355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Клаудиу Агиар » Возвращение Эмануэла » Текст книги (страница 8)
Возвращение Эмануэла
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 12:21

Текст книги "Возвращение Эмануэла"


Автор книги: Клаудиу Агиар



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Рядом шагала пустота. Это невозможно выразить словами. Рука об руку со мной шла не просто его тень, а нечто большее. В Блондине воплощалось зло как таковое, разросшееся из детской травмы и не укладывающееся в представления о значимости отдельно взятой человеческой жизни. Он был идеей греха и, не зная угрызений совести, руководствовался лишь своими инстинктами и преступными намерениями. Для него имели значение только его собственный успех, поражение или победа.

Это была тень человека, абсолютно не похожего на толпы людей, ежедневно появляющихся на городских улицах или на шоссейных дорогах и не задумывающихся, откуда и куда они идут. Тень, рано или поздно, должна была превратиться в фантом, в ангела или злого духа.

Со мной рядом шло загадочное существо, потерявшее в детстве невинность под напором пышно обставленной похоти и ставшее игрушкой, предназначенной для удовлетворения изощренных капризов своих покровителей, не заслуживающих доверия.

Храмы и дворцы! Они хранят невероятные таинственные истории, подобные тем, что можно увидеть запечатленными в барочной резьбе по дереву, в изумительных фресках или в стеклянной хрупкости витражей, непрерывно вибрирующих от срывающихся воплей и благочестивого шепота экстаза. Даже сквозняки, гуляющие над их пыльными каменными плитами, имеют особый смысл. Их дыхание, касаясь наших лиц, не проходит бесследно. Они будят в памяти звуки шагов и голоса людей, давно исчезнувших в толще времени.

Так или иначе, оставшись на обочине, я лил слезы сожаления, возможно не потому, что кто-то уехал без меня, а из-за того, что не родилось дерево или камень. То же самое произошло со мной в Доме Семи Мертвецов в Салвадоре. Там невольно начинаешь думать о вечном безмолвии, о том, что живые существа способны рождать одно лишь забвение… Стоит ли над этим задумываться? Как знать? Может быть, в этом и состоит завершение изначального порыва жизни, оборотная сторона дерзости появиться на свет из живота матери.

Не знаю, почему многие рассчитывают на спасение, причиняя зло другим и даже убивая. А в конце, если остается время, вынуждены признать, что страдают в одиночку и это чувство сугубо индивидуальное. Оно-то и не отставало от меня ни на шаг. Судьба. Я иду один, но рядом вижу не то свою, не то чужую тень. Как будто какой-то безумец меня преследует. Зачем? Не хочу, чтобы кто-то шел рядом. Я хочу идти один, ничего не чувствуя и ни о чем не думая. Я стал странником, которому нужна только дорога и которому на роду написано в одиночку нести на своих плечах все земные грехи.

Однако на самом деле всё, кажется, выглядело по-другому. Вроде бы получалось, что я родился, чтобы спасти Блондина, этого сумасшедшего, до сих пор, кроме всего прочего, ни о чем подобном меня не просившего. И, тем не менее, он мог располагать моей жизнью. Случай, еще раз показывающий, что бытие иррационально и его нельзя понять с помощью логики.

Рассуждая обо всей этой ерунде, что, видимо, мне помогало, так как идти становилось все легче, я начал вспоминать о Лауру, о верном друге из Писи. И тут же решил, что мое рождение, по крайней мере для него, все же кое-что значило. Ведь он мог бы уже умереть. Я пришел в этот мир, чтобы спасти ему жизнь, совершив достойный поступок. Один единственный поступок. Хотя, что в нем особенного? Кто угодно сделал бы то же самое…

Это случилось, когда солнце стояло в зените и тени исчезли. В доме Лауру несколько человек копали колодец. С водой в Сеара всегда было плохо. Поэтому обычно для такой работы в одну из суббот сходились соседи. Они приносили мотыги, кирки, веревку, блок, совковую лопату и лом. Выставлялась бутылка кашасы, наполнялись рюмки, и начинался праздник.

В детстве все это казалось мне интересным с того момента, когда колодец становился глубоким. Они вгрызались во внутренности земли. А я смотрел, как на оси крутится колесико блока и как несколько человек, слаженно работающих вверху и внизу, вытаскивают красную землю на поверхность.

Лом из темного железа, с одного конца заточенный как лезвие, а с другого – в форме треугольника, был инструментом, который, после колесика, больше всего притягивал мое внимание. Он запомнился мне всегда воткнутым в землю и выглядел во всех смыслах вызывающе. Не знаю, что заставляло меня так высоко ценить колесико, возможно то, как аккуратно в его ложбинку попадает веревка, натянутая за счет веса закрепленного на ней черного ведра, или то, как сочится смазка по оси, обеспечивая равномерное и беззвучное кручение. Мне хотелось дотронуться до него, прикоснуться к нему рукой.

Время было обеденным, и все находились в доме. Оказавшись один, без присмотра, я стал играть с блоком, поднимая и опуская пустое ведро, представляя себя рулевым экспедиции, отправившейся в неизведанные глубины. Рядом были горы красной глины, еще сохранявшей влагу и запах мокрой земли. Запах был похожим на тот, что идет от нее, когда начинают падать первые капли дождя.

Играя, я наступал на эту рыхлую теплую землю и кожей чувствовал ее податливость. Опустив ведро в очередной раз и заглянув в колодец, я увидел, что оно довольно сильно ударяется о верхний треугольный конец лома, воткнутого в дно. Это меня испугало. Лом торчал точно по центру, прочно вогнанный в землю. В конце концов, он предназначался для того, чтобы пробивать, раскалывать, сдавливать, насильно раздвигать пласты грунта, спрессованного тысячелетиями.

Лом, черный как уголь, был почти незаметен на дне колодца. Нужно было смотреть очень внимательно, чтобы его обнаружить. Иначе могло показаться – это всего лишь тень от какого-то другого предмета.

Поставив ведро на край выкопанной ямы и крепко сжимая веревку в руках, я убедился, что ее излишек, как змея, свернулся в аккуратные кольца. Потом я перевел взгляд повыше, на колесико блока, и был поражен увиденным: жерло колодца проглатывало веревку метр за метром, с огромной скоростью разматывая бухту. Казалось, что земля, проголодавшись, утоляла так свой голод. Меня настолько поразило это зрелище, что я не заметил ничего из того, что происходило вокруг.

Вдруг мне на руки, как с неба, свалилось что-то огромное. Веревка, продолжавшая проскальзывать в моих ладонях, мгновенно стала нестерпимо горячей, обдирая кожу почти до крови. Меня потащило к колодцу, но вокруг него было невысокое ограждение, в которое я с ходу уткнулся локтями. То, что тогда я сделал инстинктивно и в силу странного стечения обстоятельств кажется теперь невероятно осмысленным, оставило саднящий след, трансформировавшись в страшный образ: веревка, на огромной скорости срывающаяся по ложбинке крутящегося колесика блока.

Аккуратно свернутая бухта мгновенно превратилась в огромную змею, в молниеносном броске устремившуюся к намеченной цели. С испугу я заглянул в колодец и одновременно с силой потянул на себя, хотя и без того чувствовал боль в ободранных до крови локтях, упиравшихся в низенькую стенку ограждения. И только тогда мне стало понятно, что дело обстоит еще хуже: на ведре, опущенном примерно на половину глубины колодца, сидел Лауру и невинно улыбался, ухватившись обеими руками за веревку.

Именно так. Он всего лишь улыбался, как бы спрашивая: «А что, собственно, произошло, Эмануэл?» Хрупкое и худое тело весило немного. Чувствуя привкус смерти во рту, если смерть можно чувствовать на вкус, я стал медленно и очень осторожно вытаскивать Лауру наверх, не спуская глаз с заостренного конца лома, оставленного воткнутым в мокрую землю и торчавшего там, на дне колодца.

Если бы я с самого начала не вцепился в веревку так, что она сорвала мне кожу с ладоней, его тело, вне всякого сомнения, оказалось бы нанизанным на лом, как на вертел, и напоминало бы кусок мяса, готовый к жарке на углях. Вытащив его, я дрожал от ужаса, а он всего лишь спрашивал, что произошло. Я был не в состоянии вымолвить ни слова и, почувствовав под ногами теплую землю, разрыдался, в то время как Лауру, успокаивая меня, приговаривал:

– Ну, что ты, Эмануэл? Не плачь! Ведь ничего страшного не случилось. Я здесь, живой и невредимый, ты тоже цел… Если хочешь знать, послушай, ты как с неба свалился, ты спас мою жизнь!

Между тем, пока я так шел по шоссе, реальная действительность готовила мне новые испытания. Солнце палило неимоверно. Нужно было правильно распределить силы с учетом жары. Оторвав глаза от асфальта, я поднял голову и увидел впереди голубые горы. Голубыми они были издали, а ближе меняли свой цвет, приобретая зеленоватый оттенок.

Подступавшие к шоссе деревья относились к породам, встречающимся по преимуществу на равнинах. В их густых кронах целыми стаями гнездились птички. И вдруг до меня дошло, что они непрерывно поют. Но если им так весело, почему же я должен идти в таком подавленном состоянии? В конце концов, произошло то, чего я хотел больше всего на свете. Я освободился от раздражавшей меня компании. «Споем, Эмануэл!» – послышался мне голос Кабинды. И древний напев моих предков, радовавший, возможно, не одно поколение, сам собой стал срываться с моих губ. Знакомая мелодия, подхваченная ветром, лилась свободно: «Уходи, Туту, мальчик уже спит».

Однако я не спал. Наклонившись вперед, я шел. Ветер дул попутный, и можно было представить, что я как бы лечу, а не иду. Меня по-прежнему не оставляло ощущение, – рядом со мной шагает кто-то еще. И это была вовсе не тень. Но мне было все равно, кто это был, так как приближалась ночь, означавшая для меня покой. Пусть себе призраки шагают рядом! Я, радуясь тому, что солнце гасло прямо на глазах, бездумно повторял привязавшуюся мелодию, в то время как мои ноги ритмично отбивали такт по хрустящему песку.

Сбоку остановился автомобиль и начал громко сигналить, испугав меня неожиданностью своего появления. Взглянув в его сторону, я увидел за рулем мужчину, лицо которого показалось знакомым. Целая портретная галерея промелькнула в моем мозгу так быстро, что, откровенно говоря, я подумал, что вижу мираж. Это не могло быть реальностью. Я не верил своим глазам.

Я шел, напевая под аккомпанемент песчинок, скрипевших под ногами. Мне и так было хорошо. Поэтому я отказался от мысли поймать попутку. Тем более, мне не хотелось разговаривать с типом, похожим на кого-то, виденного мной раньше. Древние говорят, что лучше идти одному, чем в плохой компании. Мысленно повторив эту фразу, я ускорил шаг. Оказалось бесполезным, так как автомобиль медленно поехал следом. Я пошел еще быстрее, почти побежал, однако затем умерил свою прыть, так как в любом случае не мог бы соперничать с автомобилем. Оглянувшись, я внимательней присмотрелся к шоферу. Вне всяких сомнений, за рулем сидел Блондин. Это было невероятно. Я остановился.

Машина приблизилась вплотную, и я окончательно узнал невинную улыбку, сиявшую на его лице. Но что же он сделал с тем человеком, который согласился его подвезти? Может быть, тот человек подарил ему свою машину? Вряд ли! И тут мне в голову пришла бредовая идея, и я снова побежал. Возможно, это был просто всплеск отчаяния. Блондин ехал за мной, развлекаясь от всей души. Когда на шоссе появлялись другие машины, он притормаживал или, изображая неисправность, съезжал на обочину Тогда я пользовался этим, чтобы отбежать как можно дальше, разумеется, ничуть не улучшая своего положения.

Не знаю, как долго продолжалось бегство, не имевшее шансов на успех. Так получилось, что шоссе на том участке было огорожено и я не решался перепрыгнуть через сетку. В какой-то момент силы мои иссякли, ноги подкосились от усталости и я упал. Блондин, не переставая улыбаться, затормозил рядом, резко открыл дверцу и крикнул:

– Ты поедешь со мной, Эмануэл Сантарем! Разве я не сказал тебе, что вернусь? Скорее, море высохнет или ягуар будет охотиться на москита, чем я нарушу свое обещание!

Как и в тот день, когда я впервые увидел его в компании с Жануарией, он вел машину резко, рывками. Это меня не слишком волновало. Больше беспокоило другое. Каким образом, например, он этой машиной завладел? За счет какой хитрости? Салон автомобиля выглядел новым. Сиденья были из дорогого материала. Никаких следов борьбы я не заметил, все было в целости и сохранности. Тогда что же он сделал с шофером? Не мог же он получить машину в подарок? Не меньшее удивление и интерес у меня вызывали его руки, успевавшие поворачивать руль, переключать скорости, нажимать кнопки, регулирующие свет фар.

Из динамиков включенного радио лилась неторопливая мелодия, создавая иллюзию полного покоя, повисшего над опустевшим вечерним шоссе. Блондин вальяжно вытащил из кармана портсигар и предложил мне сигарету:

– Отличная марка, Эмануэл!

Ему нравилось все, что было хорошего качества. Я отказался и снова умолк.

Он почувствовал мою враждебность и, не обращая на меня внимания, уставился на дорогу, нажав правой рукой кнопку со значком зажженной сигареты. Как только вспыхнул индикатор, Блондин вынул прикуриватель и, повернув к себе раскаленным добела концом, зажег сигарету. Табачный дым заполнил салон, и он ловко и даже элегантно вставил прикуриватель на свое место, беспечно наслаждаясь куревом.

Поворот следовал за поворотом, и при прохождении каждого из них я вынужден был крепко хвататься за сиденье или за переднюю панель. Блондин всякий раз выходил из положения как шофер со стажем.

Мое беспокойство росло, и я уже не мог его скрывать. Даже Блондин это заметил. Переполнявшее меня любопытство угадывалось в выражении моих глаз, в движениях рук и ног, оно чувствовалось во всем поведении. Я хотел знать, по крайней мере, что переживал Блондин в душе. Ведь передо мной был самый настоящий преступник. В конце концов, что же он все-таки сделал с хозяином машины? Сколько пуль он всадил в беднягу? Я попытался представить, как действовал Блондин во время нападения. Эту задачу облегчало то, что я сидел на его месте. Шофер, естественно, не подозревал, что у белокурого человека, сидящего рядом, было оружие, и тем более не мог предположить, что когда он с улыбкой рассказывал ему, возможно, о своей машине или о жизни, тот вытащит револьвер. Как только несчастный выпрыгнул из машины, его настиг точный выстрел, ставший смертельным. Пуля должна была попасть в грудь или в голову.

Сколько же жестокости и холодного расчета было в Блондине! И почему же я, после всего этого, сидел с ним рядом и, более того, до недавнего времени сохранял полное спокойствие. Нужно было что-то предпринять. Просто выяснить, каким образом это чудовище завладело машиной, казалось уже недостаточным. Прежде всего нужно освободиться от него раз и навсегда. Какая дьявольская сила заставляла меня иногда заводить с ним дружбу и искать братского взаимопонимания? Возможно, что та же сила на всю жизнь очаровала Жануарию? Эта, вне всяких сомнений, удивительная женщина все же обманывалась в отношении Блондина, даже убедившись в его низости.

Вскоре после того, как небо покрылось тяжелыми свинцовыми тучами, наступила ночь. Сверкая всеми фарами, машина неслась со скоростью, постоянно превышающей указанную на ограничительных дорожных знаках. Глядя на то, как они то и дело мелькали перед глазами, я нашел повод для разговора о машине. Блондин наверняка не собирался рисковать настолько, чтобы проехать в открытую мимо поста дорожной полиции. Поэтому я спросил его напрямик:

– Блондин, как ты думаешь проехать постового?

Двумя пальцами правой руки аккуратно уменьшив громкость радио, настроенного на частоту музыкальной программы, он не задумываясь ответил, что хорошо знает это шоссе… И, подтверждая свои слова жестом, серьезно добавил:

– Я знаю это шоссе, как свои пять пальцев, Эмануэл.

Опуская руку, он с силой хлопнул меня по левой ноге. Это неожиданное прикосновение повергло меня в шок. Кровь отхлынула от лица. И только через несколько секунд я заметил, что он решительно и демонстративно оставил свою руку на моем колене, продолжая объяснять:

– …Так что, Эмануэл, смотри, это дорожная карта. Все эти линии, которые ты видишь, это шоссейные дороги Бразилии. По этой главной автостраде мы едем сейчас. Она идет по Атлантическому побережью. И я знаю, где на ней расположены полицейские посты. Для того чтобы отделаться от любого из них, мне достаточно свернуть на второстепенную дорогу, а затем вернуться на главную. Есть один пост около Аракажу, который объехать не так просто. Но мы дождемся рассвета и с утра пораньше, когда все спят как убитые, спокойно проскочим мимо.

Моя попытка уточнить ситуацию провалилась. Блондин не сказал мне ни того, что украл машину, ни того, что она «чистая». Однако само наличие у него в голове такого плана, на мой взгляд, ясно свидетельствовало о том, что он хочет избежать встречи с полицией еще и в связи с угоном машины, а не только из-за преступлений, совершенных раньше.

Доехав до реки Ваза-Баррис, мы свернули в сторону. Остановились. Меня заинтриговала эта неожиданная остановка. Скоро стало понятно, что машина останавливалась уже не на обочине. Блондин свернул на узкую грунтовую дорогу, заросшую ползучими растениями, которые с силой цеплялись за днище. Пожалуй, дорога предназначалась даже не для автомобилей, а для гужевого транспорта. Я решил присмотреться, куда же мы едем. Блондин, бросив равнодушный взгляд в боковое окно, продолжал давить на газ. Ночная темнота не позволяла разглядеть выражение его лица. Все труднее было следить за дорогой. Иногда все же удавалось распознавать контуры одиноко стоящих деревьев… Через некоторое время он доверительно сообщил мне:

– Это объезд, Эмануэл. Там, впереди, переждем ночь, потому что мы находимся уже совсем рядом с постом дорожной полиции, а на рассвете проедем мимо него без проблем по автостраде.

Машина шла медленно, то и дело попадая в колдобины. Такая езда начинала надоедать. И тогда, думая лишь о том, как лучше выпутаться из ситуации, в которой мы оказались, я очень дружелюбным, почти просящим тоном отважился дать совет:

– А почему бы нам не остановиться здесь, Блондин? Зачем забираться от автострады так далеко, если это не тот объезд или второстепенное шоссе, о которых ты говорил?

Обдумав услышанное, он снова хлопнул меня по колену той же рукой, на ладони которой так ловко продемонстрировал расположение дорог:

– Твой вопрос доказывает, Эмануэл, что ты совсем не умеешь водить машину. Видишь ли, после того как я въехал на эту проклятую дорогу, я понял, что не смогу на ней развернуться. Скажи мне, Эмануэл, как мне развернуться, если здесь так узко? Я знаю, что сам виноват. Это моя вина. Но теперь не остается ничего другого, как поискать более широкий участок, чтобы сделать разворот. Если не найдем, придется попробовать выбраться отсюда задним ходом. Впрочем, вон у того дерева, кажется, можно развернуться.

Действительно, дернув машину несколько раз вперед и назад, как бы заставив ее танцевать на месте, он развернулся и удовлетворенно хлопнул в ладоши. Он знал, что делал.

Развернувшись, он тут же тормознул так, что я чуть не ударился головой о лобовое стекло. На мое недовольное замечание по поводу такого торможения он лишь рассмеялся и, протянув руку к кнопке радиоприемника, добавил громкости. Певец изо всех сил старался доказать своим слушателям, что его любовь вечна и безгранична. И я подумал, он прав, потому что у всех людей есть такая любовь, а те, у кого ее нет, хотят, чтобы она была.

Блондин думал по-другому. Он, ткнув меня в плечо, как бы обращая мое внимание на припев, решил пофилософствовать на эту тему или поиздеваться надо мной:

– Давай, Эмануэл, расскажи мне о своей любви. Я никогда не любил и поэтому не смогу понять то, что влюбленные или любовники, сгорающие от страсти, называют любовным чувством. Но мне бы хотелось услышать твою историю. Естественно, ты можешь рассказывать только то, что хочешь, а я обещаю слушать, хотя и знаю, что на самом деле все обусловлено необходимостью и выгодой, Эмануэл!

Так как дискуссия продолжилась – я возражал, а он настаивал на своем, – время летело незаметно. Устав от бесконечного спора и уже не обращая внимания на доводы Блондина, я подумал о том, что же нам удалось сделать за целый день. И получалось, что ровным счетом ничего. Даже если бы мы шли пешком, то успели бы пройти километры и километры. Всякий раз вспоминая, что подвергаю себя риску быть арестованным, я чувствовал раскаяние по поводу того, что связался с Блондином. Но мне не хватало смелости прямо заявить ему: у каждого из нас своя дорога. Поэтому, как и раньше, я выбрал путь наименьшего сопротивления, попробовав уснуть.

Пока Блондин продолжал излагать свои абсурдные суждения о любви, в связи с чем радио было приглушено, я как можно удобней устроил свою голову. Оказалось, что лучше всего было повернуть ее налево и, почти прижав к плечу, положить на спинку сиденья. Темнота не позволяла Блондину видеть меня, и он продолжал говорить. О женщинах он отзывался резко. По его мнению, замужние были лучше, так как узнав близко хотя бы одного мужчину, они научились предохраняться и не так корыстны в отношениях со своими любовниками. А вот незамужние стремятся лишь к тому, чтобы найти дурака и надеть на него хомут. На этом месте его слова стали отдаляться, вплетаясь в мелодию, звучавшую по радио. Я уже почти совсем уснул.

Однако до настоящего сна дело не дошло. Почувствовав увесистый удар в голову, я в ужасе проснулся. Первое, что мелькнуло в сознании – во что бы то ни стало нужно выбраться из машины, но что-то не позволяло этого сделать, с силой сдавливая шею. Как будто бы меня собирались удушить. Почувствовав, что задыхаюсь, я полностью пришел в себя и понял, что Блондин, встряхивая меня, швыряет то в одну, то в другую сторону, не переставая при этом колотить и не скупясь на грязные выражения:

– У-у-у, креольское отродье, дерьмо! Выходит, я с тобой разговариваю, а тебе – плевать! А ты уснул, не удосужившись даже предупредить меня! Что за хамство, Эмануэл?!

Ошеломленный, я изобразил подобие сопротивления, стремясь вырваться из его крепких рук, но это удалось лишь тогда, когда он сам отпустил меня. Прошло довольно продолжительное время, прежде чем, отодвинувшись к дверце, он, думаю, уже остыв и без гнева, произнес:

– Извини меня, Эмануэл, знаю, что можно было разбудить тебя и по-другому, но я хочу, чтобы ты был рядом со мной, как товарищ. Мне казалось, что мы – одна компания, поэтому обидно видеть, что ты спишь, в то время как я говорю для тебя.

Сон исчез мгновенно. Я буквально вытаращил глаза, чтобы лучше разглядеть лицо Блондина, боясь, как бы он снова не вышел из себя и не начал меня бить. К моему удивлению, он был спокойным, притихшим и немногословным. В надежде, что со временем все обойдется, я поставил спинку сиденья в вертикальное положение и застегнул пуговицы на рубашке.

Я не знал, нужно ли сказать что-нибудь после того, как Блондин извинился, или следовало промолчать. Что же делать? Если все же заговорить, то о чем угодно, но не о том, откуда у него эта машина.

И вдруг до меня дошло, что мне интересно знать, что он думает о самых разных вещах. И в том числе о Жануарии. Почему он ни разу даже имени ее не упомянул? Может быть, он предполагает, что я в нее влюблен? Тогда это могло бы объяснить, почему он начал говорить о любви и страсти, а также горячность и суровость его критики. Хуже всего было то, что изначально его слова мне не показались чем-то пустым и не имеющим смысла. В них чувствовалась подлинность пережитого на собственном опыте. Блондин, несомненно, был искренним человеком. Почему бы мне не спросить о Жануарии? Я не видел в этом ничего неуместного. Кроме того, время шло, и мне ни в коем случае не хотелось, чтобы он снова разозлился.

Помню, что я замаскировал свой вопрос небольшим обходным маневром, заявив, что никогда серьезно не влюблялся; не думал о женитьбе; что мне хотелось бы сначала встретить подходящую во всех отношениях девушку и только после этого создать семью. А дальше, без обиняков, не заботясь о последствиях, спросил:

– Блондин, скажи мне честно, как ты относишься к Жануарии?

Он, снова схватив меня, вплотную приблизил свое лицо к моему и, скрипя зубами, в бешенстве выдавил:

– Запомни раз и навсегда, Эмануэл! Никогда больше при мне не произноси имени этой женщины! Ты слышал? Никогда!

Какое-то время он продолжал крепко держать меня, потом отбросил на сиденье и, как будто бы начав задыхаться, открыл дверцу и вышел. По мере того, как он удалялся от машины, его силуэт растворялся в темноте, пока не скрылся в ней полностью. Прислушиваясь к тому, как под ногами Блондина трещат ветки, я подумал, что на этот раз он совсем спятил.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю