине уже темно, и единственный свет поступает через входную дверь, которую Кэл оставил открытой. Последние несколько недель солнечный свет причинял боль глазам Дерека, так что Кэл заколотил все окна картоном. В доме пахнет дымом, он полон глубоких теней и воспоминаний о Дереке.

Я ненавижу этот дом. Я ненавижу все.

Я хочу пойти домой, но у меня его больше нет.

Кэл берет наши тарелки и несет к раковине, чтобы помыть их принесенной водой. Затем он открывает шкафчик и смотрит на наши скудные запасы.

– Консервы заканчиваются, – в последние пару недель он уходил не так часто, поскольку у Дерека оставалось так мало времени. – Я завтра поеду и поищу еще. Тут еще полно удаленных местечек, в которые можно заскочить.

– Хорошо, – а что еще мне сказать? Он ведет себя так, будто тут нет вопросов, и я очевидно останусь тут с ним. С отцом моего мертвого бойфренда. Который мне по сути незнакомец.

Я не собираюсь этого делать. Меня должно ждать нечто лучшее.

И завтра я это найду.

***

На следующий день я жду, пока Кэл делает свои дела по дому и уезжает, и только потом ухожу сама. У меня нет автомобиля, но Дерек пользовался одним из мотоциклов поменьше, пока не заболел слишком сильно, так что я беру тот самый мотоцикл.

Само собой, Кэл не будет возражать. Не то чтобы он ему нужен. Он никогда не ездил на нем сам.

Я не оставляю записки и не беру с собой ничего, кроме нескольких полосок вяленой свинины, маленького пистолета, которым Кэл всегда позволяет мне пользоваться, и моей одежды, уложенной в старый рюкзак Дерека.

Не увидев меня после своего возвращения, Кэл заметит, что нет мотоцикла, пистолета и моей одежды, и поймет, что я уехала.

Он наверняка испытает облегчение. В конце концов, кто хочет тащить на себе бремя девочки-подростка? Он мне не родня и не имеет со мной эмоциональных уз.

(Формально Рэйчел совершеннолетняя, раз ей 18 лет, но в Америке вплоть до 21 года сохраняется ряд ограничений, поэтому вполне логично, что она называет себя подростком, – прим).