Текст книги "Возвращение Эмануэла"

Автор книги: Клаудиу Агиар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Именно такая интерпретация происходящего не вызывала у меня никаких сомнений. А значит, и выводы были сделаны соответствующие: я должен признать, что устал; мне нужно прилечь; усталость полностью меня доконала; я не мог находиться в состоянии бодрствования в течение всей ночи. Вот причина этих видений. Что нужно сделать? Взять в ванной пузырек с зеленкой или йодом и, если повезет, тюбик обезболивающей мази, чтобы наложить ее на рану Жануарии. Это все, что я мог и хотел там найти.

Прежде чем уже с большей осторожностью снова открыть дверь, я подумал о привидевшемся мне на долю секунды мертвеце. Он был ужасен. Я закрыл глаза и тут же вынужден был посмотреть в направлении кухни, откуда донесся какой-то странный скрип, напоминающий свист на две ясно различимые ноты. Предположительно, источником доносившихся звуков был ветер. Но мне было страшно. Поэтому, отпустив ручку двери, я пошел к кухне и, остановившись у входа, стал терпеливо прислушиваться, пока не убедился, что это действительно был ветер. Тогда я вспомнил, что уже обошел весь дом и при этом не заметил ничего необычного.

Собравшись с духом, вернулся к ванной. Теперь я открыл дверь плавно, придерживая ее за ручку. Когда она открылась полностью, я, не сдержавшись, отвернулся: призрак был на месте. И снова пришлось протереть глаза, чтобы убедиться в том, что речь идет не о фантоме или галлюцинации, а о реальном трупе мужчины, лежащем на полу ванной комнаты.

Падая, человек хватался за все, что ему попадалось под руку: сначала – за стены, потом – за раковину и, наконец, за унитаз, в сливном отверстии которого, как это ни странно, застряла его правая нога. Ступня, ботинок и носок намокли.

В его взгляде застыла свирепость, как это бывает с теми, кто видел конец туннеля, но, в то же время, лицо выражало удивление, как если бы он видел нечто, во что не мог поверить. Голова была прислонена к основанию раковины. Обе руки, раскинутые в стороны, были окровавлены, особенно сильно – правая. Смерть скорее всего наступила не мгновенно. Возможно, что после драки с кем-то он попытался здесь укрыться. Но сюда его могли и принести, – только так становилось понятным, откуда взялись пятна крови у самой двери. Кровь могла появиться там и в том случае, если бы он, например, чтобы зажать рану, поднял правую руку, а затем в последней конвульсии резко вытянул ее в направлении двери.

Однако это были лишь предположения, возникшие, когда я с ужасом рассматривал внешность убитого. Он был старым и худым, с прямыми длинными волосами, свисавшими беспорядочно во все стороны, седоватыми сверху и совершенно белыми за ушами. Продолговатое лицо было изборождено бесчисленными морщинами, а глаза с блестящими зрачками неподвижно смотрели на дверь, как будто видя там человека, лишившего его жизни. В них застыли замешательство, страх, изумление.

Но, кроме того, казалось, что они обещают вернуться, чтобы забрать с собой душу причинившего им страдание. Куда? На небо или в преисподнюю? Кто знает? А откуда он вообще взялся, этот труп? Может быть, передо мною вор? В таком случае Блондин действовал в рамках законной самообороны. Но тогда почему он так поспешно рвал когти? Это не вязалось и с его поведением по отношению к Жануарии. Почему он бросил ее одну в компании с незнакомцем, да к тому же еще и раненую?

А что если Блондин был настолько труслив, что, удирая, даже не подумал, что его подружка может быть ранена? Маловероятно. У меня создалось впечатление, что он любил ее и не мог так вот просто бросить – и всё. Она также, кажется, испытывала к нему глубокое чувство. Я припомнил любовные сцены, свидетелем которых был, когда ехал с ними в машине. Конечно, они еще и спорили между собой, но на самом деле скорее это была пикировка, чем ссора.

Я опустил взгляд на мертвеца и вздрогнул. Он смотрел на меня в упор. Понятно потом стало, что это впечатление возникло потому, что я стоял как раз в дверях и был в фокусе его взгляда. Я чувствовал, – из глубины его глаз все еще исходит мольба. Старик о чем-то просил. Не знаю, что беспокоило его в последнее мгновение, но он точно на кого-то смотрел. И, не оставляя места для каких-либо сомнений, в моем воображении мгновенно всплыл образ Блондина, который с пистолетом набрасывается на старика, возможно, на коленях умоляющего о пощаде. Значит, Блондин все же, несмотря на мольбы, выстрелил ему в грудь. Поэтому здесь столько крови. Она все еще сочилась из раны. Пол был практически весь залит кровью, хотя небольшой наклон заставлял стекать ее в слив, отверстие которого виднелось между биде и унитазом.

Я вспомнил, что шел за медикаментами для Жануарии. В нескольких шагах от меня полочка была вся уставлена пузырьками и коробочками с лекарствами. Я решил к ней все же не подходить, чтобы не испачкать кровью ботинки и не разнести ее по всему дому. В памяти навсегда остались бы красные следы от моих ног. Нет, здесь я ни до чего не дотронусь. Теперь вспомнилось и то, что полиция, обследуя подобные места, старается обнаружить отпечатки пальцев преступника на различных предметах. При этом по спине пробежала дрожь: до меня дошло: ведь несколько раз я с силой обхватывал ручку двери, ведущей как раз в ванную комнату.

Хотелось только одного – как можно быстрее убраться оттуда, бросив дверь открытой. Но что-то подсказывало: нужно ее закрыть и оставить все, как было раньше. Тогда, сняв с себя куртку, с ее помощью я закрыл дверь. Прежде чем сделать это, я в последний раз взглянул на мертвого старика. Его удивленные глаза продолжали о чем-то меня просить. Я еле сдержался, чтобы не закричать.

Плотно закрыв дверь, затем, чтобы не оставлять отпечатков пальцев на случай полицейского расследования, я сложил вдвое рукав куртки и тщательно, до блеска вытер им ручку. Поскольку свет был неярким, я наклонился, чтобы проверить результаты этой работы и увидел на полированной металлической поверхности свое отражение. Все было чисто. Выпрямившись, я мгновение обдумывал, не упустил ли чего-нибудь. Потом надел куртку. Делать там больше было нечего.

Снаружи вокруг дома стояла полнейшая тишина. Изредка слышался скрип веток на ветру Оставалось только погасить свет в ванной. Я поднял руку и, посмотрев, в каком положении находился выключатель, нажал на него локтем, одновременно хорошенько растерев отпечаток своего указательного пальца.

На обратном пути мои шаги были уже не столь неуверенны. Но только увидев Жану арию, лежавшую по-прежнему на ковре, я почувствовал перемену в своем настроении. Объяснялось это очень просто: я не собирался задерживаться в этом таинственном доме после того, как обнаружил мертвеца, спрятанного в ванной. Ночь кончалась, и прежде чем наступит утро, с еще большей очевидностью вскрыв следы убийства, нужно было покинуть фазенду. Приняв такое решение, войдя в гостиную, я остановился, намереваясь разбудить девушку и сказать ей прямо о том, что случилось.

Ее дыхание заметно улучшилось. Она даже всхрапывала во сне. Тонкая талия ритмично сокращалась. Вблизи я почувствовал тонкий и неизвестный мне аромат. Вряд ли это были просто духи. При желании я мог поцеловать ее нежное, гладкое, свежее лицо или, кто знает, прижаться ртом к ее сухим, аккуратно подкрашенным губам. Я видел ее чистый лоб, безмятежно закрытые глаза, и ниже – вызывающе торчащие крепкие груди. Вот она – вся целиком, и можно овладеть ею. Помешать было некому. Повторяю, при желании, я мог бы сделать с этой молодой женщиной все что угодно. Возможно, потеряв ее дружбу. Ну и ладно! Зато со мной навсегда осталась бы память о ни с чем не сравнимом удовольствии. Я почти касался ее кожи. Что еще было нужно? Ничего!

Выпрямившись и немного отступив назад, я, уняв свою животную похоть, смотрел на ее здоровое и невинное тело. Оно находилось во власти сна, но было живым, пульсирующим, соблазнительным, хотя и безразличным ко всему на свете и даже всхрапывающим. И вдруг силы полностью оставили меня. Почувствовав приступ трусости, я весь взмок, остолбенел и потерял голос. Я был полностью подавлен и не мог выговорить ни слова. Как же ее разбудить? Надо было дотронуться до нее, то есть сделать почти то же, что я себе не позволил. Пришлось прикусить язык и сжать зубы, прежде чем моя правая рука легонько коснулась ее щеки.

Не могу припомнить ее первой реакции. Потом она открыла глаза, медленно подняла голову и спросила, что происходит.

– Это я, Жануария, – удалось произнести мне, чтобы как-то ее успокоить, – просыпайся, надо идти.

Она приподнялась и, как будто охваченная желанием физической близости, которое мгновением раньше я в себе задушил, прижалась ко мне. Запечатлев долгий и ласковый поцелуй на моем лице, она тихо прошептала, очень тихо, почти неслышно: «Эмануэл, Эмануэл!» Не в состоянии пошевелиться и чувствуя дрожь собственного тела, я не мог понять, каким образом Жануарии так деликатно удается погасить мою страсть, в то время как мне самому нужно было все это в себе буквально раздавить. Самое странное, что, по мере того как моя симпатия к ней увеличивалась, крепла и некая мистическая сила, заставлявшая видеть в ней неприкосновенное существо, нуждающееся в моей защите. Поэтому рядом с ней я, соблюдая дистанцию, оставался внешне холодным как камень. Наконец она осторожно отстранилась. И как будто бы меня кто-то толкнул. Как бы полностью сдавшись на милость победителя, я уткнулся в ее колени, умиротворенный и тихий, как ребенок, который обрел материнское тепло. Несколько секунд спустя мне показалось, что она плачет. Возможно потому, что у меня не хватило смелости сжать ее в объятьях и взять тут же, на ковре? Я ощущал каждый, даже едва уловимый, трепет наших неподвижно застывших, но горячих тел.

Жануария, не выказав какого-либо испуга или отчужденности, лишь опустила голову на подушку и здоровой рукой гладила меня по волосам, жестким, утонувшим в ложбинке на ее груди. Эта ласка привела меня в состояние, которое когда-то я испытывал на груди у моей бабушки Кабинды и, в меньшей мере, прижимаясь к груди матери. Я закрыл глаза и почти заснул. Прошло довольно много времени, прежде чем я успокоился и инстинкт уступил место рассудку. Мы не могли находиться там всю ночь по той причине, что в ванной лежал труп. Об этом я еще ничего не сказал ей. И теперь обдумывал, как же лучше сказать. Не находя нужных слов, я не знал, с чего начать.

Я поднял голову и встал.

– Прости меня, Жануария!

В ответ она могла бы улыбнуться с иронией или свысока, но ее взгляд излучал подкупающую нежность. Жгучие глаза, встречаясь с моими, говорили так много…

– Не за что прощать, Эмануэл. Для меня ты больше чем друг, ты стал мне как брат.

Услышал, что ее губы произнесли слово «брат», но в моей памяти отчеканилось: «телохранитель». Так или иначе, эти слова придали мне новые силы. Овладев своими чувствами, я сел напротив нее на софу. Она продолжала на меня смотреть. Настал момент сказать о том, что меня так беспокоило.

Я начал говорить, но вскоре умолк, потому что все выходило очень уж запутанно. Затем снова начал объяснять, как бы самому себе, что необходимо что-то предпринять: «.. думаю, в общем, думаю, что потом, когда ночь закончится и нас…» Спазмы перехватывали горло. Никак не получалось сдвинуться с места. Я попробовал по-другому построить фразу. Посмотрел в сторону входной двери и попытался представить плотную темноту, обволакивающую дом. Но мое воображение сдерживали стены и особенно вправленный в продолговатую раму пейзаж, излучавший полнейшую безмятежность. Бескрайнее поле переходило в синеву далеких гор. Краски сливались в слабо освещенной гостиной.

Переведя взгляд на Жануарию, я испугался резкой перемене в ее настроении. Она безутешно плакала. Всхлипывания сотрясали ее тело так сильно, что грозили обернуться еще более горючими слезами. Я взял ее за руку. Глядя на меня и не в состоянии сдержать рыданий, она почти прокричала: «Я несчастная, Эмануэл! Несчастная!» – и снова захлебнулась в рыданиях. Мои попытки успокоить ее не дали результата. Зато мне удалось связно выразить свою мысль:

– Жануария, мы не можем оставаться здесь до утра.

Она перестала плакать и к моему изумлению спросила про Блондина. Вот теперь – да, я был полностью сбит с толку. Как у нее хватает смелости интересоваться этим зверем, типом, который пытался ее убить? Однако я тут же внес поправки в свои умозаключения, сообразив, что на самом деле знал очень мало о том, что здесь произошло в действительности. Возможно, Блондин напал на Жануарию. Но это мог сделать и старик. Поэтому я не стал ее прерывать, когда она снова запричитала срывающимся голосом:

– Я несчастная, Эмануэл!

Только спустя довольно продолжительное время, я решил наконец сказать о том, что увидел в ванной. И я сказал об этом неожиданно, потому что был уже не в состоянии принимать во внимание все те причины, которые заставляли меня сначала осторожничать. Нельзя было больше ждать и я перешел прямо к делу:

– Жануария, он – в ванной, мертвый.

Она театрально подпрыгнула и, поднявшись мне навстречу с распростертыми объятиями, жалобно запричитала о своем дорогом, своем любимом Блондине. Беспокоясь за ее раненую руку, я удержал ее, поторопившись объяснить, что речь не о Блондине, а о старике, который убит в ванной и которого я видел. Он лежит там, на полу, в луже крови.

Жануария опять попробовала подняться (и почти удержалась на ногах), но упала на ковер. Я устроил ее так, чтобы не растревожить рану, подложил подушку под голову. Овладев собой, она взяла меня за руку и расплакалась. Потом, отвернувшись, глядя в пол, произнесла еще не вполне послушным голосом, как бы излив душу:

– Бедный Кастру! Как же ему не повезло!

Я спросил, кто такой Кастру. Ответ испугал меня: Кастру был ее мужем. Потом она замолчала и лишь всхлипывала, лежа с закрытыми глазами. Этот плач приводил меня в замешательство. По правде говоря, в первый момент после признания Жануарии, у меня перехватило дыхание, и я ничего не мог сказать. Это было все равно что потерять дар речи. Она же продолжала держать меня за руку. А когда отпустила, тем самым дала понять, – я должен убрать руку с ее бедер. Но я этого не сделал, продолжая оставаться в том же положении, на корточках, почти на коленях, чутко улавливая накатывавшие одно за другим жалобные и безутешные всхлипывания. В промежутках между рыданиями я все-таки ощущал еще и сладкий аромат, и покой ее тела. Тишина, стоявшая снаружи, подтверждала, что только мы двое были свидетелями этой странной и незабываемой ночи.

Наконец она повернулась ко мне и спросила, что произошло с Блондином. Затем, пристально посмотрев на меня, повторила: «Скажи мне, Эмануэл, что случилось с Блондином?» Мне не оставалось ничего другого, и я рассказал все, что знал о том, как он покинул этот дом. Молча выслушав меня, она встала и, опираясь на мое плечо, снова расплакалась навзрыд. Я дождался, пока кризис пройдет. Нам еще многое предстояло сделать.

С того момента, как мы начали готовиться покинуть фазенду, она внимательно рассматривала каждую вещь в доме. Может быть, некоторые вещи были ей особенно дороги, потому что когда-то она сама выбрала и купила их? Её взгляд задерживался на картинах, мебели, посуде… И это прощание с предметами обихода говорило, что она расстроена и уезжает с грустью. Наверняка по той причине, что оставляет здесь частицу самой себя.

Когда мы вошли в гараж, Жануария, сказав, что забыла что-то взять, вернулась в дом. Я хотел пойти вместе с ней, но уже издали она попросила открыть ворота, на которые я раньше не обратил внимания.

Гараж находился под домом. Ворота были большими и тяжелыми. Одна створка открылась легко, а вторая заупрямилась. Я надавил на нее руками и она, заскрежетав, сдвинулась с места. Этот звук поверг меня в ужас, так как, оглянувшись, я увидел расплывчатые очертания чьей-то фигуры возле другого угла здания. Через несколько секунд до меня дошло, что это Жануария. Какого черта она могла там делать? Но ни о чем не спросив, я подложил камни под обе створки ворот, а она торопливо села в машину и вывела ее наружу.

Закрыв ворота, я тоже сел в машину и, с силой захлопнув за собой дверцу, посмотрел на Жануарию. Она была готова отпустить сцепление, однако в глазах чувствовалась тоска. Возможно, это был прощальный взгляд. Я тоже посмотрел в сторону дома и увидел, что свет всюду потушен. Только у входа горела лампочка. «Ах, вот оно что, – подумал я про себя, – она возвращалась, чтобы выключить электричество и закрыть двери».

Внутри оставалось брошенное на произвол судьбы тело старого Кастру или, по выражению Жануарии, «бедного Кастру». И я вспомнил, – она отказалась попрощаться с ним. Причины такого ее поведения можно было понять: «Я предпочитаю запомнить его живым, Эмануэл». И все же вместо того, чтобы позаботиться об убитом, она убегала. Этот факт обращал на себя внимание. Я не придал этому значения сразу, но потом, приведя свои мысли в порядок, даже сказал самому себе: «Конечно же, никто не в состоянии помочь тому, кто уже мертв, даже если сделать все, что в таких случаях положено делать; пусть он останется живым хотя бы в ее памяти». А в тот момент, честно говоря, у меня не было другого желания, кроме как убраться оттуда, и чем быстрей, тем лучше. Я облегченно вздохнул, когда она нажала на педаль газа и машина тронулась с места. Утренний, еще прохладный воздух устремился в узкую щель приоткрытого ветрового стекла.

Я никогда не думал, что между нами без единого слова установятся такие доверительные и дружеские отношения. Но в ее лице чувствовалось некоторое напряжение. По-видимому, боль от раны усилилась; Поэтому, пространно рассказывая о несчастьях, выпавших на мою долю в Сан-Паулу, о тяжелой участи безработного, о том, как трудно приходится, когда не знаешь, что происходит с твоей семьей, о своих мытарствах в пансионе и о других мелочах, показывающих, как нелегка жизнь мигранта, я умышленно не касался пережитого совсем недавно, решив, что будет благоразумнее не ворошить неприятных событий, свидетелями которых нам пришлось стать в эту мучительную ночь. «Клин клином вышибают», – говорится в старой пословице. Однако когда речь идет о смерти, уже ничего не поделаешь.

В присутствии Жануарии я не мог смотреть по сторонам. На руках у нее были черные перчатки. Длинная цветная шаль, обмотанная вокруг шеи, доставала до самой талии. Даже когда она бросала короткий взгляд на меня, нервно объясняя, как я должен себя вести, выйдя из машины вблизи Барра-Мансы, ее глаза не переставали щуриться от отблесков светящихся указательных знаков, автомобильных фар и габаритных огней. И вдруг она произнесла:

– Однажды мы еще увидимся, и довольно скоро, так как даже камни встречаются, Эмануэл.

Это было настолько неожиданно, что я не успел прочесть слова на растяжке, висевшей над автострадой. Но помню, что сбоку промелькнул знак со стрелкой, указывающей направление на Рио-де-Жанейро.

Убедившись, что никому не мешает, она прижалась к обочине и, как только остановилась, засунула руку в свою сумку и вытащила достаточно толстую, по ее мнению, пачку банкнот разного достоинства. Не пересчитав, она вложила их в мои руки:

– Держи, Эмануэл, думаю, что тебе понадобятся деньги.

Я попытался возразить, но как раз в тот момент вдалеке показалась машина. Автомобиль стремительно приближался. Все шоссе осветилось, и она поспешно, как будто скрывалась, совершив преступление, отпустила ручной тормоз и воткнула первую передачу, оставив ногу на выжатом сцеплении. Готовность стартовать в любую секунду. Но автомобиль промчался мимо и она успокоилась. Не глядя, я положил деньги в пакет, на ощупь определив, что их было много.

Мне показалось, что неприятности закончились. Теперь даже не придется шагать по шоссе, как будто отбывая наказание, или как скороходу, которого на каждом шагу со всех сторон подстерегает опасность. Я подумал, что мы переосторожничали и что в конце концов это заставило нас нервничать. Вернулось относительное спокойствие. И я вновь погрузился в созерцание красоты Жануарии, тоже овладевшей собой. Жгучие глаза, спадающие на лоб волосы…

Из той же сумки она достала листок бумаги и начала что-то на нем записывать. Получилось нечто похожее на цифры. Они вышли неуклюжими и огромными, но я без труда прочитал номер. Возможно, это был ее телефон и ей просто мешали перчатки? Она быстро пояснила:

– Это номер полицейского участка Барра-Мансы, Эмануэл. Позвонишь, как только найдешь телефон! Лучше телефон-автомат!

Я взял листок и сказал, что уже запомнил номер. Однако она запротестовала:

– Нет, Эмануэл! Когда речь идет о смерти, не должно быть никакой ошибки. Возьми листок с собой, и с этим покончили. Да, чуть не забыла, оставь мне свой телефон в Сеара, потому что когда-нибудь… Кто знает? Мы встретимся там.

Она записала, как меня найти. Что еще? Все указания мне были даны. До сих пор слышу ее сбивчивые и торопливые слова.

Я еще раз мысленно перепроверил: ничего не упустили? По-моему, ничего. Все предусмотрено. Возможно, я слишком много наговорил о себе. В таком случае пора помолчать. У меня есть деньги. У нее – мой адрес. Мы находимся далеко от дома, где было совершено преступление. Наступало утро, и мы не могли стоять на обочине всю оставшуюся жизнь. Уже открыв дверцу, прежде чем выйти из машины, я поцеловал ей руку. Неожиданно она притянула меня к себе и поцеловала. Это был последний, незабываемый момент, венчающий мое приключение. Или злоключение?

Она была горячей и задыхалась от нервного напряжения. От нее исходил все тот же аромат. Но это был запах не ее дорогих духов, а разгоряченного эмоциями тела. Поэтому он пьянил меня. В ее объятьях я мог бы провести там целую вечность. Однако судьба легко и неожиданно распоряжается по-своему. Позади вспыхнули фары, осветив нас полностью. Этого было достаточно, чтобы Жануария отпустила меня и отодвинулась. Ничего другого не оставалось. Я открыл дверцу и нащупал ногами землю, держа в одной руке чемоданчик, а в другой – пластиковый пакет со своими вещами.

Я помахал ей рукой, и она уехала. Автомобиль вписался в плавный поворот развязки и вырулил на полосу встречного движения. Он быстро набрал ход, и через мгновения можно было различить лишь красный огонек, который скоро затерялся среди множества точно таких же. Поскольку мне не хотелось, чтобы другие переживания стерли впечатление от последнего поцелуя Жануарии, я пересек шоссе и, если ничего не путаю, зашагал в сторону Барра-Мансы. Я снова стал скороходом. Цель была прежней: дойти до Сеара.

Утро только начиналось и было холодно. Я застегнул куртку на все пуговицы и ускорил шаг, чтобы согреться. И сразу же стало ясно: три километра до города (расстояние, обозначенное на дорожном указателе) будут пройдены максимум за полчаса. Этого времени для Жануарии хватит, чтобы отъехать достаточно далеко от злосчастной фазенды.

Машины проносились мимо на полной скорости, но я не замечал их, вспоминая ее горячие губы, поцелуй, нежную гладкую кожу. Казалось, время остановилось, а вечность материализовалась в исполнившейся мечте. Оглядывался назад, наивно воображая, что, может быть, она решила вернуться и приласкать меня или, как знать, дать еще одно наставление. Вспоминал габаритные огни автомобиля, рокот его двигателя, цвет и вдруг почувствовал всем телом силу ветра. Я был один на шоссе. Святая простота! Во мне жила надежда однажды снова увидеть эту женщину.

Ведомый такой надеждой, я вовремя обнаружил, что несу сразу и чемоданчик, и пакет. Это противоречило совету Жануарии. Я отчетливо вспомнил, или, лучше сказать, услышал, как она рядом произнесла монотонным голосом:

– Жизнь, Эмануэл, полна неожиданностей, поэтому, когда снова окажешься на шоссе, избавься от пустого чемодана. Это выглядит нехорошо, когда мужчина идет по шоссе с чемоданом. Кажется, что он от чего-то убегает. И наоборот, если у тебя в руке пакет, то люди думают, что ты идешь к соседу или на ближайший рынок. Возьми этот пакет, Эмануэл. И на шоссе не забудь выбросить чемодан, потому что он тебе не нужен.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что машин вблизи не было, я решительно зашвырнул чемодан подальше в заросли кустарника, где, возможно, он покоится и сейчас.

Через некоторое время с небольшого холма я увидел похожие на светящиеся четки огни Барра-Мансы. За сколько минут можно было дойти до первых домов? Если не сбавлять шаг, то минут за пятнадцать-двадцать. Пока мои ноги быстро вышагивали по земле, не разбирая мелких камней и выбоин, я снова принялся думать о Жануарии. Почему ее образ так настойчиво преследовал меня? Я уговаривал себя выбросить из головы мысли о ней, пытаясь думать о другом – о Сеара, о моих друзьях, о моей черной кошке, которую звали Ночь, о моей улице в Писи, о Лауру, Май-да-Луа, о моих сестрах, отце, бабушке Кабинде, о моей матери, всегда покорной судьбе, но… Странная вещь судьба! Все было бесполезно. Перед глазами мелькали отчетливые картинки пережитого совсем недавно. И даже призрак старого Кастру, мертвого в своем доме на фазенде, являлся мне с неизменным выражением удивления и отчаяния на лице. Нужно было найти другой выход, чтобы вернуться к действительности – поднять повыше взгляд, почувствовать отрезвляющий холодок утра, приспособиться к тишине, не позволявшей как следует всмотреться в раскинувшуюся вокруг местность.

Наконец, за крутым поворотом, появились первые электрические столбы. Это был въезд в город. Служащий бензоколонки спал. К счастью, по шоссе на большой скорости пронесся автомобиль, разбудивший его. Человек встал и направился в мою сторону. Я подождал, пока он подойдет, и спросил, где находится автобусная станция. Он объяснил, и я поблагодарил его.

На станции первым делом предстояло выяснить, есть ли прямой маршрут до Сеара. После того как кассир ответил мне, что такой автобус отходит только на следующий день, настроение снова ухудшилось. Я снова почувствовал себя беспомощным, сел на скамейку и задумался. Но, немного поразмыслив, улыбнулся. Ведь несмотря на неприятности, на самом деле все резко изменилось к лучшему. Еще вчера у меня не было ни гроша, а сегодня с пакетом, набитым деньгами, я прихожу на автобусную станцию и спрашиваю: сеньор, когда отправляется ближайший рейс на Сеара? Не будь неблагодарным. О таком можно было только мечтать.

Ощупывая пачку денег, лежавшую в пакете, я не знал, что же делать. Почти два дня оставаться там, в ожидании автобуса, было рискованно. Должен ли я находиться вблизи от этой несчастной фазенды? Никоим образом. Правильнее было бы уехать куда угодно, лишь бы уменьшилось при этом расстояние до Сеара. И я принял решение.

Поднявшись и опять подойдя к кассе, я спросил: «Сеньор, куда идет автобус, отправляющийся в самое ближайшее время?». Ответ был незамедлительным: через двадцать минут отправлялся рейс на Рио-де-Жанейро. Альтернативы не было:

– Один билет, пожалуйста.

До Рио-де-Жанейро относительно недалеко. Можно провести этот день там, а на следующий – уехать прямиком в Форталезу. Вполне подходящий вариант. Без колебаний я оплатил проезд, не сразу заметив, что, когда вытаскивал деньги, выронил листок бумаги. Подняв его, я испугался, ведь на нем рукой Жануарии был записан телефон. Боже мой! Забыть сделать то, что было для нее жизненно важным! Буквально подбежав к ближайшему телефону-автомату, я набрал номер. На другом конце линии мужчина низким и вялым голосом, возможно, только что разбуженный звонком, спросил, что мне нужно. Дождавшись, пока он повторит свой вопрос, и ощутив дрожь сначала в руках, державших листок бумаги, а затем – в голосе, я на всякий случай попробовал уточнить:

– Это полиция?

– Конечно, полиция, – резко ответил мужчина на другом конце провода, – но чего вы хотите? Может быть, вы не знаете даже, куда позвонили?

Смешавшись, я все же продолжил:

– Сеньор, запишите пожалуйста то, что я вам скажу. На фазенде Сан-Себастьяу, расположенной на шоссе, ведущем в Сан-Жозе-ду-Баррейру, совершено преступление и труп брошен в доме, в ванной комнате. Входная дверь не заперта… Пожалуйста, запишите… Фазенда Сан-Себастьяу…

Так как мой голос стал срываться, мужчина на другом конце линии громко прокричал:

– Уже записал. Теперь мне нужны ваше имя и адрес. С кем я говорю?

Я медленно положил трубку на рычаг, вышел из кабины и поднялся в автобус. Пассажиры уже занимали свои места. Сверившись с номером билета, я сел и тут же уснул. Мне приснилась фигура Христа-Искупителя, с распростертыми объятьями ждущего меня в Рио-де-Жанейро.