Текст книги "«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков"

Автор книги: Клаус Фритцше

Соавторы: Юлия Нестеренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Рассказывает старшина Нестеренко:

– Одного из тяжелораненых врагов нашим удалось захватить в плен, вот он сидит, привалившись спиной к дереву, Петров наскоро перевязал его раны и теперь готовится допросить его.

Пленный явно не немец: бритая голова, курчавая темная бородка. Игнорируя нас, антрацитовые глаза впиваются в Асланбека.

– Чермоев! – как змея шипит он. – Сколько лет я мечтал воткнуть кинжал в твое поганое сердце! Отомстить наконец за то, что после революции ты и твои дружки оскорбили и унизили наш древний род, отобрали у нас все богатства!

– Поверь, Рамзан, я не менее рад нашей встрече, – с леденящей душу любезностью отзывается наш чеченский друг. – А богатство принадлежит народу.

– Вместе с кяфирами оскверняешь наши горы, преследуешь честных мусульман?

– А кто здесь честный мусульманин? Не вижу таких, – картинно вертит головой капитан. – А кяфиры вроде с тобой вместе на парашютах с неба спустились?

– Ты и твои дружки продались Советам за чины и паек. Вы помогаете русским грабить вайнахов.

– Зато не грабим на большой дороге, как ваши бандиты.

– Ты предал свой народ! Опозорил своих предков!

О, прямо как беседа Пауля с Менцелем, только окрашенная в кавказский колорит и поэтому более живописная. А по сути, тот же диалог двух глухих. Наконец Петрову это надоедает, и он требует:

– Аслан, давай ближе к теме допроса. Нам желательно знать их планы и маршрут.

Но бандит не унимается, видно, ему хочется побольнее поддеть своего старого врага.

– И твоя сестра позорит честь женщины-горянки! – продолжает он.

– Что вы сделали с ней?! Отвечай, или я тебя зарежу как шакала! – рванулся к кинжалу Аслан.

– Твоя Лайсат была у меня в руках, в полной моей власти, – злобно расхохотался бандит. – Именно увидев ее с парнем, выдававшим себя за немецкого радиста, я заподозрил подмену. Я знал, что она комсомолка и твоя сестра. Она пыталась сопротивляться, но наши схватили их обоих.

– Клянусь могилой своего отца, я поганой твоей кровью смою позор со своего рода! – Аслан уже почти не в состоянии сдерживаться.

– Парни Гольдвица хотели позабавиться с ней, а потом убить. Но я не позволил. Все-таки она горянка. Я сказал, что она пригодится нам в качестве заложницы.

– Правда?! И на каких условиях?

– Вы отдаете нам рацию и не мешаете перебраться через линию фронта к своим.

– Ну, если первое теоретически возможно, то второе зависит не только от нас. Вас ловит несколько отрядов НКВД.

– От вас тоже! Вы сообщаете своим, что встретили нас совершенно в другом месте, скажем, километрах в сорока отсюда. Пока красные будут прочесывать лес там, мы успеем уйти далеко по направлению к линии фронта.

– Но теперь заложница сбежала от вас. Половина вашего отряда перебита. Значит, ваши тем более будут стараться вернуться обратно через линию фронта. Где по договоренности с абвером вы должны пересечь линию фронта?

– Не знаю.

– От него мало толку, – нахмурился майор. – Самое главное мы узнали – они не планируют больше никаких диверсий, а хотят просто унести отсюда ноги. Мы должны настичь их, а пленный будет нам только обузой. Аслан, кончай его!

Рассказывает рядовой Гроне:

– Через минуту удовлетворенный в своей мести Чермоев уже обтирал о снег кровь с длинного лезвия своего кубачинского кинжала, а мы с Кристианом широко открытыми от ужаса глазами взирали на перерезанное, как у барана, горло пленного. Лицо Криса стало белым, как мел, я на секунду решил, что он Упадет в обморок, и подхватил его под руку.

– Нет нервов, нет сердца, нет жалости – ты сделан из крупповской стали. Вспомните, что написано в «Памятке немецкого солдата», – с язвительной улыбкой цитирует Петров на языке оригинала. – У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, действуй решительно, без колебаний.

Я прекрасно понимаю, что русский майор издевается над нами, но неужели он сам не знает, что никакой подобной памятки у солдат вермахта не было? Клянусь, я впервые услышал эти жуткие слова именно от него и с удивлением узнал, что, по словам большевистских газет, подобные памятки были вложены в Зольдбух каждого немецкого солдата. Конечно, я не говорю об этом Петрову, наверняка его обидят и разозлят мои рассуждения.

Командир приказывает мне срочно передать координаты, где обнаружен вражеский десант, и вызвать подмогу. Раньше связью с остальными отрядами НКВД и Лагодинским занимался русский радист, мне не доверяли; я только посылал заранее составленные чекистами радиограммы под бдительным надзором Славика. Теперь работу погибшего друга предстоит делать мне, я послушно разворачиваю рацию, даю свои позывные, но в ответ тишина.

Чермоев ругается, подозревая саботаж; я обиженно объясняю ему, что в горах часто бывают зоны, где прием радиоволн невозможен.

– И что делать?! – не верит чеченец.

– Ну, можно попробовать закинуть антенну повыше.

Цепляясь за ветки, карабкаюсь на высокую сосну и, приладив антенну на ее верхушке, снова выхожу в эфир. И снова безрезультатно.

– Возможно, хотя бы они нас слышат, – высказываю слабую надежду. – Так может быть, когда только односторонняя связь.

– Ерунда, налаживай нормальную связь! – злится Аслан. – Надеешься, что после гибели нашего радиста тебя больше некому контролировать, и ты будешь как угодно обманывать нас?! Наверняка не хочешь, чтобы наши поймали твоих камерадов!

– Эти нацистские убийцы мне не товарищи, – говорю я, исподлобья глядя на капитана.

– Если бы он не убил того эсэсовца, я бы подумал, что он предал нас и вел врагов нас уничтожить, – шепчет он на ухо Петрову.

После еще одной неудачной попытки предлагаю перебраться в другое место, на гребень, но и оттуда связаться с подкреплением не удается.

Решаем пока сами преследовать остатки десанта, благо их осталось не так уж много, около восьми человек, и вроде бы некоторые из убежавших ранены. Если что, бой будет практически один на один, у врагов уже нет численного перевеса. Но зимний день в декабре короток. Так как преследование по темноте невозможно, приходится отложить мероприятие до утра, а пока возвращаемся в пещеру. Несем с собой истерзанный труп Славика: я довел отряд до места ночевки вражеского десанта, и мы забрали нашего бедного товарища, чтобы достойно похоронить. Все советские члены отряда возмущены жестокостью нацистов, Гюнтер и Крис тоже в шоке.

Рассказывает старшина Нестеренко:

– Кое – как ледорубами вырубаем неглубокую могилу в мерзлом твердом грунте, заворачиваем Славика в плащ-палатку, как в саван, и опускаем на место вечного упокоения. Заваливаем яму камнями, на самом большом из них, играющем роль надгробия, Петров выцарапывает штыком красноармейскую звезду и даты жизни: 1920–1942. Господи, как мало пожил наш бедный Славик! Затем мы все снимаем шапки, и командир произносит прочувствованную надгробную речь, заканчивая ее словами: «Мы отомстим за тебя, наш боевой друг!»

– Мы отомстим! – хором, как клятву, повторяем мы и даем прощальный залп в воздух. Разрывая траурную тишину, в темнеющее небо улетают огненные строчки трассирующих пуль.

Пауль рыдает, уткнувшись в мое плечо, у остальных тоже на щеках то ли слезы, то ли растаявшие хлопья снега.

Затем Гюнтер настаивает, чтобы похоронили и убитых врагов.

– Пусть эту падаль едят шакалы! – резко возражает Чермоев, но Петров досадливо машет рукой и дает свое разрешение.

Сначала немцы расстегивают на своих убитых одежду, находят смертные медальоны и разламывают их пополам. Мне это знакомо, у всех у нас тоже висят на шее эти овальные металлические штуковины с выбитыми буквами и цифрами. Естественно, Пауль носит свой собственный, а мне для полной аутентичности приходится носить медальон убитого Хайнца. Помню, когда я впервые ощутил прикосновение к своей груди этого холодного кусочка металла, то меня охватил какой-то почти мистический, леденящий душу ужас.

Без нашей помощи, вдвоем, Гюнтер и Гроне долбят яму для четверых немцев и троих горцев, потом за ледоруб берется Димпер, потом я. Злобно ворча что-то на своем языке, Чермоев с Ахметом оттаскивают трупы горцев в сторону: «Негоже мусульманам покоиться вместе с христианами». Их бормотание отдаленно напоминает мне зикр, который мне доводилось слышать на чеченских похоронах.

В конце концов скорбные труды закончены, и Гюнтер вырезает над могилой эсэсманов дату 1942 и странный знак: это тоже не христианский крест, больше всего пиктограмма напоминает треножник с длинной палкой наверху.

– Это древнегерманская руна смерти – тотен-руна, – неохотно объясняет фельдфебель. – У СС свои ритуалы, они возродили вместо христианских некоторые древние языческие обряды. Эта руна символизирует дату смерти, то есть дату ухода в «Чертог мертвых», так в древнегерманской мифологии назывался дворец бога Одина, куда попадали павшие в битве воины.

– Какой еще, к черту, дворец! – ругается Петров. – Я надеюсь, что их черные души уже на пороге ада!

Зимний день угас: возвращаемся в пещеру уже по темноте, тропа еле видна под ногами. Погода заметно портится, ледяной ветер нагоняет в ущелье целые стада беременных снегом туч.

Ночью грянул норд-ост. Прилетевший с холодных заволжских степей ветер выл и стенал за порогом нашего жилища, словно стая сорвавшейся с цепи нечистой силы. Он принес с собой пургу, и снежный заряд обрушился на Кавказ, за несколько часов покрыв горы почти метровым слоем снега. Вход в пещеру завалило, но мы не торопились выбираться наружу, откопав только небольшие отдушины для доступа воздуха. Несколько раз Лагодинский пытался связаться с нами по рации, но жуткие помехи напрочь забивали эфир. Впрочем, все равно никакое подкрепление до нас по такой погоде не добралось бы. Температура на воле упала на пятнадцать градусов ниже нуля, а может, и на все двадцать.

– А может, и на все двадцать пять, – шмыгнул покрасневшим носом Пауль. После купания в ледяной воде он жутко простудился и кашлял не переставая. Похожий на капусту, закутавшись во все, что только можно, поэтому лишь нос торчал из вороха теплой одежды, он тем не менее жутко мерз.

– Ты прямо как фриц в окопе под Сталинградом, – подсмеивался над ним майор.

– А я и есть фриц в окопе, – пробурчал Пауль. – Хотя, скорее, я в теплом блиндаже. А наши там действительно замерзают посреди холодной степи.

– Все-таки опять «наши»! – всплеснул руками Петров. – Уж фашисты его чуть на кусочки не порезали, а он все равно твердит «наши». Пора уже обрести пролетарскую сознательность и решить раз и навсегда, кто такие ваши-наши. Вспомни, что Ленин говорил о пролетарском интернационализме и о поражении в войне своего отечества. Он, правда, по поводу Первой мировой войны говорил, но эти слова актуальны и поныне.

– А ты вспомни, что Сталин сказал, – вежливо, но твердо перебил его Гюнтер. – Он считает, что война идет не против немецкого народа, а против фашизма. И мы так считаем, поэтому и согласились сражаться на вашей стороне. И мы искренне надеемся, что и вы так считаете.

– Да уж разумеется, мы согласны с товарищем Сталиным, – покачал головой Чермоев. – Но как вспомнишь этих ублюдков, убивших нашего боевого друга! Легкой все же смертью умерли эти гады, от пули, раз – и все! А надо бы заставить за каждую каплю его крови… эх!

Толстый дубовый сук с оглушительным треском переломился в мускулистых руках капитана.

– Неужели вы бы поступили с эсэсманами так же, как они поступили со Славиком?! – вздрогнул Кристиан и испытующе взглянул на чеченца.

Тот раздраженно швырнул обломки палки в костер, заставив взвиться целый сноп искр.

– Тише, тише, уйми свой пыл! – махнул на него рукой командир. – Ты нам сейчас пожар устроишь. А ты, Крис, не говори ерунды. Мы не фашисты, чтобы даже думать о таком способе мести, верно, Асланбек?

– Если они убьют мою сестру, я буду мстить им по законам гор! – хрипло пообещал Асланбек.

Пауль вновь жутко раскашлялся. Я снял с остывающих углей жестянку с травяным чаем и протянул ему. Медленными глотками он выпил теплый напиток, и я заботливо закутал его в одеяло. Что бы ни говорил этот парень насчет «ваши-наши», но он фактически спас всех нас вчера!

Рассказывает рядовой Гроне:

– На следующий день, когда основной удар стихии миновал, все же решаемся выйти наружу. Буквально неподалеку нами спрятана туша второго архара, и его мясо смогло бы существенно обогатить наш рацион.

Идти практически невозможно, тяжесть наших тел проламывает тоненькую корочку наста, и мы проваливаемся в пушистый снег почти по пояс.

– Горных стрелков в таком случае выручают лыжи, но где их взять? – сожалеет Гюнтер.

– А что, если сделать аджарские лыжи – тхеламури?! – находит выход Ахмет. Он жил на самой границе с Грузией и видел, как местные делают своеобразные снегоступы. Когда тхеламури были готовы, я заметил, что североамериканские индейцы делают нечто подобное – эти изделия отдаленно напоминают ракетки для большого тенниса – из гибкой ветки делается каркас, напоминающий по форме каплю, и переплетается, как сетка. Все это привязывается к ногам, ваш вес распределяется на большую площадь опоры, и вы больше не проваливаетесь в снег. Конечно, кататься на них нельзя, только ходить.

Надев на ноги тхеламури, мы выбрались из пещеры. Ветер уже перестал быть штормовым, но все равно остается достаточно резким, его порывы швыряют нам в лицо пригоршни колючих снежинок. Закрывая от них руками лица и пригибаясь почти к самой земле, мы продвигаемся к нашему тайнику.

– Я вот думаю, только бы волки тушу не тронули, – размышлял вслух Гюнтер. – А если, не дай бог, эти твари уже сожрали нашего барана…

– Тогда нам точно придется голодать в холодном снежном кольце так же, как тем гренадерам из шестой армии, – пробормотал я себе под нос по-немецки, но фельдфебель все равно услышал мои слова.

– Да, скоро большевики управятся с Паулюсом, освободят себе руки, и здесь, на Кавказе, вермахту придется несладко. Надо отводить войска, а Гитлер Упорно цепляется за каждый клочок, – раздраженно отозвался он. – А я думаю так, если откусил кусок, который проглотить не в состоянии, то лучше выплюнь, пока не подавился.

– Но может, они все-таки прорвутся из кольца?

– Как бы в такое же кольцо не попали и наши войска на Кавказе, – бурчал фельдфебель. – По мне, лучше бы все произошло примерно так: оставшиеся диверсанты пусть вернутся в абвер и сообщат, что отряд Шмеккера геройски погиб, а вместо него в горах действуют переодетые в немецкую форму ребята из местных фольксдойчей-коммунистов. Наши семьи будут скорбеть о нашей гибели, но зато гестапо не посмеет обрушить репрессии на их головы. Прекратится радиоигра, которая, как ни крути, наносила определенный вред вермахту, дезинформируя командование относительно истинного положения дел на Кавказском направлении. Но если диверсантам удастся вернуться назад, абвер наконец узнает правду о нежелании вожаков местных повстанцев сотрудничать с немцами. Возможно, это повлияет на решение командования отвести войска с Кавказа и спасет находящихся здесь немецких солдат от горькой участи сталинградцев. Да, этот вариант определенно устраивает и нас, и оставшихся в живых диверсантов.

– Тихо! – прервал нас Ахмет. – Как по-вашему, что это за звук?

Все трое насторожились и повернули головы. Сквозь завывание ветра действительно доносился какой-то слабый звук, напоминающий стон.

Мы пошли в направлении этого звука и буквально через полтора десятка метров натолкнулись на лежащего в яме под корнями поваленной сосны человека. Увидев нас, он дрожащими руками поднял пистолет и направил его себе в голову. Сухо щелкнув, пистолет дал осечку. Мы знали, что, боясь плена, диверсант оставил последний патрон для себя, нас ведь тоже в свое время на это настраивали.

– Что это ты задумал, парень! – прикрикнул на него Гюнтер и выхватил оружие из ослабевших рук.

Диверсант смотрел на нас ошалевшими от страха глазами, кадык на его худой жилистой шее конвульсивно дергался. Ну, правильно, он принимает нас за грозных солдат НКВД; впрочем, на всякий случай пока не стоит развеивать его ошибку.

Осматриваем и расспрашиваем своего пленника, он отстал от своих, был ранен в позавчерашнем бою в ногу, но нетяжело, сумел самостоятельно перевязать себя и, чудом не замерзнув, пережил снегопад в норе под корнями поваленного дерева.

По-прежнему принимая нас за чекистов, бурно клянется, что ни он, ни остальные оставшиеся в живых после боя немцы не принимали участия в издевательствах над Славиком. Заглядывает нам в глаза, истово крестится рукой в разорванной серой перчатке.

Голос диверсанта предательски дрожит, выдавая страх перед неизбежной местью чекистов, на лбу выступил холодный пот, и мы оба знаем, что боится он не напрасно.

Переглядываемся с Гюнтером, мы оба верим этому немецкому солдату. Мы не говорим об этом вслух, но у обоих всплывает перед глазами картина, как нас самих чуть не линчевали партизаны в сожженной отрядом СС деревне. А еще нас терзают смутные подозрения, что Петров вряд ли сумеет остановить настроенного на месть Чермоева.

Клянусь, если бы не присутствие Ахмета и немец не был ранен, мы бы просто отпустили его на все четыре стороны. Но прекрасно понимаем, что в одиночку перебраться к своим у него нет никаких шансов. Итак, выбора нет – только плен. Фельдфебель пытается успокоить перепуганного немца, что в плену ему ничего плохого не грозит, но разве сами мы на сто процентов уверены в этом? Перед глазами всплывает картина, как Чермоев добивал раненого; причем не немца, а своего соплеменника-чеченца.

– Вы не понимаете, это был его кровный враг, – пытается объяснить Ахмет. – По закону гор кровная Месть священна, кровная обида не прощается годами.

Делаем импровизированные носилки, кладем на них раненого и пускаемся в обратный путь.

Боже, как нам повезло! Пока нас не было, вернулась Лайсат. Если не считать легких обморожений, девушка вполне здорова и даже весела, весел и ее братец; он уже не так пылает жаждой мести и даже пытается шутить.

– Ничего себе барана принесли, – басом орет он при виде пленного. – Из него, что ли, я шашлык делать должен?!

Бедняга неплохо понимает по-русски и принимает высказывание буквально, ему чуть не становится дурно от страха: вид Асланбека, вынимающего из-за пояса кинжал, действительно не слишком забавен.

– Ничего страшного, господин капитан просто смеется, – шепчу я на ухо пленному и вспоминаю, как сам еще недавно реагировал на чермоевские шуточки.

Но мясо для шашлыка действительно необходимо: теперь Аслан и Нестеренко надевают тхеламури и отправляются за тушей архара, а мы остаемся с Петровым допрашивать пленного.

Немец отвечает на вопросы довольно подробно: рассказал, что их командир еще после того, как половину десанта перестреляли в воздухе, понял, что задание провалено, и решил двигаться в сторону линии фронта. Но по дороге заходил в аулы и пытался с помощью горцев из своего отряда вербовать сторонников. Однако разочарованные неудачами вермахта на Кавказе, даже антисоветски настроенные чеченцы на контакт шли неохотно.

– Мы даже боялись, что местные выдадут нас чекистам; но ингуш из нашего отряда объяснил нам, что в горах закон гостеприимства священен.

– Хозяин обязан защищать гостя, даже если тот конокрад или убийца. Если гостя убивают в принявшем его доме, то по адату позор падает на весь род хозяина. И вы подло воспользовались святостью древнего закона, – прокомментировала Лайсат.

– С другой стороны, по тому же адату хозяин несет ответственность за действия своих гостей, – С желчно отзывается Петров. Он тщательно записывает, в каких аулах побывали вражеские диверсанты и с кем из местных контактировали. Все эти люди будут «под колпаком» у НКВД.

Однако допрос допросом, а раненого нужно было как-то лечить: за то время, что он провел в берлоге под корнями, не перевязанная рана загноилась. Даже на ощупь чувствовалось, что у пленного сильный жар, голень в области раны распухла и стала синюшной, от нее шел неприятный гнилостный запах. Медика среди нас не было, но Чермоев заявил, что дед, бывший воин Шамиля, учил его врачевать боевые травмы.

Итак, нам предстояло поучаствовать в сеансе народной медицины. Зрелище получилось не для слабонервных! Аслан очистил от коры тонкий кизиловый прутик, намотал на него длинный черный волос, выдернутый из прически Лайсат; затем велел мне и Гюнтеру крепко держать пленного. Чермоев снял повязку и сдавил больную ногу; некоторое время прицеливался, а затем резким движением проткнул острым прутиком рану насквозь. Немец заорал от боли и чуть не вырвался из наших рук.

– Терпи! Или ты не мужчина?! – презрительно бросил ему Чермоев. – А ты, Гроне, держи покрепче, совсем, что ли, силы у тебя нет!

Из раны с обеих сторон ручьем хлынула темная грязная кровь, смешанная с гноем. Аслан своими заскорузлыми пальцами давил на рану со всех сторон, чтобы вышел гной, пленный буквально заходился от крика и извивался в наших руках.

– У меня уже в ушах звенит! Заткни ему рот или я не стану лечить! – не выдержал чеченец.

Он взял куски свежего бараньего жира и закрыл ими отверстия раны, затем перевязал разорванной трофейной нижней рубашкой, а поверх привязал баранью шкуру.

– А это точно поможет? Мне это больше напоминает средневековую пытку, чем врачевание, – с сомнением прошептал Димпер.

– Что ты болтаешь, идиот! – Петров все же услыхал его слова и потянулся, чтобы отвесить подзатыльник; Крис увернулся и отскочил в угол.

– Лучше возьми и вынеси эти окровавленные тряпки! – приказал майор.

Опасливо косясь на него, мальчишка приблизился и, быстро схватив ворох грязных тряпок, пулей вылетел из пещеры.

Охрипший от крика пленный затих, уткнувшись в мои колени, я укрыл его рваным одеялом и остался дежурить подле него.

– Я не верю, что этот гад не принимал участия в расправе над Славиком, – пробурчал Чермоев.

– Он поклялся нам! – возразил Гюнтер.

– Конечно, в плену он поклянется в чем угодно!

Потом я случайно услышал разговор Аслана с майором: они оба с удовольствием бы пристрелили пленного, но Петров опасался, что это сильно возмутит перевербованных немцев. Правда, майор сказал, что раненый является большой обузой для отряда и если нас так волнует его судьба, то и тащить его тоже должны мы сами.

В тот же день мне удалось связаться по рации с Лагодинским. Я кратко описал ему все случившееся; он сказал, что срочно вышлет две роты НКВД в наш квадрат с заданием прочесать окрестные горы и выловить остатки вражеского десанта. Нам же было дано указание возвращаться на базу.