Текст книги "Умирать вечно"

Автор книги: Кирилл Алейников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Давно исчезло централизованное командование, патрули милиции и армейские отделения действовали самостоятельно, без согласования. Нередко бойцы ОМОНа вступали в перестрелку с пехотинцами, сдуру совершенно позабыв, что враг – истинный враг, напавший на город – не использует огнестрельное оружие. Быстро бои перешли и в другие округа, в другие районы города, достигли центральных улиц и проспектов. С расположенных неподалеку военных баз спешно подтягивались дополнительные армейские подразделения, была поставлена на ноги вся милиция, полиция и иные структуры, способные отстреливаться от врага. Очень скоро бойцы поняли, что ведут битву не за спасение горожан, а за удержание позиций. Дома, многоэтажные высотки, битком наполненные жителями, впавшими в жуткий ужас от творящихся на улицах дел, нещадно обстреливались танками и налетевшей откуда-то вертолетной группой. Зачем, по какому приказу, ради чего солдаты вели огонь по жилым массивам, никто так и не узнает.

Горожан даже не пытались эвакуировать. Во всяком случае – централизованно. Пожарные расчеты и медицинские бригады, с ревом сирен носящиеся вперемежку с танками и бронетранспортерами, пытались увезти прочь хотя бы кого-то. Обезумевшие от паники и стрельбы жители метались по дворам и дорогам, сотнями гибли под колесами, под пулями бойцов, лишь немногие сохранили способность мыслить и самостоятельно пытались эвакуироваться подальше от горящих кварталов. Через четыре с половиной часа у всех на устах было лишь одно слово: «война». Но еще немногие, очень немногие знали, с кем же ведутся бои. Львиная доля очевидцев и участников сражения считала, что на город напали финны. Кто пустил такой нелепый слух, тоже останется вечной тайной.

Практически весь Северный округ вскоре превратился в один огромный пожар. Там все еще шли бои, там все еще носились ошалевшие, напрочь безумные жители, но округ считался проигранным. Уцелевшие армейские части старались отойти на юг, под прикрытие начавшей свою работу артиллерии…

Залп реактивных установок превратил кварталы в настоящую, неподдельную Преисподнюю. Зачем? Кто отдал приказ? Как могли солдаты стрелять по жилым массивам? Миллион вопросов останется без ответов после войны, лишь начинающейся ныне. Гудящие винтами вертолеты помчались разведывать местность обстрелянных зон, следом вновь двинулись в наступление танковые подразделения и пехота под прикрытием БТРов. Ни о чем не думающие, впавшие во власть битвы солдаты шли уничтожать ненавистных уже финнов…

Спустя сутки бои в городе прекратились. Стало кристально четко ясно: ни финны, ни кто бы то ни было из ближайших соседей России не причем. По городу поползли страшные слухи о демонах, пришедших прямиком из Преисподней, и слухи регулярно подтверждались появлением странных существ то в одном, то в другом районе города. Так же стало известно, что фантасмагория творится не только здесь, но и в других городах, странах, на других континентах.

Тревожное сообщение принесло весть о том, что между Индией и Пакистаном вспыхнул конфликт, повлекший за собой применение ядерного оружия. Затем люди узнали, что российские корабли атаковали тихоокеанское побережье США крылатыми ракетами. С ядерным зарядом. Война набирала обороты, чудовищный маховик вращался все быстрее и быстрее, и вот уже баллистические межконтинентальные ракеты «Тополь» накрыли ядерными грибами Пхеньян и Пекин. Россия вступила в войну с Китаем.

Мало кто из россиян к концу первой недели после вторжения инферно знал об истинном положении дел в мире. Мало кто догадывался, что десятки стран по роковому стечению обстоятельств оказались втянутыми в войну, глобальную и разрушительную.

И никто до сих пор не знает, чьи именно ракеты ударили по территориям России, по крупнейшим городам, сметая в ядерном вихре миллионы людей…

ГЛАВА 6

Сатана? Дьявол? Люцифер?

Имена главного демона, Аида, властелина подземного царства мертвых, царства ужаса и расплаты за грехи жизни. В него кто-то верит, кто-то не верит, как и в Господа Бога. И это дело каждого: верить или же нет. Религия, вера, оплот человеческой души не может быть навязанной, выбитой из-под палки, она лишь духовный путь ищущего, стремящегося познать и уразуметь. С момента рождения человек получает единственное самое ценное и неотъемлемое право своей жизни: право выбора. Не рок, не пресловутое стечение обстоятельств, не фортуна и не высшие божественные силы творят судьбу человека. Нет. Он сам ее творит, сам. Собственными словами, поступками, действиями, даже мыслями. Он выбирает из двух зол, из трех дорог, из миллионов и миллионов возможных вариантов лишь тот единственный, который считает нужным, необходимым, верным. С самого рождения это право закреплено за человеком, как факт его существования. И никто, даже Бог, не должен лишать сего права. Ибо свобода деяния, мысли и чувства – высшее благо.

Когда человек по-настоящему свободен, он не станет творить зла. Свободная душа устремится в сферу созидания и творчества, воспрянет голосами песен и звонкими руладами мелодий, возвысится на недосягаемые небесные высоты и в свободном, стремительном полете будет гнаться за горизонтом, зная, что никогда ей не догнать горизонт, но радуясь тому. Свободная мысль выберет своей дорогой познание и совершенствование, пытливый разум, не принимающий лишь созерцания, заглянет в самую суть вещей, в глубокие колодцы тайн природы, и, не найдя достаточных ответов, заглянет еще глубже. Деяние же, ведомое парящей в океане свободы души и жаждущего информации разума не может быть злым, разрушительным, негативным. Да, если разум лишить связи с душой, то последствия могут быть самыми непредсказуемыми. Наоборот – тоже. Разум без души – это вивисектор Моро, не осознающий зла в своих деяниях, ибо не принимающий само понятие «зло». Душа без разума – вздыхающий Нарцисс, зациклившийся на круговой программе самосозерцания. Лишь в прочной связке, в гармонии душа и разум способны воистину творить чудеса, ведь изначально они чисты, непорочны и свободны.

Если ограничить свободу человека, он станет творить зло. Лишь в этом единственном случае человек творит зло.

Поэтому религия, вопиющая о добре и справедливости, не может ограничивать человеческой свободы выбора, не может навязывать самую себя душе и разуму. Не может и не должна. Религия из-под палки – это религия мертвецов. Непонятно мне, как можно рассуждать о дарованной свыше свободе, тут же рассекая мечом предыдущие построения заповедями и запретами; как можно порицать любовь духовную и телесную, ведь то не зло и порок есть, а созидающая светлая сила. Зло порождает зло, гласит древняя поговорка. Но мне кажется, что зло порождается ограничением первородной, принадлежащей тебе по праву рождения свободой.

Я не верил в Бога ни раньше, ни сейчас. Демоны, исчадия Ада, кошмарные твари, выползшие из преисподней, как разбегаются тараканы и разлетаются жирные мухи от потревоженной зловонной мусорной кучи, были для меня лишь метафорой, образным выражением пожилого человека, набожного, на шее которого висит серебряное святое распятие. Логика проста, как линия в школьной тетради: раз нет Бога, то нет и Дьявола, а раз нет Дьявола, то нет никакой Преисподней, раз нет Преисподней, то неоткуда взяться чертям и бесам, которых, впрочем, все равно нет также. Петр Васильевич может верить – для него все эти метафизические студни не менее реальны, чем я, сидящий напротив, пытающийся размышлять о бытие, хмурящий лоб от натуги и вновь давшей о себе знать боли в простреленном теле. Его слова убедительны, ведь он видел их сам, видел этих демонов, за шесть недель превративших Землю в пылающий и бурлящий котел смерти, натравивших брата на брата, государство на государство, народ на народ. Он видел их, виновников разрушений и хаоса, видел в образе мифических, апокалиптических существ.

Он видел то, что хотел видеть.

Я не могу принять рассказ о прорыве некоего инферно, что по-английски, по-немецки и по-итальянски означает одно: Преисподняя. И не потому даже, что я нерелигиозный человек, атеист по образу жизни, даже не крещеный. А потому, что мир, доставшийся мне, как хотелось бы думать, вместе со свободой, мир сей слишком скучен, банален и обыден. Даже война, пускай глобальная – не верх моей фантазии, а фантазия у меня скудна и фактически безынициативна. Пресный вкус имеет жизнь на Земле, в этой забытой всеми богами Универсума реальности; пресный вкус и цветовую палитру лишь из серых оттенков имеет все, окружавшее меня до той минуты в метрополитене. Странный человек с бездонными черными омутами глаз, с тянущимися ко мне прядями лохматых волос, с непонятным желанием выкинуть меня из поезда – вот первое «чудо», что довелось мне увидеть за свои двадцать четыре года бренности. А ведь сколько нелепых слухов плодится, сколько ничем не доказанных событий якобы творится рядом со мной, совсем близко, настолько близко, что, кажется, поверни голову, смести взгляд в сторону, и ты уже увидишь зависший в нескольких метрах над землей НЛО, а дальше, если присмотреться, ты заметишь в небе стаю не людей, но крылатых ангелов, а в ближайшем парковом пруду заплещется прекрасная русалка. Очень нелегко дается принятие горькой правды: чудес не бывает. Еще будучи ребенком человек осознает это, черствеет, теряет блеск глаз, становится такой же серостью, как окружающее его пространство.

Но парящая под облаками душа противится отсутствию чудес. Душа жаждет переживаний, ранее непознанных. Свою жажду выказывает и разум, отягощенный лишь молчаливым созерцанием. И человек отправляется на поиски чудес. Он находит молекулу вещества, вертит ее и крутит так и сяк, пораженный собственной находкой, но то расценивает лишь как веху на пути к чуду, как километровый столбик, проскочивший вдруг мимо бегущего по шоссе автомобиля. Значит, путь не кончается, значит далее, за теми холмами, за горизонтом – истинное чудо! И вот молекула распадается на атомы, поразительные по своему строению, возбуждающие еще большую жажду познания. Атомы в хороводе энергии открывают человеку свое строение, субатомные частицы, настолько ничтожные, что регистрировать их могут лишь сверхсложные приборы и установки. Субатомные частицы – это последний километровый столбик на обочине? Разве? Нет же, ведь дорога все еще стелется под колесами автомобиля, все еще поют шины песню с заманчивыми, трогающими тончайшие струнки души словами! Субатомные частицы распадаются на составляющие, постигнут новый уровень мироздания, проделана колоссальная работа!

Но нет чуда. По-прежнему нет. Для Леонардо да Винчи, великого изобретателя, чрезвычайного искателя чуда субатомные частицы и слагающие их кирпичики – не чудо, а ведь да Винчи жил давным-давно, когда во многих частях света горение пороха было верхом волшебства. Дикарь африканского племени, затерянного в джунглях, расценивает летящий низко самолет как божество или его проделки. Да, для дикаря самолет есть чудо, тут же обернувшееся притчей во языцех. Но для создателей самолета, для инженеров и рабочих – нет.

И ползают вспотевшие, не приспособленные для выживания в амазонских лесах и азиатских пустынях археологи. Раскапывают погребенные Везувием легендарные Помпеи, пытаются отыскать не менее легендарную Трою, трясутся от счастья, нежно сдувая пыль времен с глиняных черепков и костяных наконечников для стрел. Корпят над расшифровкой древних манускриптов, над постижением сложнейших систем иероглифов и клинописи, тратят всю свою жизнь лишь для ответа на единственный вопрос: ну есть ли все же чудо в этом пресном мире? Ныне нет чудес, так быть может, они бывали раньше? Что это за странный аппарат с сидящим внутри человеком на иероглифах ацтеков? Скафандр! Да, нас посещали пришельцы!

Пришельцы… Человек хочет спросить и у них, есть ли чудеса во вселенной. И слушает, слушает он космос днями и ночами, сканирует небо на всех доступных для сканирования частотах и диапазонах, во всех доступных режимах и объемах. Всматривается в холодный свет далеких звезд, в мертвые, погаснувшие давным-давно галактики, все еще горящие для землян, лишь бы отыскать в безграничной пустоте, не поддающейся даже мысленному охвату, братьев по разуму. Мнимой надеждой болеет человек, что уж они-то нам расскажут о чудесах…

Живая клетка – чем не чудо? Ничем. Лишь банальная совокупность органелл. Но посмотрите: в ядре клетки различимы ниточки хромосом! Геном, расшифровка генома, попытка создать… сверхчеловека? Клона? Ну, разве что по ходу дела, так сказать. А по-настоящему, это попытка опять-таки наткнуться на что-то расчудесное, волшебное, яркое и цветное, способное раскрасить серость и скукоту реальности.

Творцы от искусства – художники, музыканты, поэты, писатели и иже с ними – лезут туда же, ступают на ту же дорогу, видят те же километровые столбики и прутся, прутся, прутся к далекому горизонту, постоянно убегающему, упрямому, неподвластному словам и чувствам, но оттого еще более заманчивому. Они рисуют чудеса в своих фантазиях, передают их через картины, мелодии, лирику и книги народу, но прекрасно понимают, что то – всего лишь фантазии. Сие не есть чудо.

Значит, чудо за горизонтом. Надо только догнать его, этот горизонт, вечно ускользающий…

Вот почему я не верю ни в каких демонов. Слишком все было бы просто, возьмись да выскочи демоны из Преисподней как черти из табакерок… Каламбурно, зато по теме.

Петр Васильевич кажется вполне нормальным человеком, но кто знает, как война повлияла на него. Демоны, ангелы, кара небесная и прочие паранормальные явления могут подождать. Мне не так уж и интересно знать, кто именно натворил по всей, судя по всему, Земле кучу дел. Прежде надо выяснить, почему я не помню никакой войны, никакого апокалипсиса и Страшного суда, а помню лишь метро, гетто и выстрел.

Утром я отправился на работу как обычно, в половине девятого. В пять вечера того же дня покинул рабочее место и направил стопы домой. Спустя несколько часов я добрался-таки до дома, но обнаружил в собственной квартире семейку мне неизвестную, да к тому же схлопотал картечью в пузо. И в импровизированном лазарете под школой я провалялся от силы недели две. А тут – шесть недель!

Старик все еще ведал мне о катаклизмах, о каре небесной и кровопролитных боях хрен знает кого хрен знает с кем, но я перебил его.

– Послушайте, Василич, по вашему рассказу выходит, что война шла около шести недель. Глобальная война, в смысле, принесшая все эти разрушения. – Я помолчал, формулируя продолжение вопроса. – Думаю, можно смело приплюсовать еще полгода после войны, и мы имеем в итоге время нынешнее. То есть текущую минуту. Условно, конечно, Петр Василич, условно… Так вот. Как так получилось, что я, промаявшись в вашей светелке пару недель, одновременно провел там же минимум шесть месяцев? Парадокс, не парадокс, но вопрос справедливый, вы не находите?

Петр Васильевич пожевал губами, коротко склонил голову набок, как бы говоря, что вопрос действительно справедливый, а затем ответил:

– Тебя я нашел пару недель тому назад.

– Но пару недель тому назад плюс один день я был здоров и жил нормальной жизнью! – Я решил, что старик не понял сути моего вопроса, и оттого немного вспылил. – Пару недель тому назад никакая война еще не случилась! Вы говорите, что сейчас тринадцатый год третьего тысячелетия, но где же тогда я был целых семь лет? На небесах?

В этот раз Петр Васильевич отвел глаза, посидел минуту, чрезвычайно увлеченный разглядыванием мозолей на шершавых ладонях.

– Я могу представить, как тебе сложно-то сопоставить цифры и факты, сынок. Но я ничего не придумываю, не пытаюсь ввести тебя в заблуждение! У меня ты провел не больше двух недель после того, как я наткнулся на твое едва ли живое тело в водоотводном канале. Где ты пробыл семь лет, я не знаю.

Старик не врал, на самом деле не имел желания вводить меня в какое-либо заблуждение. Он и сам мало что понимал в создавшейся ситуации, не мог подобрать нужных слов, чтобы как-то взбодрить меня, объяснить, успокоить. Мы, как две постапокалиптические крысы, сидели в поношенных, местами рваных уже одеждах, и никто из нас двоих не в силах был разобраться совершенно ни в чем. Разве что в собственных мозолях.

– Получается, мне сейчас тридцать один, – вздохнул я как-то слишком шумно, одновременно погладив не щетину уже, но бороду на подбородке.

Внезапно налетел сильный порыв ветра, холодного, зимнего. Ветер завыл в десятках ржавых труб, в паутине рваных проводов и в пустых глазницах окон. Стало очень неуютно на крыше школы, даже страшно. Мы спустились вниз, вернулись в подвал, где по-прежнему было сухо и тепло, гораздо спокойнее, чем на поверхности. Петр Васильевич поставил жестяной чайник с выгнутым словно лебединая шея носиком на газовую горелку. Недолго поколдовал на полке с чайными принадлежностями, поставил на застеленный чистой клеенкой стол две железные эмалированные кружки и сахар, из сундука у стены достал сухари.

– Иногда встречаются люди, не помнящие прошлого, – начал старик. – Да, встречаются, и довольно-то часто. Обычно они рассказывают похожие истории о том, что некто или нечто попыталось убить их в довоенное время. А потом – как под лед. Ничего не помнят, даже имена свои с трудом вспоминают. Где были семь лет, что творили, каким образом выживали – ничего не известно. И такими людьми, Витя, занимаются специалисты, но не те психиатры, к которым ты, может, привык, а иного рода-то специалисты. Гуру, так сказать, духовные наставники охотников и сталкеров…

– Кого?

– Охотников и сталкеров.

– Это что за охотники и сталкеры такие?

– Об этом ты узнаешь позже, сынок, – поднял ладонь Петр Васильевич. – Я и сам мало что о них знаю, разве что они занимаются поиском всякой белиберды. Но вот что я могу сказать совершенно точно, так это тебе надо поговорить с таким гуру.

– О чем?

– О твоем прошлом. О том существе, в частности-то, которое выкинуло тебя из поезда.

– Думаете, они смогут что-то мне объяснить?

– Ну, смогут, не смогут, – развел старик руками, – но помогут тебе обязательно. Помогут найти хоть какое-то занятие, не дать подохнуть в этом кошмарном мире.

– И вы знакомы с такими… гуру?

– Лично я не знаком. Но я знаю хороших людей, которые могут доставить тебя по адресу.

Я задумался.

– Наверное, вы правы, Василич. Мне в самом деле стоит поговорить с этими вашими гуру.

Пока что я пребывал в том душевном равновесии, относительном, конечно, равновесии, которое приходит сразу после сильного шока. Но за состояние своей психики в дальнейшем я бы не ручался…

– Завтра на рассвете я приведу тебя к охотникам. А они уже доставят куда надо.

Глотнув обжигающего чая, я все ж поежился будто от холода. Оставалось гадать, что за охотники вскоре встретятся на моем жизненном пути, на кого или на что они охотятся и какими событиями сие обернется.

Чай оказался удивительно вкусным…

ГЛАВА 7

– Это тот самый?

На меня смотрели четыре пары глаз, заинтересованных лишь постольку поскольку. С минуту охотники оценивающе разглядывали забитое, убогое, мало что соображающее существо, скромно стоящее в сторонке, а затем перешли к обсуждению ближайших дел и забот, касающихся лишь их.

Существо же, которым являлся ваш покорный слуга, выхватывало из разговора обрывки фраз и пыталось что-то составить, более или менее логичное, о теме чужой беседы. Но ничего из того не получилось. Лишь косо смотрел я на оружие незнакомых людей, и в глубине души скребли кошки. В конце концов, четверка охотников во главе Петром Васильевичем подошла ко мне.

То были совершенно разные люди, эти охотники. Среди них выделялся здоровенный – косая сажень в плечах – блондин, небрежно перекинувший через плечо кажущийся игрушечным в его руках пулемет. Впрочем, то, что здоровяк является блондином, я заключил из-за светлой бороды, весьма непрофессионально остриженной, торчащей клочками на массивном подбородке и гранитных скулах. Голову здоровяка покрывала черная бандана. В одежде его преобладал непонятный материал, нечто вроде дубленой кожи, усеянный карманами, клеммами и металлическими вставками. Вместе с пулеметом здоровяк смотрелся оч-ч-чень устрашающе, буквально как робот-терминатор, но вот глаза «терминатора» светились не злостью и не агрессией, а спокойной, добродушной силой. Глаза словно принадлежали совершенно другому человеку, не молодому богатырю-убийце, а умудренному жизнью старцу, советчику всех нуждающихся и защитнику всех обездоленных.

По правую руку от богатыря стоял и надменно лыбился невысокий, чуть полноватый, с орлиным носом и такими же орлиными глазами, человек. Черные как смоль волосы выбивались из-под вязаной шапочки, на плече висел автомат, на бедрах – какие-то металлические штуковины, очевидно, приборы неизвестного мне назначения. В тонких губах охотника порхала изжеванная зубочистка, пальцы правой руки, перекинутой через матовое тело автомата, отбивали какой-то ритм. Одна бровь его была насмешливо поднята, поперек другой же красовался розовый рубец.

– Как звать? – спросил чернявый, обращаясь ко мне. Голос его оказался скрипуч и довольно-таки неприятен, как вначале почудилось.

– Меня? – смутился я, то и дело скашивая взгляд на оружие охотников.

Из всех возможных ответов я выбрал самый для минуты неподходящий, за что и поплатился тут же. Презрительно растянув губы, так что зубочистка едва ли не выпала изо рта, чернявый гаркнул:

– Нет, бл…дь, меня!

– Гоша! – прикрикнул третий член команды охотников.

Третий член команды охотников был девушкой. Симпатичной, стройной, не воплощением, не идеалом красоты в моем представлении, но все же достаточно милой. Немного неправильные черты ее лица добавляли лишнюю нотку обаяния, большие глаза, расставленные непривычно далеко друг от друга, сверкали зелеными огоньками. Светлые каштановые волосы были собраны на затылке в аккуратную косичку, ногти на пальцах острижены, но кокетливо выкрашены в алый цвет. В воротнике куртки, из-под которой выглядывала черная футболка сеточкой, я заметил рукояти небольших ножей для метания, еще два ножа ремнями крепились к упругим бедрам поверх плотной материи защитной раскраски.

– Цивилизация рухнула недавно, но люди успели-таки деградировать до уровня приматов, мать вашу!

– Гоша! Заткнись!

Судя по тону девушки, она была в четверке лидером. Может быть, не командиром этого весьма экстравагантного отделения охотников, но моральным лидером – бесспорно. Гоше ничего не осталось кроме как подчиниться требованию девушки и прикусить язык.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Витя… Виктор, – запнулся я.

– Меня зовут Ника, – представилась девушка. – Этот старый ворчун – Георгий Виссарионович. Можно просто Гоша…

– Кому можно, а кому, мать, не можно! – вставил Георгий Виссарионович, выплевывая зубочистку.

– …Это Молот, – кивнула в сторону здоровяка девушка. Затем указала на четвертого члена команды. – И Хакер.

Худой, в смешных очках, Хакер протянул костлявую руку. Я пожал ее.

– Очень пгиятно, – улыбнулся Хакер, обнажая жемчужные зубы. – Добго пожавовать в постапокавиптическое настоящее…

Из-за явного дефекта речи Хакера мне пришлось с полминуты переводить то, что он сказал.

Четверка хоть и состояла из разных людей, разных как по характеру, так и по внешности, но было в них нечто общее, общее окромя одежды цвета хаки, оружия и высоких утепленных ботинок. В глазах каждого охотника я отчетливо мог разглядеть отражение какого-то чувства, вероятнее всего – тоски, тоски пришедшей на смену ужасу и горечи пережитых потерь. Глаза их были живыми, но в то же время мертвыми, словно люди смирились с некоей горькой истиной, смирились с непреодолимостью вставших на их пути препятствий, но продолжают жить лишь по инерции, не ради чего-то конкретного, не ради перспектив…

– Значит, ты из тех придурков, которые не помнят, где прошлялись последние семь лет, – не просил, но констатировал Георгий Виссарионович, выуживая из нагрудного кармана новую зубочистку. – А старик Василич думает, что ты Энвиад…

– В словах пророчества говорится, что Энвиады будут спать семь лет, а затем проснутся и…

– Да знаю я, что там говорится! – крякнул чернявый. – Просто за последнее время слишком уж много лже-Энвиадов встречается. Прознают вот такие вот придурки, как этот, о пророчестве и его словах, да начинают свои, бл…дь, поганые игры в спасителей и мессий. Возись потом с каждым…

Мне оскорбления в свой адрес слушать было недосуг. Раньше-то, в прошлой, как видимо, уже жизни я никому не позволял безнаказанно оскорблять меня, так что сейчас где-то в груди всклокотал справедливый гнев. Я дерзко сказал:

– Я тебе не придурок, слышишь?!

Поднятая бровь Георгия Виссарионовича, в прошлом бывшего, наверное, мастером на каком-нибудь заводе (а может и наемным убийцей, поди разберись) медленно опустилась. Переставшая порхать из одного уголка рта в другой зубочистка заколыхалась в такт словам:

– Ну да, конечно, приятель, ты у нас не придурок. Но вот если ты решил поиграть со мной в свои темные игры, я тебя, мудака, пристрелю раньше, чем…

– Да успокойся ты! – воскликнула Ника. – Виктор, не обращай внимания на его оскорбления. Он постоянно на всех бузит, но делает это беззлобно. Просто такой вот противный человек…

– Экспгессивные выгажения, содегжащие в себе матегные свова, отгицатевно ввияют на биопове находящихся побвизости вудей! – со знанием дела доложил очкастый Хакер.

– Да пошел ты!.. – шикнул Георгий Виссарионович и погрузился в думы.

– Значит, ты, по словам Петра Васильевича, не помнишь, где был и что делал последние несколько лет, так? – вновь обратилась ко мне девушка.

Я кивнул.

– Что ж, – вздохнула она. – Ситуация такова, что мы обязаны сопроводить тебя до Виссена. Однако Гоша прав: если ты претворяешься, что ничего не помнишь, мы тебя убьем. Последнее время, знаешь ли, многие хотят правдами и неправдами попасть в Виссен, некоторые проходимцы даже объявляют себя Энвиадами.

Теперь я едва сглотнул плотный ком, вставший поперек горла. Девушка не шутила, прямо говоря о том, что пристрелит меня сразу, едва усомнится в том, что я… какой-то там Энвиад. Или поручит сие дело Гоше, а тот, не колеблясь, выполнит поручение и тут же забудет обо мне. Но ведь я в самом деле никакой не Энвиад! Я всего лишь бедняга, оказавшийся черт знает где и почему, неудачник, потерявший память, и не просто память, а семь лет жизни! Ведь в зеркале, висящем в обиталище Василича, я долго разглядывал собственное отражение и дивился тому, как получилось, что семь лет не отразились на моем лице. Я не постарел, говоря иначе. Не постарел ни на год!

– Ты уверен, что хочешь отнять наше время? – дав мне подумать, спросила Ника.

Я повторно сглотнул. Я не был ни в чем уверен, а в особенности в нужде куда-то отправляться с этими вооруженными людьми.

– Думаю, нет, – осторожно ответил я, помня про автоматы и пулемет Молота. Молящий взгляд метнулся в сторону Петра Васильевича.

– Ну что я вам говорил! – хмыкнул Гоша. – Давайте уже кончать с этим спектаклем! Нам надо до рассвета покинуть город.

Впрочем, никто не спешил досылать патрон в патронник и снимать свое оружие с предохранителя. Это уже само по себе меня обрадовало.

– Витёк, но ведь ты в самом деле ничего-то не помнишь! – положил руку мне на плечо Петр Васильевич. – Не бойся, эти люди не причинят тебе вреда!

– Но я никакой не Энвиад! – попытался я оправдать то, что отнял явно дорогое время у охотников. – Я даже не знаю, кто они такие, ваши Энвиады!

Все разом нахмурились. В конце концов, слово опять взяла девушка:

– Ладно, Василич, мы доставим его в Виссен. Все-таки я доверяю твоим словам, а он… он пусть успокоится. Даже если он и не Энвиад, думаю, нет смысла его убивать.

– Зато есть ох…енный смысл тащиться за тысячу миль ради какого-то барана! – взревел Георгий Виссарионович.

Этот низкорослый человек нравился мне все меньше и меньше. Вернее, гораздо правильней сказать, что Гоша мне не нравился все больше и больше. Такие, как он, вообще не могут нравиться людям, и непонятно даже, как с ним уживаются остальные охотники…

– Нам все равно уже пора возвращаться, – парировала Ника.

– Может, все-таки не стоит? – робко предложил я.

– Стоит, – не согласилась девушка. – Мы обязаны доставлять людей вроде тебя в Виссен.

– Но почему?! Вы хотя бы объясните, почему вы обязаны доставлять меня куда-то? И что это за место такое – Виссен!

– Поясним по дороге, – махнула Ника. – Хотя ты, Василич, мог бы ему рассказать…

Старик смущенно пожал плечами, а девушка развернулась и пошла прочь.

– Дуйте к стоянке. Я скоро вернусь, – бросила она через плечо.

Молот, Хакер и Гоша так же развернулись и зашагали куда-то через руины, через городские обвалы в направлении светящихся на горизонте прожекторных лучей. Петр Васильевич легонько подтолкнул меня в бок:

– Пойдем, я провожу тебя.

Мы направились следом за охотниками. Идти в темноте по развороченным бетонным плитам и асфальтовому крошеву оказалось весьма нелегко, и спустя минуту я уже выдохся, ободрал обе ладони до крови и ушиб правую ногу. Мои же спутники двигались легко и непринужденно, будто не по руинам карабкались, а гуляли по бульвару.

– Ты не вглядывайся особо в то, что под ногами, – посоветовал Петр Васильевич, будто прочитал мои мысли. Впрочем, читать их было незачем; я постоянно чертыхался и охал, в очередной раз оступаясь, так что проблема моя была налицо, как говорится. – Лишь обходи большие ямы и провалы, а в остальном твое тело само должно чувствовать дорогу.

– Мое тело ничего не чувствует, – досадливо просопел я. Обманчивые тени создавали дополнительные трудности при передвижении по столь пересеченной местности.

Вскоре мы вышли на более или менее ровную дорогу. В удалении я увидел огни от костров, мелькающие на их фоне силуэты людей и услышал какие-то механические звуки.

– Что там? – спросил я у старика.

– Стоянка охотников. Они всегда останавливаются в этом месте, когда проезжают город. Задерживаются на сутки или на двое, пока пополнят запасы воды да выменяют у местных жителей продовольствие.

– Здесь много жителей?

– Достаточно. Большинство живет, как и я, в уцелевших подвалах и подземных катакомбах, оставшихся еще с довоенных-то времен. Как крысы, ей-богу, но что поделаешь…

Я все еще видел машущие на горизонте лучи прожекторов. Они будто пытались разогнать налетевшие черные тучи, старательно водили из стороны в сторону, но ничего сим так и не добивались.

– А что там? – указал я на горизонт.

– То место называется Крепостью. Или Даунтауном. Во многих крупных городах сейчас существуют подобные крепости. Они отгорожены от прочего города баррикадами, стенами, разными системами преград. Наша же крепость и вовсе удачно расположена: на острове, вокруг – вода. Два уцелевших моста под охраной танков, а по береговой линии бетонные барьеры и доты.