Текст книги "Эпидемия FV (СИ)"

Автор книги: Кирилл Кудряшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Леха

Пылающий поезд отбил у него не то что охоту шутить, но и охоту вообще открывать рот. Не так он себе представлял эту поездку. Не бегством из родного города в траурном молчании, когда каждый замыкается в себе и борется с собственными страхами и сомнениями! Сейчас они должны были веселой толпой, балагуря и болтая о пустяках, подъезжать к санаторию, потом еще как минимум пол ночи провести на берегу Балаха у костра, говоря обо всем о чем угодно, но только не о смерти, не о FV.

А теперь… Получалось так, что они не едут отдыхать, а бегут, спасая свои жизни.

Он пытался пробудить в себе какие-то светлые чувства, убедить себя, что уже завтра, быть может, по телевизору или по радио они услышат о том, что в Медянске восстановлен порядок, и что не смотря на несколько десятков смертей, происшедших за эту ночь, ситуация под контролем. Он надеялся на это, но не верил. Горящий поезд, домчавшийся почти до самой границы Медянской области, говорил об обратном. О том, что в городе царят хаос и смерть. И что, быть может, утром они услышат по радио о том, что Медянска больше нет. Что неизвестный вирус за ночь убил все его население.

И что вирус уже в Омске, добравшийся туда на горящем поезде.

Будь ночь безлунной, они вполне могли бы не заметить поворота дороги, и так и улететь в возникший, вдруг, на пути Балах. Озеро, длиной в четыре или пять километров, и шириной как минимум в полтора, появилось перед ними будто широченное шоссе, или взлетная полоса военного аэродрома. Нет, космодрома из фантастических фильмов.

Сергей вовремя сбавил скорость, и прошел поворот, не отрывая взгляда от блестящей в свете луны поверхности озера. Ничто, ни малейшая рябь, не нарушали его покоя. Казалось, что Балах спит, утомленный за день рыбаками, то и дело достающих рыбу из его вод – из его тела, да ветром, лишь ненадолго переставшим гладить сонное озеро своей морщинистой рукой.

Картина была настолько спокойной и умиротворяющей, что за считанные секунды и «Голое безумие», и все, что с ним связано, остались далеко позади. Должно быть, тоже залюбовавшись прекрасным озером, и отстав от машины.

Наверняка в другое время девушки заохали бы и заахали, попросили остановиться, чтобы постоять на краю этой безмятежной красоты, но сейчас они созерцали ее молча. Созерцали и завидовали! Маленькому, по меркам Байкала, но гигантскому по меркам городских прудов, Балаху было не ведомо FV, «голое безумие», и порожденный ими страх. Санаторий с трудом виднелся впереди – темный, без единого фонаря, освещенный лишь луной. Во всем здании горела лишь пара окон, да и это было, по большому счету, удивительно, учитывая что стрелка часов перевалили одиннадцать, и устремилась к полуночи.

Самое время для какой-нибудь чертовщины!

А вдруг из дверей санатория им навстречу сейчас выбежит голый псих, протягивая вперед руки, словно зомби в дешевых ужастиках? Или в той комнате, в которой горит сейчас свет, они увидят кровавое месиво из изрубленных лопатой тел, лопата будет лежать поодаль, а в центре комнаты расположится престарелый кочегар, размозживший себе голову об угол стола. Или нет, вонзивший эту лопату себе же в живот.

Леху передернуло. Казалось бы, столько лет воспитывал в себе стойкость к виду крови, путем просмотра разнообразных жутиков, а теперь получается что вместо воспитания стойкости он как раз наоборот, развил у себя больное воображение и способность пугать самого себя!

– Нам туда? – спросил Сергей, и это были первые слова произнесенные за последний час, с того момента, как под ними промчался пылающий поезд.

– А тут больше некуда.

На другом берегу Балаха искрился огнями поселок Дзержинец. Собственно говоря, «искрился» – громко, очень громко сказано. В большинстве окон трех – и пятиэтажек горел свет, и не более того. Дзержинец не давал, да и не мог дать той яркой иллюминации, что характерна крупным городам.

«Город стреляет в ночь дробью огней…» – пел в свое время Цой, и пел, естественно, не про маленький поселок, а про крупный мегаполис вроде Медянска.

Однако несколько домов стояли практически на самом берегу озера, и свет их окон, отражаясь в спокойных водах Балаха, создавал впечатление той самой дроби огней, которой поселок пытался отогнать зло, затаившееся во тьме. Судя по тому, что свет в нем еще горел, а над домами не взвивалось пламя – у него это получалось. Кажется, FV еще не добралось сюда, а значит, не тронуло оно и санаторий.

Они подъехали к крыльцу санатория, постояли несколько секунд, озираясь по сторонам, и Сергей сдал назад, «устаканивая» машину в импровизированное место для парковки – под сенью плакучих берез.

– Ну что? – спросил он. – Будем выходить?

– Будем! – раньше, чем кто-то успел среагировать, ответил Женька. Не смотря на стресс последних нескольких часов, Леха отчетливо видел что он метит в лидеры, и, собственно говоря, вполне заслуженно. До сих пор Женька был единственным человеком, сохранившим способность трезво мыслить в критических ситуациях. – Не для того же мы сюда ехали, чтобы посмотреть на озеро и укатить обратно? Выбора у нас все равно нет.

Они вышли из машины. И вновь Леха подметил что все вышли настороженно оглядываясь, а Женька – как ни в чем не бывало. Как будто он знал, что здесь, в «Дзержинском» им не угрожает никакая опасность. Он же первым направился и к двери, своим примером вселяя уверенность в остальных.

– Ну? – позвал он замешкавшуюся Аню, и когда она подошла – обнял ее за плечи и увлек с собой. – Не отставай. Бояться тут нечего.

– Откуда ты знаешь? – не выдержал Леха. – Только потому что последние три часа у нас телефоны FV не выдавали? Потому что они вообще молчат?

– Нет. Просто я чувствую, что сюда эта зараза еще не доползла.

Не сказать, чтобы этот ответ его удовлетворил, но Леха, почему-то, поверил. Вот так, просто и сразу. Поверил в то, что FV они оставили позади, и что Женька каким-то образом это чувствует.

И в этот момент распахнулась дверь! Распахнулась рывком, и на секунду в Лехиной голове вспыхнули кадры из десятка боевиков и ужастиков. В них если кто-то вот так распахивает дверь, то оттуда либо выпрыгивает неизвестное науке существо, либо палит из обоих стволов ополоумевший сторож с двустволкой. Однако за дверью оказалась лишь женщина лет сорока, в наброшенном поверх домашнего халата плаще, и затаившимся страхом в глазах.

Несколько секунд она смотрела на шестерых молодых людей, кучкой стоявших перед дверью в санаторий, они, в свою очередь, на нее, и никто не решался заговорить первым. Первым сориентировался Леха…

– Елена Семеновна? – спросил он, шагнув вперед. Женщина вздрогнула, но тут же совладала с собой, видимо, узнав его голос.

– Да. А вы, наверное, Алексей.

Действительно, перед ними была главврач санатория, с которой он и разговаривал по телефону.

– Он самый. А это мои друзья. Можно войти?

– Пожалуйста, – с облегчением выдохнула она, отходя в сторону. – Я уж думала, что вы не приедете. Вы, ведь, из Медянска?

– Да. Какие оттуда новости?

– В том-то и весь ужас, что никаких! Я и вас-то уже не ждала, а тут смотрю, машина подъезжает. Я уже и не думала, что это вы… Просто посмотреть решила. Не ждать же тут, у моря погоды.

Она тараторила без передышки, радуясь возможности поговорить с кем-либо. Поделиться с ними своими страхами, рассказать о пережитом, и расспросить их, о том, что пережили они.

– Вот, возьмите ключи, – Елена Семеновна протянула им три брелка. – Комнаты рядом, на первом этаже, одна за другой… Чтоб далеко не ходить…

– А можно… – робко попросила Марина. – Можно нам комнаты на третьем? Там есть свободные?

Свободные? Санаторий, судя по всему, пустовал полностью.

– Можно, конечно, – немного опешила главврач. – Но… Вообще-то вы правы. Хоть в окна никто не залезет.

Она повесила выбранные ключи обратно, и протянула Лехе другие.

– Ну что, – бодро сказал он, раздавая ключи девушкам. – Дамы – в комнаты, наводить марафет. Остальные – в машину, за вещами. Вопросы?

Вопросов не было. Уже в дверях он услышал на лестнице топот, и молодой мальчишеский голос:

– Мама, это постояльцы?

– Я же сказала тебе сидеть в комнате! – цыкнула на него главврач.

Должно быть, это и был тот мальчишка-юморист, представлявшийся Джеком Торренсом. В тот момент аналогия с «Сиянием» показалась смешной. Тогда, но не сейчас. Не после горящего поезда, на всех парах промчавшегося под ними.

– Надо ее сейчас расспросить о новостях, – высказал общую мысль Женька. – Видели, как она напугана. Наверняка что-то по телевизору показывали. Ну, если в этой глуши телевизор есть. Или хотя бы по радио слышала.

– Расспросим. Меня больше интересует, чем можно тут пожрать? Время-то к полуночи, в санатории явно только она одна. Кормить нас явно нечем…

– Так у нас же с собой колбаса есть.

– Хороший ужин, ничего не скажешь…

– Лучше, чем ничего.

Комната главврача, она же – ее рабочий кабинет, также находилась не третьем этаже, прямо напротив отведенных им комнат. В целом санаторий оказался именно таким, каким Леха его себе и представлял. Старый, побитый, давно отслуживший положенный ему срок, и требовавший не просто ремонта, а чуть ли не полной перестройки. Старые, наклеенные еще в 80-х годах обои, высоченные потолки, под которыми спокойно можно было построить антресоли, на которых мог бы легко разместиться еще один номер. Разумеется, обои в некоторых местах были оборваны, шторы – не стираны с лета, в ванной комнате кое где отвалился кафель, а мыться в этой жутковатого вида чугунной ванне Леха не стал бы и за большие деньги, но каким-то непостижимым образом все это создавало какой-то странный, советский уют. Создавалось ощущение путешествия во времени, в прошлую эпоху, давно описанную в учебниках истории.

Быть может, в этом самом номере когда-то отдыхал Брежнев, а в холле отеля в окружении высших чинов партии смотрел по телевизору новости сам Андропов.

Такую романтику в состоянии понять далеко не каждый. Леха не раз убеждался в том, что его ровесникам, недавно закончившим институты и разбредшимся по различным коммерческим структурам, радоваться безграничным перспективам карьерного роста, гораздо приятнее было отдохнуть в фешенебельном отеле. Попариться в дорогой сауне, полежать в джакузи. Мало кто из них согласился бы пожить хотя бы несколько дней в месте, подобном «Дзержинскому». Никаких признаков цивилизации! Ни привычного спутникового телевидения, ни Wi-Fi, и ноутбуки приходится подключать к жутко медленному GPRS…

Для него же «Дзержинский» был раем. Ну, был бы раем, если бы не обстоятельства, при которых они здесь оказались.

Даша, полностью разделявшая его чувства, выглядела подавленной, но уже не настолько, как всего пол часа назад. Санаторий произвел впечатление и на нее. Но ничто сейчас не могло отодвинуть на задний план ее тревогу о тех, кто остался в Медянске.

– Пошли, – поторопила его она, побросав сумки и бегло осмотрев номер. – Не до достопримечательностей сейчас.

Все они должны были встретиться в холле, едва оставив вещи в номерах. Главврач санатория была первым человеком, встреченным ими за последние несколько часов, равно как и они были для нее весточкой из Медянска.

Елена Семеновна уже сидела в кресле, напротив старенького телевизора «Изумруд». Сын – шустрый парнишка, на вид лет двенадцати, расположился рядом с ней, и, казалось, с трудом удерживает себя на месте. Его глаза так и бегали, ни секунды ни задерживаясь на одном человеке. Сергей с Мариной уже сидели напротив нее. Марина так и не сняла ветровки, и сейчас зябко поеживалась, не смотря что в санатории было достаточно тепло. Спустя минуту появились и Женя с Аней… И стоило Лехе открыть рот, чтобы задать волновавший его вопрос, как Женька перебил его, не дав сказать и слова.

– Скажите, а чего тут можно поесть? На ужин мы, я так понимаю, опоздали.

Все без исключения непонимающе воззрились на него. Сам Леха, грешным делом, подумал, что от пережитого его друг повредился рассудком. У всех в голове только «Голое безумие», сейчас наверняка свирепствовавшее в Медянске, он же говорит о чем то абсолютно не важном. О еде! Какая тут может быть еда, когда там, возможно, и даже скорее всего, остались их родные и близкие! И его родные в том числе!

Поймав направленные на него взгляды, а может быть, почувствовав отвешенный Аней тычок локтем под ребра, он виновато пожал плечами.

– Ну, понимаю что не к месту. Понимаю, что не до того сейчас. Но есть-то хочется!

– В поселке есть круглосуточный магазин, – сказала главврач. – Можете съездить туда, прикупить чего-нибудь. Я бы вас угостила, конечно… Но, уж простите, нечем. Мы тут привыкли жить по распорядку. Завтрак, обед, ужин. После ужина столовая закрывается, повара расходятся по домам, а у нас только молоко до какие-нибудь пряники, чтобы на ночь перекусить, если захочется. Вам принести?

– Нет, нет! – замахал руками пристыженный Женька. – Потом, все потом…

Он тоже сел в кресло рядом с Аней, вновь пожав плечами в ответ на ее удивленный и даже рассерженный взгляд.

– Ладно… – проворчал Леха, – Если есть, пить, или делать что-то еще больше никто не хочет…

Он запнулся, почувствовав острую боль справа в груди. Как будто к его ребрам приложили дефибриллятор, и дали небольшой разряд. Рука сама дернулась к груди, но боль тут же ушла – должно быть, ущемление нерва. Рановато, вроде бы, в его-то двадцать четыре года. На секунду ему показалось что Женька как-то пристально и зло смотрит на него – должно быть, обиделся на его последние слова. Ладно, не в первый и не в последний раз они говорят друг другу что-то обидное. Друзья для того и нужны, чтобы напоминать друг другу о том, кто они на самом деле, чтобы не позволить заболеть звездной болезнью.

– В общем, Елена Семеновна, из города мы выехали часов в семь, и последнее FV застало нас уже в дороге, часов в восемь…

– Последнее что?

– FV… – удивленно ответил Леха. – Мы просто подметили, что все проблемы начинаются после того, как на телефоне высвечивается надпись: «FV».

– У меня ничего не высвечивалось…

– Как так? – он удивленно переглянулся с остальными. – Вы к «МедСоте» подключены?

– Ну да.

– И никакого FV?

– Никакого.

Это было странно. Впрочем, с одной стороны – логично, так как до «Дзержинского» «Голое безумие» пока не добралось, и это лишний раз доказывало его связь с появлением на сотовых FV. Но с другой – как объяснить, что это слово появлялось не на всех подключенных к «МедСоте» телефонах? Впрочем, разобраться в этом сейчас он и не надеялся.

– Странно… – пробормотал он. – Мы подмечали что приступы «голого безумия» у людей случаются в аккурат после того, как на телефоне FV появилось. Около восьми вечера, на трассе, оно, вдруг, накатило на нас всех. Чуть не убились на машине, а потом еще и у всех был повальный обморок! Что после этого творилось в городе, мы не знаем. Радио в машине почему-то не работало, сотовые как выключились, так больше и не включались. У вас здесь какая-нибудь связь осталась?

– Тоже почти никакой. С жутким хрипом и шумом ловится одна омская радиостанция. Там сложно что-то разобрать, слишком много помех, но по обрывкам фраз можно понять что со всем Медянском, целиком и полностью потеряна связь. Не берут ни сотовые, ни обычные телефоны. Радио – нет, телевидения – нет. Никакой связи!

– А я то думал, конец пришел только «МедСоте»…

– Если бы. Потом мы ухитрились поймать «Маяк». Он тоже ловится худо-бедно, временами пропадает, так как все радиостанции у нас вещали через ретранслятор в Медянске, который теперь молчит. Но из того, что удалось услышать по «Маяку», понятно что Медянск у них там – главная тема новостей. С городом нет связи. Что происходит в самом городе – неизвестно. Вроде как туда отправлены спасатели из МЧС, но и с ними нет связи. На подходах к городу обрывается любая связь. Вот она есть, а вот ее нет – словно ножом отрезало!

– А телевидение?

– Не ловится вообще ничего. Видимо все каналы вещали у нас через ретранслятор. Сами понимаете, спутникового телевидения у нас нет.

– Интернет?

– Откуда? Может у кого в поселке и был, но не у нас.

Леха вкратце пересказал все, что произошло с ними, чем тоже не слишком-то порадовал свою собеседницу.

– У меня в Медянске брат… – прошептала она, услышав о горящем поезде. – Мы еще вчера с ним созванивались, он сказал что в городе что-то странное творится, и он намеревается оттуда уезжать. Собирался в Омск, к армейскому другу.

Никто не проронил ни слова. Обошлись без традиционного «Я уверен, с ним все в порядке», или «Наверняка он ехал не на этом поезде». Потому как о том, сколько еще подобных катастроф произошло в самом Медянске и его окрестностях, страшно было и подумать.

И вновь никаких вестей, ничего нового. Елена Семеновна знала не больше их самих.

Женя

После почти часа сидения в холле санатория, при чем сидения бессмысленного, потому как ему было понятно сразу, что ничего путного они не узнают, Аня начала клевать носом. Она буквально засыпала на ходу, но не решалась сказать об этом. В конце концов, решался вопрос первостепенной важности, пусть и не имеющий решения.

Женя не понимал этого стремления как можно скорее узнать подробности катастрофы в Медянске. Что бы им это дало? Разве что стало бы еще страшнее. Страшнее за судьбу своих близких, да и за свою собственную. Ему самому вполне хватало знания того, что к Медянску опасно приближаться на пушечный выстрел, и что сейчас они в безопасности, пусть и жутко устали и проголодались.

Когда сын докторши, которого, как выяснилось, звали Максимом, тоже стал засыпать, она опомнилась и предложила всем разойтись по комнатам. Утро вечера мудренее. Хотелось бы в это верить, конечно… Как было бы здорово проснуться, включить телевизор, и услышать о том, что связь с городом восстановлена, что в Медянске погибли несколько сотен человек, а разрушения исчисляются миллионами долларов, но ситуация под контролем.

Разумеется, в идеале хотелось бы проснуться в собственной кровати, обнимая Аню, и обнаружить, что все события последней недели ему просто приснились. Но злорадный чертик в душе напоминал, что чудес на свете не бывает.

Хотя нет, не чертик. Чертов Бабай, напоминавший о себе в самые неподходящие моменты. Стоило Лехе отпустить в его адрес какую-то шпильку, как Бабай тут же вырвался из-под контроля, и у Лехи тут же сжалось в комок легкое.

«Да как он смеет?!!» – возмущался он, когда Женя «запихивал» его в самый темный уголок своего сознания, мысленно возводя вокруг кирпичную стену.

«Так и смеет!» – урезонил его Женя, уже окончательно смирившись с тем, что в его голове живет вредный и нахальный квартирант. – «Даже будь он не прав, я б тебе не позволил и пальцем его тронуть! Если мы станем крошить друзей в капусту, как только они нам обидное словцо скажут – на земле вообще никого не останется».

Только потом, запихнув Бабая так глубоко, что даже голос его стал едва различимым, Женя осознал что как и Бабай стал говорить о себе во множественном числе. Принял как факт, что Бабая ему не избавиться, и уже готов был принять и то, что избавляться от него он не слишком-то и хочет.

Какая-то часть его сознания любила это злобное и вредное второе «Я». Любила за то, что все эти годы Бабай жил в его тени, ютясь на задворках его сознания, появляясь как раз тогда, когда он был нужен. Ведь именно он спас его от воспитателя-извращенца. Он делал то, о чем сам Женя не раз думал, но никогда не смог бы решиться – убивал тех, кто по его мнению был лишним в этом мире. Старый пропойца, сломавший хребет коту… Не факт, что даже владей он тогда той силой, которую Бабай усердно скрывал от него – умением остановить сердце даже не приближаясь к жертве, он решился бы убить того старикашку. Нет, не убить – слово было каким-то неприятным. Ликвидировать.

Бабай же не боялся ничего и никого, и готов был вступить в бой с любым, кто покусился бы на их с Женей общие жизнь, здоровье и достоинство. Впрочем, нет, понятия о достоинстве у них все-таки немного разнились. По мнению Бабая смертью должно было караться любое нанесенное ему (то есть Жене, то есть им обоим) оскорбление. И не важно, высказано ли оно посторонним человеком, или лучшим другом. Бабай вообще отрицал понятие дружбы, вечно ожидая ото всех подвоха.

Застелив кровати в комнате, они с Аней повалились на них как подкошенные. Отдых в «Дзержинском» получался совсем не таким, каким изначально планировался. Не было романтики – ужина на берегу Балаха, попыток вдвоем поместиться на узкой кровати, чтобы потом так и заснуть, тесно прижавшись друг к другу, оставив открытым окно, чтобы холодный воздух осенней ночи вползал в комнату, и чтобы они так всю ночь и согревались теплом друг друга. Ничего этого не было. Аня, измотанная дорогой и поминутно поглядывавшая на свой сотовый – не включится ли он, и не появится ли на нем проклятое FV, предвестник новых бед.

Сам он, хоть и устал, по большей части физически, но заснуть сразу не смог. Слишком о многом хотелось подумать, и слишком о многом хотелось поговорить. Поговорить с самим собой…

Бабай вышел из-за разобранной кирпичной стены, за которую Женя упрятал его, чтобы тот вновь не попытался добраться до кого-то из его друзей. Вышел, поворчал, и растворился в сознании.

«Можешь мне кое что объяснить?» – спросил его Женя.

«Как в Москве, так чукча, а как в пустыне, так ЛЮДИ!» – проворчал тот, но больше для проформы, чем в самом сердился за то, что ему не дали запихнуть одно Лехино легкое в другое. – «Спрашивай!»

«Откуда ты взялся?»

Это было странно, разговаривать с сами собой. Вести настоящую мысленную беседу, задавая вопросы и получая на них ответы.

«А сам-то ты, откуда взялся?» – усмехнулся Бабай.

«Папа с мамой сделали!»

«Ну вот, и меня сделали они же. А если серьезно – не знаю. Сколько я помню себя, столько помню и тебя. Ты помнишь, как мы с тобой в детском саду играли?»

«Нет».

«А я помню. Ты к остальным детям не слишком хорошо относился. Считал их глупыми, недалекими… Тебе с ними скучно было. А я до того момента прятался у тебя в голове. Не помню, почему – мы же с тобой вместе росли, я тоже маленьким был, не все осознавал. Просто знал, что мне нужно скрываться. Что если меня увидят, узнают о моем существовании – будут проблемы. Ведь это не нормально, когда в одном теле живут два человека, пусть и столь похожие, как мы с тобой».

«Да уж», – усмехнулся Женя, пропустив мимо ушей слова об их похожести. – «Это действительно немного ненормально. Хотя, откуда нам с тобой знать, может быть у каждого в голове живет вторая личность, а они о ней, как и мы с тобой, помалкивают, чтобы в психушку не загреметь».

Бабай рассмеялся вместе с ним. Слышать в своей чужой смех было еще более странным, нежели говорить со своей второй личностью.

«Нет, вряд ли. Мы бы их почувствовали».

«Еще и этого я не понимаю. Если мы с тобой, как ты говоришь, одно целое…»

«…А так и есть!» – вставил Бабай.

«…Если мы с тобой – одно целое, то почему ты можешь, как ты говоришь, заглядывать в души людей, можешь сдирать с человека кожу даже не прикасаясь к нему… В общем, много чего можешь, а я – нет?»

«Я тоже об этом думал, правда, еще в детстве. Я видел, что ты не можешь и половины того, что могу я, в то время как мы с тобой – одно живое существо, пусть и с двумя сознаниями. Знать я этого, конечно, не знаю, но предположения у меня есть. Допустим, ты – правша. Но если тебе отрезать правую руку, то хочешь – не хочешь, а научишься все делать левой! Так и со мной. В детстве ты бегал, прыгал, играл – развивал навыки управления собственным телом. Я же прятался у тебя в голове, старался не показываться, но должен же я был себя чем-то занять? Я учился управлять разумом».

«Почему я этого не помню? Никаких провалов в памяти, как в последние годы».

«А ты, как я вижу, вообще ничего не помнишь! Сначала я прятался днем, а ночью, пока ты спал, учился делать все то, что умею сейчас. Учился двигать предметы силой мысли, заглядывать в души и много чего еще. А потом… Странно, что ты этого не помнишь. Тебе было года четыре, когда я решил тебе показаться. Там, в детском саду, ты был таким свободолюбивым, таким непосредственным, что я подумал: этот не сойдет с ума, поняв, что в его голове живет кто-то еще. И оказался прав. Сначала ты, естественно, испугался. Потом заинтересовался. Потом выяснилось, что мы с тобой легко можем играть вместе, и что это нравится нам обоим. Ты учил меня управлять нашим телом, я – управлять нашим разумом. И могу тебе сказать, что у меня это обучение получалось гораздо лучше, чем у тебя».

Бабай снова рассмеялся, и Женя, вопреки всякой логике, рассмеялся вместе с ним.

«Я этого не помню! Как и многие воспоминания из детства это стерлось из памяти».

«Думаю, что не само стерлось, а ты его стер. Тот случай с твоим воспитателем был для тебя шоком. После него я несколько раз пытался с тобой заговорить, но ты отгонял меня, запихивал вглубь, как сделал это сейчас».

В голосе Бабая звучала обида, и это было бы смешно, если бы не было так грустно. Женя не мог даже представить, каково ему было тогда. Каково это, прятаться всю свою жизнь? Прятаться даже не в подворотнях, спасаясь от кого либо, а в собственной голове, которая вроде бы и твоя, а вроде бы и нет.

«Извини…»

«Да брось ты! За что извиняться, когда ты этого даже не помнишь? Так вот… Ты же вспомнил, что любил играть за верандой, где этот извращенец тебя и встретил? А с кем ты там играл, ты не помнишь? Ведь не один же?»

«С тобой?»

«Естественно! С кем же еще? Кто бы видел нас со стороны! На земле сидит мальчик, и задумчиво смотрит на свою руку, то сжимая, то разжимая кулак! Мне первое время это было так интересно, ведь до того я ни разу не пытался управлять нашим общим телом! Не во сне же я это буду делать? А тебе очень нравилось видеть с закрытыми глазами… Поднимать в воздух камешки у тебя так ни разу и не получалось, но вот поднять самого себя ты мог!»

«Даже не верится. Видеть с закрытыми глазами? Это как?»

«Ну, не совсем видеть… Видеть мы можем только людей. Ощущать направление, в котором они находятся, узнавать их, и чувствовать их эмоции. Попробуешь потом!»

«Ты говорил, что у тебя есть предположения, по поводу того, почему я всего этого не умею. Пока ты высказал только одно».

«А что, оно не кажется тебе логичным? По-моему – вполне. У человека, лишенного слуха, лучше развивается зрение. У лишившегося одной руки лучше начинает работать другая. У меня, лишенного тела, остро отточился разум. Но ладно, вот тебе вторая гипотеза, хотя она не так уж и сильно отличается от первой. Мне просто было нечего делать! Ты запер меня, а потом я, хоть и сумел выбраться, все равно опасался вновь заговорить с тобой. Тела у меня не было, и мне оставалось лишь наблюдать за происходящим вокруг, да оттачивать свое мастерство во владении разумом. Мне кажется, если тебя запереть на двадцать лет в библиотеку, в которой все полки заставлены только книгами по высшей математике, то спустя уже лет пять ты не только будешь знать все, что в них написано, и многократно проверишь все теоремы на практике, но и изобретешь десяток своих, ранее неизвестных науке.

В общем, мне кажется что верны обе гипотезы, что имело место и то, и другое».

«Может быть… Я, правда, совершенно не помню тебя в своем детстве».

«Но я был там, можешь мне поверить. Мы с тобой быстро стали друзьями… Еще бы нам не подружиться, такая дружба крепче солдатской! Солдаты вынуждены проводить время вместе, в одной воинской части, а мы с тобой – в одном теле. Мы с тобой сидели за той верандой, говорили, учили друг друга пользоваться нашими общими возможностями. Иногда туда заглядывали другие дети, и мы прогоняли их, чтоб не мешались. Это-то помнишь? Как пугал их Бабаем? Приелось же тебе это имечко, а? В детстве ты меня по-другому называл».

«Как?»

«Второй Женя!» – Бабай рассмеялся. – «Мы думали, что мы с тобой братья-близнецы! Круче сиамских! Мы – не сросшиеся, мы вообще не разделившиеся! Ты ко мне так и обращался: „Второй Женя, а покажи мне то-то и то-то!“»

«Мне имя Бабай все же нравится больше».

«Мне, если быть честным, тоже! В детстве ты меня так представлял всем тем, кто к нам за веранду заглядывал. А если дети не верили, что вон там, в кустах, Бабай засел, ты просил меня или кинуть в них камушком, или просто легонько приподнять их и встряхнуть! А от себя я добавлял им еще и мысль – вкладывал ее им в голову. Что о том, что они увидели, они не должны никому рассказывать! Взрослых мы с тобой не пугали – им что-то внушить гораздо труднее, и мы боялись что если кто-то узнает про меня, нас могут разлучить. Разделить, как сиамских близнецов».

«А когда ты чуть не убил Аню, это ты ей вложил в голову мысль, что ей все это померещилось?»

«Что ты! Нет, конечно! Мог бы, ей что-то внушить достаточно легко, но я этого не делал. Хотел показать тебе, насколько ее легко убедить, пользуясь одними лишь словами! Убедился?»

«Убедился. Но поверила она не потому, что так глупа, как ты хочешь ее выставить, а потому, что хотела поверить. Искала любое объяснение случившемуся, кроме того что во мне живет злобный Бабай, который сначала чуть ее не убил, а потом вернул к жизни».

«Ладно, ладно. Не о ней речь. Хоть я все равно не понимаю, что ты в ней нашел. Когда все это кончится, я научу тебя заглядывать в души, и ты увидишь все то, что вижу я. Она пустая! У нее очень бедная душа, и все, что она умеет делать – это мило улыбаться и строить глазки! Даже о том, что такое смерть, она задумалась только сегодня!»

«Ты умеешь читать мысли?»

«Мысли – нет. Чувства и характер. Характер – это то, что осело на душе. Чувства – то, что вертится вокруг нее. Их легко увидеть, я тебя научу».

«А скажи-ка мне, чего ты сейчас-то вылез? Почему когда мы с тобой повзрослели, ты вновь не попытался заговорить со мной, как в детстве? Почему именно сейчас? И какого черта ты раньше оттеснял меня, и убивал выведшее меня из себя быдло? Ты, ведь, их убивал?»

«Убивал. Они выводили из себя не только тебя, но и меня! И поскольку я знал, что ты на это никогда не решишься, то сам брал дело в свои руки».

«Как ты их убивал? Как того извращенца-воспитателя?»

«Нет, не так мучительно и не так долго. Хотя с моей подачи даже у самых отъявленных маразматиков перед смертью вновь просыпался разум. Я вел их до дома, чтобы это не выглядело какой-то загадочной смертью. Мне, ведь, не нужно даже подходить близко – я чувствую человека на расстоянии в десяток метров. Главное – хорошо запомнить его, и тогда свободно можно делать с ним все, что угодно прямо через стены дома. Как правило они у меня умирали в своих же постелях… А ты все выискивал в новостях сообщение об убийстве! Какое там убийство – смерть от старости. Доковыляла старая сплетница домой, успела рассказать дочке, которой она надоела хуже горькой редьки, о том, какая нынче молодежь пошла, как она в автобусе с каким-то пареньком поцапалась, легла на кровать, и больше и не встала. Инфаркт. А что морда у нее перекошенная, так это бывает – болезненный инфаркт! Никому, ведь, и в голову не придет, что я просто ее сердце по ребрам размазал!»