Текст книги "Слово на букву «Л»"
Автор книги: Клер Кальман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Послышался странный звенящий звук. Белла, не просыпаясь, помахала рукой над ухом, пытаясь прогнать его. Но не тут-то было, он не умолкал. А! Звонок. Определенно, это звонок. А теперь еще и стук. Чертовы соседи. До чего же шумные люди. Здесь тоже шумно. Какой смысл было уезжать из Лондона туда, где невозможно даже нормальных оливок купить, если здесь все равно так шумно? Да утихомирятся они наконец? Надо пожаловаться. Да. Ей надо написать им. Этим людям. Людям, которым обычно пишут жалобы на соседей. Так она и сделает. Снова звонок. Она вытянула руку, взяла будильник и стукнула по нему. Кнопка была уже нажата. Звонок все звенел.
Белла перевернулась и медленно спустила ноги с кровати. Тапки. Надо найти тапки. Она взглянула на ноги. Тапки уже на ней. Очень кстати. Снова стучат. Ну, хорошо же. Она спустится и разберется с ними. Рывком встала, побрела к лестнице. Шумные люди.
– Шшш!
Она стояла наверху лестницы, которая спускалась вниз, словно в Большой Каньон. Интересно, а эхо тут есть?
– Ау-у! – крикнула она.
– Ау-у! Привет! – донеслось снизу. Отлично. Эхо имеется.
– Приве-е-е-е-е-ет! – снова крикнула она.
– Белла? Привет! Это я!
Эхо было каким-то странным. Разве эхо не должно повторять твои слова? Путь вниз был бесконечным. Она плюхнулась на верхнюю ступеньку и начала спускаться вниз на пятой точке, ступенька за ступенькой.
Когда она почти добралась до самого низа, перед ней возникла пара глаз, глядящих на нее через щель почтового ящика.
Белла помахала рукой.
– Белла! Слава богу! – Глаза Вив расширились. – Чтоты делаешь?
– А почему ты в моем почтовом ящике?
– Я не в твоем почтовом ящике, балда. Я пытаюсь разглядеть, дома ли ты.
– Ну да, я здесь.
– Теперь вижу.
Белла, казалось, раздумывала.
– Тут кто-то звонил.
– Ну да. Это же я звонила. Я трезвонила на всю округу минут десять. Боже, ну и холодина же на улице!
– Могу дать тебе выпить, чтоб ты согрелась. – Белла оперлась на перила и поднялась. – У меня есть воронка.
– Нет. Я не это имела в виду. Как ты думаешь, может, тебе стоит меня впустить? У меня скоро судороги начнутся.
– А от этого нужна соль. И ни в коем случае не залезать в чужие почтовые ящики. Ты перестанешь звонить, если я тебя впущу?
– Я не звоню.
– Ой, и правда.
Белла открыла дверь, и Вив практически упала на коврик в прихожей.
– Совсем околела, – сказала она. – Я стояла у тебя на ступеньках на коленях. Что у тебя стряслось? Какого черта ты не отвечала по телефону? У тебя в автоответчике вся лента забита.
– Тебе нужна воронка?
– Да не нужна мне твоя долбаная воронка! Бел, а как ты себя чувствуешь? – Вив внезапно схватила ее за плечи. – Что ты пила? Что у тебя есть?
– Да, спасибо, у меня все есть. Хочешь немного?
– Чего немного?
– Чего?
– Да, ЧЕГО, дурища? Что у тебя было?
– Нет, спасибо. Мне уже достаточно.
Вив потрясла ее.
– Белла, я серьезно. Вспомни и скажи мне точно, что ты ела или пила.
Белла с минуту подумала.
– Печенье, кексы. – Она подняла три пальца.
– Три кекса?
Белла потрясла головой.
– Три пакета.
– На меня они никогда не оказывали такого действия. Что еще?
– Ну...
– Ну что? Продолжай!
– Нугу, – она хихикнула, – огромную упаковку нуги.
– И что? Что еще? Какие-то таблетки, да?
– Нет, нет, я не больна. И таблеток никаких не принимала, только нугу ела.
– Ну да, об этом ты говорила.
– М-м-м, – она покивала, – еще вино... и несколько рюмок Бэйлиз... и море водки.
Белла сидела на ступеньке и наблюдала за Вив, которая носилась из комнаты в комнату и бормотала себе под нос:
– Белла, и что, не могла позвонить кому-нибудь? – Ник сразу бы примчался, он мог дать мой номер в Бирмингеме. – Это что, все из-за Уилла? – Что, в конце концов, происходит – невозможно поверить – вся эта суета – гора писем – у нее в офисе сказали – позвонила, что заболела – она с ума сходила – она и понятия не имела – сколько же времени Белла – воды – пить побольше воды – как могла Белла быть такой дурой...
На это все Белла спокойно возразила:
– Нельзя так торопиться все время. Приводит к несварению желудка. И еще к той, другой штуке, которую лучше не иметь... К стрессу.
Вив проскользнула мимо нее наверх, в комнату. Потом появилась снова, запихивая в сумку одежду.
– Ты поедешь к нам, поживешь несколько дней. И не спорь.
Она забежала в ванную, взяла зубную щетку и ночную рубашку Беллы.
– Ты меня до смерти напугала. Я вернулась и обнаружила, что ты исчезла с лица земли. – Вив обняла ее. – Ты ведь не знала, правда?
– О чем? – сказала Белла.
Она лежала на кровати в комнате для гостей у Вив и Ника, закутанная в пушистый халат хозяйки. Около кровати стоял стакан с водой и ведро. Из спальни доносились приглушенные голоса. Успокаивающий шепот взрослых. Дверь чуть-чуть приоткрылась.
– Бел? Ты спишь?
– Ммм-мм. Вив?
Вив вошла и остановилась у края кровати.
– Что, малыш?
– Прости меня.
– За что? Тебе не за что извиняться.
– За то, что я такая балда. Спасибо, что ты так ко мне добра.
– Спокойной ночи, дурочка. Крепкого тебе сна.
В полиции все были с ней очень вежливы. Она была на главной дороге, а второй водитель поворачивал с боковой улицы. Он думал, что она остановилась, чтобы пропустить его, но она неожиданно рванула вперед, поэтому он и врезался. «Любой бы так поступил, – сказал он, – она же просто ненормальная». Показания свидетелей были разными. По мнению одного, она почти остановилась, а другой сказал, что фургон выворачивал слишком быстро, поэтому она никак не смогла избежать столкновения. И, несомненно, по правилам у нее было преимущество в движении.
Вив привезла ее на площадку, куда доставили ее машину после аварии. Страховая компания второго водителя присылала кого-то проинспектировать «транспортное средство». Вердикт гласил, что «восстановлению не подлежит». Белла могла забрать свои вещи перед отправкой машины на свалку.
– Боже правый! – Вив взглянула на машину и положила руку подруге на плечо. – Да ты просто везунчик.
Вив начала выгребать вещи из бардачка, а Белла тем временем обошла машину, чтобы открыть багажник, стараясь не смотреть на капот и бок машины.
Вонь была удушающей. В нос резко ударил тошнотворный запах разложения и гнили. Она еле сдержала тошноту и отшатнулась. Что же это такое? Внезапно ее озарило. Покупки! Вив подошла было поближе, но вонь ударила и ей в нос.
– Что это?
– Не знаю. Курица, креветки – все вместе. Меня тошнит.
– Ладно... Я лезу! – Вив зажала нос и смело нырнула внутрь. Она выволокла два хлюпающих мешка, затолкала их в пустой пакет и покрепче завязала ручки. Потом быстро отбежала, держа все это на вытянутой руке и озираясь в поисках мусорного контейнера.
Белла никак не могла как следует вздохнуть. Она чувствовала слабость и тошноту. Эта вонь... И машина... В этой машине была она...
Я должна заставить себя посмотреть. Должна.
Передняя часть машины и правое крыло были смяты и напоминали небрежно скомканный лист бумаги. Ее пальцы пробежали по металлу, чувствуя все вмятины и острые края. Обе передние фары были разбиты, но осколки стекла еще держались в металлических оправах, похожих на смятые очки. Крыло перед водительским сиденьем превратилось в решето, как будто кто-то с маниакальным упорством колотил по железу.
К горлу ее подкатывает тошнота. Она пытается ухватиться за искореженный металл, но рука соскальзывает, она наклоняется вперед, сгибается пополам, ее рвет прямо на пол. Вдох. И снова приступ рвоты, спазм, и все повторяется снова и снова.
Чья-то рука отводит ее волосы со лба, прикосновение приятное и прохладное. Тихий, успокаивающий голос. Кто-то обнимает ее за плечи, помогает распрямиться, поддерживает. Это Вив.
_____
Они опять сидят у Вив и Ника, держа обеими руками кружки с чаем, как люди, пережившие кораблекрушение.
– Я жутко испугалась, когда увидела твою машину. Вдруг подумала – а если бы?... – Вив, не отрываясь, смотрит в кружку. – Ты должна беречь себя. Кто еще может рассмешить меня и приготовить нам курицу с лимоном?
Вив спрашивает, говорила ли Белла об аварии Уиллу.
– А зачем? Почему это вдруг должно его волновать?
– Боже, ну какой же ты можешь быть противной. Да потому, что он, может быть, все еще с ума сходит по тебе, вот почему! Я никогда не видела, чтобы человек был так влюблен.
– Да, ты полагаешь? – Голос у Беллы ровный, совершенно лишенный эмоций.
– Сама знаешь. И ты тоже была в него влюблена – по уши. Видела бы ты себя со стороны, вы были совсем как два голубка, без конца ворковали.
Белла открыла было рот, чтобы ответить.
– И не пытайся даже отрицать, – пресекла ее попытку Вив. – Я никогда не видела тебя такой счастливой. Извини, что я это говорю, но даже с Патриком ничего подобного не было. От тебя исходило какое-то невероятное сияние. Ты вся светилась.
– Наверно, слишком много румян накладывала.
– Заткнись, ты всегда так. Пытаешься шутить над тем, что для тебя действительно важно. Хоть сейчас перестань. – Вив допила остатки чая. – Ты разве не помнишь, как Ник дразнил тебя, что ты не можешь перестать говорить об Уилле? Не помнишь, как он говорил: «Ну-ка, что сказал бы на это Уилл? Какой у Уилла любимый цвет, а, Белла? Сейчас только полночь. У нас вся ночь впереди. Расскажи нам, пожалуйста, о том, как он смешит тебя, и о том, что он может быть и серьезным. Повтори еще раз, какие у него восхитительные брови». Как ты могла все это забыть?
– Я знаю. Я ничего не забыла.
– Ну, ты что, не можешь ему хотя бы позвонить?
Белла покачала головой:
– Слишком поздно.
Теперь он не захочет разговаривать со мной. И я не знаю, как мне говорить с ним. У меня нет нужных слов.
– Как ты вообще?
– Превосходно. Обожаю каждую секунду своей жизни. – Белла закрывает глаза, и из глаз у нее текут слезы. – Странно. Дерьмово. Неуверенно. Рада, что цела. Обними меня, – просит она.
Вив крепко обнимает подругу.
– Не смей меня больше так пугать – или я тебя пристрелю.
Они вместе смеются, а по щекам у обеих текут слезы.
30
– Конечно, можно. Я же сказала – в любое время.
По голосу Фрэн чувствуется, что она приятно удивлена.
Белла рассказывает про аварию.
– Я все еще чувствую себя неуверенно, но знаю, что мне надо как можно скорее снова сесть за руль.
Страховая компания рассматривает ее дело. Когда они оценят ее машину, то наконец пришлют чек. Где-нибудь через неделю, когда она будет получше себя чувствовать, она пойдет и присмотрит подержанную машину. Пока же она собирается на выходные взять машину напрокат.
– Спасибо, что, ну, вы относитесь ко мне так.
Фрэн смеется.
– Дурочка. Ты же знаешь, что я люблю тебя – независимо от того, что произошло или происходит между тобой и Уиллом.
Субботнее утро, серое и промозглое, время от времени начинает накрапывать дождь. Домашний пирог «тарт-татен» водружен на пассажирское сиденье. Он, по крайней мере, очень тихий и нетребовательный компаньон. Никакой возни с радио. Никаких: «Мне кажется, может быть, следовало бы там свернуть налево». Никто не будет смешить и отвлекать ее, когда она пытается сосредоточиться, никто не положит руку ей на колено, для того чтобы она могла ощутить его присутствие.
Фрэн в саду, ее явно не смущает сырость после дождя.
– Самое время сажать рассаду.
Она обнимает Беллу.
– Возьмешь красной смородины, когда будешь уезжать, а то у меня ее уже полный морозильник. Желе из красной смородины я наготовила столько, что его не съесть, даже если каждый день подавать барашка. Я знаю, ты найдешь ей какое-нибудь применение.
Белла работает вместе с Фрэн в саду. Все вокруг напоминает ей об Уилле: щелканье садовых ножниц, то, как Фрэн ныряет внутрь живой ограды, выдергивая по пути сорняки и обрывая засохшие бутоны. Белла замечает, что Фрэн избегает говорить об Уилле. Вместо этого она рассказывает о своем покойном муже Хью.
– Знаешь, я все еще скучаю по нему, хотя прошло уже пять лет. Самой мне было даже интересно, когда я «преодолею это» – как будто какую-то полосу препятствий. Я помню, как мне все это казалось огромной, неприступной скалой, на которую мне надо было залезть. Я думала, может, когда я переберусь на другую сторону, жизнь опять станет нормальной. Вот ведь чепуха. Ладно, давай вылезай, хватить торчать тут под дождем, пойдем пить чай.
Я прошла через все. Сначала я просто не могла в это поверить. Знаешь, Хью был очень живым. Мне все время казалось, что я его вижу. Однажды я обошла почти весь «Сэйнсбери» за человеком в такой же брезентовой куртке. Глупо, я знаю.
Белла покачала головой.
– Это не глупо.
– И я так злилась на него. Почему он не заботился о своем здоровье? Ведь у него уже был микроинсульт... Как он посмел оставить меня одну? Потом я начала думать, что это только моя вина. Я должна была что-то сделать, хоть что-нибудь. Это я была плохой – разрешала ему есть масло. Это мне надо было заставить его заняться теннисом. Когда же до меня наконец дошло, что ничего нельзя было сделать, я плакала в самых неподходящих местах и по любому дурацкому поводу. Однажды я выбежала из аптеки, потому что я – глупость какая! – увидела на прилавке порошок «Мицил», которым он пользовался из-за грибка, подхваченного в спортзале. И я подумала: какая ирония судьбы, ведь он недостаточно занимался спортом. Потом сад. Бывало, копаю картошку, взгляну вниз, увижу, что накопала достаточно для двоих, – и снова расплачусь.
Белла доливает чай в кружки.
– Но в конце концов стало лучше. – Фрэн машет рукой в ответ на вопросительно поднятую Беллой бровь. – Нет. Я знаю, о чем ты думаешь. Меня так злило, когда люди начинали опекать меня и лезть со всей этой ерундой вроде «время – лучший лекарь». Но мои чувства действительно изменились. Господь свидетель, я не забыла его. Ничто не будет таким, как прежде. Жизнь стала другой. И я стала другой. Но боль притупилась Я могу с радостьювспоминать о нем, не чувствуя себя постоянно несчастной. Так я постепенно избавилась от тяжести.
Наступает молчание. Фрэн встает и снова наполняет чайник, роется в хлебнице в поисках чего-нибудь, из чего можно сделать тосты.
– У тебя ведь тоже была в жизни потеря, верно?
Слышно, как пыхтит чайник, зажигается спичка, мягко шипит газ.
– Извини. Может, ты не хочешь говорить об этом?
– Да нет, не в этом дело. Мне это трудно. Это так...
Она крепко сжимает зубы, стараясь сдержаться, но губы трясутся, она хватает воздух широко открытым ртом и начинает бормотать: ей так страшно – она не может не думать о Патрике – она не осмеливалась – это будет как предательство – ему нужно, чтобы она держалась за него, – или он действительно, действительно исчезнет.
Все расплывается у нее в глазах.
– А потом она встретила Уилла, – продолжает Белла, – и почувствовала себя виноватой, что так сильно любила его, затем боялась, что и его потеряет. Она этого не перенесет – только не Уилла – она бы не смогла – эта боль убьет ее – она перестанет существовать. И она все так запутала и выгнала его, и это ужасно. Он даже не знает, как она любит его, потому что она не сумела сказать ему об этом, потому что боялась. Она только знала, что если она признается в этом, возьмет это на себя, – его у нее отнимут – она будет наказана – ей будет позволено быть счастливой недолго – только для того, чтобы усыпить ее бдительность, поселить в ней ложное чувство безопасности. Как только она привыкла бы к нему и жизнь их наладилась, как – БАМ! – и он попал бы под грузовик, или у него нашли бы рак, или ему пришлось бы уехать в Окленд – и она не смогла бы ничего, ничего сделать. Только теперь... Теперь она все равно потеряла его, но это не так тяжело, потому что она, по крайней мере, ожидала этого, сама это подстроила. И, по крайней мере, знает, где он находится. На самом деле, все не так уж и плохо. Правда.
И опять она почувствовала, что руки Фрэн гладят ее волосы и обнимают ее, услышала, как она что-то тихонько шепчет ей.
– Ну вот, теперь ты вся в моих слезах и соплях, – плачет Белла.
– Шшш-шшш. Я все равно никогда не любила эту блузку.
Белла глубоко всхлипывает, рыдания сотрясают ее плечи. Слезы смывают тушь с ее ресниц, и она черной паутиной растекается по щекам. Она вытирает нос тыльной стороной ладони:
– Нет, я соврала, теперь все еще хуже – гораздо х-х-хуже.
Фрэн все еще обнимает ее, и Белла смотрит не нее снизу вверх.
– Я никогда и никому не говорила об этом. Когда ты узнаешь, то возненавидишь меня.
– Ну-ну, успокойся, я никогда не буду тебя ненавидеть.
Белла сидит тихо, почти успокоившись. Она сморкается и глубоко вздыхает, вспоминая. Наконец-то пришло время рассказать.
* * *
Она знала об этом уже несколько недель, даже месяцев, если признаться честно. Когда у нее впервые возникла эта мысль? Когда она позволила ей возникнуть? Кажется, это ощущение впервые появилось где-то глубоко внутри, в костях, потом просочилось в кровь и вместе с ней попало в голову, в сердце. Сейчас оно проникло под кожу, и не замечать его уже невозможно. Только иногда она может позволить себе отвлечься, занявшись чем-нибудь интересным. Поэтому она проводит долгие часы на работе, рано встает и идет в бассейн, где даже получает удовольствие от хлорки, которая забирается в ноздри, щиплет глаза, смывая постыдные эгоистичные мысли. Она даже начинает работать над гобеленом, перенося на разграфленную бумагу в качестве образца старую картину, которую она написала, еще когда жила с родителями. По вечерам она позволяет себе заниматься только малюсенькими квадратиками, раскрашенными цветными карандашами, погружаясь в малюсенькие стежки. Она – как ученый, склонившийся над микроскопом, – находится на грани открытия.
Патрик со смехом комментирует:
– Всякий подумает, что у тебя любовник, Бел. Все эти поздние часы в офисе...
– Э-э-э, ерунда, дорогой. Важный клиент, вот и все.
Она притворялась, что смущена, чтобы поддразнить его, как будто он подловил ее на чем-то, раскрыл какой-то большой секрет, а он лишь заразительно смеялся.
Но он так ничего не узнал об этом. Похоже, он ни о чем не догадывался.
Белла почти хотела, чтобы у нее и впрямь был любовник и появился кто-то другой, на кого она могла бы кивнуть и сказать: «Видишь? Вот почему». Как все было бы просто!
Проходит день за днем, и она чувствует, как увеличивается разрыв между тем, что она думает и делает. Она вроде бы наблюдает за собой со стороны. Как будто передвигается по квартире, на шаг отставая от своего фальшивого образа, посмеиваясь над его блестящими манерами и улыбками. Как только Патрик не видит этого? Ведь в какой-то миг он обязательно увидит ее, трясущуюся позади этого отвратительного улыбающегося фасада.
– Все в порядке? – Патрик треплет ее по коленке, постукивая в такт карандашом по газете с кроссвордом.
– Да. Все отлично, – отвечает она и чувствует себя дрессированным спаниелем.
Она начинает обдумывать, когда об этом сказать Патрику. Не в эти выходные, потому что мы идем к его родителям. Не на этой неделе, потому что он поздно вернется с работы. В следующие выходные? Возможно. Потом наступают выходные, и на ужин приходят друзья, или Патрик в плохом настроении, или у нее начинаются месячные. Может, она сделает это во вторник, побыстрее, пока они не начали готовиться к его дню рождения, или... О, мой Бог! Уже вот-вот Рождество. Ладно, лучше подождать с этим до конца праздников.
И вот уже 18 января. Она стоит в маленькой белой комнате, глядя на тело Патрика, распростертое перед ней. «Я самозванка, – говорит она себе, – отвратительная обманщица, которая не заслуживает его». Но все же, несмотря на шок, она чувствует, что рада, ведь она так и не сказала ему этого, не испортила последние месяцы его жизни. Она рада, что не сказала ему эти жестокие слова:
– Патрик, я больше так не могу. Не могу быть с тобой. Я – я не люблю тебя.
* * *
Фрэн заходит пожелать ей спокойной ночи и тепло укутывает ее, как ребенка. Белла уткнулась подбородком в отвернутый край простыни, устраиваясь поуютнее и ощущая себя завернутым в салфетку сэндвичем. Она долго разглядывает обои с розочками. У них неровные края и как попало склеенные стыки. Лампочка около кровати освещает несколько веселых кувшинок вместе с пушистыми веточками и маленькими ромашками, торчащих из маленькой синей вазочки. Забавно, думает она, я никогда не замечала, до чего прелестны кувшинки, как идеален каждый лепесток, как он гладок. Она потихоньку засыпает, и, когда ее веки смыкаются, их желтые головки согревают ее как солнышки.
Патрик идет впереди, за ним очень трудно угнаться. Его длинные ноги уносят его все дальше – с каждым шагом. Запыхавшись, она все-таки догоняет его и берет за плечо. Он оборачивается, похоже, он удивлен и даже немного раздражен. Потом он опускается на землю и жестом приглашает ее прилечь рядом.
Здесь холодно, кожей она чувствует сырое, неласковое прикосновение воздуха. Она ложится на землю рядом с ним. В этом молочном свете его лицо кажется неясным, расплывчатым. За спиной она чувствует бетонный бордюр, под собой – острые камни его могилы. Они впиваются ей в кожу, в тело, но она пытается не застонать, чтобы он ничего не заметил. Похоже, он забыл о ней. Вдруг он ударяет ладонью по надгробному камню.
– Хорошее, твердое изголовье, а? – говорит он и смеется.
Она старается улыбнуться шутке, но его лицо уже снова серьезно. Он берет ее за руку, и у нее перехватывает дыхание: его кожа холодна, как камень, и тонка, как пленка расплавленного воска. Она видит, как он медленно поднимает ее руку, будто та существует отдельно от нее, и указывает на памятник. Он проводит ее пальцем по надписи в самом низу.
R.I.P.
Некоторое время он смотрит на нее, а потом закрывает глаза. Она опять проводит пальцем по надписи, ощущая бороздки на камне, желая, чтобы эти буквы врезались в ее память навсегда. Вдруг ей становится все совершенно ясно. Теперь она знает, что же на самом деле значат эти буквы. Покойся в мире. Их написали здесь не для мертвых, которые тихо лежат в рыхлой земле и у которых больше нет мыслей и страхов, чьи радости и боль забыты.
Это надпись для живых.
Раннее утро. Тонкий лучик света озаряет комнату. Она открывает глаза и начинает тихонько плакать.
31
Она роется в своем альбоме для эскизов. Они где-то здесь, да. Вот, у нее есть несколько набросков да еще память. Память о нем.
Она начинает писать. Она пишет его таким, каким он запомнился ей – худощавое тело неловко втиснуто в кресло, одна нога перекинута через подлокотник. Если бы удалось уловить то движение, когда он, читая книгу, крутит ногой сначала в одну сторону, затем в другую! Может, нарисовать ступню под углом, чтобы чувствовалось движение? Она знает, что должна написать все за один раз, сейчас, пока она все так четко помнит: его голос, его нежные прикосновения. Эти воспоминания придают силы, дарят вдохновение, позволяющее перенести их на бумагу.
Она понимает, что получилось хорошо, даже лучше, чем она ожидала. Ведь зачастую живопись для нее становилась работой, и даже более того – битвой с присущими краске, бумаге или холсту ограничениями, с творческим бессилием, когда между образом в ее голове и его вялым воспроизведением на холсте возникает непреодолимый разрыв. Но иногда случалось так, что картина, которую она представляла себе и видела внутренним взором, сама выпархивала из-под ее кисти, как бабочка, присевшая отдохнуть, и это был поистине редкий и оттого драгоценный подарок.
Сначала она звонит по телефону, чтобы убедиться в том, что ее готовы принять. Она не задержится долго, поскольку не хочет навязываться. Разговор перемежается длительными паузами, и она не понимает, хотят ли ее видеть. И вот картина аккуратно завернута и лежит на заднем сиденье машины.
Она только успевает поднять руку, чтобы постучать, как дверь распахивается.
– Белла! – Джозеф, отец Патрика, крепко обнимает ее.
– Неужели это и впрямь Белла? – кричит Роуз, сбегая вниз и снимая фартук.
Ей становится стыдно при виде радости, вызванной ее появлением. Ни следа упреков, никаких скрытых намеков на то, что она могла бы заходить почаще. Она чувствует раскаяние за то, что не взяла на себя труд приехать и навестить их раньше, – а ведь здесь так рады ей. Эта радость влияет на Беллу гораздо больше, чем любая критика. Как могла она быть такой эгоистичной?
– Входи, входи. И смотри, кто у нас.
Младшая сестра Патрика Софи вскакивает и обнимает Беллу.
– Соф! Я не знала, что ты здесь.
– Мы не виделись уже несколько месяцев. Я думала, ты уж совсем о пас забыла.
– Софи! – хмурится Роуз. – Соблюдай, пожалуйста, приличия.
– Ну, мам. Белла не возражает.
Белла перехватывает взгляд, которым обмениваются Джозеф и Роуз.
– Ах, Бел! Не плачь. Черт. Что я сказала такого?
– Думай, что говоришь! Извини ее Белла, пожалуйста.
– Нет, все нормально. Это не из-за тебя, Соф, честное слово. Все дело во мне. Вы такие добрые. —Она берет носовой платок, протянутый Джозефом.
– Я могу быть вредной, – признается Софи. – Мама говорит, что я часто бываю противной.
– Я не говорю так.Ты можешь быть очень милой, если постараешься. И это вовсе не модно или круто, или как это у вас там называется, прикидываться, что тебе все на свете наскучило. В твои двадцать лет это просто глупо. – Роуз вышла на кухню.
– Круто? Мама, прекрати разговаривать, как школьница.
Софи строит рожицу непослушной школьницы и показывает Белле язык. В ответ Белла высовывает свой.
– Боженька! – молит Софи. – Пошли мне новую маму.
– Не надо, – говорит Белла, – а то получишь мою. Я подумываю, не сдавать ли ее напрокат для улучшения семейных отношений. Проведя неделю с ней, оценишь, насколько хороша Роуз.
_____
– Я вам кое-что привезла, но не знаю, правильно ли я сделала.
– Совсем не нужно было что-то привозить, – говорит Роуз.
– Мы просто рады видеть тебя и без всяких подарков, – говорит Джозеф.
– Это твой липкий лимонный торт? – спрашивает Софи.
Белла идет к машине и приносит работу. А что, если им не понравится? Что, если они расплачутся? Это может быть ужасной ошибкой.
Она крепко прижимает к себе пакет.
– Я надеюсь, что от этого не будет хуже. Я написала картину специально для вас и хочу вам ее подарить.
Белла вручает картину Джозефу. Его глаза за стеклами очков начинают наполняться слезами. Он благодарно кивает, не говоря ни слова. Роуз, сидящая рядом на диване, сжимает руки. Слезы стекают по ее напудренным щекам, собираются в морщинках около глаз.
– Я не хотела огорчать вас. Извините меня. Я думала... не знаю даже, что я думала.
Роуз и Джозеф качают головами.
Нет, говорят они, не в этом дело – им нравится – просто не ожидали – им никогда ничего не нравилось больше – ничего лучшего она не могла бы подарить им – просто, видишь ли, – Джозеф ищет свой носовой платок, – Патрик прямо как живой.
Софи соглашается, что это просто вылитый Патрик; посмотрите только на его ногу, так и видишь, как он крутит ей из стороны в сторону, как дурацкая заводная игрушка. Он всегда так делал. Алану, когда он придет, точно понравится.
Алана ждут только к чаю, но Белла решает подождать. Когда он входит, то целует ее в щеку и несколько мгновений неловко держит за руку. Он смотрит искоса, совсем как Патрик.
– Знаешь, мы без тебя тут скучали.
Она смущенно кивает.
– Какая прекрасная картина. Они очень рады, это видно. Хорошо, что ты ее привезла. Это правильно. Спасибо.
Она уже забыла это чувство, когда ощущаешь себя частью семьи. Насколько легче общаться с чужими родственниками. Роуз забыла разморозить отбивные к ужину, поэтому Белла вызывается приготовить еду, собрав волшебную смесь из всего, что находит в холодильнике. Потом Софи решает сделать сабайон[30] ,и они вдвоем стоят около плиты, перебрасываясь шуточками и по очереди взбивая его, пока у них не устают руки. Сладкая золотистая пена разливается по бокалам, и они ужинают в торжественном молчании, как будто соблюдая какой-то древний ритуал.
Роуз и слышать не хочет об ее отъезде поздно вечером. Белла, должно быть, совсем выбилась из сил. Постель все равно уже приготовлена. Они просто не могут отпустить ее так поздно. Не может быть и речи.
– Но у меня с собой ничего нет...
Для нее находится чистая ночная рубашка и новая зубная щетка. В виде исключения она позволяет, чтобы вокруг нее хлопотали.
После завтрака Джозеф обходит вместе с ней сад, на него производят впечатление ее знания, когда она восхищается растениями, упоминая их названия. Она пропускает их листья сквозь пальцы, вспоминает названия, запахи: тимьян, мелисса лимонная, розмарин. Rosmarinus officinalis .Ах, розмарин.
– Я рад, что ты приехала. Не думаю, что для тебя это было легко.
– Мне гораздо лучше, чем было.
Джозеф откашливается и наклоняется над растением, чтобы оборвать засохший лист.
– Ты ведь не вышла бы за него?
Белла молчит, затем встречается с ним взглядом.
– Ничего. – Он засовывает руки поглубже в карманы. – Пожалуй, я давно уже догадался, только Роуз не знает. Она думает, что вы просто были очень молоды и поступали, как вся современная молодежь.
– Простите меня...
– Тебе незачем извиняться. Нельзя обманывать себя, когда речь идет о чувствах, верно?
– Наверное, в этом есть доля истины.
Он обнимает ее за плечи.
– И чего же ты не приезжала?
Она кивает ему в плечо.
– Я не могла. Я чувствовала себя обманщицей. Я думала, что вы меня возненавидите.
Он тихонько говорит что-то утешительное, покачивая головой.
Джозеф провожает ее до машины, зовет всех попрощаться.
– Надеюсь, ты найдешь его, – спокойно говорит он ей, – своего единственного.
32
– Белла, этот наряд слишком хорош для тебя. Я хочу такой же.
Вив провела кончиками пальцев по рукаву вишневого костюма. Белла беспокоилась, что она будет выглядеть слишком уж нарядно, особенно когда она приехала и увидела одного из художников в зеленых джинсах и в чем-то, что она про себя обозвала «мультимедийный жилет». Это была вещь, которая могла бы быть интересной, будь она в рамке, но выглядела довольно смешно на человеке. К счастью, Дональд Макинтайр был в безупречно отутюженном костюме и щегольском красно-черном шелковом галстуке, а Фиона, его помощница, в прелестном маленьком черном платье. Оба искренне хвалят наряд Беллы, Фиона при этом бросает косой взгляд на Мистера Дурацкий Жилет.
– Ты выглядишь великолепно, – говорит Вив. – Я боялась, что ты наденешь блузу художника. Конечно, с этим жилетом тебе не сравниться – у тебя нет таких шикарных заплаток. Повернись-ка.
Белла подчиняется, и юбка мягко струится по ногам.
– Ты, должно быть, решила пожить на широкую ногу. В Оксфаме[31] такого не достанешь.
– Это от Алессандры. От мамы.
Вив поднимает брови, но от комментариев тактично воздерживается.
– Наверное, для меня и на самом деле слишком роскошно.
Белла оглядывает себя.
– Глупости. Это именно то, что тебе нужно.
