Текст книги "Возвращение Эмануэла"

Автор книги: Клаудиу Агиар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Помещение было просторным. По углам стояли шкафы. Помимо деревянных ящиков и ящичков, столов, стульев, телефонов, электрических ламп всех разновидностей и размеров в глаза бросилось множество проводов, гнездившихся в специальных разъемах. Неужели здесь применяли пытки, о которых рассказывали заключенные? В это невозможно было поверить. Обстановка в целом больше напоминала бухгалтерскую контору. Что может быть общего между бюрократическим учреждением и человеческой бойней? По правде говоря, я был настолько напуган, что несколько табуреток, стоявших в центре, принял за ящики. Неужели я видел только то, что позволяло мне разыгравшееся воображение?

Несколько человек, скрестив руки, сидели за столами и оживленно беседовали. Поскольку мужчина в темных очках покинул меня в середине зала, я оставался стоять там, испытывая сразу два чувства. Одно из них было удивление, другое – желание как можно быстрее прийти в себя, так как все предметы вращались перед глазами, как живые. В конце концов я все же потерял равновесие и эффектно, с грохотом, рухнул на пол. При этом я одновременно видел себя со стороны. Так случается с нами только в ночных кошмарах.

Не в состоянии собраться с силами, чтобы подняться на ноги, лежал я довольно долго. Люди, сидевшие за столами, продолжали оживленно переговариваться и, казалось, не замечали моего присутствия. А возможно, мое распростертое тело было для них еще одной вещью или просто частью их работы, приносящей удовлетворение. Поэтому им было весело. Только потом я понял, что смеялись не надо мной. Я не мог стать даже поводом для шуток, поскольку не был человеком. Придя в чувство, несколько минут я оставался неподвижным, как будто бы все еще находился без сознания. Служащие иногда вставали со своих мест. Я ощущал их шаги совсем близко от себя. Может, они готовили свои рабочие инструменты, так как рылись в деревянных ящиках. Кто-то, печатая, с силой стучал по клавиатуре. А я мучился.

Человек в темных очках подошел ко мне:

– Давай, креол! Удар линейкой по рукам никого еще не убил. Тебе всего лишь пощекотали ладони и больше ничего. Давай, вставай, праздник продолжается!

Вернувшись к разговору с остальными, он отошел. И все же я попытался поднять свое тело, причем без помощи рук. Несмотря на все усилия, встать не удалось. Полицейский, наблюдавший за мной из своего угла, крикнул:

– Ну, что же ты? Садись!

С этими словами в мою сторону по полу со скрежетом полетел стул. Он остановился, почти коснувшись моих ног. Однако и это не заставило меня пошевелиться. Я прикинулся мертвым, хотя на самом деле уже все хорошо слышал.

Старик с пышными усами, покуривая сигару, рассказывал своим друзьям о самых громких свежих преступлениях и об арестах, которые полиция только что произвела. Его рассказ заинтересовал меня, потому что, насколько удалось понять, он стремился доказать, что работать «снаружи» лучше, чем «внутри». В какой-то момент, повернувшись к мучителю в темных очках, он заявил:

– Послушай, брат, не знаю, как ты выдерживаешь здесь, в четырех стенах, с этими недоумками. У них головы набиты идеями, как у священников. Фанатики! Ну, ударишь ты его несколько раз своей линейкой. Какой в этом толк, если они не раскрывают рта, даже когда их убивают? Даже железные прутья, клещи, телефонный провод и электрический ток не всегда дают результаты. Какого черта ты хочешь добиться этим нововведением – линейкой? Я уже говорил шефу. Думаю, что этих типов остается только убивать. На улице лучше. Там, по крайней мере, легче дышится, встречаешься с людьми – и с хорошими, и с плохими. Шлюхи, мерзавки, предстают во всей своей красе! Поэтому я хочу, чтобы ты работал со мной! А здесь пусть работают те, у кого терпения побольше. Вот сам смотри, к примеру, вчера наша команда «выудила» акулу от наркобизнеса, приплывшую из Сан-Паулу. Знаешь, как нас за это наградят? Крупная рыба, брат, и мы ее уже засекли. Теперь осталось только приготовить наживку и подождать. Его кличка Блондин. Знаменитый Блондин! И все уже на мази. Это тянет на самые крупные заголовки в главных газетах всей Бразилии! Решай! Ты нам нужен!

Дальше последовала пауза. Человек в темных очках спокойно укладывал свои инструменты в черную сумку Кажется, только закончив протирать линейку для битья, он вспомнил, что я все еще лежу на полу Бросив на меня многозначительный взгляд и тем самым дав понять, что место для разговора на такую тему не подходящее, вместо ответа на сделанное ему предложение, он отрезал:

– Договорим позже в ресторане, подожди меня там, ладно?

Старик с сигарой вышел, и я вновь остался с человеком в темных очках и еще двумя полицейскими, продолжавшими болтать, ни на что не обращая внимания. Один из них приблизился ко мне и попросил показать руки. Так как я, продолжая притворяться, не отреагировал на его слова, он уперся носком своего ботинка в мое плечо и перевернул меня на спину. Теперь ему все было видно и он мог, профессионально оценив работу, высказать свое мнение:

– Руки что надо. Твой метод – просто восьмое чудо света. Кроме того, для таких ребят вытерпеть эти удары линейкой все равно, что выпить чашечку кофе, потому что черные не умирают. Они подыхают, только когда подходит их срок.

Однако другой полицейский, сидевший положив ноги на стол, промычал со своего места:

– Никакого чуда. А для парня это развлечение. Мой отец рассказывал: чтобы выучить таблицу умножения, ему довелось получить немало таких ударов. Он говорил, что от них не остается ничего, кроме мозолей, а руки становятся только крепче.

Человек в темных очках, приводивший в порядок провода на другом столе, раздраженно запротестовал:

– Ты завидуешь. Потому что только я умею пустить кровь, не оставляя следов. Нет такого медицинского обследования, которое могло бы их обнаружить. Это лучший способ заставить их раскрыть рот!

И вдруг он взял меня в свидетели:

– Не так ли, креол?

Я промолчал. Но именно в то мгновение мне захотелось признаться в дружбе с Блондином. Откуда взялось такое неожиданное желание? Я и сам не знал. Еще совсем недавно Блондин заставлял меня совершать скабрезности, о которых я старался забыть любой ценой. Зачем в таком случае объявлять себя его другом? Правда, однако, заключалась в том, что чем больше я пытался вытравить образ Блондина из своей памяти, тем больший вес обретали его справедливость и доброта, проявленные по отношению ко мне. Я вспомнил его лицо, его грубый юмор, наглый хохот, даже странное обращение с Жануарией, о которой он, к моему удивлению, ничего не хотел слышать. Затем мне пришло в голову, что Блондин был единственным человеком, способным подтвердить полицейским, что я рассказал им правду. Получалось, что нужно было найти способ приблизиться к Блондину. Блондин, подумал я тогда, мне снова просто как подарок с неба свалился.

Так как было совершенно очевидно, что эти люди готовились продолжить пытку, но с использованием других методов, я выговорил, что хочу видеть шефа и кое-что ему сказать. Человек в темных очках, продолжавший возиться с проводами, вылезавшими из ящика стола, почти бегом бросился ко мне и, положив руку на мое плечо, удовлетворенно, и даже победно, заулыбался:

– Очень хорошо! Наконец-то ты начинаешь себя вести как приличный человек. Конечно же, лучше быть живым героем, чем мертвым!

Он нагнулся и помог мне встать. Опираясь на его плечо, я, шатаясь, сделал несколько шагов. Дверь открыл другой полицейский, и мы вернулись в кабинет, где меня около получаса назад били линейкой.

Обладатель холеных рук продолжал читать свои отчеты. Увидев нас, он слегка повернул стул, и человек в темных очках мгновенно произнес:

– Он решил рассказать все, шеф!

Шеф подвинулся вперед и наклонился к столу в ожидании моих признаний. Я же не знал, с чего начать. Подождав несколько секунд в надежде, что мысли сами улягутся в моей голове, я подметил, что шеф сделал знак человеку в темных очках, чтобы тот покинул кабинет. Мы остались вдвоем. Шеф, возвышающийся над столом, опираясь локтями на разбросанные бумаги, обратился ко мне:

– Очень хорошо, приступим к делу.

Руки дрожали так, как будто в них пульсировала вся моя кровь. Я глубоко вздохнул и, сдерживая всхлипывания, не прекращавшиеся из-за сильной боли, сказал, что хочу признаться: здесь находится в заключении мой большой друг. Продолжить сразу не удалось, так как шеф перебил меня:

– Фамилия!

Я снова обрел контроль над собой и продолжил:

– Его зовут, если не ошибаюсь, Алешандри Белу, прозвище Блондин.

Лицо шефа исказилось от ярости и разочарования. Он вскочил со стула и прорычал:

– Как ты узнал? Это секретная полицейская операция, и всего несколько часов спустя после задержания этого бандита, ты, арестованный, узнаешь о ней? Как, черт возьми, это могло произойти? Выходит, ты друг знаменитости? Только этого не хватало! Где ты с ним познакомился?

Прежде чем я успел что-либо ответить, шеф снова заговорил:

– Почему ты оказался среди политических заключенных? Все не так! Просто сборище придурков!

Ничего толком не умеют. Все путают. Из-за них у меня ничего не выходит. Ну, ладно, посмотрим…

С этими словами он направился в соседнюю комнату, где находился человек в темных очках, по всей вероятности, продолжавший старательно заниматься приспособлениями для пыток. Долго ждать не пришлось. Он вернулся в компании своего помощника-мучителя и с самым циничным видом заявил:

– Очень хорошо! Ты абсолютно прав. Твое место не здесь, среди политических заключенных, потому что ты – обычный заключенный.

Сев за свой стол, шеф, прежде чем снова начать читать отчеты, буркнул:

– Давай, забирай его немедленно в тюрьму!

Я последовал за человеком в темных очках, который после того как провел меня через несколько дверей, передал старику, охранявшему множество висевших на гвоздях ключей с бирками. Ему было выделено отдельное помещение. Сопровождающий без церемоний втолкнул меня внутрь, добавив вдогонку:

– Этот целиком твой!

Пришлось немного подождать. Старик снял ключ с гвоздя и указал, куда идти. Вскоре мы остановились у камеры. Он открыл дверь, и я вошел. Ночь уже наступила, и кромешная темнота полностью ослепила меня.

Там, внутри, ночь оказалась намного чернее, чем можно было себе представить. Было настолько темно, что я ладонями закрыл глаза и убедился: зрения не лишился. Как только ноги переступили порог камеры, в нос ударил нестерпимый запах мочи, смешанный со всеми имеющимися в этом мире зловониями. Я был в отчаянии.

Попытавшись сделать еще один шаг, тут же наткнулся на тело, лежащее на полу Я попятился, но пинок (скорее, лошадиной, чем человеческой силы) настиг меня. Дело осложнилось, поскольку падая, я, как будто натыкаясь на удары лошадиных копыт, перелетел через третьего, четвертого, пятого и так далее и, в конце концов, с силой шмякнулся о холодную скользкую стену Она была будто вымазана какой-то липкой дрянью, напоминавшей тину. Когда я оперся о нее своими пораненными руками, показалось, что человек в темных очках вновь применил свою линейку. Острая боль прошла по всему телу. Тем не менее желание на что-то опереться победило страх получить очередной удар.

Все это, к моему ужасу, происходило на виду у других заключенных и с их молчаливого одобрения. Ну, что же, подумал я, мне удалось схлопотать трижды даже от Блондина, моего единственного друга, который здесь спасет и защитит меня. Или его сюда еще не перевели? Возможно, он еще находится в камерах, расположенных наверху, ожидая своей очереди на допрос. Но он не был политическим заключенным. Он был обычным заключенным. В чем состояла разница? Одних пытали, а других? Я снова оперся о стену руками и стал их опускать, нащупывая свободное место. Почувствовав, что прочно сижу на сыром полу, я с облегчением посмотрел вверх и по сторонам, однако поскольку мои ноги устали и от боли были не совсем послушны, вероятно, до кого-то я дотронулся и тут же получил несколько крепких ударов в живот. Это на длительное время лишило меня сознания.

Когда я очнулся, темнота была по-прежнему непроницаемой. И тогда я решил никуда не двигаться с этого места. В конце концов я все же завоевал небольшое пространство и должен был за него бороться.

Вдруг я услышал храп и скрежет зубов. Рядом спали люди или животные? Нет, я не был животным, ответил я самому себе. И все остальные тоже были людьми.

С момента первых впечатлений от заключения и последующего пребывания в комнатах пыток, где хозяйничали мужчины в темных очках и их равнодушные шефы, читающие отчеты, прошла целая вечность. Боль от нанесенных побоев, пронизывающая тело, разрывала и мою душу. Тем не менее, что-то заставляло меня возвращаться в прошлое. Время от времени все же что-то заставляло говорить самому себе: надо сопротивляться и не терять желания жить.

Интуиция подсказывала, что камера или, по крайней мере, часть ее находилась под землей. Я настолько озаботился целю выяснить свое окружение, что сон полностью улетучился. Помню, мне страстно захотелось узнать, наступил ли уже день и можно ли, находясь там, заметить, взошло или село солнце. С этой целью я стал внимательно наблюдать за поведением заключенных.

Через некоторое время я услышал странный шум в углу камеры. И почти сразу же стало понятно, что кто-то подошел к двери и собирается ее открыть.

Послышался звон ключей. Мужчина, показавшийся в проеме, поднял руки к лицу, возможно, защищая себя от струи света, хлынувшей и внутрь (мне трудно было определить, дневной это свет или же тюремщик включил фонарик). Внешность мужчины запомнилась: его волосы были растрепанными и, возможно, так мне показалось из-за яркого света, русыми. Тюремщик быстро и громко захлопнул за ним дверь. Но незнакомец вызвал у меня такое любопытство, что я уже больше не упускал его из виду. Я чувствовал его дыхание и улавливал его движения. Он искал себе место, а мне как будто бы заранее было известно, где он должен расположиться.

Встав, я, стараясь не наступить на спящих, пошел вдоль стены, держась за нее. И тут же догадался, что вновь прибывший делает то же самое. Любопытно, что он, как и я, ориентировался по стене камеры. Я попробовал вглядеться в темноту, но не смог разобрать, в какую сторону он продвигается. Однако беспокоиться было не о чем. Независимо от того, круглой была камера или квадратной, мы все равно в конце концов должны были наткнуться друг на друга. Для этого одному из нас нужно было остановиться. Именно так я и поступил.

Легкие и осторожные шаги приблизились настолько, что с целью не дать человеку ускользнуть от меня я решил растопырить руки. Через несколько секунд я чувствовал его дыхание и невидимые, но реальные движения.

Когда я все еще болевшей рукой коснулся его тела, то чуть не закричал от радости: наконец меня спросили тихим, почти неслышным голосом, кто я, вместо того, чтобы, подчиняясь животному инстинкту, ударить. Не ответив, я дальше вытянул руку, чтобы почувствовать тепло, которое так искал в темноте, больше не в силах выносить одиночества. Тело было теплым и хорошо натренированным. Сделав шаг вперед, я споткнулся о его ноги и упал прямо в его объятия.

Мгновенно мы оба сообразили, что нужно вести себя более осторожно, чтобы не свалиться на спящих. Темнота не позволяла увидеть лица. Однако в какой-то момент я понял, что он улыбается, гладя меня по голове и дотрагиваясь пальцами до моей шеи. Наконец его рука опустилась и нашла мою ладонь. Сомнений не оставалось: мы были знакомы.

Мы крепко обнялись, и я почувствовал, что плачу, то ли от боли, то ли от радости встречи с другом, – это был Блондин. Случилось невероятное. Как будто, находясь в аду, я попал в рай.

Ночь длится не вечно, и вскоре заключенные начали разговаривать и ходить по камере, которую все они называли не иначе как «трюмом», – возможно, из-за того, что она «стояла на якоре», на берегу реки Капибариби и, по иронии судьбы, на улице Аврора.

Мы с Блондином сидели на полу и беседовали, когда по поведению заключенных заметили: наступил новый день. Окна были закрыты толстым листовым железом, но солнечные лучи проникли через щели почти на уровне потолка, выкрашенного в черный цвет, вероятно, для того, чтобы наводить на арестантов ужас. Мы устроились ближе к середине стены, поскольку эхо усиливалось по углам камеры, а наш разговор не должен был попасть в чужие уши. Полиция сама постаралась, чтобы имя Блондина стало известным, и это защищало нас от возможных издевательств, которым подвергались новички. Никто не осмелился испытать границы нашего терпения.

Свет от лучей утреннего солнца был неярким, но достаточным, чтобы четко видеть лицо Блондина. Он был худым, с отросшими волосами и небритым. Живые голубые глаза бегали, словно одним взглядом ему хотелось схватить все, что происходило вокруг. Даже в тюрьме он был, как и прежде, весел. В тот момент, когда солнце проникло в камеру, он улыбнулся, вспомнив эпизод с украденной машиной в Сержипи, и неожиданно спросил меня:

– Эмануэл, какого черта ты выдернул ключ из зажигания?

Я промолчал. Неожиданно по всему моему телу пробежал озноб. И я притворился, что внезапно почувствовал досаду из-за того, что довелось тогда пережить. Блондин же, наоборот, заулыбался еще шире, как будто день для него стал еще более приятным. Затем он признался: ему понадобилось не более трех минут, чтобы завести двигатель. Однако случилось так, что сон буквально сшиб его с ног, а когда он проснулся, от меня уже и след простыл. Тем не менее, по его словам, все получилось классно:

– Помнишь, как тебя сцапала дорожная полиция? Так вот, это и спасло меня! Видя все, что там происходит, я на малой скорости, с погашенными фарами, спокойно проехал мимо. Дальше, еще до того как шоссе сворачивало, я ненадолго остановился посмотреть, что они будут делать с тобой, Эмануэл…

Чувствуя необходимость спросить его о смерти хозяина машины, я сказал, что полицейские при мне рассматривали газету с портретом убитого, у которого угнали машину. Блондин взглянул на меня и сделал знак понизить голос, поскольку нам не нужно было подвергаться бессмысленному риску. Я уже тише задал вопрос – так, чтобы никто не мог ничего понять. Оказалось, что напечатанное в газете было сплошной выдумкой. И он в подробностях выложил, как все произошло на самом деле:

– Я только попросил этого человека, – заявил Блондин, – остановиться, чтобы отлить. А он ответил, нажимая на тормоз, что я прямо как в воду глядел, потому что ему тоже захотелось. Затормозив, он вышел первым, ключ оставил в зажигании, с брелоком и всем остальным, что там было нанизано. У меня появилась мысль напугать его и угнать машину. Я вытащил револьвер, когда он мочился на какие-то камни. Бедняга настолько сдрейфил, что, даже не знаю как, хотя вокруг все было скользко от мочи, споткнулся, упал, и, ударившись головой о камень, умер мгновенно. Что мне оставалось делать? Потом я разозлился на него. Если бы он взял и тебя, ничего этого не случилось бы!

Посмотрев Блондину в глаза, я не заметил ни малейших признаков вранья. Неужели он говорил правду? В газете, помимо всего прочего, сообщалось о точном выстреле в голову убитого. Но тогда я предпочел поверить Блондину и даже посмеялся над тем, как все совпало. Буквально один к одному. Ведь он пообещал вернуться и забрать меня. И действительно сделал это, причем сам находясь за рулем и газуя так, что только покрышки визжали. Все казалось забавным и одновременно грустным. Печальным было все, связанное с прошлым Блондина. Зато человек, находившийся рядом, излучал радость жизни. Удивительно, как он мог так соединять в себе прямо противоположное?

За время, что мы разговаривали, не помню, в связи с чем, мне несколько раз вспомнилась Жануария – то улыбающаяся на коленях у Блондина, то убегающая от него. Хотя в действительности, после преступления, совершенного на фазенде старого Кастру, ее мужа, именно Блондин сбежал как оглашенный, такой напуганный, что у меня создалось впечатление, будто он совершил что-то ужасающее. Но что конкретно? Почему он ничего не рассказывал о том, что там произошло? Какую уловку он придумает для оправдания себя?

Находясь рядом с ним, я хотел знать правду. Раньше – например, в его картонном убежище под мостом – он избегал этой темы самым категоричным образом. Я помнил, что он просил никогда больше не говорить с ним об этом. Почему? Почему женщина вызывала у него такой страх? Может быть, угрызения совести? Наверняка! Угрызения совести могут сломать даже самых сильных. Говорят, что даже палачи страдают от постоянных кошмаров, вспоминая свои действия. Им снится, как их вешают, расстреливают или душат с помощью удавки, – точно так же, как они сами казнили своих жертв. Они верят, что всего лишь выполняют обычную работу, за которую государство выдает им зарплату, считают себя невиновными, но тем не менее отказываются обсуждать эту тему. Блондин за все дни, что мы провели вместе, не проявил ничего похожего на угрызения совести. Возможно, мне всего лишь показалось, что он хотел любой ценой забыть прошлое. Неужели Блондин – монстр, холодный и неисправимый убийца?

Не удержавшись, я стал расспрашивать его о Жануарии. Блондин вскочил и выкрикнул:

– Я же говорил тебе, Эмануэл, что не хочу слышать даже имени этой женщины!

Над нами нависла тишина, и остальные заключенные повернулись в нашу сторону, ожидая привычной для тюремной камеры разборки. Но так как я молчал, Блондин снова сел на свое место и спокойно продолжил:

– Мы не должны разрушить радость от нашей встречи вопросами, которые ни к чему хорошему не приведут. Кроме того, я в любой момент могу отсюда выйти. Адвокат хлопочет о моем освобождении. Я выйду отсюда с поднятой головой, в значительной степени благодаря тебе, Эмануэл! Помнишь о том пакетике, который ты держал на коленях, как будто это были яйца, когда мы подвозили тебя на машине, – там, на шоссе, недалеко от Сан-Паулу? Так вот, дорогой, это «золото» упало на Ресифи, как манна небесная, и спасло много жизней. Из-за него я нахожусь здесь с тобой. Вроде, как мне – крышка. Но будь уверен, скоро я выйду! И это потому, что ты никуда не задевал этот пакет. Я тебя вовек не забуду, где бы ты ни был! Кстати, скажи мне свой адрес в Сеара. Знаешь, этот шарик крутится так быстро, что, кто знает, может, в один прекрасный день я заеду туда и познакомлюсь с твоей семьей, посмотрю на твои родные места, на море.

Блондин, записывая мой адрес, улыбался, а я, давая разъяснения, как меня лучше найти, одновременно молил Бога, чтобы этот день никогда не наступил. Закончив писать и спрятав бумажку, он сообщил мне, что не дает своего адреса, потому что живет как цыган, без постоянного пристанища.

Мы замолчали. Я стал наблюдать за другими заключенными. Сняв рубашки и брюки, они остались в одних трусах. Жара нарастала, и просто не было другого выхода ей противостоять. Я удивился, как быстро привык к дурному запаху в камере. Я уже не сдерживал дыхания. Воздух свободно проходил в мои легкие…

Дверь открылась настежь, и голос старика-ключника выкрикнул несколько имен. Я не расслышал их, но тут же понял, в чем дело, потому что Блондин меня обнял со словами: наступила моя очередь, Эмануэл. Я поднялся и, крепко прижав его к себе, почувствовал, что возвращается состояние, которое испытывал, когда кусал его за уши и вытворял такое, чего никогда не мог себе и представить.

Не выдержав этих воспоминаний и боли от того, что остаюсь здесь один, я заплакал на плече у Блондина, сам не знаю, от ненависти или от тоски. Со мной происходило что-то странное, непередаваемое словами. Стараясь утешить меня, Блондин запустил свои пальцы в мои жесткие волосы и, взволнованный, пробормотал мне в ухо:

– Обязательно сделаю что-нибудь для тебя, Эмануэл! Прощай!

Он отстранился от меня. А когда я поднял взгляд, чтобы в последний раз увидеть его, то едва успел различить силуэт знакомой фигуры, исчезающей в дверном проеме. Я почувствовал себя еще более одиноким и покинутым. И при этом невольно возник вопрос: кто подтвердит мои показания, когда люди из полиции будут обвинять меня в преступлениях, которые не совершал?