Текст книги "Фантастика 1971"
Автор книги: Кир Булычев
Соавторы: Сергей Павлов,Роман Подольный,Илья Варшавский,Генрих Альтов,Юрий Тупицын,Виктор Колупаев,Сергей Жемайтис,Михаил Пухов,Всеволод Ревич,Борис Ляпунов
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)
– Что вы кончали, юноша? – седой толстый человек утомленно раскинулся в кресле, предварительно бросив на стол перевод рукописи Альтотаса. Он был академиком, а я журналистом, и я был вдвое моложе его, потому стерпел и не очень понравившийся мне тон вопроса и обращение «юноша», давно уже неуместное.
– Исторический факультет пединститута, Михаил Илларионович, – ответил я.
– Чему же вас там учат, на вашем факультете, что вы не можете понять, о ком здесь идет речь! Двадцатилетние физики сейчас знают больше своих академиков, а историки… Эх!
– Да я ведь давно не историк, Михаил Илларионович.
– Юноша! Историк не профессия, даже не призвание. Историк – это способ мышления и сумма знаний. Я знаю историков-физиков, историков-врачей, историков-поэтов. Смею вас заверить, это не худшие среди физиков, врачей и поэтов.
– Михаил Илларионович, но ведь вы все-таки академик и специализируетесь по истории науки. Не мудрено, что для вас тут нет загадки. А уверены ли вы, что ваши дипломники разгадают тайну рукописи?
– Дипломники?! Минутку, юноша. – И академик нажал кнопку на столе. В дверях появился секретарь.
– Будьте добры, Анна Митрофановна, доставьте сюда Юру Колесничука. Того, со второго курса.
…Я бы вообще принял этого Юру в лучшем случае за девятиклассника. Он был так юн, что я ловил себя на желании начать обращенную к нему фразу со слова «мальчик». Он был так худ, что еще немножко – и костюму было бы не на чем висеть. Он был так застенчив… Впрочем, не успел я подыскать сравнение, как это у него прошло. Текст перевода Юра проглотил почти молниеносно.
– Юрий Иванович, – обратился к нему академик, – вот юношу интересует, о ком тут идет речь.
– Простите, – ответил Юра. Кто именно интересует нашего уважаемого гостя?
– Делатель золота, – сказал я.
– О, это же ясно. Исаак Ньютон.
– Видите? – засмеялся академик. – Ив дипломниках-то нужды не было. Обошлись второкурсником!
– Может быть, не совсем обычным второкурсником? – спросил я, насколько мог ядовито.
– Может быть, может быть. Я позвал того, кто особенно интересуется алхимией.
– Но разве Исаак Ньютон занимался алхимией?
– Эх, юноша, юноша! Ответьте-ка ему, Юрий Иванович.
– Еще как занимался! Почти целиком пять лет отдал. Шуточки!
– Он что-нибудь написал об этом?
– Ничего, – забасил академик. – Не тот человек! Сэр Исаак по двадцать и тридцать лет не публиковал своих настоящих открытий. Все удостовериться хотел. А тут открытий быть не могло.
– Почему же не могло, Михаил Илларионович? Может быть, он просто не успел или не захотел их опубликовать?
– Это говорите вы, Юрий Иванович? А еще солидный человек. Ах, Юрий Иванович, ну какие же открытия в алхимии можно сделать в конце семнадцатого века? Она уже изжила себя, она уже прошла. Великий Ньютон не мог этого не понять.
– А если он понял что-нибудь другое, Михаил Илларионович? – Юра окончательно повернул фронт против своего учителя. – Он ведь начал интересоваться алхимией в расцвете сил. Вспомните его письмо к Астону.
– Какое письмо, Юрий Иванович? Что-то запамятовал.
Мальчик (виноват, студент) вскинул руку и начал читать наизусть: «Если Вы встретитесь с какими-либо превращениями веществ из их собственных видов, как, к примеру, железа в медь, какого-нибудь металла в ртуть, одной соли в другую или щелочь и т. д., то обращайте на это наибольшее внимание, так как нет опытов в философии более проясняющих и обогащающих, чем эти».
– Причуда гения, – сердито сказал старик, – вы же знаете, Юрий Иванович (меня он теперь полностью игнорировал), Ньютон занимался и богословием тоже. Сделаете ли вы из этого вывод, что богословие стоит изучать?
– А вы должны были бы помнить, Михаил Илларионович, – студент переходил в решительную атаку, – Ньютон ничего не делал плохо. В Кембридже сегодня студенты-теологи проходят ere комментарии к Апокалипсису. Англиканская церковь, Михаил Илларионович, считает Ньютона своим видным богословом.
– Это-то верно, – неохотно согласился академик. – Хотя кое-какие взгляды были у старика явно еретическими.
– Ну вот, так почему бы Ньютону не изготовить золота?
– Да потому, что это невозможно. Нынешняя физика запрещает.
– Мы-то с вами историки и должны прежде всего обращаться к своей науке. Вам все ясно в истории Раймонда Луллия, Михаил Илларионович?
– Нет, я же вам говорил об этом на семинаре.
– Простите, – я позволил себе вмешаться, – а что случилось с Раймондом Луллием?
– А! – академик отмахнулся от меня, потом смутился собственной невежливостью и скороговоркой сообщил: – Он добыл для своего короля чертову уйму золота, и никто никогда не знал и теперь не знает откуда. Сам он, естественно, ссылался на философский камень…
И старик снова повернулся к студенту:
– Мало ли в истории загадок. Но чудесами их объяснять не надо. Вы еще так молоды, мой друг, вам свойственно увлекаться…
– А что вы скажете о наследстве Ньютона, Михаил Илларионович? Не слишком ли оно было большим?
– Все это давно подсчитано, Юрий Иванович. Сэр Исаак получал за заведование монетным двором сначала тысячу фунтов стерлингов, потом две. Огромные деньги по тому времени! А жил строго, скромно, этакий типичный британский старый холостяк. Мог он, мог сэр Исаак накопить эти двадцать или тридцать тысяч фунтов – склероз у меня, не могу вспомнить точную цифру.
– Тридцать две тысячи фунтов. И давайте подсчитывать точно. Первые три года службы в. монетном дворе Ньютон получал 750 фунтов стерлингов в год. Не так-то много. Следующие двадцать шесть лет – пока он не передал фактически свою должность мужу племянницы – его жалованье составляло полторы тысячи фунтов стерлингов.
– Юрий Иванович, теперь не точны вы. Исследователи прикинули, что доходы Ньютона достигали двух тысяч фунтов в год.
– Что ж, приму и это, хотя не очень верю в данную цифру. Итак, за двадцать шесть лет Ньютон получил 52 тысячи фунтов, а истратил только 20. Откладывал больше шестидесяти процентов жалованья в кубышку! Не верю. И жил он не так уж экономно – помните, сколько у него было родственников? Взять хоть Кондюиттов, он ведь им помогал.
– Что же вы, Юрий Иванович, предполагаете? – в голосе академика зазвучала насмешка. – Что за прошедшую четверть тысячелетия наука не смогла бы заново обнаружить это открытие Ньютона?
– Вспомните раскопки Отто Николаевича Бадера – на Сунгире под Владимиром. Его сунгирьцы двадцать с лишним тысяч лет назад умели размягчать и выпрямлять Мамонтову кость. А мои учителя-археологи – они же ваши ученики, Михаил Илларионович, этому только учатся.
– Научились вы спорить, Юрий Иванович.
– Сами учили, Михаил Илларионович.
– Ну что ж, подумайте над этой историей еще, Юрий Иванович. Каждый, как известно, должен сам сделать свои собственные ошибки. Я в ваши годы как-то почти нашел живого мамонта…
– Попробую и я найти своего мамонта, Михаил Илларионович.
– Ради бога, простите, – опять вмешался я, – но почему вы решили, что речь идет именно о Ньютоне? Почему?
– Ответьте вы, Юрий Иванович, – разрешил академик.
– Да там же ясно написано! Как хоронили первого ученика Альтотаса? Гроб – сказано – несли герцоги и графы. Так было с Ньютоном. Великий канцлер, три герцога и два графа принимали ближайшее участие в его похоронах. Герцоги Монтроз и Роксбург, графы Пемброк, Суссекс, Микельфорд. Уж не скажу точно, несли ли они гроб на руках, но за кисти на нем держались. Это документально удостоверено. Герцоги и графы, да еще прекрасных исторических фамилий. Почти всех вы могли встретить у Вальтера Скотта… если вы, конечно, его читали.
Это была последняя горькая пилюля. Но мне ведь случалось брать интервью у молодых кандидатов физико-математических наук. А их презрение ко всем, кто не знает известных даже им азов, кого угодно закалит.
И я спросил у историков, как бы мне поближе познакомиться с материалами о Ньютоне и об алхимии. – Да зачем вам это, юноша? Вы же журналист, репортер. Печатайте прямо сенсацию: Ньютон умел делать золото. А там пускай работяги ученые разбираются, где правда, а где… преувеличение.
ГЛАВА IV. ОСТЫНЬТЕ, ОТВЛЕКИТЕСЬЯ взволнованно пересказывал эту беседу, присев на край стола, а мой Главный задумчиво крутил в руках карандаш, поочередно поглаживая его красные грани.
– Ну, так чего же вы хотите?
– Дать репортаж, Александр Васильевич! Представляете – «Золото Ньютона»! Все коллеги от зависти взвоют. Тут и находка в древлехранилище, и Ньютон, и алхимия, и академик, и золото, и загадка.
– Вот загадок-то слишком много. И всего здесь слишком много. Отойдите от этой темы в сторонку, остыньте. Вам же все равно надо сейчас писать о тамошних химиках. Командировка-то была не за золотом, правда?
– А граф Калиостро?
– Я и говорю – мистики много. Остыньте, еще раз повторяю. Отвлекитесь. Очень тут все похоже на мистификацию. Чую. А чутье меня редко подводит.
– Кто же эту мистификацию устроил? Я?
– Да что вы, Рюрик Андреевич, вас я меньше всего: могу, в этом подозревать…
Он уходил из рук, играл в благожелательность, а может, и вправду был благожелателен. Во мне все кипело. В моих – а не чьих-нибудь еще руках была величайшая сенсация века. В моих – а не чьих-нибудь еще – руках была возможность прогреметь на всю страну. Ведь ясно же: как только мы опубликуем всю эту историю, за нее ухватятся физики всего мира вкупе с философами и историками. Нечасто журналисту везет настолько, чтобы он попал в учебники – хотя бы под ту черту, ниже которой размещаются примечания. Мне повезло. Как Стэнли. Стэнли был послан своей газетой в сердце Африки искать Ливингстона – я от имени своего журнала угодил в самое сердце физики. Кто же, если не Ньютон, заслуживает титула «сердце науки»! Я могу стать современным Стэнли. И это хочет отнять у меня спокойно благожелательный человек с украденными у Суворова именем и отчеством. Какого черта?!
– Пусть сначала физики скажут, возможно ли такое, – мягко продолжал Главный, – а уж потом опубликуем. (Я не мог слова вымолвить.) Ну ладно, ладно, нельзя же так волноваться, Рюрик Андреевич, вот ведь беда. – Главный встревожился, вскочил, стал хлопать меня по плечу, подал воды. – Ладно, не будем ничего предрешать, пошлите кому-нибудь на рецензию, только покрупнее кому-нибудь, самое малое – члену-корреспонденту академии.
* * *
Прошел месяц. Каждое утро я в одиннадцать часов являлся в комнату, где сидела заведующая отделом писем. Она привычно легко краснела, опускала глаза и чуть заметно качала головой. Прошло два месяца. Заведующая подвигала ко мне и стопки и груды писем и рукописей, но среди них не было конверта с обратным адресом члена-корреспондента АН СССР Лукьянова.
А когда письмо наконец пришло, на конверте был обратный адрес института, где работал член-корреспондент – адрес института, а не домашний, на самом же листе не было даже подписи члена-корреспондента. Какой-то кандидат физико-математических наук извещал редакцию журнала, что его неприятно удивило поступление на визу рукописи под претенциозным названием «Золото Ньютона». Неужели редакция нуждается в рецензенте, чтобы узнать, что алхимия – лженаука? И тем более странно, что таким рецензентом редакция избрала столь уважаемого, авторитетного и, простите, занятого человека, как член-корреспондент Лукьянов Н.П. По его поручению и составил данный ответ младший научный сотрудник Адацкий.
Я сам положил это письмо на стол к главному редактору и стал ждать его реакции.
А главный редактор был все-таки куда тоньше, чем я думал.
Я-то ожидал многократного повторения фразы «что я вам говорил».
Но он, видимо, понял, как близко я принял к сердцу «Золото Ньютона». Главный пробежал глазами этот десяток строчек, вскинул брови при виде подписи, задумался на секунду и сказал:
– А! Пошлите еще к кому-нибудь, не стесняйтесь. Рецензию мы оплатим. А теперь о деле: историк Панин сумел выдвинуть новую гипотезу о происхождении русского рубля. Тоже золото, Рюрик Андреевич.
– Да нет, серебро, Александр Васильевич. Русский рубль был серебряным.
– Ну вот видите, все по пословице: слово – серебро, молчание – золото.
– Тогда уж так: слово о серебре, молчание о золоте.
– Опять-таки неплохо, – отозвался он.
Мы посидели молча. Потом я встал и вышел. Сначала из кабинета Главного, потом из редакции. На улице стоял тот самый типичный апрельский день, с каким классики до смерти любили сравнивать женское сердце, мужскую верность и настроение любых людей, без различия пола.
По небу тянулись тучи, оставлявшие, однако, достаточно места и для солнца, и для солидных проталин голубого неба. Лужи на асфальте обращались с солнцем по-хозяйски, но были слишком мелкими, чтоб спрятать его. Я шел по этим лужам, и за моими ботинками тянулся низкий шлейф брызг (я знал это и не оглядываясь).
Что-то я стал слишком близко принимать к сердцу обычные рабочие неприятности журналистов.
Итак, что можно и нужно было сделать с золотом Ньютона? Ну, конечно, послать еще нескольким рецензентам. Лучше, разумеется, не послать, а отвезти, чтобы можно было как-то обговорить формулировки. Чтобы кто-нибудь из них единым росчерком пера не забросил это золото на дно самого глубокого колодца в мире.
Можно еще организовать обсуждение репортажа. Прийти с ним к физикам или историкам… Нет, не «или», а «и», обязательно к тем и другим. Или – собрать тех и других вместе в редакции. Очередной круглый стол, которые так любит Главный. Но этого круглого стола в редакции он не допустит. А если и допустит, то в печать не пропустит. В лучшем, самом лучшем случае пойдет сам репортаж с коротким комментарием. Значит, десяток страниц на машинке. А ради этого придется собирать совещание, слать бесконечные письма, ездить к десятку-другому людей, просить, уговаривать… Ну нет! Игра не стоит свеч.
Хватит быть фантазером. Сенсация ударила рядом, как молния, и ушла в землю. Да здравствует повседневность! И все-таки…
* * *
Ступеньки у дверей были широкие, каменные, сами двери тяжелые, и пускали в них только по пропускам. Потолки в здании были высокие, стены у коридоров – темные, такие темные, что электрическому свету было не под силу сделать светлее хотя бы воздух между стенами; а сами коридоры были такими длинными, столько у них было поворотов, что, даже получив предварительно подробнейшую инструкцию и план пути, я путался и расспрашивал встречных о дороге.
В конце ее меня ждал кабинет с многозначным номером, в кабинете – человек с многозначительным выражением строгого молодого лица.
– Ядерные силы, – сурово говорил мне молодой человек с многозначительным лицом, – не зависят от среды, в которой находятся ядра. Фотонно-гравитонные превращения, – говорил он, – убыстряются в магнитном поле. Следует ли из этого, – говорил он, – что можно всерьез рассматривать это явление как своего рода катализ? По-видимому, да. Вправе ли мы распространять представление о возможности квазикаталитических явлений на ядерные превращения? Если подойти к этому вопросу достаточно широко, прямого запрета на такое представление установить нельзя, хотя конкретные случаи подобного атомного квазикатализа нам неизвестны. (Это «квази» он выговаривал с особым удовольствием.) Вы спрашиваете, что именно могло бы выступить тут в роли катализатора? Очевидно, только – поле. Известные нам гравитационные, магнитные, электростатические и иные поля такого действия не оказывают. Говоря точнее, такого действия еще не наблюдалось. Остается мечтать о некоем новом гипотетическом поле икс – или о полях известной нам природы, но небывалой мощности… или в неизвестных нам комбинациях. Но только мечтать. Такую гипотезу я бы сегодня не решился даже назвать научной.
У него выпуклый лоб мыслителя, победоносно наступающий на шевелюру. У него узкие скулы.
Подо лбом и над скулами – глаза. Немного сонные, потому что думает он сейчас не о том, о чем говорит.
…Илья Трушин – величайший специалист по мельчайшим массам и зарядам. Рядом с телами, которые он клал на весы, пылинка выглядела небольшой планетой.
Он был тем человеком, который мне нужен.
Я, наверно, еще напишу статью о его последней работе. Хорошей работе. Он докладывал о ней в Дубне и Оксфорде. Академики приводят в его лабораторию иностранных гостей – похвастаться.
Он обитатель современного Олимпа. То, что он делает, остается.
То, что делаю я, превращается.
Вещи – в слова. И так далее.
Со мной ему скучно. Особенно сейчас, когда с рассказом о своей работе он наконец покончил, а удовлетворение пустого журналистского любопытства, ей-же-ей, в его функции не входит.
Хорошо же!
– Вы прекрасно излагаете материал последних достижений науки, – говорю я в манере своего собеседника. – Но ваши сведения, к сожалению, неполны. У меня есть основания… веские основания (как я его!) считать, что уже Исаак Ньютон знал способ атомного катализа – виноват, квазикатализа. Потому что он умел получать золото. Насколько я понимаю – из олова. Хотя не исключено, что Ньютон работал с ртутью.
Лицо моего собеседника мгновенно становится значительно менее значительным. И менее сонным. Появившееся на нем выражение я назвал бы Глуповатым, если бы это слово могло подойти хоть к одной черте его респектабельного облика.
Поток ленивых безличных фраз оборвался.
– Мура, конечно! – сказал он. – Но придумано прилично. Сами думали?
– Вместе с Ньютоном!
– А может, это еще какой-нибудь древний грек изобрел? Пифагор там? Или, еще лучше, Антей? Перед тем как его поколотил Геракл?
Он шутит. Но злится. Что же, я его понимаю. Мне тоже надоели сообщения о том, что древние афиняне делали вычислительные машины, а в древней Финикии был беспроволочный телеграф.
– Да нет, – отвечаю я кротко. – Ньютон. Англичанин. Жил в семнадцатом-восемнадцатом веках. Точнее, с 1643 по 1727 год. Изобрел…
– Да знаю я, что он изобрел. И что открыл, тоже знаю.
– Так не все же, сами видите, вы о нем знаете.
– Видите ли, я как-то не люблю розыгрышей.
– Это не розыгрыш. Читайте, – я вынул из портфеля и положил перед ним перевод исповеди Алиотаса. Это была моя последняя копия, седьмая с машинки, текст был бледен, местами слеп, и двадцативосьмилетний профессор время от времени морщился, разбирая буквы. Потом с хрустом вытянул под столом длинные ноги, откинулся на спинку кресла, секунду подумал: – Вы видели подлинник?
– Да.
– Перевод заверен?
– Да.
– Что говорят эксперты?
– Это действительно восемнадцатый век, это действительно старик, он действительно много путешествовал.
– Тогда остается только признать, что с восемнадцатого века в искусстве вранья прогресса не было. Предки тоже врать умели, и не хуже нас.
– И все?
– И все!
– Больше вас здесь ничего не интересует?
– Ничего. Я не историк.
– Жаль. Но вот я – я хочу проверить, правда это или нет.
– С точки зрения моей науки, физики – вранье. Безусловно, бесспорно, всеконечно.
– А вот историки – те осторожнее, Илья Всеволодович. Видите ли, Ньютон был немного слишком богат. – Может быть, он чеканил фальшивую монету?
– Что?!!
– Хотите вызвать меня на дуэль за оскорбление научного величества? Увы, мы живем не в его время. Конечно, чтобы сэр Исаак Ньютон стал фальшивомонетчиком – об этом и. подумать смешно. Но это в миллион, что я – в квинтильон раз вероятнее, чем открытие философского камня. И простите, мне надо на заседание кафедры.
* * *
…Юрий Иванович, просивший называть его Юрой, с сомнением покачал головой: – Знаете, это… даже оскорбительно как-то. Короли, уж на что подозрительный народ, и то ему верили, а вы нет.
– Свифт же не верил? Свифт обвинял его в мошенничестве!
– Он только притворялся, что не верит, этот великий лицемер. И обвинял его в мошенничестве в пользу Англии, а не свою. Тут разница. А вы в отличие от Свифта не притворяетесь. Должен вам сказать, Рюрик, что начало восемнадцатого века – время не самое трудное для нумизматов. Не самое, не самое. У десятков людей, да и в музеях, есть масса соверенов и гиней той поры. Так что объект для исследования я найду… И в лаборатории Института археологии договорюсь, там тонкий химический анализ неплохо поставлен.
– Ну и прекрасно, Юра!
– Ничего прекрасного я в этом не вижу. Подозревать Ньютона!
* * *
– Ну вот. Соверен оказался полновесным.
– Один? Проверьте хотя бы десяток, Юра. Вы же сами понимаете, один – это нерепрезентативно.
– Ого, какие вы слова выучили, Рюрик Андреевич!
– И кроме соверенов, проверьте еще десяток гиней.
– Знаете, Рюрик Андреевич, по-моему, вы становитесь нахалом.
– Да нет, Юра, – я осторожно погладил его по щеке. – Я просто понял, что тебе это действительно интересно.
Юра засмеялся.
– Мне – что! Мой дорогой учитель буквально с ума сходит от любопытства – естественно, одновременно презирая нас обоих за то, что мы поверили в эту историю. Человек вообще любопытен.
– И еще как любопытен, Юрий Иванович! – загремел знакомый голос. – Я, например, уже минут пять вас подслушиваю к извиняться не намерен.
И верно, все это время академик стоял позади нас, и упрекать его в этом не приходилось, так как говорили-то мы с Юрой в его кабинете.
– Вы, кстати, без меня и не обойдетесь. У меня в личной коллекции есть несколько гиней того времени. Я ставлю только одно условие: если с монетами все в порядке – вы, Рюрик Андреевич, приносите Ньютону извинения. Приму их я.
– А если что-нибудь не в порядке?
– Я не намерен даже обсуждать такую возможность.
– Вы ставите меня в неравное с вами положение, Михаил Илларионович.
– Вы находитесь в нем с того момента, как занялась этим вздорным делом, Рюрик Андреевич.
Старик величественно прошел мимо нас к своему старому добротнейшему столу необъятных размеров. У него ушло добрых полминуты только на то, чтобы обогнуть правое крыло стола, подойти к широкому кожаному креслу и взяться за его шагреневую спинку.
Мы с Юрой за это время успели опомниться, обидеться, решить уйти и оказаться уже у двери, когда нам в спину полетела последняя фраза академика:
– Однако вздорность дела и вправду почему-то не мешает ему занимать меня до крайности. Завтра я привезу вам гинеи.
* * *
– Рюрик Андреевич, вами последнее время в редакции недовольны. У меня тоже такое впечатление, что вы забросили работу. В чем дело?
– Одну минуточку, Александр Васильевич, – я вскочил, – мне, кажется, звонят, я сейчас. (Мой стол стоял у самой стены кабинета Главного, и звонок моего телефона иногда пробивался сюда через штукатурку и кирпич.) – Странную вещь хочу я вам сообщить, Рюрик Андреевич, – голос Юры звенел сегодня так, что километры телефонных проводов не смогли сделать его менее пронзительным.
– Какую же странную вещь, Юра?
– Все наоборот, Рюрик Андреевич, все наоборот.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Нет, сначала вы мне скажите. Что вы хотели доказать анализом гиней, Рюрик Андреевич?
– Да то, что в них больше золота, чем должно быть, Юра.
– Больше?… – голос Юры сразу упал, наступило молчание.
Я подул в трубку, испугавшись, что нас разъединили.
– Да здесь я, Рюрик Андреевич. Но вы же обвиняли Ньютона в подделке монет?
– Стали бы вы проверять гинеи, если бы я с самого начала сказал, что в них должно быть больше, а не меньше золота? Но вы и сами, Юрчик, могли бы догадаться, чего именно я хочу. Зачем мне Ньютон – фальшивомонетчик? Мне требуется Ньютон-алхимик. Притом великий алхимик. Первый удачливый алхимик. Откуда же ему иначе было взять золото?
– Но как этого не замечали раньше?! – в голосе Юры было удивление, но куда больше в нем было священного трепета. – И как вы сумели до этого додуматься?
– Ну, что лишнего золота не замечали, это понятно. Монеты всегда проверяли на «недовес» золота. Никто не боялся, что ему передадут презренного металла. А додумался я… Знаете, отвечу вам словами нашего общего знакомого Ньютона: «Я все время думал об этом».
* * *
– Илья Всеволодович, вас не затруднит взглянуть на вот, этот листок?
– Пожалуйста, Рюрик Андреевич… Так-так, золота столько-то промилле, серебра столько-то, меди… Зачем вы мне это показываете?
– Здесь выписан химический состав средней ньютоновской гинеи, глубокоуважаемый Илья Всеволодович. И она, оказывается, содержит золота больше, чем полагается.
– И вы опять будете настаивать на том, что лишнее золото Ньютон сработал лично? Может быть, при содействии Мефистофеля? Как вы вообще относитесь к Мефистофелю, Рюрик Андреевич? Не нашли ли вы ему живого прототипа?
– Вы хотите меня оскорбить, Илья Всеволодович? Не удастся. Вот, прочтите то же самое на официальном бланке. Здесь и состав и справка о том, что золота в монете больше нормы.
– Хорошо. Прочел. Но чего вы от меня-то хотите?
– Всего-навсего того, чтобы вы изготовили золото.
– А смысл, смысл? Кому это золото будет нужно? Представим себе на минуту – не дольше, – что вы правы. Если я завтра повторю Ньютоново открытие, послезавтра в мире будет такой финансовый. кризис, что паника 1929 года покажется шуткой. Кому нужно золото, потерявшее цену?
– Нужно! И на обшивку спутников, да и вообще. Ленин же говорил, что мы будем делать из золота общественные уборные!
– Только после победы коммунизма, вспомните цитату поточнее, Рюрик Андреевич. Но, в конце концов, не в том дело. Блефом заведомым не хочу заниматься. Жизнь коротка, а серьезных дел хватает.
– Верных дел?
– Что вы хотите этим сказать?… – Трушин вскочил на ноги – столько презрения было в моем голосе. – Как вы смеете разговаривать таким тоном?
– Простите, Илья Всеволодович. Я это не столько в ваш, сколько в свой адрес. Тоже люблю только верные дела. Еще раз простите и до свидания.
– Нет уж, какое там «простите». Давайте объяснимся.
– Ну что же. Вы, я уже знаю, много раз проверяли экспериментами теорию относительности.
– Да.
– Все время оказывалось, что старик Эйнштейн прав.
– Так.
– И вам никогда не хотелось, чтобы именно по этому пункту великий Альберт ошибся?
– Хотелось ли мне этого? Не то слово! Ради этого я и брался за такие эксперименты. Я нарочно проверял устои. Если бы хоть один из них рухнул… Мне говорили: зачем ты за это берешься? Выбери эксперимент, где больше шансов на открытие, возьми дело повернее… А меня привлекала именно степень риска. Риска неудачи… Ведь подтвердить известное значило для меня потерпеть неудачу. Что делать? Привык. Зато отработал методику. Стал доктором…
– И вам это нравится?
– Что?
– Докторская степень, отработанная методика? Не надоело вам чувствовать себя мудрецом?
– Знаете, Рюрик Андреевич, со мной давно никто так нагло не разговаривал.
– Обидно за вас, Илья Всеволодович! Вы слишком привыкли к тому, что все теории оказываются верными.
Трушин сел и засмеялся:
– Нет, вы мне определенно нравитесь, Рюрик. Знаете, я думаю, что нам пора обходиться без отчеств.
– Идет.
– Такое упрямство заслуживает вознаграждения. Черт с вами, я подумаю завтра над вашей идеей. А пока пойдемте выпьем. За то, чтобы я перестал чувствовать себя мудрецом.
– Вы мне нравитесь еще больше, чем я вам, Илья. Пойдемте, выпьем. И знаете, где? У меня дома.
