Текст книги "Слово на букву «Л»"

Автор книги: Клер Кальман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Как Винни-Пух и Пятачок?

– Тихо. Но потом, знаешь, все как-то шло... Одинаково. Год за годом одно и то же, как мамин джем, который никогда не станет лучше... В общем, я к нему привык, и к Каро тоже...

– Каро? Фу-у.

– Да тихо ты, ты хочешь, чтобы я рассказывал, или нет?

И он рассказал ей, что у них с Каролин все вроде бы шло хорошо, они не ссорились, но и не разговаривали. То есть разговаривали, но разговоры их все чаще сводились к обмену сплетнями об общих знакомых из их небольшого круга и новостями с работы. Они часто выходили, вместе и порознь, редко оставаясь дома и один на один; вокруг них всегда были люди, события. И они уверенно, словно по рельсам, катились к браку, и их могло остановить лишь что-то совсем непредвиденное, вроде железнодорожной катастрофы. Они уже обсуждали, где лучше устроить свадьбу, когда Каролин вдруг получила предложение поехать на три месяца в Нью-Йорк.

– И она согласилась?

– Да, согласилась. И я ее поддержал. Я был самым неэгоистичным женихом в мире. Я сказал: «Ты просто обязана поехать, Каро. Это такая возможность. В конце концов, три месяца – это ерунда». Но я не понимал, что просто обманываю себя. В глубине души я почувствовал облегчение, когда она все же решила ехать.

– Вот так. – Белла заставила его подвинуться, чтобы поуютней устроиться в его объятиях. – И что было дальше?

– А дальше она уехала в Нью-Йорк и в первый же месяц встретила там другого.

– Ты что, шутишь? Но это же ужасно.

– Да нет. Я думаю, ни я, ни она не знали, как сойти с этой накатанной колеи. Так что нам была нужна, – он рассмеялся, – помощь со стороны.

Он притянул голову Беллы поближе и погладил ее по волосам.

– Однажды в выходные, когда она еще только уехала, я слонялся по дому как будто в летаргическом сне. Я передвигался медленным, «субботне-утренним» шагом, и у сил у меня совсем не было. Помню, как сейчас, я тогда подумал: «Я чувствую себя усталым потому, что скучаю по Каро». И в этот момент я вдруг понял, что я просто играюроль жениха, который скучает по своей невесте, играю, потому что не хочу знать правды.

Белла потерла плечи, словно ей вдруг стало холодно.

– И что же это была за правда?

– Правда – неприятная правда – заключалась в том, что я нескучал по ней. Потому что я начал вспоминать и понял, что не могу даже вспомнить, когда мы последний раз были интересны друг другу. Не могу вспомнить даже, когда я разлюбил ее. – Его пальцы все еще перебирали ее волосы. – Я почувствовал страх и стыд. А когда от нее пришло письмо, где она сообщала, что встретила другого парня, это было такое облегчение! Словно меня сняли с крючка, и мне не надо было больше делать ничего самому. А потом я стал думать, что должен был хотя бы поговорить с ней – по-взрослому, знаешь, в стиле «мы должны кое-что обсудить» и все такое. А так чувствовал себя так, словно обманул ее, словно я просто какая-то фальшивка.

Белла медленно кивнула. Во рту у нее неожиданно пересохло. Ей захотелось убедиться, что она – настоящая, и она ощупала зубы непослушным языком – один за другим. Потом размяла затекшую шею и повернулась, чтобы взглянуть на него.

– Ты не виноват, – откашлявшись, произнесла она. – Жизнь есть жизнь.

– Конфуций тоже так говорит. Спасибо за твои мудрые слова.

Она потихоньку ущипнула его.

– Ой, – поймал он ее руку. – А теперья вообще не могу понять, как я собирался с ней жить. Не могу объяснить. Теперь все так... по-другому.Как будто мне всю жизнь подсовывали, не знаю, жвачку с клубничной отдушкой и говорили: это клубника, это клубника. А потом, в один прекрасный день, когда я меньше всего этого ожидал, у меня во рту оказалась роскошная ярко-красная ягода – такая, какой я никогда не пробовал, да что там, даже не знал, что она есть на свете. И вот тогда я понял: о господи, так вот она какая – настоящая клубника!

Она притягивает его голову к себе. Его пальцы гладят ее шею. Его губы властно накрывают ее. По-вечернему жесткая, его щека трется о ее щеку – такая живая, такая настоящая.

– Ой, колется. – Кончиками пальцев она потерла его щеку, притворяясь, будто сейчас оцарапает ее ногтями.

– Пойти побриться? – Он готов подняться.

– Не-а. – Она поцеловала его и, приложив к его щеке ладонь, заметила: – И почему никто не догадался выпустить нащечники, типа намордников?

Белла тихонько прижала его волосы раскрытой ладонью.

– Как они мне нравятся. Волосы, это первое, что я в тебе заметила. После того поэтического вечера я даже начала про себя называть тебя Пружинкиным.

– А я думал, ты обо мне даже не вспоминала.

– А что это за смешную рожицу ты мне скорчил?

– Просто рад, что ты тогда меня заметила. – Он снова лег, положил голову ей на грудь и закрыл глаза. – Какая из тебя хорошая подушка. Скажи мне еще что-нибудь приятное. Что ты еще обо мне подумала?

– Ну, я подумала, что ты забавный, и глаза у тебя хорошие. Что еще? Что у тебя красивые брови, да. Очень сексуальные брови. А еще у тебя был тогда весьма веселый вид.

– А мне кто-то сказал, что я обычно выгляжу надутым.

– Нет, – произнесла она, вспоминая. – Ты выглядел ничуть не надутым, ты выглядел веселым и озорным, как будто мир казался тебе страшно интересным местом.

– Мне он и сейчас таким кажется.

– Я знаю. Это-то я в тебе и люблю.

– Ага, ты только что сказала слово на букву «Л».

– Оно само выскочило. Я не виновата.

Они целовались; ее рука лежала на его груди, и она чувствовала как под ее ладонью бьется его сердце.

– Тук-тук, – отбила она ритм, – тук-тук.

Он положил свою руку под ее левую грудь и тоже отбил ритм ее сердца.

– Тут-тук, – теперь их сердца бились в унисон, – тук-тук.

21

– Сколько времени ты прожила с Патриком? – спросил Уилл на следующий вечер. Они как раз заканчивали ужин. Он глядел себе в тарелку, гоняя вилкой с края на край последний тортеллини.

– Если тебе так интересно, то пять лет, три месяца и одиннадцать дней. – Белла начала убирать со стола.

– Вижу, у тебя все подсчитано. Можно спросить, почему вы разбежались? Он тебе надоел или как?

– Почему ты так думаешь? Может, это я ему надоела.

Уилл оттащил ее от раковины и усадил обратно за стол.

– Не-а, не может. – Он взял ее руку и слегка прикусил ее. – Ты можешь разозлить. Можешь запутать. Но не надоесть.

– Спасибо. Наверно, это был комплимент.

– Ты никогда о нем не говоришь.

– Я считаю, это невежливо, рассказывать друг другу о своих бывших. – Она высвободила руку и начала стряхивать кухонные салфетки, ударяя ими друг о друга, как музыкант – тарелками. Из их спиральных бороздок высыпались крошки. – Куда их?

– Куда угодно. Так каков ответ на мой вопрос? Должен поторопить вас с ответом. – Уилл схватил простую стеклянную бутыль оливкового масла. – Дав правильный ответ, вы можете выиграть этот роскошный графин из чистого хрусталя.

– Ты все-таки ошибся. Это он меня бросил. – Белла засунула салфетки в ящик и остановилась у раковины, глядя в сад. – Бросил навсегда. Он просто умер. Мужчина, что поделать. Все вы такие. Абсолютно непредсказуемые. Только подумаешь, что уж этого-то знаешь, как облупленного, как он тут же выкидывает такое, что тебе и не снилось. Умирает, например.

Уилл подошел и встал у нее за спиной. Его руки заключили ее в крепкий надежный круг, но она словно окаменела.

– Господи, прости меня. Если бы я знал, то не стал бы дурачиться. Я просто идиот. – И он прошептал ей на ухо: – Почему ты не сказала раньше? Ты не хочешь об этом говорить? Ну, конечно. Что за глупый вопрос.

– Нет, ничего.

Она рассказала ему лишь голые факты. Одним параграфом. Краткой сводкой. Мысленно ее рассказ представлялся ей колонкой в газете:

СМЕРТЕЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ

И ПРОБЛЕМЫ БЕЗОПАСНОСТИ НА РАБОЧЕМ МЕСТЕ

Гибель строительного инспектора вновь заставила обратить внимание на проблемы безопасности в строительной индустрии. Патрик Хьюз, 34 года, погиб поздно вечером в четверг. Смерть была вызвана сильными повреждениями головы и внутренним кровоизлиянием; на него упали кирпичи, сложенные на строительном участке, расположенном в районе Воксхолл, южный Лондон. Машина скорой помощи спешно доставила его в больницу Св. Томаса, но врачи оказались бессильны, и он умер, не приходя в сознание. Когда произошел несчастный случай, мистер Хьюз выполнял свои обязанности по оценке устойчивости прилегающей к участку стены. Исполнительный совет по охране здоровья и безопасности труда начал расследование случившегося.

Аккуратные, пахнущие типографской краской, мелкие строчки. Было ли в них что-нибудь от Патрика? Когда газета вышла, Белле хотелось скупить все экземпляры. Ведь на следующий день люди застелили бы ими полы, стали бы засовывать их в промокшие ботинки или подстилать в кошачьи туалеты. Назавтра этот номер превратился бы в старые, забытые новости.

– Белла? – Уилл захотел развернуть ее к себе.

– Все нормально. Честно, – выдавила она вымученную улыбку.

– Точно? – его голос звучал низко и приглушенно.

Он придвинулся ближе и заглянул ей в лицо, и она почувствовала, какой он теплый, крепкий и надежный. Ей захотелось прижаться к нему. Какое это было бы облегчение – просто положиться на него во всем и забыться.

Она совсем незаметно чуть повернула голову, и он, тут же откликнувшись, прижал ее к себе еще крепче. На одну, всего одну секунду она доверилась ему, и он держал ее нежно-нежно и гладил по голове, словно испуганного ребенка. Но в следующее мгновенье Белла собралась, выпрямилась и резко тряхнула головой. Похлопала его по плечу и сказала:

– Ладно. Ты не психотерапевт и не социальный работник. И не обязан вести со мной сочувственные беседы.

С этими словами она отвернулась от его изменившегося, словно от удара, лица. Высвободившись из его объятий, взяла тряпку и начала вытирать со стола, смахивая крошки в подставленную ладонь.

– Прости. Все как-то не так, – сказала она крошкам. – Я просто не могу. Но я в порядке. Правда.

Она почувствовала, как его рука сжала ее плечо, потом услышала, как он отвернулся к раковине и успокаивающе загремел тарелками.

Она спросила Уилла, можно ли воспользоваться его телефоном и проверить, нет ли ей сообщений.

– Конечно. Зачем спрашивать?

На ее автоответчике было два сообщения. Одно от Вив:

– Ой, прости, я забыла, что ты на целых пять дней отправилась на Трахфест. Как там мистер Чудо? Мы умираем без свежих сплетен и твоего цыпленка в лимонном соусе. Хоть ты и нашла свою половинку, нас тоже не забывай.

Другое сообщение было от отца, а она еще не ответила на предыдущее.

– Прости, – сказала она Уиллу, – можно мне еще позвонить отцу?

– До чего ты вежливая, – удивленно тряхнул он головой. – Говорю же, чувствуй себя, как дома.

– Привет, пап. Это я, – сказала она и, прикрыв трубку ладонью, прошептала в сторону Уилла, – я недолго.

Уилл изобразил ладонями букву «т».

– Трепись сколько влезет.

Она кивнула и послала ему воздушный поцелуй.

– Нет, ничего, просто звоню из чужого дома.

Из кухни раздался нарочито громкий голос Уилла:

– Да, мама-папа, это я – «чужой». Заметьте, не «бойфренд», не «партнер», даже не «Уилл», просто – «чужой». До чего она меня любит!

У нее все в порядке, рассказывала она, и дома все хорошо, как раз сейчас идет ремонт, ну, может, не прямо сейчас, но на днях должен начаться. Скоро можно будет распаковаться и жить, как взрослая. Да, и на работе все хорошо; немножко скучно, но зато есть чем платить за дом и за круассаны. Рисование? Рисование тоже продвигается, даже удивительно, она еще не все забыла. Нет, папа, какой ты глупый, для такого она еще не готова. На рисунки? Да, можно посмотреть.

– А почему тогда мне нельзя? – опять влез Уилл.

– Не шуми, – отозвалась она. – Займитесь лучше чаем, юноша.

– О, это Уилл. – продолжила она. – Ну, он... понимаешь... хм-м... ну да, это он. – Она подумала, что можно наконец и признаться. Сколько можно скрытничать?

– Довольно давно. Вообще-то он сначала пришел заняться садом. А сад, – сказала она, увидев, как Уилл входит в комнату с двумя чашками чая, – постоянно требует внимания, все больше и больше. А он теперь просто манкирует своими обязанностями.

Уилл зашел ей за спину, обнял и прошептал ей на ухо:

– Это все потому, что меня все время отвлекают.

Она стряхнула с себя его руки и предостерегающе выставила вперед руку с растопыренными пальцами.

– Да, да, он...

Уилл не отходил.

– Какой-какой? Великолепный? Неотразимый? Самый Мужественный Мужчина на Земле?

– Он здесь. – Она шикнула на Уилла, но тот лишь сморщил нос в ответ.

– Нет, папа, подожди. Этого в плане пока нет.

– Чего, чего нет? – спросил Уилл, покусывая ее шею.

Белла снова прикрыла трубку:

– Иди отсюда. Надоеда, вот ты кто. Я разговариваю с моим многоуважаемым отцом, а ты мешаешь.

Уилл засунул ей в ухо язык и лизнул его. Она подняла руку и вытерла ухо краем рукава.

– Ты отвратителен, – простонала она.

– Я знаю, – улыбнулся он и пожал плечами.

Белла понизила голос и повернулась к нему спиной.

– Забавный, игривый – да, хм-м, умный, задумчивый, откровенный, чувствительный. Ну, знаешь, как некоторым нравится.

Уилл вытянул шею, чтобы вновь попасться ей на глаза, и расцвел в улыбке. Она оттолкнула его подальше.

– Нет, не голубой, – засмеялась она.

В разговоре наступила пауза. Длинная пауза. Белла нахмурилась.

– Даже не знаю. Он так занят.

– Нет, не занят, – встрял Уилл.

Она снова понизила голос и локтем отпихнула Уилла, который подобрался ближе.

– Ты же ее знаешь.

– Она сама сначала его поставит в неловкое положение, а потом будет исполнять передо мной свою любимую роль: сочувствую, но не удивляюсь.

– Мм-м. Ты всегда так говоришь. Возможно. Я подумаю. Не обещаю. Да. Пока, пап, пока.

Уилл стоял, скрестив руки на груди.

– Они хотят со мной познакомиться, да? Учти, ты не сможешь прятать меня вечно.

– Глупенький, я тебя не прячу, я тебя от них защищаю. От нее. Хочешь, поедем, но потом не обвиняй меня, если все пойдет не так, как надо. – Она затопала вверх по лестнице, бросив через плечо: – Можно набрать ванну?

– Сорок пятый раз повторяю: зачем спрашивать? Можно. Но только если я тоже приду и мы с моим резиновым утеночком будем к тебе грязно приставать.

– Хм-м. О таком извращении я еще не слышала.

– Вчера ночью я думал о тебе, и мысли у меня были совсем неприличные. – Она улеглась в ванну, и Уилл пристроил ей на живот бокал холодного розового вина. Кожа отозвалась мурашками.

– Расскажи.

– Рассказать о моих фантазиях? Ты точно этого хочешь? Они очень-очень неприличные.

Она кивнула.

– Стоит жаркий, жаркий день, и я все иду и иду по холмам. Наконец я подхожу к лугу с высокой травой: словно волны, она колышется на ветру. На дальнем краю я вижу яркое пятно – оранжевое одеяло, а на нем – фигурка в белом платье, это ты. Я тихо подкрадываюсь к тебе сквозь траву и останавливаюсь всего в несколько ярдах. Мне хочется пить, но, увидев тебя, я забываю об этом. Твое лицо почти закрыто волосами, видны лишь мерцающие, как будто в дреме, глаза. Дуновение теплого ветра поднимает подол твоего платья. На долю секунды показываются белые хлопковые трусики и бедра, и платье вновь опускается.

Я не хочу пугать тебя, но мне так жарко, а у тебя с собой сумка со льдом, может быть, там вода? Я начинаю тихонько напевать:

– ...Когда она проходит мимо, все парни ахают...

Ты открываешь глаза, я успокаиваю тебя, и ты протягиваешь мне бутылку прохладной воды и жестом приглашаешь сесть рядом с собой. Расслабленные жарой, мы откидываемся на одеяло. Твоя рука медленно тянется к моей груди. Ты говоришь, что мне, должно быть, жарко, и потихоньку начинаешь расстегивать на мне рубашку. Ты набираешь в ладонь немного воды и потихоньку льешь ее, такую холодную, мне на грудь и растираешь.

– Мне тоже жарко, – говоришь ты, – охлади меня. Я опираюсь на локоть позади тебя и разбрызгиваю воду по твоему платью. Мокрая ткань прилипает к соблазнительным изгибам, принимая форму твоего тела. «Подуй», – просишь ты, глядя вниз. Я начинаю с твоих ног, обдувая прохладным дыханием твои пальчики, лодыжки, голени. Ты мурлычешь, как кошка, и эти звуки сливаются с ветерком и шумом травы.

Когда я дую чуть выше коленей, ты вздрагиваешь и чуть раздвигаешь ноги. «Еще, – говорю я, обдувая твои бедра, – раздвинь еще». Твои ноги раздвигаются все шире, приглашая и заманивая. Я нежно обдуваю их и вдруг, вдохнув, чувствую твой запах. Такой хмельной. Я не могу больше сдерживаться. Мой язык ласкает кожу с внутренней стороны твоих бедер, пробираясь все выше и выше, губы настойчиво ищут все новые и новые места для поцелуев. Щекой я чувствую нежную, как шелк, кожу.

Зарывшись головой под белое платье, я вижу тебя близко-близко. Вижу, как прилипли к твоей коже влажные трусики. Я хочу стащить их, зубами разорвать их ткань... Но прежде я хочу еще немного подразнить тебя. Мое дыхание вновь достигает твоей кожи, и твое мурлыканье становится все громче, почти переходя в стоны. Наконец ты выгибаешься мне навстречу, прижимаясь к моему рту, и я...

– Белла?

Расплескав воду, она вылезла из ванны и села на него верхом, крепко целуя в губы. Он просунул руки ей под бедра и прижал еще ближе к себе.

– Прости, я всего тебя намочила, – потянулась она к ремню его брюк.

Он просунул руку между ее ног.

– Это точно. – И он перевернул ее и положил перед собой на пол ванной комнаты.

Они проговорили всю ночь, до самого утра. Уилл спросил, можно ли ненадолго оставить включенной лампу у постели.

– Хочу видеть твое лицо.

Его пальцы ласкали ее плечо.

– Странно, – сказал он, – иногда мне кажется, ты где-то витаешь. Тогда мне хочется сказать тебе, что скучаю, но это прозвучало бы глупо – ведь ты здесь, рядом со мной, в той же комнате. М-м, и прости, что расстроил тебя. Насчет Патрика. Если бы ты сказала раньше...

– Думаю, ты бы не хотел, чтобы я только и делала, что ныла о своих бывших.

– Что значит ныла? У всех у нас есть прошлое.

– Правда, Уилл. Вряд ли тебе понравится, если я начну вас сравнивать: «О, Патрик делал так-то. О, у Патрика был другой одеколон. Патрику нравилось, когда я трогала его вот так...»

– Спасибо, Белла. Зачем ты так? Ты же знаешь, я не это имел в виду. Ты все как-то... буквально понимаешь.

– Буквально понимаю? Ну, тогда все становится на свои места. О чем говорить?

– А теперь ты зачем-то натянула маску Снежной королевы. Знаешь, я уже просто боюсь спрашивать тебя о чем-либо – ты как будто поклялась страшной клятвой на крови никогда не признаваться в своих чувствах. А мне все же хотелось бы верить, что ты сможешь рассказать мне обо всем.

– Не о чем мне рассказывать.

Он вздохнул.

– Можно только спросить: ты, наверно, скучаешь по нему, да?

Ей представляется, как Патрик наблюдает за ней; его лицо наполовину в тени, выражение его неясно. Он молчит.

– Не в этом дело. Ты не понимаешь... И не сможешь понять. Прости.

– Смогу. Я тоже потерял отчима, помнишь? Я кое-что повидал в своей жизни. Хотя бы испытай меня. Как ты узнаешь, смогу ли я тебя понять, если так ничего и не расскажешь?

– Уилл, не надо, пожалуйста. – Закрыв глаза, она повторила то же самое, обращаясь к Патрику: – Патрик, не надо, пожалуйста.

– Прости, Белла. Прости. Меньше всего я хочу причинить тебе боль. Я эгоист, я знаю, но я просто хочу, чтобы ты любила меня. Так же, как ты любила его. Я же вижу, что любила.

Чуть заметно она тряхнула головой, прикрыла глаза и замолкла. Почувствовала, как он поцеловал ее в лоб, услышала его тихий вздох.

Он потянулся, чтобы выключить лампу, и уже в темноте до нее донеслись его слова:

– Я хочу узнать тебя по-настоящему.

22

В течение всего лишь восьми дней (а не пяти, как было обещано) СЫРОСТЬ была наконец искоренена, а стены оштукатурены и покрашены. У Беллы больше не было предлога оставаться у Уилла. Она вновь уложила вещи в портплед, сняла свое платье и топики с вешалок в его шкафу и достала из ящика свое белье. Теперь она точно знала – не стоило соглашаться пожить у него, расставание было невыносимым.

Уилл наблюдал, как она собирает свои баночки в ванной и кладет в косметичку последние мелочи.

– Ну что ты, лапочка. У меня такое чувство, как будто мы разводимся. Не надо забирать все до единого. Оставь что-нибудь здесь. Вот, – он сдвинул свои дезодорант и пенку для бритья, – давай-ка я тебе освобожу побольше места.

Она накрыла его руку своей.

– Спасибо, Уилл. Правда. Но в этом нет необходимости. Мне все равно все это понадобится дома.

– Я... ну... просто я думал...

Она потянулась к нему и заставила умолкнуть поцелуем.

– Приезжай ко мне на выходные и оставайся. Я тоже буду тебя баловать. Я как раз хотела тебя еще порисовать. И ты поможешь мне разобрать эти устрашающие коробки.

Он сгреб ее в объятия.

– Если ты правда хочешь меня побаловать, приготовь утку. Как ты тогда делала, под соусом.

– Ты меня разжалобил. Ладно, получишь ты свою утку. Но за это разберешь еще больше коробок!

– Договорились. И не забудь, ты обещала.

– Не забуду. А что я обещала?

– Я так и знал. Насчет галерей. Ты обещала отнести туда свои картины.

– Отнесу. Когда-нибудь. Куда торопиться?

– Лучше поторопиться – жизнь коротка. – Заметив выражение ее глаз, он добавил: – Прости. Но ты просто обязана это сделать... Иначе у меня не останется выбора – я буду лизать твои пальчики на ногах до тех пор, пока ты не запросишь пощады.

– Ну? – В пятницу вечером Уилл встретил ее с работы и теперь с маниакальным упорством вопросительно играл бровями.

– Что?

– Ты ходила в галереи?

Она коротко рассказала, что ходила, и пусть он теперь от нее отстанет. В двух галереях в ответ на ее просьбу о встрече она получила невнятное приглашение зайти когда-нибудь в следующий раз. В одной ей сказали, что сейчас новый художник им не нужен. В самой первой галерее, куда она зашла, управляющая заметила, что Беллины работы «хорошо написаны, профессионально выполнены, но несколько пугающи». А в их галерее они предпочитают натюрморты, пейзажи, в общем, что-то более подходящее для обычного интерьера. Во второй оказалось, что принимающий все решения человек уехал на целую неделю; непонятно, почему было не сказать об этом по телефону, тогда ей не пришлось бы тащиться через весь город. Они сказали, что она может оставить пару картин до его возвращения, но она отклонила это предложение и ответила, что еще позвонит.

– А ты заходила в эту галерею, как она называется? Мак, мак... Говорят, она самая крутая.

– Макинтайр Артс. Нет, не заходила. Зачем?

Уилл пожал плечами.

– А что тебе терять? Не будь такой нерешительной. Все хотят чем-нибудь украсить свои стены – так почему не твоими картинами? Давай зайдем туда прямо сейчас – просто посмотрим. – Он остановился на узком тротуаре, загородив его.

– Нет, не давай. И почему ты остановился? Ты что, не можешь одновременно идти и разговаривать? У тебя батарейки сели?

– Сели. Я остановился, потому что, когда мы разговариваем, я хочу видеть твое лицо. Кстати, а можно посмотреть твои картины?

– Не-а.

– Ну, хоть одну?

– Нет.

– Ну, самую маленькую?

– О господи. Какой ты приставучий. Ладно, но без снобистских замечаний, пожалуйста.

– Но они просто потрясающие. – Он поднял небольшой холст к свету, чтобы лучше рассмотреть его.

– Что значит это «но»? Можно подумать, ты до смерти удивился.

– Не придирайся. Я не тому удивился, что они хороши, параноик ты мой. Просто я не могу поверить, что можно создать такую красоту, такую силу и держать их под замком. Мне очень нравятся цвета. Я молодец, что заставил тебя пройтись по галереям. А ты – просто помешанная.

– Спасибо за поддержку.

– Ты должна пойти в эту лучшую в городе галерею. И ты сама это знаешь. Если не пойдешь и согласишься выставляться в обычном, заурядном месте, ты уже никогда не сможешь этого сделать. Будешь сидеть там и страдать от того, что так и не отважилась сделать то, чего на самом деле хотела, даже не попыталась, чтобы хотя бы понять – можешь ты сделать это или нет.

– Это меня как раз мало беспокоит. Выставиться бы хоть где-нибудь.

Он только хмыкнул.

– Да, дорогая. Я тебе верю. А теперь посмотри-ка вот на эту картину...

– Я ее видела. Я сама ее нарисовала.

Он не обратил на ее слова никакого внимания.

– Она почти уродлива, и это по-своему красиво. Она производит впечатление тишины, посмотри на эти приглушенные тени. Эта женщина выглядит такой печальной. Нет, не печальной. Она как будто понесла какую-то утрату. Осиротела.

Уилл указал на детали картины:

– ...а вот эти плиты, множество ног за многие годы вытерли в них углубления. Это собор? Странно. Я вижу, что это собор, но чувствую, будто это нереальное место, такое, какое видишь во сне.

– Садись, пять. То, о чем ты толкуешь, называется синтез. Слияние реальности и воображения. Все картины в той или иной степени построены на этом. Потому что твое видение мира никогда не совпадает с тем, какой он на самом деле.

– Ты имеешь в виду, что ты изображаешь только то, что существует у тебя в голове?

Она кивнула.

В понедельник она стоит у витрины галереи. Стоит уже долгое время. Выставленные в витрине картины очень, очень хороши: первоклассный портрет, масло – женские черты лишь намечены, но видно, как они омрачены; две небольшие пастели – ню, серия из четырех гравюр – пейзажи, стильные и завершенные. Она пытается рассмотреть через стекло, что происходит в галерее.

– Вы заходите? – Одетый в твид мужчина средних лет, собираясь войти, придержал дверь и для нее.

– Нет. Я просто...

Хотя почему бы и нет? Она все равно уже здесь.

Она переходит от картины к картине, и настроение ее меняется от восхищения – какое чудо! – до депрессии – мне не на что надеяться. Надо было взять с собой Уилла. Ей хотелось делиться с ним всем увиденным, то и дело восклицая: «О, посмотри, взгляни сюда!» Тут ей на глаза попалась небольшая поделка из керамики. Покрытая эмалью, она сияла, как маленькая драгоценность. И даже те картины, которые ей не нравились, были, по крайней мере, искусно выполнены. Нет, нечего и надеяться, что сюда возьмут ее работы. К чему и спрашивать? Они только рассмеются от неловкости и скажут: «Но ведь вы всего лишь Белла. Возможно, вы не совсем поняли. Здесь выставляются только настоящиехудожники».

Мужчина в твидовом пиджаке стоял у стола, беседуя с помощницей.

– Так, – обернулся он к Белле, одновременно просматривая почту, – вы ко мне? – И кивнул на ее коричневый портофолио. – Ну, давайте посмотрим, – протянул он руки.

Мистер Макинтайр смотрел молча, лишь иногда покачивая головой. О боже, подумала она, он не знает, что сказать. Боится обидеть. Это было ужасно, намного хуже, чем в школе, когда она стояла и ждала, пока учитель прочтет ее сочинение. Что он поставит? Одну-единственную красную галочку? И скажет, что она могла бы написать лучше? Белла опустила глаза и сосредоточилась на том, как сжимает и разжимает пальцы ног внутри ботинок. Он провозился довольно долго, так и этак рассматривая пять картин с собором, которые она принесла. Есть ли у нее еще, поинтересовался он. Да, есть несколько, ответила она и про себя добавила: почти дюжина, и еще акварели. Планирует ли она продолжать? Мне уже не остановиться, сказала Белла.

Он прошелся по календарю.

– На ближайшие месяцев десять у нас все расписано.

Так, хорошо, он пытается вежливо ей отказать. Наконец она может забрать картины и спокойно уйти.

– Но, но, но, – продолжил он, пока она складывала листы в папку. Его палец еще раз пробежался по числам. – Но хотя по времени это очень скоро, через три месяца у нас будет совместная выставка. Три художника. Должно было быть четверо, но один отказался из-за нервного срыва. Вы как раз подходите. – Он рассмеялся. – Выставка называется «Видения» и объединяет все что угодно. Но вот это, – он похлопал по ее папке, – это действительно видения. Подумайте пока. Я понимаю, вам хотелось бы организовать отдельную выставку. Если так, то подождите до следующего года, скажем, до начала осени. Но нам будет нужно, естественно, намного больше работ. Я бы с удовольствием зашел и посмотрел на остальные. Где у вас мастерская? Позвоните завтра, если можно, но не позднее четверга, и мы обсудим, какие вам нужны рамки и все остальное.

Значило ли все сказанное им, что ему понравились ее работы? Он что, только что пригласил ее участвовать в совместной выставке, или ей это только пригрезилось? Удобно ли будет переспросить? Он наверняка подумает, что она сумасшедшая.

Он улыбнулся, и его лицо неожиданно прояснилось и помолодело.

– И кстати, ваши работы великолепны. – Утвердительно кивнув сам себе, он добавил: – Обсудим все завтра.

Наконец-то Белла была допущена на «совещание» к Селин, что на деле означало, что они просто болтали, хотя и при закрытых дверях. Она оттягивала принятие решения так долго, как могла, но Селин прижала ее к стенке: входит ли она в долю на следующий год или нет?

– Мне лестно твое предложение...

– Но ты его не принимаешь? Знаешь, я не очень-то удивлена. Могу я только спросить, почему?

Белла рассказала Селин о выставке и своем желании рисовать. Быть может, Селин придет на выставку? С удовольствием, отозвалась та.

– Мне кажется, я не смогу больше работать полный рабочий день, – услышала она свои слова. – Я подумала, может быть, ты разрешишь мне работать, скажем, три дня в неделю? Тогда у меня останется время писать. А в мое отсутствие Энтони сможет меня замещать. У него большой опыт. Или, если ты против, я, конечно, могу уйти совсем.

– Даже не думай! – Селин постучала ручкой по зубам. – Я согласна на любое расписание, которое ты предложишь. Что поделаешь, придется идти на компромисс; надо выжать из тебя все, что можно и пока можно.

Как только эти слова слетели с ее губ, Белла внезапно поняла, что хотела этого уже долгое-долгое время. И теперь отступать было некуда. Она согласилась поработать полный рабочий день еще пару месяцев, чтобы натаскать Энтони в тонком деле обращения с трудными клиентами.

Белла закрыла за собой дверь кабинета Селин. Неужели я это и вправду высказала вслух?Колени у нее слегка дрожали, но ставшее вдруг легким тело парило, словно в ее венах тек полный воздушных пузырьков лимонад. Был ли это страх от содеянного или что-то, напоминающее... радость? Она промчалась на кухню и принялась, пытаясь зацепиться якорем за повседневность, лихорадочно вытирать стол и мыть кофеварку. Заварив кофе и слушая его ритмичное капанье, на блестящей поверхности она вдруг поймала свое слегка искаженное отражение. С толстого бока колбы на нее смотрела новая, незнакомая Белла.

23

В следующее воскресенье, сказал Уилл, приезжает его сестра Элен с двумя детьми. Придет ли Белла познакомиться с новыми членами племени Хендерсонов?

– Даже не знаю, – ответила она. – У меня так много дел.

– Помощь нужна?

– Нет, так, все мелочи по хозяйству.

– О, по хозяйству. Конечно. Это откладывать никак нельзя. – Уилл надулся. – Слушай, мы что, каждый раз, когда я приглашаю тебя познакомиться с семьей, будем говорить об одном и том же?