Текст книги "Возвращение Эмануэла"

Автор книги: Клаудиу Агиар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Съехав с главной дороги, машина утратила плавность хода, что заставило меня перенести тяжесть тела вперед, наклонившись к сиденью девушки. Однако я не рассчитал и слегка коснулся ее плеча. Поскольку платье было открытым, этого прикосновения было достаточно, чтобы ощутить тепло гладкой кожи. Я извинился, но как только она вновь удобно устроилась, Блондин искоса посмотрел на меня и напомнил, что я должен быть поосторожнее с пакетом яиц, лежавшим у меня на коленях. Тогда я приподнял пакет так, чтобы он мог видеть, что все они целы. Он засмеялся и девушка тоже бросила взгляд на поднятый сверток. Снижая скорость, Блондин проговорил, что после такой тряски из этих яиц наверняка вылупятся старые индейки. После этих слов мы долго смеялись, потому что в шутке был пикантный оттенок, который он придавал всему, о чем говорил. Но вдруг он добавил: «Только страдание учит человека быть человеком, – при этом он ударил себя в грудь, будто его пример был самым убедительным из всех. – Я почувствовал себя взрослым мужчиной, когда испытал первую несправедливость в жизни; до тех пор жизнь представлялась мне историями, которые показывают в кино. Но это обман, Эмануэл, всегда только реальный мир учит жить».

Так как голос Блондина начал звучать как заклинание, я испугался, что он не только примется рассказывать свою жизнь, но и станет расспрашивать о моей. Я же столько уже всего наговорил, столько совершил глупостей, что испытывал чувство стыда. Меня уже ничто на свете не интересовало, кроме того, куда мы едем.

Очень захотелось выйти из машины, но одновременно я боялся показаться неделикатным. Интересно, сколько часов я находился в их компании? Два или три? И в пересчете на пеший ход, сколько же получалось дней? Каждый час на машине при такой скорости – это то же самое, что шагать два дня по пустому шоссе, то по солнцепеку, то под дождем, то в кромешной тьме, если начинать путь на прохладном рассвете.

Каждый раз ощущая, как автомобиль делает крутые виражи, у меня создавалось впечатление, что мы возвращаемся, а не продвигаемся вперед. А это означало, что я затягивал свое путешествие, в то время как моим единственным желанием было как можно быстрее оказаться в Сеара.

Наконец Блондин повернулся ко мне и сказал, что подъезжаем к месту назначения. Там, снаружи, уже смеркалось, что не позволяло четко различать окрестности. Угадывался легкий шелест зеленых насаждений, опоясывавших изгибы шоссе. Миновали лес, который, по-видимому, был ослепительно красив. По всей вероятности, за ним ухаживали только потому, что он находился у дороги, или же из-за каприза какого-нибудь владельца кофейной плантации, так как дальше во всей округе не было видно других деревьев.

Ночная темнота приближалась медленно. Я всегда чувствовал беспокойство в этот неопределенный момент времени между днем и ночью. Солнечный свет почти исчез. Только отдельные его проблески еще вспыхивали. Одной такой вспышки, которые будоражили даже птиц, было достаточно, чтобы вызвать у меня еще большее волнение. Кроме того, совсем не хотелось быть помехой этой парочке. Я решил заговорить об этом, когда Блондин громким голосом произнес: «Теперь я сориентировался, видишь там слева наше любимое дерево?» Я тоже взглянул на него… Густое, заслонявшее панораму, оно способно было внести успокоение в душу даже самого беспокойного существа. Тем не менее их разговор меня озадачил. Если они заблудились на всех этих дорогах, что было бы со мной, когда пришлось бы выйти? Однако поскольку поездка подходила к концу, я утешился тем, что мы уже не будем отклоняться от главной дороги, идущей в нужном мне направлении.

Но вскоре меня опять охватила тревога. Нужно было попросить притормозить там, где машина свернет на второстепенное шоссе. Ясно же, что ехать с ними имело смысл только до этой развилки. Когда мы по ошибке свернули с автострады и я не попросил остановить машину, я как бы не выполнил само собой разумеющийся договор между пешеходом и тем, кто соглашается его подвезти. Я влез в личную жизнь этой пары, нарушив ее уединение, в то время как должен был попросить остановить машину и выйти. Что у меня могло быть общего с ними? Может, они ехали на фазенду, чтобы провести там медовый месяц, или же посмотреть, как идут сельскохозяйственные работы, или навестить друзей. Откуда я мог знать? Чего я не должен был делать, так это злоупотреблять их добрым отношением ко мне, влезать в их жизнь, заставлять что-то делать специально для меня. Зачем упорствовать? Я уже получил величайшее из всех благ: меня согласились подвезти, что позволило сократить мой путь на несколько дней. В конце концов все имеет предел. И я сказал им: «Послушайте, ребята, все имеет свои границы: я останусь здесь. Вы и так очень помогли. Вы мне очень понравились, не знаю, как вас и отблагодарить, но я хочу выйти прямо сейчас».

Мои слова вызвали удивление. Сначала у девушки, которая повернулась ко мне и сказала так, как будто я ее обидел: «Ты что, ненормальный, Эмануэл? Выходить тут, уже совсем недалеко от дома? Особенно сейчас, когда вот-вот наступит ночь… ну, ты даешь, даже и не думай! И что ты будешь потом делать на этой дороге, голодный, когда придет сон и станет холодно; нет уж, дорогой, сегодня ты наш гость». Блондин, в свою очередь неловко повернув голову в мою сторону, веско добавил: «Неужели ты думаешь, Эмануэл, что мы тебя бросим? Ты останешься с нами! Не сомневаюсь, сегодняшняя ночь будет для тебя приятной».

Я ответил, что уже доставил им немало хлопот, но они хором, как школьники, прокричали: «Нет, Эмануэл!» И оба рассмеялись. Немного сбитый с толку, я тоже засмеялся. Возразить больше было нечего.

Держа девушку за руки, Блондин во весь голос начал перечислять все те достоинства, которые ей приписывал. У меня создалось впечатление, что на самом деле он говорил для меня, хотя и обращался к ней:

– Обольстительная женщина, простая, верная, настоящая подруга, ласковая, умная, погляди-ка, все, что есть хорошего в этом мире, твои родители воплотили в тебе!

Девушка мгновенно его поправила, заявив, что родители здесь ни при чем, а своими достоинствами человек обязан только Богу.

Блондин громко засмеялся, а меня насторожило, что разговор принял такой неожиданный оборот. Я никогда не мог себе представить, что небольшая перепалка между любовниками может закончиться такими высокими материями, как существование Бога, в которое твердо верила девушка. Блондин же подсмеивался над ее верой, продолжая отстаивать свою точку зрения: «Дорогая Жануария, ты должна усвоить раз и навсегда, что мы все созданы по образу и подобию наших отцов и наших матерей». Она нахмурилась и вместо ответа потрепала Блондина за ухо: «Смотри вперед, злодей, и оставь Бога в покое, а то он нас накажет, и мы грохнемся в пропасть или в глубокий овраг».

Я запомнил ее имя – Жануария. Оно мне показалось светлым и симпатичным, отлично сочетавшимся с ее красотой и изяществом. И пока эти двое продолжали спорить относительно религии, что в действительности было всего лишь попыткой убить время, стал размышлять над аргументами, выдвинутыми Блондином, на первый взгляд, грубыми и несправедливыми, однако высказанными, скорее, с неуверенностью, чем с абсолютной убежденностью в их непогрешимость. Все в нем было противоречиво. Страх, проскальзывавший в его поведении, не вязался с ярко выраженной мужественностью. Вызывал ли он у меня доверие? Сомневаюсь. Хотя все произошедшее до сих пор больше заставляло думать о нем как о человеке с добрым сердцем, неспособном совершить зло ради зла.

Аргументы относительно существования или несуществования Бога опирались на тезис, что в течение двух тысяч лет люди постоянно жили в страхе сгореть в адском пламени, если не подчинялись тем, кто от имени добра брался вершить их судьбы, попирая при этом свободу и справедливость, проповедником и защитником которых был сам Христос. Получалось, что это становилось особенно заметным, когда дело касалось прощения грешников. А для чего-то ведь надо было наказывать неверующих, или тех, кто предпочитал следовать другим догматам, оправдывавшим существование Бога, но под другими именами: Будда или Аллах, например? Именно в этом русле Блондин выстраивал свои доводы. И они заставили меня смутно ощутить определенную логику в его словах или, по крайней мере, признаки знаний по предмету спора.

Жануария замолчала. Блондин тоже перестал излагать свои теории и, указав на асфальтовую ленту, мелькнувшую впереди, заявил, что нам следует свернуть. Неожиданно оказались на второстепенной дороге, похожей на ту, по которой раньше проехали Силвейрас, Арейас, Сау-Жоржи-ду-Баррейру и другие небольшие населенные пункты. Скорость сразу же пришлось сбросить. Куда же мы все-таки ехали?

Через несколько минут машина остановилась перед домом, построенном в современном стиле. Прямо за ним местность начинала подниматься. Зелень хорошо ухоженного газона контрастировала с ярко красным цветом дверей и окон, выделявшихся на фоне белых стен. Подъезжая, Блондин как бы в шутку сильно нажал на акселератор, а затем трижды на тормоз. Машина сначала подпрыгнула, а затем остановилась как вкопанная. Потом он быстро развернулся, встав так, чтобы сразу можно было выехать на дорогу.

Жануария выпрыгнула из машины, оставив дверцу открытой. Я ждал, что Блондин выйдет первым, но он мне сказал, что нужно подвинуть переднее сиденье. Я приподнял боковую защелку и сиденье действительно высвободилось. Выйдя из машины, я огляделся по сторонам. Сгущались сумерки. В полнейшей тишине дул довольно сильный ветер. Подняв руки и вдохнув полной грудью свежего воздуха, я посмотрел в сторону крыльца и увидел Жануарию, входящую в дом.

Вначале пришлось удивиться тому, что двигатель продолжал работать и Блондин как будто и не собирался выходить. Однако мне не было дела до секретов этой парочки. Поэтому я поставил на землю свой чемоданчик и беззаботно сделал несколько шагов от дома.

Я лег и вытянул ноги, закрыл глаза и через некоторое время, открыв их, посмотрел ввысь. Передо мной светился небесный свод. Вслушиваясь в тишину, мне в какой-то момент удалось уловить едва различимые, но резкие, отрывистые звуки, словно лошадиные копыта ранили землю. Неожиданно вспомнились мои быстрые шаги по гулкому покрытию автострады. Чувство бренности всего земного завладевало мыслями. Нужно было отогнать его. Но как? Я несколько раз повторил про себя: «забудь обо всем». И, почти уснув, услышал свист собственного дыхания…

Закрыв глаза, я рассмеялся над своей робостью, над своей глупостью и невозможностью перестать быть тем, кто ты есть. Постепенно все стало отдаляться, словно тяжелый сон полностью овладел мной. И это было на самом деле так, потому что в последние дни я спал мало, почти ничего не ел и поэтому сознание путалось. Слишком много невзгод выпало на мою долю и еще поджидало меня впереди. Сколько же все это будет продолжаться? Вопрос остался без ответа. Да и покой, в который я погрузился, в полусне лежа на траве, скоро был нарушен.

Душераздирающий женский крик, пронзительный и пугающий, за которым последовали другие, резко изменил все вокруг.

Проснувшись на земле, я одновременно ощутил ужас и потребность что-то предпринять. Не могу сказать точно, сколько криков было на самом деле – один или несколько. Честно говоря, в ту долю секунды от первого порыва, заставившего вскочить на ноги, и до решения побежать к крыльцу в моем мозгу пронеслись тысячи сцен. И все же я успел посмотреть по сторонам и никого не увидел. Тем не менее в голове крутился вопрос: какая ужасная вещь только что произошла?

Чувство страха боролось с желанием узнать, что случилось в доме. Остаться на месте или броситься на помощь? Не знаю, сколько времени я пребывал в этой растерянности. Сильнейшее волнение парализовало меня и лишило зрения. Как будто гром ударил среди ясного неба. К тому же и ветер резко усилился, от чего стало холоднее. Почему я не бежал туда? Вновь в памяти всплыли крики и я был уверен, что кричала женщина, и что это было наяву, а не в моем больном воображении. Страх нарастал, когда я начинал думать о Жануарии, понимая, что она могла попасть в беду. Конечно, в доме могли быть и другие женщины, но я сразу же узнал ее голос.

И снова раздались крики. Такие же отчаянные. Я уже не соображал, были они реальными или отголоском тех, что слышал раньше. Тут же захлопали выстрелы. Кто-то стрелял – один, два, три раза. В кого? Затем послышались звуки какой-то суматохи. Может быть, там дрались несколько человек?

Все произошло мгновенно, взорвав тишину, не предвещавшую ничего подобного. И вот уже только листва деревьев шелестела на ветру. И это меня немного успокоило. Вновь показалось, что я сплю. Однако все случившееся было реальностью.

Побежав в направлении крыльца, я не имел ни малейшего представления, что буду делать, когда попаду в дом. Казалось, что в нем никого нет. Вспомнил, как, выходя из машины, видел, что Жануария зажигала свет внутри и снаружи – в саду, где на некотором удалении вспыхнул фонарь. Это было единственное, промелькнувшее в памяти. По пути мне не попалось на глаза ничего необычного. Правда, двигатель продолжал работать. На самом деле это обстоятельство с самого нашего прибытия привлекло мое внимание. Но поскольку я ничего не понимал в автомобилях, то проигнорировал эту мелочь. Не вызвал у меня никаких подозрений и Блондин, оставшийся за рулем. Теперь машина стояла по-прежнему с включенным двигателем. Блондина в ней не было. В тот момент естественно было сделать вывод, что, услышав крики, он бросился в дом и поэтому забыл выключить мотор и фары. Это умозаключение я сделал уже на крыльце. Из дома доносился грохот падающей мебели, звуки бьющегося стекла. Отдельные слова, выкрикиваемые со злостью, сливались со всем остальным шумом, что не позволяло разобрать их смысла и понять, кому они принадлежат.

Когда я достиг двери, возможно, меня заметили. Все стихло. Вошел внутрь и остановился. На первый взгляд особого беспорядка там не было. Внезапно из коридора послышались звуки приближавшихся шагов. Человек столкнулся со мной, упал вперед, сразу же поднялся и, не оглянувшись, бросился к выходу. Я тоже упал и сначала не разобрал, кто это был, однако, оставаясь на полу, дрожа от страха, все же выглянул за дверь и узнал Блондина.

Несмотря на волнение и молниеносность происходившего, запомнилось, что он действовал быстро и расчетливо. Был напуган. В лице ни кровинки.

Глаза бегали, как будто контролируя движения преследовавших его врагов. Не успел я встать на ноги, как услышал рев машины, газующей на полную мощность. Уже на ходу Блондин с силой захлопнул дверцу. Сорвавшись на полной скорости, так, что земля из-под колес разлеталась в разные стороны, он в мгновенье ока скрылся за поворотом. На газоне остались лишь черные следы от протектора.

Я сделал несколько шагов вглубь дома. Слева находилась гостиная, а справа – прихожая. В гостиной слабо светился абажур. Оглядев стены, заметил несколько картин. Вокруг длинного стола были аккуратно расставлены стулья. На столе из черного дерева в старом кувшине стояли живые цветы. По углам виднелись различные изделия из керамики. Перед диваном лежал коричневый ковер с рисунком в красных тонах. Все хорошо сочеталось одно с другим. Однако мои глаза искали не эти предметы мебели и украшения интерьера, а свидетельства только что разыгравшейся драмы. Она смутно начинала вырисовываться.

Снова переведя взгляд на ковер, я увидел лежавшую неподвижно Жануарию. Было бы естественным мгновенно броситься ей на помощь. Но что-то заставляло меня бежать оттуда. Не спорю, это была трусость. Но, в конце концов, что я выигрывал, влезая в эту историю? А она прокручивалась в моей голове с самого начала. Я вновь видел перед собой Блондина, наконец осознав, что он сжимал в правой руке револьвер, когда столкнулся со мной. Да, он был вооружен. Как это было опасно! Он же мог выстрелить и в меня! Почему он этого не сделал? Зачем оставлять в живых свидетеля, который завтра или послезавтра будет давать против тебя показания? Ничто не мешало ему исключить такую возможность.

Немного успокоившись, я попытался осмыслить случившееся и точнее восстановить в памяти его лицо. Да, он бежал с оружием в руке, испуганный, весь вспотевший до такой степени, что чувствовался запах его испарины. С растрепанными волосами, бледный, он, жестикулируя, вслепую несся, спотыкаясь и сметая все на своем пути. Я как будто сам совершал его безумный побег, вплоть до того момента, когда он вскочил в машину и рванул на шоссе.

Вернувшись на середину гостиной, я как завороженный уставился на распростертое тело Жануарии, убежденный, что обязан тут оставаться и сделать все, чтобы ей помочь. Эта мысль пришла быстрее, чем мне удалось как следует рассмотреть, на первый взгляд, душераздирающую сцену. И вдруг я увидел перед собой богиню. Девушка была прекрасна и исполнена чувственности. Она лежала практически ничком. Платье было поднято почти до живота, открывая стройные ноги и полные, смуглые бедра. Вероятно, съежилась она при падении, а теперь лежала неподвижно, возможно, без сознания.

Я подошел так близко, что чувствовал запах ее волос, рассыпавшихся по ковру. Лицо было наклонено вниз. Уверенности не было, но у меня создалось впечатление, что она оказалась в таком положении после какого-то насильственного действия. Что заставило ее упасть? Сильный удар, нанесенный Блондином? Или причиной стал всего лишь страх? Она потеряла сознание или умерла?

Я ходил из стороны в сторону, инстинктивно прислушиваясь к тишине. Не услышав ни малейшего шороха, который указывал бы на присутствие в доме другого человека, снова подошел к ней и решил одернуть подол платья. Через несколько минут, длившихся вечно, тихонечко потянул его вниз, как будто боялся ее разбудить. Даже если она была мертва, ее физические формы для меня представляли угрозу, заставляя думать о том, о чем нельзя было думать в такой момент. Действительность не подтверждала справедливости пословицы «с глаз долой, из сердца вон». Я уже не видел ее бедер и ног, но чувствовал: какое-то особое, неплотское удовольствие охватывает мое тело, парализованное видом обнаженной, желанной женщины. Желанной, однако необъяснимо умиротворенной.

Возможно, я оставался в состоянии такого напряжения прежде всего от страха, что все увиденное мной повторится в реальности, наяву. Поэтому я стал трогать ее голову, стараясь придать ей другое, более удобное положение, лицом кверху, – это даже позволило определить мне, что она дышит. Крепко обняв ее за плечи и пытаясь повернуть, почувствовал своими руками тепло упругого молодого тела, испытав при этом то же самое удовольствие, что и несколькими часами ранее в машине, когда нечаянно коснулся ее обнаженного плеча.

Удерживая ее в объятьях и невольно ощущая твердость ее теплой груди, я, наконец, окончательно понял, что она жива. И в ту же секунду испугался, обнаружив на ковре несколько кровавых пятен. Казалось, – руки отказывались так бесцеремонно касаться ее горячего чувственного тела; они дрожали от переполнявших меня эмоций, хотя я и внушал себе, что речь идет лишь об оказании первой помощи. Тело Жануарии даже сейчас продолжало оставаться слишком соблазнительным. Но довольно быстро мне все же удалось с собой справиться. Нужно было что-то срочно предпринять. Расстегнув на ней одежду, я заметил, что кровь текла из маленькой царапины на левой руке. Осторожно приподняв рукав платья, я увидел входное отверстие от пули на высоте предплечья. Медленно разогнул ее руку и пошевелил ею, чтобы узнать, не задета ли кость. Нет, ничего такого, только маленькая ранка в мышечной ткани.

Ветер задувал во входную дверь, оставшуюся открытой. Это могло побеспокоить ее. Закрыл дверь и сразу же вернулся на прежнее место. Что делать дальше? В голову не приходило ничего конкретного. Я был ошеломлен и обескуражен внезапностью произошедшего. Да, наверное, лучше было бы привести ее в чувство. В конце концов, ранение представлялось мне совсем не опасным. Придя в себя, она, вероятно, смогла бы найти выход из сложившейся ситуации. В нерешительности я сел на диван и несколько секунд разглядывал прекрасное женское тело, распростертое у моих ног.

«Жануария, Жануария!» – несколько раз я позвал ее по имени. Бесполезно. Казалось, она забылась в глубоком сне. В голову лезла всякая чепуха. Я даже подумал, будто этот уединенно стоящий дом постигло наказание свыше и произошедшее было самой настоящей карой. Кроме того, я не мог смириться с тем, что ее прекрасное тело брошено каким-то прощелыгой и теперь лежит здесь, посреди холодной ночи, уже шедшей к рассвету.

И вдруг по спине пробежал озноб. Какая-то потусторонняя сила заставила меня взглянуть в коридор, который был прямо передо мной. Как будто нечто хотело обратить мое внимание на присутствие чего-то еще в этом загадочном доме. Я даже огляделся по сторонам. Не хотелось быть застигнутым врасплох. Может быть, в доме действительно кто-то есть? Я никогда не верил в сверхъестественные существа. Кажется, что той ночью настала пора расплатиться за это неверие. Они окружали меня, чувствовалось их присутствие рядом. Не случайно попутка мне попалась, когда я уже отчаялся ее поймать. Я шел больше трех часов, еле передвигая ноги по горячему асфальту, уже не справляясь с весом собственного тела. И именно тогда она как с неба свалилась. Этот лом назначен мне провидением. Возможно, все случившееся есть не что иное как испытание и его следует пережить? Или это была ловушка?

Однако через какое-то время перед глазами вновь появилась реальная картина: распростертая у моих ног женщина. Холодная ночь за окнами. Блондин, удирающий на своей спортивной машине. И, наконец, я сам, не имеющий ни малейшего представления о том, что же делать.

Почему этот мужчина бросил свою подружку? Прижав ладонь ко лбу, почувствовал, как прежняя головная боль возвращается. Вены на висках предательски пульсировали, и я испугался, что мои нервы не выдержат. Пришлось сильнее сжать голову, и мысли о божественной каре улетучились. Пора было позаботиться о Жануарии, и я снова начал ее звать.

Ее закрытые глаза рождали у меня ассоциации, связанные с удивительным покоем, детским сном и, по какой-то непонятной причине, – с покойниками. Мне пришлось видеть не так много мертвецов, но любопытно, что у всех у них глаза были закрыты легко и спокойно. Попробовал отогнать зловещие воспоминания. Хотелось думать, что она спит.

Сон. В ночной тишине, усиливавшей это впечатление, абсолютная неподвижность сомкнутых век Жануарии, скрывающих черные зрачки, выглядела естественно. Казалось, что мой голос не достигал ее слуха. Поэтому я решил дотронуться до ее гладкого и такого соблазнительного лица, приводившего меня в возбужденное состояние. Но были сомнения. Как поступить? Потрепать тихонько по щекам, одновременно произнося ее имя? Или просто продолжать звать? Я выбрал первое. Мои старания дали результат. Она медленно открыла глаза и обвела ими вокруг себя, как бы спрашивая: где я нахожусь? Тут же выступили слезы. От боли или от страха? Или и от того и другого сразу? Боль – от полученного ранения. Страх, наверняка, – от падения на ковер и от того, что рядом нахожусь я. Очнувшись, она поняла, что ее бросили, и поэтому в ее глазах стоят слезы. Я попробовал что-то сказать, но смог выговорить только имя – Жануария!

Плача, она попыталась неповрежденной рукой дотянуться до раны. Помешал ей это сделать со словами, что беспокоиться не о чем, – «ничего серьезного», «всего лишь царапина». И наконец-то в голову пришла дельная мысль. На столе лежало небольшое полотенце, подстеленное под серебряную вазу для фруктов. Взял его и, стряхнув пыль, аккуратно свернул. Затем, завязав им рану, оставшийся свободным конец обмотал поверх рукава платья, пропитанного кровью. Зафиксировав руку в одном положении, я посоветовал ни в коем случае ею не шевелить.

Слезы Жануарии приводили меня в растерянность и в то же время заставляли быть рядом, чтобы успокоить. Даже позабыл спросить, нет ли в доме аптечки для оказания первой медицинской помощи. Меня удивило, что пуля, которая оставила эту рану, не убила девушку. Как могло получиться, почему пуля прошла между грудной клеткой и левой рукой? Отсюда со всей очевидностью следует, – стреляли в сердце, то есть с твердым намерением убить наповал. Почему Блондин пошел на это? Я не находил ни малейшего повода для оправдания такого поступка.

Почему человек устроен так, что от любви до ненависти его отделяет всего лишь один шаг? Какая слепота заставляет действовать с такой бездушной жестокостью? У меня не было никакого ответа на эти вопросы. И, напротив, не вызывало сомнений, кто стрелял в Жануарию. Конечно же, этот несчастный Блондин! Ведь я видел его с пистолетом в руке, взбешенного, похожего на монстра.

Жануария пошевелилась, но я попросил ее не двигаться. На самом деле в этом не было необходимости, так как она просто продолжала плакать, всхлипывая как ребенок. Раненая и сбитая с толку, она никак не могла прийти в себя. А я, имея все основания подозревать в нападении Блондина, счел лучшим об этом не говорить, и лишь повторял, утешая ее, что боль скоро пройдет.

Более трезво оценить ситуацию я не мог, поскольку понятия не имел, в чем причина, послужившая толчком для такого развития событий, а главное, ничего не знал об этой фазенде, на которой оказался при столь странных обстоятельствах. Так как слезам, казалось, не будет конца, оставаясь рядом с ней, думаю, что я тоже плакал. Сцена выглядела довольно патетически. Наконец она попыталась подняться, но пришлось решительно удержать ее за плечо, приказав успокоиться. Потом подложил ей под голову подушку:

– Так будет лучше, Жануария.

Она переменила позу, устроила поудобней голову и впервые пристально посмотрела на меня. В ответ я посмотрел на нее и опустил глаза. Что она чувствовала? Стыд или недоумение? Возможно, испуг? Никогда не предполагал, что увижу такое беззащитное лицо, выражающее глубочайшее отчаяние и абсолютную покорность. Бедняжка плакала навзрыд, сотрясаясь всем телом. И я, слушая этот плач, по непонятной причине ничего не предпринимал. Не знал, что нужно сделать или хотя бы сказать. Поэтому в нерешительности стоял рядом как истукан. Всхлипывая, она едва успевала выговорить: «Эмануэл, Эмануэл»!

Внезапно плач прекратился. Возможно, она просто не чувствовала своих слез, стекавших по мокрым раскрасневшимся щекам. Я подошел к ней ближе и взял за правую руку:

– Не бойся Жануария, я останусь с тобой, что бы ни случилось! Не бойся.

Но, кажется, это лишь все ухудшило, так как она разрыдалась еще сильней. Меня испугало то, что свои бессвязные слова она подкрепляла движениями раненой руки. Я поспешил покрепче затянуть узел на полотенце, чтобы неподвижно зафиксировать руку. Однако она воспротивилась:

– Не делай мне больно, Эмануэл! Не так сильно.

Я спросил ее, нет ли в ванной комнате медикаментов – обезболивающих или антисептиков для обработки раны. Она кивнула утвердительно и сразу же замотала головой, давая понять, что ничего подходящего там нет. В чем дело? Это меня заинтриговало. Но тут же подумал, ведь она еще плохо соображает. Рана, видимо, снова начинала беспокоить. Плач возобновился и этого оказалось достаточно, чтобы я отпустил ее руку и попытался найти другое решение.

Встал, предупредив ее, что выйду осмотреться и скоро вернусь. Прежде чем направиться в коридор, из которого можно было попасть в другие помещения – жилые комнаты, кладовку, кухню и ванную, – я быстро открыл дверь, ведущую на крыльцо. Снаружи все, насколько кромешная темень, отделяющая фазенду от всего остального мира, позволяла различать предметы, оставалось на своих местах: садовый инвентарь и какое-то вспомогательное сельскохозяйственное оборудование, одежда, висящая на оглобле. Было ясно, – никого и ничего там больше нет. Только тишина, еще более плотно, чем раньше, окольцовывающая весь дом.

Не теряя времени, я вернулся. Жануария лежала. Ее руки были неподвижны, волосы растрепаны, грудь едва заметно поднималась и опускалась. Босые ноги были сомкнуты. У меня создалось впечатление, что она спала, поскольку дыхание полностью нормализовалось. Осторожно ступая, чтобы Не наделать шума, я приблизился к коридору.

По одну сторону находились две двери. Открыв первую, обнаружил за ней жилое помещение. За второй, наверняка, также была жилая комната. Поэтому, не открывая ее, прошел дальше. В конце коридора – кладовка. Широкой аркой она соединялась с кухней, но там была и еще одна дверь, которая вела в ванную. Я повернул выключатель и лампочка внутри загорелась. Дверь оказалась закрытой, однако пробивавшийся из-под нее свет позволил разглядеть ручку. Прежде чем на нее нажать, я испытал самый большой шок в моей жизни, заметив на одном из косяков, вблизи деревянной решетки, капли крови. Но это могла быть и краска. Засомневавшись, решил потрогать обнаруженные пятнышки пальцем. Это была кровь. И что самое удивительное – еще тепловатая, свежая.

Я зажег свет в коридоре. И тут же предположил, чтобы разом покончить со всеми вопросами, – эта кровь на двери принадлежит Жануарии. Кто знает? Возможно, она была ранена в ванной и оттуда побежала в гостиную, где, в конце концов, упала в обморок. Могло быть и по-другому. Раненая, она дошла до ванной и поэтому там оказались капли ее крови, а потом вернулась в холл и потеряла сознание. Кроме того, и сам Блондин, подумав, что она мертвая, мог отнести ее в гостиную, положить на ковер и, уже выбежав оттуда, на полном ходу столкнуться со мной.

Позабыв, для чего я пошел, в ванную, я вышел в холл, глядя при этом на пол, предполагая что найду и другие следы крови. Однако никаких признаков того, что раньше тем же путем прошел раненый человек, увидеть не удалось.

Войдя в холл, я почувствовал головную боль. Все оказывалось сложнее, чем можно было себе вообразить. Посмотрел на Жануарию, лежавшую в прежнем положении. Дыхание было ровным. Как бы почувствовав мое присутствие, она медленно повернула ко мне голову с подушки, которую раньше я подоткнул ей под плечи. Между стонами с ее губ срывались неразборчивые слова. Похоже, что она бредила. Я понял, что она обращается к какому-то определенному мужчине, но не к Блондину. Это особо не привлекло моего внимания. В конце концов им мог быть и ее отец. Увидев ее, я вспомнил, что искал медикаменты. Нужно было продезинфицировать рану на руке и снять боль.

С теми же предосторожностями я снова добрался по коридору до злополучной двери, взялся за ручку и с силой толкнул от себя. Дверь приоткрылась и сразу же захлопнулась. Свет в ванной горел, поэтому, несмотря на то, что все произошло мгновенно, в глазах остался четкий отпечаток увиденного: дверь, упираясь в чье-то тело, переворачивала его на полу. Я застыл как в столбняке. Затем, отказываясь верить как в миражи, так и в реальность увиденного, протер глаза и убедил себя в том, что «переворачивал» в своем сознании проекцию тела Жануарии, представшей мертвой, окровавленной и для большей завершенности картины, которую нарисовало мое воображение, – похожей на мужчину. Последнее удалось объяснить тем, что мой мозг так соединил два образа – Жануарии и Блондина. В памяти еще была жива сцена, как он налетел на меня с пистолетом в руке, взбешенный, бегущий к машине, чтобы мгновенно скрыться за поворотом шоссе.