Текст книги "«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков"

Автор книги: Клаус Фритцше

Соавторы: Юлия Нестеренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Клаус Фритцше
Юлия Нестеренко
«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

Внучка: Дедушка, а кто такой вервольф?

Дед: Это оборотень, человек, который в полнолуние превращается в злобного волка.

Внучка: Но ведь после полнолуния он снова становится человеком?

Рассказывает автор Юлия Глухова:

– С этими двумя необычными боевыми друзьями я познакомилась в ростовском поезде около десяти лет назад. Тогда это были еще довольно моложавые старички, не утратившие ни военной выправки, ни боевого задора, ни своеобразного чувства юмора.

Ветераны любят рассказывать о своей юности, а в моем лице они нашли благодарного слушателя. Тем более что они оказались моими земляками из Грозного, и рассказ их касался событий, произошедших в Чечено-Ингушетии в 1942 году. Теперь Грозный и Чечня больше ассоциируются с другой, совсем недавней войной, но, как оказалось, между ними очень много параллелей.

Сергей Алексеевич, старший из дедов, так начал свой рассказ:

– С 1941 года я служил на Кавказе в 178-м мотострелковом батальоне оперативных войск НКВД. Сердца наши рвались на фронт, мы были нужны фронту, но наше спецподразделение вынуждены были держать в тылу. В январе 1942 года оно было развернуто в 141-й горнострелковый полк, предназначенный исключительно для операций против чеченских банд.

– Да, можно сказать, что в начале сороковых годов в чеченских лесах было не меньше банд, чем сейчас – в конце девяностых, – провел историческую параллель более молодой Павел Петрович. – Только вместо генерала Дудаева был бывший прокурор Чечено-Ингушетии Майрбек Шерипов, в феврале 1942 года поднявший антисоветский мятеж в Шатое и Итум-Кале. Даже полевой командир Байсаев был. Только его звали не Шамиль, а Мачек. Вместо Гелаева и Радуева были Хасан Исраилов и Расул Сахабов, а вместо арабов Хаттаба немецкие парашютисты.

– В то время, когда Красная Армия героически сражалась с фашистами, местные антисоветские элементы разжигали огонь вооруженного восстания в нашем тылу, – продолжил Сергей Алексеевич.

– Впрочем, сами повстанцы называли это «борьбой за национальную независимость от Советской империи» и утверждали, что ведут борьбу со сталинским деспотизмом и колониальной политикой Советской власти, – разъяснил мне Павел Петрович. – Их лидеры объявили своей целью создание Конфедерации свободных народов Кавказа – независимого горского государства под протекторатом Германии. Немецкая диверсионно-террористическая разведслужба абвер попыталась воспользоваться ситуацией. В ноябре 1941 года в лагере «Штранс» создали батальон «Бергман» («Горец») для подрывной работы на Кавказе. Сколоченные из личного состава этих спецподразделений группы перебрасывались в тылы советских войск для ведения шпионажа, разрушения коммуникаций, создания паники и пытались руководить деятельностью местных повстанцев. Но абверовцы ошиблись, посчитав, что все горцы готовы воевать на стороне фашистов. Я бы скорее сказал, что Шерипов и Исраилов пытались использовать наступление немецких войск в своих целях. Помните китайскую сказку о царе обезьян, который наблюдает сверху за дерущимися внизу тиграми?

– Ведь говорят, именно за содействие бандитам и немецким диверсантам Сталин приказал депортировать чеченцев? – неосторожно ляпнула я.

– К сожалению, именно на их полк НКВД возложили ответственность за проведение 23 февраля 1944 года операции «Чечевица» по выселению вайнахского народа, – уточнил для меня Павел Петрович.

Сергей Алексеевич аж стукнул кулаком по столу от возмущения: «Лично я был против изгнания стариков и детей из родных домов! Считаю, несправедливо за преступления отдельных отщепенцев выселять целый народ. Не все чеченцы были предателями и бандитами, так же как не все немцы были фашистами. У каждого народа были свои негодяи, но я как офицер НКВД точно могу сказать – процент таких был невелик! Сам видел, помню! У меня нет ненависти ни к чеченскому, ни к немецкому народу. У меня жена – чеченка, зять – немец, в жилах наших детей течет смешанная кровь! Среди моих друзей есть и евреи, и горцы, и русские, сам я украинец. Мы в Грозном всегда жили как одна большая интернациональная семья, и только враги пытались вбить клинья между народами! Так делали фашисты в 1942 году по принципу «разделяй и властвуй»!

– Расскажем ей, как на самом деле началась операция «Вервольф». Если не боишься, – он вызывающе сверкнул глазами на своего друга. – Только ты тоже расскажи ей все, а не ту сказочку, которую мы рассказали твоей будущей жене – моей сестре в сорок втором.

А теперь передаю слово нашим дедам. Они рассказали эту историю вместе, в два голоса, каждый от своего имени и со своей точки зрения. Когда замолкал и задумывался один, нить истории продолжал другой. И пусть как тогда зазвучат их живые голоса: густой резковатый бас Сергея Алексеевича – старшины Нестеренко и мягкий ироничный баритон Павла Петровича – его друга детства и юности – рядового Гроне. Они рассказывали о событиях той поры то обстоятельно и серьезно, и их голоса поднимались до патетики или подрагивали от тщательно скрываемых слез. Иногда они вспоминали свои ошибки и предубеждения, и тогда тон их рассказа становился язвительным и критичным. То вдруг вспоминали какие-то веселые подробности своей озорной юности, и они хохотали и хлопали друг друга по плечу как мальчишки.

ЧАСТЬ 1

Рассказывает Сергей Алексеевич – старшина 141-го горно-стрелкового полка НКВД Нестеренко
^{Далее просто: «Рассказывает старшина Нестеренко».}

24 августа 1942 года начался штурм Грозного. Немецкие войска рвались к грозненской нефти, все моторы их многочисленной армады боевой техники остро нуждались в горючем; нефть была подобна черной крови, питающей ненасытные утробы вампиров войны – танков и самолетов. Но гитлеровское наступление захлебнулось под станицей Червленной, родиной моего деда, казачьего сотника Нестеренко. Немецкий генерал Руофф получил задание взять населенные пункты Наурскую и Мекенскую, чтобы ударом с севера отсечь и окружить грозненскую группировку, для чего под Наур были стянуты танковые и механизированные части вермахта. Советские войска были намного хуже вооружены, но у наших была сильнее воля к победе – ведь они защищали наши родные дома, своих жен и детей.

Однако наша часть НКВД, вместо того чтобы бить врага на фронте, была вынуждена охранять от бандитов тылы. Но разве нам было легче, чем фронтовикам?! Их враг был ясен и понятен, наш враг прятал свою подлую личину и нападал из-за угла, под покровом ночи. Националисты сколачивали банды из жителей горных аулов, которые громили сельсоветы, убивали коммунистов, нападали на советские государственные учреждения, отделы НКВД, а также на военные гарнизоны.

Уже несколько месяцев мы охотились за одной из банд, входящих в группировку Р. Сахабова. Мы знали, что они действуют в тесной связи с группой немецких парашютистов. Мы не раз устраивали на них засады, но эти дьяволы каждый раз умудрялись выскочить из капкана. Недавно они взорвали мост узкоколейки в Галашкинском районе, потом была попытка нападения на лесопильный завод в Мужичах. Правда, охрана оказалась на высоте, и диверсанты, потеряв в перестрелке одного из своих, вынуждены были отступить.

* * *

Не знаю, кой черт дернул меня на рассвете пойти одному на горный родник – наверняка это один Аллах ведает. Впрочем, могу признаться, что у этого черта была толстая черная коса до пояса, осиная талия и огромные карие глаза с пушистыми ресницами. Звалась эта чертовка Фатима и каждое утро, грациозно покачивая бедрами, спускалась к роднику за водой. Мне было всего 23 года, я был молод, беспечен и по уши влюблен.

Прыгая с камня на камень, как горный козел, я быстро спустился к роднику и, раздвинув густые заросли кизила, любовно прошептал: «Фатима…»

Впрочем, последняя буква ее имени буквально застряла в моей глотке. То, что я увидел, было совершенно не похоже на юную красавицу-горянку! Хотя тоже начиналось на слог «Фа».

В полутора метрах от меня сидел на корточках здоровенный малый в зеленом камуфляже, с закатанными по локоть рукавами, и набирал воду в армейскую фляжку. Черный «шмайсер» лежал в траве у его ног.

На пару секунд мы застыли, остолбенело глядя друг на друга.

Он прыгнул первым. Сильное тренированное тело распрямилось как сжатая пружина, кулак размером с пивную кружку летел мне в лицо. Я успел уклониться и, в свою очередь, влепил ему хук с правой.

Рассказывает Павел Петрович – рядовой вермахта Вольфганг Пауль Гроне
^{Далее просто: «Рассказывает рядовой Гроне»}

Oh, mein Gott! Откуда на мою беду свалился этот русский амбал! Моей главной ошибкой стала моя самонадеянность. Видимо, прочно вдолбили нам в головы мысль о расовом превосходстве. Я чувствовал себя тогда этакой всемогущей белокурой бестией, сверхчеловеком… Но давайте ближе к делу.

Я не воспользовался автоматом, так как не хотел стрельбой поднимать лишнего шума. Все-таки я был специально обученный десантник и понадеялся справиться с советским солдатом голыми с руками. Это он мне потом сказал, что несколько лет занимался боксом в заводском клубе, был чемпионом района в тяжелом весе. Как сейчас говорят, «круто я попал…».

Представляете, что чувствует боксерская груша? Увесистые тумаки посыпались на меня со всех сторон, конечно, я тоже старался отвечать ударом на удар; но рефери бы сказал, что счет был примерно 10:6, и не в мою пользу. Затем нокаутирующий удар сшиб меня с ног. Изогнувшись как змея, я выхватил из-за пояса финский нож, в его руке блеснул кинжал. Острая сталь полоснула меня по правому плечу, я отчаянно завопил: «Hilfe, kameraden!» Но наши парни рванули с этой поляны как трусливые зайцы! Может, они подумали, что русских много. Scheisse! Думаю, если бы со мной был Гюнтер, он бы меня не бросил. Но в этот раз старшим с нами пошел ротенфюрер Хайнц.

Я лежал, обливаясь кровью, с ужасом ожидая смертельного удара кинжалом в сердце, а русский коленом прижимал меня к земле и деловито обыскивал мои карманы в поисках оружия. Он отобрал у меня пистолет, запасные обоймы и гранату.

Рассказывает старшина Нестеренко:

– Именно в этот момент, а не секундой раньше явились ребята из моего взвода. И Васька задал просто конгениальный вопрос! Причем не мне, а фрицу. Он спросил: «А ты что здесь делаешь?!»

– Не видишь, загорает! – вызверился я. – Быстро сообщите командиру, что надо прочесать лес. Несколько его дружков сбежали в сторону водопада.

– Говори, сколько вас было?

Дерзко блеснув белозубой улыбкой, он ответил:

– Ich verstehe nicht!

– Быстро отвечай, гад фашистский! Сколько?!! – я схватил пленного за грудки, резко приподнял.

Фриц молча, вызывающе вскинул на меня нагловатые зеленые глаза, но я чувствовал, как напряженно он дышит и как бешено молотится его сердце. Боится он нас, жутко боится, но изо всех сил старается выглядеть храбрецом. Все он понимает, гаденыш, я могу объясниться по-немецки, хотя и с сильным акцентом.

Я посильнее встряхнул фашиста и громко повторил вопрос. Он невольно охнул от боли в раненой руке.

Я выругался и швырнул немца на землю. Не буду же я бить раненого!

Но, думаю, парашютистов было двое или трое, иначе бы они не сбежали, а приняли бой.

Десяток более азартных ребят сразу рванули в погоню, более трусоватый Василий вызвался предупредить остальных.

И опять я остался с фрицем наедине. Отдышавшись от горячки боя, я смог рассмотреть его внимательнее. Теперь он показался мне гораздо моложе: просто ростом высокий, но видно, что еще пацан. Лицо сильно загорело на горном солнце, и на щеках явственно белеет не знавший бритвы легкий пушок; разбитые губы припухли совсем по-детски. Черты лица довольно красивые, но не по-славянски резкие, даже какие-то хищные. Что-то даже неуловимо знакомое чудится в его физиономии…

Ну да, точно! На волчонка пойманного чем-то смахивает. Так же сверкает зеленовато-золотистыми глазами из-под копны растрепанных пепельных волос, похожих на вздыбленную на загривке волчью шерсть. Только что клыки не показывает и не скулит. А ведь ему, наверное, больно. Вон на рукаве быстро набухает кровавое пятно.

Наклонился над ним, он отпрянул, прямо вжался в скалу.

– Да не трусь ты! Я просто рану посмотрю!

Рассказывает рядовой Гроне:

– Признаться, я его очень сильно боялся! Я знал, что нахожусь в полной его власти, а уж чего нам офицеры не рассказывали о жестокости большевиков! Вон какой он здоровяк: вылинявшая гимнастерка аж чуть не лопается на груди, в пудовых кулачищах мой автомат выглядит игрушечным. Мужик в самом расцвете сил: огромный, как медведь, будто топором рубленные черты лица, пышные каштановые усы. Тяжелый подбородок густо зарос коричневой щетиной (впрочем, женщины бы сказали «мягкой каштановой бородкой», от таких, как он, дамы без ума). Черные глаза угольями горят из-под нахмуренных густых бровей. Сначала все глядел на меня как зверь на добычу, потом резко встал и нагнулся надо мной. «Сейчас опять бить будет!» – с ужасом решил я.

Но он просто жестами показал мне, что надо расстегнуть мундир и спустить его с плеча. Потом осторожно, стараясь не причинять лишней боли, осмотрел рану и перевязал ее найденным у меня индивидуальным пакетом.

Я немного успокоился и стал думать о дальнейшем. Сразу меня пощадили, но так ли это хорошо, как кажется? В разведшколе нас предупреждали, что НКВД применяет на допросах изощренные пытки. А меня, конечно же, станут допрашивать!

Попробовать сбежать, пока вражеский солдат только один? Но у меня голова кружится от потери крови, и он легко догонит меня! Я обреченно вздохнул…

Рассказывает старшина Нестеренко:

– Тем временем я стал рассматривать отобранные у вражеского десантника вещи. Среди них была завернутая в непромокаемый пакет пачка фотографий.

Довольно интересно! Вот несколько живописных горных пейзажей (похоже, парень неплохой фотограф, и у него хороший вкус, невольно подумал я). Дальше группа смеющихся подростков в форме гитлерюгенда. А вот симпатичная фрау средних лет и мужчина в пенсне по-родительски обнимают моего пленника. Стоп! Вглядываюсь в пожелтевшее фото внимательнее. Неужели это они? Тетя Клара и дядя Петер. В начале тридцатых годов он работал по контракту инженером на нефтепромыслах вместе с моим отцом. Наши семьи жили в соседних домах в Заводском районе. Это точно они! Вот на шее у женщины то самое жемчужное колье, которое так восхищало мою мать. Я еще помню, как дядя Петер занимательно рассказывал нам о ловцах жемчуга с тропических островов.

Показываю ему фотку, тычу пальцем: «Vater? Mutter?» Кивает головой.

Но тогда кто этот фриц?! У них было два сына – погодки. Кто он, Виктор или Пауль? Конечно, мне сложно было узнать милого пухлощекого мальчугана в сидящем напротив меня фашистском десантнике. Но мне вдруг на секунду показалось, что сквозь жесткие арийские черты лица внезапно проступило что-то наивно-детское и трогательное.

Собираю весь свой скудный запас иностранных слов и задаю контрольный вопрос:

– Wie heisst du?

– Ich heisse Wolfgang Grone.

Ну да, точно «Гроне». Их фамилия была Гроне, просто мы чаще переиначивали ее на свой лад – Тронов, Гроновы. Но имя? Может, Виктора по-настоящему звали Вольфгангом?

– Du bist Victor Gronoff?

Ошалело смотрит на меня, глаза скачут по моему лицу, словно пытаясь за что-то зацепиться.

Еще раз сую ему под нос фото: «Твою мать зовут Клара, а отца Петер Гроне?»

– Ja, ja, – медленно выдыхает он.

Сто процентов – это Витек!

– А я Серега Нестеренко, сын дяди Леши, из Грозного. Вспомнил меня?! Вы жили рядом с нами в Заводском районе. Отвечай, ты же понимаешь по-русски. Ты же в детстве неплохо болтал.

– Я тоже тебья вспоминайль! – наконец его прорвало. Он говорил взволнованно, с сильным акцентом, мешая русские и немецкие слова. – Мы есть приходить вам в гости! Твой папа работайт цузамен… вместе с мой! Ты иметь кляйн брудер – Семка!

– Витюха! – я уже почти с симпатией смотрел на этого фрица. Обалдеть, бывший друг детства… буквально с неба свалился. На парашюте.

– Но я не есть Виктор. Их бин Павлик.

– Как это?

Хватает свой зольдбух – солдатскую книжку. С трудом разбираю непонятную готическую вязь. Написано Вольфганг Пауль Гроне.

– Вольфганг есть трудни имя для русских. Поэтому мама называйт меня Пауль.

Оказывается, все-таки младший. Мы как-то больше с его старшим братом дружили, но я и этого хорошо помнил. Белобрысый такой шкет в коротких штанишках на помочах. Он по праздникам надевал белые гольфы до колен. В гости к моему младшему братишке ходил, они вместе марки собирали.

Рассказывает рядовой Гроне:

– Tolles Ding! Оказывается, этот суровый русский солдат – Серега Нестеренко. Но немудрено, что я его сразу не узнал: мы ведь в последний раз году в тридцать пятом виделись, мне было тогда около двенадцати лет, а ему около шестнадцати. Просто тогда он носил буйный казацкий чуб, а сейчас его как всех красноармейцев остригли под машинку. Да и вырос под два метра, возмужал, усы вон отпускает.

Все-таки не зря на наших солдатских пряжках написано «Gott mit uns», хранит меня мой Бог, это старое знакомство все же шанс, соломинка. Но может, это спасет меня? Правда, я больше дружил с его младшим братом Семой, но все же… все же…

– В страшном сне не могло бы привидеться, что ты станешь фашистом! – Отстраняясь от меня, он качает головой.

Halt, стоп, кажется, разговор сворачивает на скользкую тему.

– Я не фашист. Фашисты есть только в Италии. А ваши называют так членов национал-социалистической партии. Но у меня посмотри – в документах партийного билета нет. И нагрудного значка НСДП нет. Значит, я не наци, – тараторю я, бурно размахивая руками. И думаю про себя: «Слава богу, что не успел ни в партию, ни в СС вступить. А то ведь была такая мечта в семнадцать лет. Трудно было бы объяснить русскому парню, что весь этот нацистский антураж: факельные шествия по унтер ден Линден, бравурные марши, эффектная красота черной униформы, клятвы на крови, мистика древних рун – обладали романтической притягательностью для мальчишеского воображения. Особенно парадная эсэсовская униформа, на которую как мухи на мед липли юные фроляйн из «Союза немецких девушек».

Хотя над историей, почему я не попал в СС, Серега наверняка бы посмеялся.

Я уже и справки о своем чисто арийском происхождении предоставил, и медкомиссию прошел, получив вторую расовую категорию, и по физической подготовке все тесты успешно сдал. Но однажды наш командир взвода – цугфюрер Хешке допек-таки меня своими придирками. Он уже в пятый раз раскидывал убранную мною постель и кричал, что если я даже койку не могу аккуратно заправить, то из меня не выйдет хороший солдат, на что я ответил, что он сам только лозунги нацистские хорошо может на собраниях орать, а в мишень на стрельбах попасть не может. Тогда он обозвал меня коммунистом, за что я его обложил отборнейшим русским матом. (Как раз Серега научил нас с братом ругаться. Шутки ради.) Наши разборки с Хешке закончились в кабинете начальства, где еще один воспитатель, член нацистской партии, припомнил, как я анекдоты про Геббельса травил в туалете.

Короче, меня с треском выгнали из элитной нацистской школы и сказали: ну, типа, недостоин я высокого звания эсэсмана. А так по всем параметрам проходил: рост, нордическая внешность, чистокровный ариец. Характер, видите ли, нельзя назвать «нордический, стойкий». Сказали, что для немецкого солдата главное качество – это беспрекословное послушание. А я просто по натуре своей не могу выполнять идиотские приказы каждого необразованного дебила, пусть и одетого в унтер-офицерский мундир. Я родился 27 апреля, а значит, по гороскопу Телец – упрямый и своенравный, и чуть что не по мне, сразу драться-бодаться лезу. И если чувствую, что прав, – иду напролом.

Я думал, отец будет ругать меня за вылет из школы. А он как-то странно посмотрел и ласково потрепал мои волосы.

Но теперь Серый прицепился к моей татуировке. Разглядел-таки, пока рану бинтовал. А чего к ней цепляться, пикантная такая татуировочка: обнаженная длинноногая девушка с крыльями сжимает в правой руке огромный меч, в левой – щит, слегка прикрывающий интересные места. На щите синие руны «SS». Понимаю, что проблема в буквах.

– А это что-о? – больно выворачивает мою здоровую руку и задирает рукав.

Ну вот, я так и знал, что ему не понравится. Нашему цугфюреру тоже не понравилось. Но по другой причине. Тому понравились буквы, но не понравилась девица. Сказал, что я опошляю идеалы национал-социализма.

– Это Валькирия, из древнегерманского эпоса. Вроде ангела. А это просто молнии.

Рассказываю про критику цугфюрера.

Серега ржет: «А мне баба нравится, особенно большие титьки. Только немного тоща».

Обсудив поистине выдающиеся достоинства германских женщин, он все-таки счел нужным продолжить свой допрос с пристрастием.

– Но ты все-таки был в гитлерюгенде! – как улику поднимает злополучную фотографию, где мы сняты с ребятами в летнем лагере.

– Ой, да что ты! У нас в гитлерюгенд всех подряд записывают, как у вас в пионеры.

Сравнил тоже мне! Пионеры и фашистский гитлерюгенд, – возмущается Серега, но больше не придирается. Кажется, ему самому хочется верить мне.