Текст книги "Специалист по нежити"

Автор книги: Кирилл Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Кирилл Григорьев
Специалист по нежити

Пролог

Он сидел в полумраке гостиной и рассматривал фотографии.

В сером утреннем свете дорогие лица в тонких рамках под стеклом казались живыми. На первом фото улыбалась жена. Как же здорово она умела это делать! Глаза искрились, губы дарили улыбку, а на щеках появлялись очаровательные ямочки. На другой фотографии смеялась дочь. Он вспомнил день снимка, жаркий солнечный рай и свое ощущение нереального щемящего счастья возле бассейна в отеле.

Теперь все было иначе. Горькое одиночество затопило мир. Серое осеннее утро стучалось в окно белесыми языками холодного тумана.

Существовал только один способ спастись.

Он передернул затвор пистолета, и положил его под рукой на стол, рядом.

Вновь обвел взглядом родные лица.

Я буду здесь любимые мои. Я буду здесь, сидеть, и ждать вашего возвращения.

Ведь вы вернетесь. Вы обязательно вернетесь.

А я дождусь, какими бы вы не вернулись…

Часть первая
Самая увлекательная из охот

Матвей Мохов

1

Первая очередь прошила левое переднее колесо и машина, осев набок, завиляла, пытаясь сохранить равновесие. За ревом музыки в салоне никто ничего не услышал, только Сергеич, водитель, вытянув руку вперед, заорал, оскалясь:

– Эй, ребята! Кажись, у Пашки колесо лопнуло.

Матвей поднял голову от карты, по которой вот уже минут двадцать тщетно пытался найти дорогу к поселку. Дворники лениво размазывали по лобовому стеклу дождевую воду.

– Черт, – коротко бросил он, – только этого нам еще, до кучи, не хватало.

И тут вторая очередь прошила впереди идущему джипу бок. Выстрела слышно не было, просто вдруг на левом борту машины вспучились маленькие капли серебристого металла и, лопаясь, побежали трещины по заднему тонированному стеклу.

– Это что? … – открыл рот Сергеич удивленно.

Наверное, он хотел добавить что-то еще. Наверное. Только в следующее мгновение его голова разлетелась сотней маленьких осколков и машина на скорости сто двадцать километров в час, кувыркаясь под истошный визг шин, прекратила свой стремительный бег навсегда.

2

Матвей очнулся от боли в левой руке.

Лежать было неудобно, а прямо перед лицом висел чей-то ботинок с грязной подошвой. Саня, определил машинально он. Матвей заворочался, пытаясь вытянуть придавленную сломанным сиденьем руку. Под спиной захрустело битое стекло. Руку удалось вытянуть с третьей попытки. Она оказалась окровавлена, но цела.

Жив, поблагодарил своего ангела на Небесах Матвей. Спасибо тебе за то, что я опять жив.

Ответом ему послужили автоматные очереди. Пули клацали по металлу, гулко бились в кузов и с визгом отскакивали. Некоторые достигали цели. На месте достигнувших, возникали очень неприятные светящиеся отверстия.

Сколько же их? Где они? Кто?

Матвей со страхом ощупал кобуру под мышкой. Пистолет – восемь смертоносных жал – оказался на месте. Он не вывалился, когда джип, кувыркаясь, летел по дороге.

Выбираться стоило как можно быстрее. Валить из металлического гроба, в который превратилась машина, куда угодно, быстро. Сволочи, расстрелявшие колонну, лупили явно по бензобаку. Сосредоточившийся возле кормы рой пуль очень скоро достигнет желанной цели.

Он двинул Саню по ботинку. Нога безжизненно завалилась за подушку.

– Саня! – прошипел Матвей.

Санины стеклянные глаза через дыру в сидении были ему ответом.

В машине, которая несколько мгновений назад быстро отсчитывала километры трассы, кроме Матвея Мохова, никого живых больше не осталось. Он не стал размышлять о превратностях судьбы, которая на второй неделе работы определила его в перевернутый джип с мертвым экипажем. Он во время вспомнил о том, что все еще оставался начальником группы сопровождения.

И Матвей пополз. Он двигался к сложившейся от удара двери багажника. Совсем рядом взвизгивали пули, хрустело стекло под рукавами куртки, а он сосредоточенно полз к возможному спасению.

Впрочем, всегда оставались варианты.

Неужели никто не выжил, думал он, протискиваясь под сломанными сиденьями. Был же второй джип. Была же, наконец, головная машина. Сколько нас ехало всего? Трое – здесь, трое во второй машине, двое в «Мерседесе». Неужели им удалось уложить всех? Неужели я опять остался один?

Выбив ногой перекошенную дверь, Матвей выбрался. Руки неприятно разъехались по грязи. Перевернувшись на спину, он несколько мгновений лежал на мокрой траве, ловя распахнутым ртом дождевые капли.

Еще немного и они полезут к машине, спокойно подумал он. Здесь я их и встречу. Он достал пистолет, передернул затвор, досылая в ствол первый патрон из магазина. Восемь пуль. Восемь. Что ж, если без суеты, то должно хватить. Подтянувшись руками за траву, Матвей осторожно выглянул из-за курящегося борта опрокинутого джипа.

Поле боя выглядело безрадостно.

Ближе всего к нему стояла вторая машина. Из распахнутой двери с выбитыми стеклами свисал на ремнях Гоша Маликов, а по его запрокинутому к серому небу мертвому лицу скакала дождевая капель. Дорога вокруг джипа блестела стеклом и лужами. Головная машина – бронированный «Мерин» стоял чуть дальше, развернутый на половину дороги. На его борту серебрилась свежая волнистая линия содранной очередью краски.

Стреляли все так же, обильно. Пули словно шинковали мокрый воздух. Они взрывались фонтанами на многочисленных лужах, отскакивали от бортов мертвых машин, свистели над головой.

Матвей облизал сухие губы. Ему все-таки здорово повезло. Джип слетел с дороги в глубокий кювет. Почти ров, но если бы не он…

Ладно, поднял пистолет Матвей. Будем ждать. Совсем скоро они придут добивать уцелевших и раненных.

Хоть кого-нибудь из этих сволочей надо обязательно взять живыми. Сергеич, Саня, Гоша Маликов… Скольких еще они уже успели отправить на тот свет?

Тарас Петровский

1

Петровский проспал, наверное, первый раз в жизни. Присев на кровати, он, позевывая, посмотрел на будильник. И сейчас же схватился за телефон.

Антон поднял трубку после нескольких гудков.

– Доброе утро, Тарас Васильевич, – поздоровался он. – Машины вышли.

– Отменяется, – сказал Петровский. – Пусть едут без меня. Пусть вначале заберут Павлова, а уж потом – за мной.

– Как скажите, – отозвался Тополев. – Сейчас я им перезвоню.

– Перезвони, не забудь, – закончил разговор Тарас.

Он поднялся с кровати, потягиваясь.

– Проспал? – повернулась к нему Майя. Голос ее звучал виновато.

– Даже самому удивительно, – ответил Петровский.

– Прости меня, – сказала она, помолчав.

– За что?

– За вчерашнее.

Вчерашний разговор, по сути, нельзя было назвать разговором. Это была редкая для жены истерика. Когда, даваясь слезами, вопрошала Майя. Когда, Тарас, у нас, наконец, будут дети? Мне уже тридцать, Тарас! Еще совсем чуть-чуть и все!

Пока нет, отвечал Петровский. Это распроклятое пока во вчерашнем разговоре фигурировало раз десять. Причем, в основном, в его устах. Пока ничего не получается, успокаивал ее, рыдающую, Тарас. Пока потерпи. Пока проблема не будет разрешена моими специалистами, мы ничего не можем сделать.

– Но я же прошла все тесты! – плакала жена. – Я год потратила на хождение по врачам! И по твоим хваленым специалистам, кстати, тоже. Ответь мне, это из-за меня? Почему ты скрываешь?

– Послушай, – сказал Тарас. – Зачем ты снова принимаешься валять дурака? Мы ведь проходили все тесты вместе… И ты прекрасно знаешь, что это из-за меня… Пока, Майя, к несчастью, я не могу иметь детей…

Господи, подумал он. Опять это ненавистное пока…!

Ганин, подумал Петровский, окунувшись в воспоминания о вчерашнем разговоре. Вот кто мне нужен сегодня в первую очередь. Он и его отдел, сожравший уже прорву денег, нервов и сил.

– Лучше ты меня прости, – накидывая халат, ответил жене Петровский. – Все это из-за меня. Будешь вставать?

– Сейчас встану, – кивнула Майя. – Надо же тебе приготовить завтрак. И собрать с собой.

– Я и сам могу, – отозвался Тарас.

– Ну, уж нет, – воспротивилась жена. – Кухня – моя обитель. Это ты у себя на работе распоряжайся. Ты надолго?

Еще вчера до начала выяснения отношений Петровский предупредил о командировке. Надо же, запомнила, подумал он.

– Завтра утром вернусь, – ответил Тарас. – Смотаюсь в Питер и обратно.

– Поосторожнее там.

– А я всегда осторожен.

2

В душе, под обжигающими строями воды, Тарас недовольно подумал о Павлове. Как же неудобно получилось! Все-таки заместитель председателя Трибунала, уважаемый человек. Да и обсудить многое требовалось накануне Сбора.

Ладно, Коля поймет. Что он, не человек, что ли? А обсудить мы все еще успеем. Целый день впереди.

Сегодня главное – Ганин.

Что-то он совсем стыд потерял. Или расслабился? Затих в своей берлоге, ни слуху, ни духу. Его не дергают, а он и рад. Как же, светило медицинской науки, гений без пяти минут. Ну, я ему устою сегодня светило!

Петровский выключил воду и, открыв кабину, вышел из душевой.

И еще Тополев, подумал он, растираясь полотенцем. Все-таки не боевик он, не оперативник. Зря мы его безопасностью командовать определили. В этом деле, несомненно, нужен специалист.

Но кто? Кого поставить? Кого-нибудь из спецгрупп? Дремова? Барса? Кравченко? А кто будет группами командовать?

Ладно, решил Петровский. Сейчас будем бриться. А во время этого ответственного мероприятия выкинем пока посторонние мысли из головы.

Агамемнон Рождественский

1

Невезение преследовало его по пятам.

Во всем, конечно же, было виновато имя, да упрямая причуда отца, за три месяца до рождения наследника увлекшегося древним Египтом. Одноклассники называли его то Гама, то Мнон, а классная руководительница (в целях экономии времени, должно быть) – коротко Ме. Веру в исключительность ему вернул отец, прояснив на десятом дне рождения ситуацию с именем.

– Твоя уникальность в дуализме, – непонятно сказал он. – Первая часть твоего имени – Ага, что значит на любом языке согласие. А последняя – Нон, что, как сам понимаешь, есть уверенное отрицание. Единство и борьба противоположностей – мироощущение первооткрывателя, прокладывающего путь к туманным рубежам.

Папино высказывание Агамемнон в целом не понял, но запомнил с прилежанием. И когда любопытные старшеклассники принялись его расспрашивать перед приемом в пионеры, он выдал им все слово в слово. Старшая пионервожатая Люся единственная распознала в сложном предложении знакомые слова. Крепко задумавшись, она решила, на всякий случай, отложить прием мальчика со странным именем до последней очереди.

Агамемнон не сильно расстроился. Взяв на вооружение слова отца о первооткрывателе, он любознательно взялся за гранит науки.

Узнав на уроке биологии, что под водой человек больше полутора минут никак не может, он принялся за серьезные эксперименты в ванной. Рекорда боевых пловцов Агамемнон не побил, зато соседи снизу долго потом ходили к родителям с безнадежными требованиями об оплате ремонта. Деньги в его семье водились, однако мама была прижимистой. Ее скаредность имела веские причины – по отцовской линии генофонд портили азартные игроки. Прадед грешил преферансом и завышенными вистами. Спившийся, растерявший всех и вся, он ушел из жизни, бормоча себе под нос что-то о прикупе и Сочи. Дед Агамемнона был охоч до скачек: проиграв квартиру и выручку фабрики, где числился кассиром, он, не долго думая, свел счеты с жизнью. Плохую родословную сумел выправить лишь отец, при неоцененном вкладе мамы, направлявшей природный азарт супруга то на изучение Египта, то на поиски свидетельств легендарной Атлантиды.

В старших классах пагубная семейная черта начала пробуждаться и в Агамемноне. Для начала он влюбился в химию. На самом деле, конечно, влюбился он в молоденькую лаборантку, но и предмет покоя ему не давал. Путь к знанию (как и к лаборантке) оказался тернист для молодого естествоиспытателя. Усомнившись в реакции карбида с водой, он едва не лишил глаз пожилую учительницу химии. С тех пор, Агамемнона стали побаиваться, а лаборантка, которая до этого инцидента благосклонно позволяла ему мыть после уроков лабораторные кюветы в холодной воде, совершенно перестала замечать его томные и влажные от вожделения взгляды.

Тогда Агамемнон решил прославиться на ниве спорта.

Как всегда, к делу он подошел основательно. Принялся бегать по утрам, распугивая сонных собачников и потеть на турнике возле школы, в тщетных попытках закинуть грузное тело на перекладину. Растянув правую ногу, он быстро охладел к спорту.

И верно – на носу были выпускные экзамены. Старинный друг Гриша Палий посоветовал поступать после школы в МАИ.

– Зачем? – поинтересовался Агамемнон.

– Самолеты, – таинственно ответил Гриша. – За ними будущее.

– Я думал будущее – за космосом.

– Это старая установка, – Гриша всегда умел все разложить для друга по полочкам. – Финансирование космоса – давно пройденный этап. И, кроме того, тебе, что – в армию хочется?

В армию ему не хотелось.

Агамемнон хотел стать либо олигархом, либо бандитом, обязательно суровым, почти немым. В обоих случаях лаборантка бы быстренько одумалась. Но ни на олигархов, ни на бандитов в институтах не учили. А ковыряться в недрах давно отлетавших свой ресурс самолетов (это ему доступно разъяснили по телевизору в какой-то передаче) Агамемнону совершенно не улыбалось.

Сложную ситуацию с неопределенным будущим спасла мама, озабоченная пробуждением в сыне фамильных черт. Его по блату определили в психиатрическую лечебницу. Так разрешилось несколько насущных проблем: юноша обзавелся «белым билетом», а свойственная Рождественским азартность оказалась под внимательным присмотром лечащих врачей.

Столь резкая перемена в судьбе Агамемнона совершенно не огорчила.

Процедуры были не обременительны, а персонал являл подлинную заботливость и доброту. А какие интересные люди лечились рядом! Сколько нового и удивительного довелось узнать Агамемнону за неполные полгода!

Однако, наиболее радикальное участие в судьбе молодого человека принял сосед по койке Степан Меншилов. Тот оказался страстным поклонником Гоголя. В свободное от процедур время, он читал и перечитывал его немногочисленные труды, а когда кроме Агамемнона никого не было рядом, вступал с великим писателем в таинственную телепатическую связь.

– Кинг, Кинг, – говаривал Меншилов, выходя из очередного транса. – Не ценят у нас своих Суворовых.

– Как там дела? – обычно интересовался Агамемнон, отрываясь от кроссворда.

– Плохо, – хмурился Степан. – Никакой творческой свободы. Ну, разве может Николай Васильевич про ангелов истории сочинять?

Гоголь ассоциировался у Агамемнона на тот момент только с тощим и похотливым чертом из старого фильма про вечера на хуторе.

– Не люблю мистику, – задумчиво произнес он.

– Это по молодости, – ответил Меншилов. – Вот когда отживешь с мое, поймешь, что многие вещи просто нельзя объяснить рационально. Нет такой возможности. Вот почему, ответь мне, сказки такой популярностью пользуются?

– У меня не пользовались.

– Я о других говорю.

Агамемнон пожал плечами.

– Они к жизни детей готовят. Скрытыми и завуалированными посылами. А если это так, то почему же в них столько волшебства и мистики? Значит, есть всему этому место и в обыденной жизни, верно?

Банальное логическое построение сантехника с многолетним стажем ментальных контактов сразило неопытного юношу наповал. Он тяжело задумался.

– А Гоголя с чего начинать читать лучше? – после получасовых размышлений спросил Агамемнон.

– А с «Хутора» и начни, – усмехнулся в усы Меншилов и кинул ему книжку.

Судьба на этот раз была милостива к Агамемнону. Книга раскрылась на «Вечере накануне Ивана Купала».

Так Николай Васильевич Гоголь приобрел еще одного фанатичного апологета, а молодой человек узнал в кратчайшие сроки, как и где можно раздобыть настоящий клад. Тайная пагубная семейная страсть вырвалась, наконец, на свободу.

2

Главным доступным специалистом в окружении молодого исследователя был и оставался, конечно, отец. Но тот, к несчастью, отсутствовал в пределах досягаемости, отбыв несколько месяцев назад на продолжительные, но интересные раскопки за рубеж.

Поэтому Агамемнону пришлось ограничиться другом Гришей. Тот, так и не вступив на сложный путь самолетостроителя, ограничился Институтом стали и сплавов. Впрочем, страсть к металлу у Гриши прослеживалась с детства. Еще в третьем классе, чудом обнаружив в песочнице около дома потерянную кем-то загадочную монету, Гриша Палий объявил себя нумизматом. Позже выяснилось, что найденная медная плюшка вовсе не монета, а ловко подсунутая на рельсы электрички раздавленная пробка от жигулевского пива, но пути назад для Григория уже не было. Он заболел всерьез и надолго.

Ранним утром, после ночного и плотного знакомства с творчеством Николая Васильевича, Агамемнон связался с Гришей.

– Клад? – искренне удивился сонный Григорий. – А зачем тебе?

– Просто так, – не менее искренне растерялся Агамемнон. – Что бы деньги были.

– Отпрашивайся и приходи ко мне, – подумав мгновение, распорядился Гриша. – Я тебя введу в курс дела.

Через час Агамемнон уже сидел на его кухне.

Григорий слегка подрагивающими руками листал перед ним толстые папки с прозрачными страницами. Внутри них, словно листья в гербарии гнездились его персональные сокровища.

– Понимаешь ли, Ан, – сказал Гриша. – Клады бывают разные. Тебя какие интересуют? Я так понимаю, что с монетами.

– А меня где денег побольше, – признался Агамемнон. – Ну и вообще интересно. Ты Индиану Джонса видел?

– Конечно, – усмехнулся Гриша. – Но это все бред товарища Спилберга. Давай-ка его сразу отметем.

– Давай, – охотно согласился Агамемнон.

– Итак, монеты. Они бывают тоже разные. Клад ты собираешься искать не за границей, верно? Значит, остается наша родная и могучая. Что можно найти здесь? Кучу и кучу всего, – и тут же пояснил. – Площадь большая.

– Верно.

– Стоимость клада тоже бывает разная, – продолжал Гриша. – Ты, конечно, думаешь, что чем старше, тем дороже? Биг мистейк, дружище. Все зависит от состояния, материала и редкости. Вот смотри, деньга Ивана Грозного. Сделана хрен знает когда, а стоит – двести рублей в лучшем случае. Потому что не сильно она кому и нужна. Материал – дрянь, печать нечеткая, сохранность – и того хуже, не видно толком ничего. А теперь возьмем десять рубликов девятисотого года, – Гриша осторожно выудил из кляссера маленькую желтую монету. – Вроде и недавно совсем, верно, а цена ее уже другая совсем. Шесть-семь тысяч наших российских рубликов. Если повезет, баксов за двести сторгуешься. Почему? Во-первых, металл – золото и проба высокая. Во-вторых, глянь какая сохранность, а? Идеал!

– Дай-ка посмотреть, – попросил Агамемнон.

– Позже, – строго отрезал Гриша и монета исчезла в недрах папки. – Понимаешь теперь?

– Левее – правее, – признался Агамемнон, несколько оскорбленный жадностью старинного друга. – И это все?

– Конечно, нет, – ответил Григорий. – Стоимость повышается и от редкости. Монеты, которых большим тиражом выпущены, цену имеют невысокую. Ну, туда-сюда, ты теперь понимаешь. Смотрим на гурт, это кантик монетный, по-простому, там всегда клейма монетного двора стоят. Если редкие клейма – цена может в несколько раз возрасти. Опять же брак заводской – тоже стоимость лезет вверх. А уж если монета твоя поддельная, но именно подделки тех лет, то ты считай, вообще в шоколаде.

– И сколько такая редкая монета стоить может? – слегка просевшим голосом поинтересовался Агамемнон.

– Тысяч до тридцати-сорока легко, – пожал плечами специалист, но, увидев на лице новичка легкую тень разочарования, не замедлил разъяснить. – И не рублей, балда, евро.

– Да ладно, – не поверил потрясенный Агамемнон.

– Могу в Интернете показать, – заверил Гриша. – Там, конечно, цены сильно завышенные, но общее представление получить можно.

Сорока минут вполне хватило для получения общего представления.

Агамемнон загрустил.

– Да-а, – протянул он, откинувшись в кресле возле компьютера. – Нам бы клад из платиновых монет найти, да еще и фальшивых. Здорово было бы, да? Где ж его взять-то? До Ивана Купалы еще целый год почти, а где еще искать – ума не приложу.

– Так хочется?

– Невтерпеж, – признался Агамемнон. – Может прабабку свою потрясти?

– Ого! – восхитился Григорий. – У тебя еще есть живая прабабка?!

– А мы живучие, Рождественские, – задумчиво пробормотал Агамемнон. – Только вот помнит ли что?

– А что она должна помнить? Где чекисты золото прятали? – рассмеялся Гриша. – Откуда у нее клад? Она уж у тебя в деревне глухой проживает вроде.

– Она раньше дворянкой была, – обиделся Агамемнон за родню. – А вот потом…

– И что? Ты «Двенадцать стульев» читал? Она что, тоже свое золото дворянское в стулья зашила?

– Хватит хохмить! – вспылил Агамемнон. – Денег у нее куча была! Целая усадьба, понимаешь?! И причем, не самая маленькая в уезде. Но главное, не это. Главное – это то, что прадед мой совсем не простой человек был. Одержимый. Болел он азартными играми. Серьезно болел, почти как ты монетками своими. Так вот, помниться, бабка еще моя рассказывала, что его осудили то ли за растрату какую-то, то ли – внимание! – за подделку денег.

Гриша минуту переваривал.

– Это он, наверное, бумажные деньги подделывал. Или облигации какие-нибудь. Тогда мода такая была.

– Как же, – фыркнул Агамемнон и отлил последнюю пулю. – У него друг на монетном дворе то ли управляющим был, то ли помощником.

Нумизмат оказался сражен наповал.

– И ты об этом столько лет молчал! – возмутился он.

– А мне это надо было вынести на заседание совета дружины? – ехидно прищурился Агамемнон.

– Ну, мне-то мог бы сказать!

– Вот и говорю.

Гриша исчез с кухни и вернулся с толстым атласом автомобильных дорог Подмосковья.

– Это сколько километров от Москвы? – раскрыв атлас на оглавлении, уставился он на друга.

– Полтораста, в сторону Рязани. Мать моя точно знает.

– Ясно, – кивнул Гриша, ведя пальцем по списку дорог. – А где машину возьмешь?

Агамемнон поднял голубые глаза на нумизмата.

– А твоя машина разве не ездит?

– На моей…? – оторопев, присел Гриша на табуретку. – Ах, вот зачем ты заявился…

Агамемнон смерил его оценивающим взглядом.

– А ты думал на чьей?! – возмутился он для вида. – Твоих же в деле десять процентов!

– Пятьдесят, – обиделся Палий.

– Двадцать, – отрезал Агамемнон и протянул ему руку.

– Когда тронемся? – обреченно спросил Гриша, пожимая его ладонь.

Руководитель экспедиции посмотрел на часы.

– Сейчас восемь, – задумчиво сказал он. – Собирайся в темпе. Через час и тронемся.

– Сегодня? – оторопел нумизмат.

– А что тянуть-то?

Когда Агамемнон видел впереди ясную цель, препятствия ломались на его пути словно спички.