Текст книги "«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков"

Автор книги: Клаус Фритцше

Соавторы: Юлия Нестеренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Рассказывает старшина Нестеренко:

– Вообще занимательно было послушать про этих трех персонажей. Обычно враги представляются какой-то безликой общей массой, как мишени в тире. Просто стреляй по ним и не вдавайся в подробности биографии. А тут… Пауль так эмоционально рассказывал обо всех своих камерадах, что я четко представил себе каждого из них и даже (черт побери!) проникся к ним какой-то долей симпатии.

Оказывается, Алекс – вообще не немец, а терский казак. Родился в станице Червленой в 1915 году, сын казачьего атамана. После Гражданской войны эмигрировали в Германию. Так что он по-настоящему Алешка Ростоцкий. И особняк у них был в Грозном, и дед где-то на грозненском кладбище похоронен. Сам Алексей всю жизнь мечтал вернуться на Родину, изучал в Берлинском университете русскую литературу.

Кристиан – немец только наполовину, его мать русская, а отец из обрусевших немцев. Родился в немецкой колонии Каны, это менее 200 километров отсюда, на Ставрополье, сейчас эта местность временно оккупирована врагом. Учился в Грозненском нефтяном техникуме. Еще молодой пацан, веселый, бесшабашный. Хорошо поет и играет на гитаре, сам сочиняет стихи и песни.

Вот Гюнтер действительно стопроцентный немец, но к нацистам относится более чем прохладно. Самый старший из троих по званию и по возрасту, ему почти тридцать. Достаточно взрослый и разумный человек, со своими принципами и понятиями о чести. Заядлый альпинист, с рюкзаком за плечами исходил весь Кавказ, поднимался на Эльбрус и Казбек, мечтал штурмовать Эверест. Увлекается фотоделом, именно его горные пейзажи я видел среди фотографий Пауля.

В общем, у всех есть какие-то российские корни, и все хорошо говорят по-русски. Неудивительно – их специально так в разведшколе подбирали, со знанием местности, языка и обычаев.

Оказывается, все четверо разочарованы в своей миссии, недовольны излишней жестокостью своего командира и его подручного.

Вообще хитрюга Лагодинский так здорово разговорил Пауля, что тот уже буквально жалуется нам на своего оберштурмфюрера, как школьник на несправедливого учителя.

Пылко, с обидой рассказывает, что Шмеккер был очень заносчив и высокомерен, сильно доставал их мелочными придирками и муштрой, часто унижал. Нередко в глаза называл Алекса русским тупицей, а Кристиана недоделанной грязнокровкой. Он откровенно не любил эту четверку, и они платили ему той же монетой. С эсэсовцем Хайнцем ребята тоже сильно не ладили, пару раз Гюнтер даже дрался с ним.

Шамиля и его абреков все четверо презирают, уверены, что НКВД вскоре накроет банду. Те, что постарше и поумнее, даже сомневаются в победе германского оружия и исходе войны в целом.

Надо заметить, что Пауль рассказал нам еще об одном эпизоде, после которого трещина в отношениях эсэсовцев и их четверки переросла в глубокую пропасть. Это случилось за пару дней до его пленения, после боя около села Шатили. Именно в тот момент рассказа полковнику пришла в голову мысль изменить свои планы в отношении его друзей. Первоначально Лев Давидович хотел просто убедить немцев, что в советском плену им ничего не грозит, и уговорить сдаться.

Рассказывает рядовой Гроне:

– После боя опьяневшие от пролитой крови абреки жестоко добивали раненых красноармейцев. Ну вы же знаете, ЧТО они сделали в Шатили! Нервы Кристиана не выдержали ужаса, творящегося на наших глазах, а тут еще оберштурмфюрер приказал нам «помочь» бандитам.

– Ах, вот как? И…

– У рядового Димпера случилась истерика. Шмеккер успокаивал его.

– Как успокаивал?

– А так. Дал пару раз по морде и сказал: «Du bist ein deutscher Soldat, du bist kein kleines Mädchen! (Ты немецкий солдат, а не сопливая девчонка!)

– Ценный педагогический прием!

Гюнтер схватил его за руку и заявил: «Вы не смеете бить Криса именно потому, что он немецкий солдат. И не смеете отдавать нам подобные преступные приказы. Мы посланы сюда не заниматься разбоем, а честно воевать. И вы никогда больше не поднимете руку ни на одного из моих друзей!»

– Да я просто расстреляю всю вашу четверку за коммунистическую пропаганду! – завелся эсэсман.

– Валяйте, расстреливайте! А мосты ваши неграмотные абреки сами взрывать будут?! За рацию Абдулла сядет?! Как вы с ними вообще без переводчиков разговаривать будете?!

– Однако! Бунт на корабле, – покачал головой полковник. – Вас спасло только то, что вы пока необходимы оберштурмфюреру. Но я думаю, он мстительный человек и выполнит свою угрозу, как только вы вернетесь в центр. Трибунал вам обеспечен. Если я правильно понял, эсэсовцев осталось всего двое, вас четверо. Почему вы позволяете им издеваться над собой?!

– Да мы с эсэсманами тогда чуть не перестреляли друг друга! Если бы можно было, мы оторвались бы от банды и до конца войны укрывались бы в горах, никого не трогая. Тем более что Алекс и Крис практически местные, а Гюнтер в горах как дома. Но это считается дезертирством, за это гестапо обрушит репрессии на наши семьи в Германии.

– А чем бы питались? Грабили местное население? – усмехается Лев Давидович.

– Зря вы так о нас думаете. Мы солдаты, а не разбойники. Охотились бы, рыбу ловили, в горах грибов-орехов-ягод полно.

Рассказывает старшина Нестеренко:

– То есть они все продумали. Пауль говорил об этом с такой обескураживающей детской наивностью! Прямо книжка про Тома Сойера, сбежавшего из дома – охотиться, рыбу ловить. Залечь на дно, а где-то в верхних слоях океана пусть бушует шторм войны.

– То есть вам мешают наслаждаться горным отдыхом только оберштурмфюрер и Шамиль? – иронизирует майор. – Ну, так это поправимо! Вы помогаете нам поймать эсэсовцев и бандитов, а потом хоть охотьтесь, хоть грибы собирайте. Совершенно спокойно, ведь никто не сможет сообщить в абвер о вашем дезертирстве.

Мой бедный немецкий друг в полной прострации.

Это что – шутка?!

Вовсе нет. Если он уговорит своих друзей и они сдадут банду, советское командование гарантирует им жизнь и свободу.

– А наши семьи?

– Но откуда гестапо узнает правду?!

Рассказывает рядовой Гроне:

– Благодарю тебя, Господи! Это шанс, на который я даже не смел надеяться. Шанс выпутаться из этой кровавой передряги. Причем шанс выпутаться, не роняя своей воинской чести, не предавая Фатерланд. Шмеккер и Шамиль – кровавые маньяки, они по всем божеским и человеческим законам уже трижды заслужили смерть! А бандиты – вообще унтерменши, о них даже думать не стоит. Их цементирует железная воля предводителя, не станет его – полбанды сразу же разбежится по родным аулам, остальных легко переловят.

Ночью нам инсценируют побег. Мое разбитое лицо и окровавленная немецкая форма выглядят предельно живописно и всем своим видом подтверждают историю о пытках в НКВД. Легенда для оберштурмфюрера такова: русские заподозрили Нестеренко в сотрудничестве с абвером из-за старого знакомства со мной. Спасая нас обоих от расстрела, Серега бежит вместе со мной. Старшина должен убедить Шмека, что настроен антисоветски и готов сражаться за Великую Германию.

Сомневаюсь, что это очень правдоподобно, но без няньки меня не отпускают. Не доверяют.

ЧАСТЬ 2

Рассказывает старшина Нестеренко:

– Задыхаясь от быстрого бега, ломимся через густые заросли боярышника, мокрые колючие ветви хлещут по лицу, сзади постепенно смолкают выстрелы ложной погони – как будто не догнали.

Когда останавливаемся отдышаться, Пауль оборачивается ко мне и просит: «Пожалуйста, не говори никому, что я на расстреле плакал».

– Да что ты! Я, наоборот, скажу, что ты, рванув на груди рубаху, кричал «Хайль Гитлер!».

– Не вздумай!

– Почему?

– Камерады примут меня за идиота.

Поднимаемся все выше в горы и к середине следующего дня доходим до сакли старого чабана. Навстречу выбегает пара здоровенных пастушьих овчарок, но, признав Пауля, начинают дружелюбно махать пушистыми хвостами: видимо, здесь он частый гость.

Седобородый аксакал гостеприимно поит нас чаем с чуреком, его внук-подросток тем временем режет барашка для шашлыка. Конечно, я и раньше знал о лояльном отношении местных к фашистам, но такая идиллия меня коробит.

– У деда сын в банде, – рассказывает мой друг.

Не успело подрумяниться мясо на угольях, как на огонек пришли еще двое.

Судя по описанию, Гюнтер и Крис. Радостно обнимаются с Паулем, хлопают по плечу. Заботливо переодевают его в запасную фуфайку из рюкзака.

Тот рассказывает о своих приключениях в плену у большевиков, но хотя говорит по-немецки, по тону чувствую: приукрашивает и привирает. Он и в детстве умел вдохновенно приврать – этакий юный барон Мюнхгаузен.

Затем из кустов выныривает Алекс – Алешка. Узнав, что я из Грозного, подает мне руку и говорит: «Здорово! Теперь у нас еще хоть один казак в отряде будет. А то я один среди фрицев».

– А как же Кристиан, он же вроде наполовину русский?

– Крис не еврей, чтобы определять нацию по матери, считает себя немцем. Я тоже не русский, а казак. Все мои предки по отцовской линии – терские казаки, мой прадед с генералом Ермоловым Кавказ усмирял, – уточняет свою биографию герр Ростоцкий.

– Дед усмирял, а ты баламутишь, – шучу я.

– Германия баламутит национальные чувства нохчей, чтобы те помогли немцам таскать каштаны из огня, – цинично ухмыляется Алекс. – Только вряд ли Гитлер после победы на Кавказе позволит им создать свое государство.

– Не для того мы кровь здесь проливаем, – вторит ему Димпер. – Кавказ будет наш. Мы тут уже двести лет живем, со времен Екатерины.

Пауль кидает кости одной из чабанских собак, оставшейся с нами. Это совсем молодой пес, любимчик всей четверки. Внезапно что-то почуяв, он начал беспокойно лаять в наступающий полумрак.

– Что это? – насторожился Крис.

– Успокойтесь, камерады, – усмехнулся Гюнтер. – Это просто шакалы. Они нам не опасны.

Алексей разливает по стаканам слабенький немецкий шнапс.

– Ну, за знакомство!

Сидим у костра, едим шашлык, дружески болтаем, периодически поднимая тосты.

Ловлю себя на мысли, что с трудом воспринимаю их как фашистских солдат: в пляшущем свете костра они выглядят как туристы на привале. Сходство усиливает гитара Криса и то, что они одеты не в привычную полевую форму вермахта и короткие сапоги, а в какие-то брезентовые ветровки и горные ботинки со шнуровкой.

Вот только пьют они не по-нашему, уж больно маленькими дозами.

– Давай, Серега, тяпнем по-нашему, по-русски! – вдруг предлагает мне Ростоцкий. Наливаем граненые стаканы до краев и пьем залпом, без закуски.

– О! – восхищенно тянут трое немцев и качают головами.

Потом пью с каждым на брудершафт.

После выпивки затягиваем песни: Крис аккомпанирует на гитаре, у него и у Пауля приятные мелодичные голоса. А вот Ростоцкому медведь не просто наступил на ухо, а даже изрядно там потоптался. Ревет как пьяный извозчик.

Позже Пауль осторожно выкладывает своим предложение Лагодинского: те потрясены, но быстро соглашаются. Еще о чем-то шушукаются и укладываются спать.

Мне не спится. Если бы еще пару дней назад кто-нибудь бы сказал, что я проведу ночь высоко в горах один с четырьмя пьяными фрицами, – я б его обсмеял. Вон они храпят, развалившись возле догорающего костра, рядом лежат заряженные черные «шмайсеры». Немецкие десантники, которых мы два месяца ловили. Обалдеть!

– Ахтунг, ауфштеен! – будит нас на рассвете сдавленный голос Гюнтера. Примерно таким тоном кричат «Атас!» мальчишки при появлении милиции. Вскакиваем, стукаясь лбами.

К нам приближаются две темные фигуры, у одного на плечах тускло поблескивают серебристые погоны, в петлицах руны «СС». Догадываюсь, что это оберштурмфюрер Шмеккер. Рядом с ним тяжело шагает гориллоподобный детина с туго набитым рюкзаком за спиной, это верный подручный Хайнц.

Фрицы вытягиваются в струнку, слегка разведя локти, и щелкают каблуками. У меня так не получается да и не очень стараюсь, я ж не дрессированный медведь!

– Кто это? – эсэсовец подозрительно буравит меня ледяными глазами-иголочками.

– Это русский перебежчик, оберштурмфюрер, – докладывает Пауль и излагает нашу легенду.

– Ненавижу комиссаров и советскую власть. Я с детства восхищаюсь всем немецким. Вы великая нация, и я мечтаю служить фюреру, как мой лучший друг рядовой Гроне, – вдохновенно вру я.

Не прокатило! Может быть, он и большая сволочь, но не дурак. Быстро наводит на меня свой пистолет.

– Вы идиоты! Большевистский шпион втерся к вам в доверие и проник в наш отряд, а вы напились как свиньи…

Все-таки у немецких десантников отличная реакция. Два выстрела сливаются в один: вытаращив глаза, падает прошитый автоматной очередью Шмек, рядом грузно оседает Хайнц.

Пауль и Гюнтер опускают дымящиеся стволы «шмайсеров».

– Спасибо! – выдыхаю я.

– Не за что, – спокойно отвечает Гюнтер. – Мне было самому приятно прикончить эту тварь.

Он достает фотоаппарат и начинает деловито снимать трупы в разных ракурсах.

Я немного шокирован: «Это еще зачем?»

– Нам же надо отчитаться перед вашим командованием. Или НКВД предпочитает, чтобы мы принесли в мешке их отрубленные головы?! Джигиты отчитывались перед Абдуллой именно так.

Ничего себе черный юмор! Но отвечаю ему в тон:

– НКВД предпочитает свежие скальпы.

– О’кей, шериф! Завтра скальп Абдуллы будет висеть в вашем вигваме! – шутит в тему неунывающий Пауль.

Рассказывает рядовой Гроне:

– Да уж! Изо всех сил стараюсь вести себя как ни в чем не бывало, пытаюсь шутить, а у самого такое смятение на душе! Смотрю на Криса, у него тоже глаза ошалелые какие-то, и уголок рта нервно дергается. И сам я намертво вцепился в автомат, чтобы руки не дрожали, упорно отвожу взгляд от мертвецов. Конечно, оба покойничка при жизни были большие сволочи. Но когда я договаривался с Лагодинским, то не думал, что придется самому их вот так в упор застрелить. Просто Шмек как-то резко наставил пистолет на Серегу, и я знал, что он вот-вот убьет моего друга, который только что меня от расстрела спас. Вроде все правильно, я просто долг чести вернул. Но все равно тоскливо. Рубикон перейден.

– Чего вы с Крисом такие грустные, словно на похоронах?! – хлопает меня по плечу Сергей. – Выше голову! Вы все сделали отлично! Или, может, вас совесть замучила? Так ведь ваш Гитлер сказал, что освобождает арийцев от химеры, именуемой совестью. Как я понимаю, немецкий солдат должен убивать не моргнув глазом.

– Серый, ты издеваешься? – спрашиваю я.

– Отнюдь! Ни за что не поверю, что ты сейчас первый раз в жизни застрелил человека. Отчего же такие душевные муки на лице? О, конечно, большая разница: те, убитые тобою раньше, не были арийцами! Они принадлежали к низшей расе…

– Старшина, чего вы от нас хотите? – вмешался Гюнтер. – Чтобы мы мгновенно превратились в коммунистов?

– Да мы были уверены, что в 1941 году германские рабочие поднимут восстание против Гитлера и не станут воевать против своих классовых братьев.

– Ну, извините! Все намного сложней. И вообще лучше все вместе помогите оттащить трупы. И будем думать, что делать дальше.

Приступаем к планированию операции под кодовым названием «Скальп Абдуллы».

Младшим членам отряда дико нравится индейский антураж. Думаю, такие же парни, как они, изобрели потом гэдээровский вестерн. Пауль втыкает в свои волосы орлиное перо и вещает: «Отважные Сыновья Волка вырыли священный томагавк войны. Трепещите, грязные гуроны!» Крис, хлопая ладошкой по рту, издает боевой клич команчей.

– Дети, сущие дети! – вздыхает Гюнтер. – Они и в войну сначала играли, как в индейцев.

Странно, почему не возвращаются старик с внуком. На ночь они загоняли своих баранов в большую пещеру, чтобы тех не тронули волки. Пещера находится примерно в километре отсюда. Слава богу, что они не видели произошедшего, а трупы Гюнтер успел скинуть со скалы.

Мальчишка пригнал овец на пастбище один, утверждает, что дед должен был прийти к нам еще на рассвете, проводив эсэсманов. Удивительно, но мы его не видели.

Ростоцкий на ломаном чеченском языке объясняет мальчишке, что надо отвезти письмо Шамилю. Тот послушно вскакивает на лошадь и, пришпорив ее грязными пятками, скачет выполнять поручение.

Надо как-то заманить в ловушку главаря банды и его ближайших помощников. От имени Шмеккера бандитов приглашают срочно приехать к старому аулу якобы для совещания.

Собака опять ведет себя как-то беспокойно, что-то нашла в кустах. Иду за ней, она упорно пытается Раскопать нечто, полузарытое под ворохом веток. О боже! Перед моим взором предстает восковое лицо старого чабана, залитое кровью; папаха валяется Рядом, на выбритом до синевы темени чернеет глубокая рана.

Понимаю, что бандит отстал от эсэсманов только в последний момент, когда те подходили к догорающему костру. Мы его в полумраке не разглядели, но он наверняка все видел. Кто ж его так? Гюнтеру пришлось убрать нежелательного свидетеля? Но когда он успел?!

Шагаем по левому берегу бурной горной речушки. Каньон постепенно суживается, затем вновь расширяется, открывая взору небольшую поляну, на которой живописными руинами лепятся развалины средневекового чеченского аула. Это несколько сторожевых башен, сложенных из дикого камня и поросших мхом, в стенах оставлены узкие бойницы.

Залезаем в самую высокую из башен на второй этаж, ребята деловито размещают в бойницах два ручных пулемета МГ-34, готовят к бою немецкие ручные гранаты с длинными деревянными ручками. Мне взамен моей мосинской винтовки дали автомат Хайнца; обезоруженный в плену Пауль взял автомат Шмеккера.

– Как ты думаешь, сколько будет гостей? – небрежно интересуюсь я.

– Человек пять командиров и несколько охранников. Обычно они так ездят, – отвечает Ростоцкий. – Не бойся, управимся. Как говорится, «с нами Аллах и два пулемета».

– А по-нашему это звучит «Готт мит унс унд цвай «МГ-34», – это снова Пауль со своими шуточками.

Рассказывает рядовой Гроне:

– Чуть позже назначенного часа на тропе появляется десяток всадников. В центре группы на черном жеребце восседает сам Шамиль. Это жилистый мужчина средних лет с жестоким и неприятным лицом. На голове белая чалма – знак паломничества в Мекку, сзади черными, как у демона, крыльями развевается по ветру темная бурка. Рядом скачут джигиты, все в лохматых папахах, с ног до головы обвешаны оружием немецкого производства. Наш фельдфебель, как старший по званию, «командует парадом»:

– Подпускаем поближе. Вы вдвоем стреляете именно по главарю, чтоб наверняка. Мы с пулеметов косим остальных.

Устроившись поудобнее перед узкой бойницей, навожу оружие на цель. Во время учебы в элитной нацистской школе я стабильно занимал призовые места на стрелковых соревнованиях. Вот и научили на свою голову! Ненадолго задерживаю дыхание и плавно жму на курок. В плечо мне бьет резкой отдачей, а на белоснежной чалме Абдуллы алой розой расцветает кровавое пятно – пуля угодила точно в середину лба.

– Фойер! Огонь!

Лай пулеметов вмешивается в цокот копыт, диковинными кустами вырастают взрывы гранат; лошади встают на дыбы, мечутся, сбрасывая и давя всадников.

Рассказывает старшина Нестеренко:

– Ура! – победно орем мы с Ростоцким (и Крис, кажется, тоже!).

– Hur-ra-a! – вторят нам Гюнтер с Паулем.

Но на месте убитых тут же появляются новые, в еще большем количестве, похоже, Шамиль зачем-то привел на встречу всю свою банду, а это около пятидесяти человек.

Обозленные смертью командиров, они кидаются на нас, как стая бешеных собак, пулеметные очереди косят их, но силы явно не равны: их просто намного больше, и запас патронов у нас ограничен.

«Приз достается поймавшему медведя, а не пойманному медведем», – всплывает в голове дурацкая Фраза. Но не озвучиваю ее, действительные и страдательные причастия русского языка – слишком сложная грамматика для немцев. Не поймут.

Зато прекрасно понимают, что это, возможно, их последний бой, но никто не трусит, продолжают вести огонь из всех стволов.

Гортанные выкрики на чеченском и гиканье многократным эхом отражаются от стен ущелья. Вокруг башни, как рой жалящих ос, кругами носятся конные бандиты, стреляют на скаку.

Вот охнул и схватился за грудь Крис, рикошетом ранен в ногу Гюнтер. Патроны на исходе. Переглядываемся, мысленно прощаемся.

– «Ich hat es erwischt» (меня задело), – говорит своим фельдфебель.

Хриплым, яростным голосом сын белого офицера Ростоцкий запевает «Варяг»:

 
Наверх вы, товарищи, с Богом, «ура!»
Последний парад наступает!
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!
 

Сначала к нему густым басом присоединяюсь я, затем в наш хор вливается звенящий тенор Криса (он помнит слова, ведь он вырос в СССР). С песней и помирать легче!

Этот хор звучит настолько жутко и зловеще, что недоумевающие бандиты на некоторое время прекращают пальбу.

Внезапно вершины окрестных скал оживают хлопками выстрелов: узнаю знакомый стрекот старого доброго «максима», частую дробь родных трехлинеек.

– Никогда не думал, что испытаю такой бешеный прилив счастья от появления отряда НКВД! – признается потом Пауль.

Нам навстречу из-за скалы выходит улыбающийся Лев Давидович.

– Молодцы! Герои! Покрошили их как капусту!

Еще не остывшая от горячки боя немецкая десантура настороженно здоровается. Русский полковник щедро сыплет комплименты их боевой выучке и тактической изобретательности. Похвалы приятны, но заметно, что больше бы устроила простая фраза: «Всем спасибо, все свободны».

– Ну, все, мы можем уходить? – первым не выдерживает Гюнтер. – Вы давали слово офицера, обещали нам свободу.

Он с опаской оглядывает плотное кольцо оцепивших остатки банды красноармейцев.

– Конечно. А пока я приглашаю вас вместе отметить удачное окончание операции. Вы не пленники – вы мои гости на этот вечер. К тому же раненым необходима медицинская помощь.

Гюнтер дергается, но Пауль что-то быстро шепчет ему на ухо по-немецки.

Сформировав из бандитов небольшую колонну пленных, красноармейцы гонят их по дороге, я с фрицами еду в кузове грузовика.

Постепенно их настороженность спадает, разряжаясь каким-то нервным весельем: возможно, этому способствует фляга с русской водкой, презентованная нам полковником. Фляга идет по кругу, и вот мы уже с хохотом вспоминаем подробности прошедшего боя. Слава богу, двое наших товарищей ранены не тяжело.

«Ничего себе я выразился о них – «товарищи», – запоздало соображаю я.