Текст книги "Везунчик Джим"

Автор книги: Кингсли Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Диксон действительно слышал о Гор-Эркарте, богатом любителе прекрасного, известном разовыми вкладами в колонку «Искусство» целого ряда еженедельников. Гор-Эркарт имел дом неподалеку, где периодически останавливались выдающиеся личности. Эту рыбу уже не первый год тщился поймать Уэлч. Диксон снова посмотрел на Бертрановы глаза. Поистине они производили странное впечатление – будто Бертрану в череп напихали пестренького ситчику, и он, ситчик, проглядывает через две круглые бойницы. Что общего может быть у человека с такими глазами, такой бородой и такими (Диксон их только что заметил) разными ушами – с человеком вроде Гор-Эркарта?

Ответ на свой безмолвный вопрос Диксон получил спустя две минуты. Связь оказалась самая тривиальная: эта Каллаган, не то будучи вхожа в семью Гор-Эркарта, не то вообще, будучи племянницей Гор-Эркарта, обещала представить Бертрана Гор-Эркарту уже в текущие выходные. Позднее выяснилось, что Гор-Эркарт сейчас в Париже, а значит, придется Бертрану еще раз приехать в «захолустье». Объяснение, почему нежелательна встреча Бертрана с Гор-Эркартом в Лондоне, Диксон забыл, едва услышал. Забыл он также, о чем Бертран намерен Гор-Эркарта просить.

Вопрос, по обыкновению в описательной манере, задала Маргарет. Бертран вскинул крупную свою голову и по-над щеками обозрел все лица, прежде чем ответить.

– Из более чем достоверных источников мне известно, – начал он с расстановкой, – что у нашего влиятельного друга освободилось место личного секретаря. Сомнительно, чтобы персона столь масштабная стала объявлять конкурс, посему я в настоящий момент предпринимаю все усилия, дабы должность досталась мне. Покровительство, друзья мои, покровительство и еще раз покровительство. Единственное, чего мне недостает, – это оно. В случае удачи я одной рукой буду вести деловую переписку, а другой – о, другой рукой я буду рисовать. – Бертран хохотнул, Голдсмит и Маргарет последовали его примеру. – Как видите, я имею серьезные намерения ковать железо, пока горячо, простите великодушно за банальность.

«Банальность тебе простить, еще чего, – подумал Диксон. – С какой стати?»

– Так когда вы думаете в следующий раз приехать, старина? – спросил Голдсмит. – Мы могли бы пообщаться в другой обстановке. В этот раз не получится.

– Вероятно, недельки через две, – сказал Бертран и многозначительно добавил: – На следующие выходные у нас с мисс Каллаган запланировано другое мероприятие. Излишне объяснять, по каким причинам мне бы не хотелось его пропустить.

– Через выходные в колледже Летний бал, – поспешила Маргарет, пока остальные не уловили подтекст. Как у Бертрана язык поворачивается делать подобные заявления женщине, которую он едва знает, и мужчине, у которого к нему прогнозируемая устойчивая неприязнь с первого взгляда?

– Неужели? – Бертран изобразил голосом интерес.

– Именно. Так вы приедете, мистер Уэлч?

– Постараюсь организовать зазор в своем плотном графике. Последнее время, сколько мне помнится, на количество заказов сетовать не приходилось. О, сигареты? Обожаю сигареты. Сесил, вы же от одной не обеднеете? Вот и славно. Так что там насчет бала? Лично вас стороной не обойдут?

– К сожалению, на этот раз обойдут, – отвечал Голдсмит. – Летний бал по времени совпадает с конференцией преподавателей-историков, а это в Лидсе. Ваш отец считает мое присутствие обязательным.

– Жаль, жаль, – посетовал Бертран. – Вот не повезло так не повезло. Неужели, кроме вас, некого отправить? – Бертран покосился на Диксона.

– Увы. Это входит в наши обязанности, – с чувством произнес Голдсмит.

– Дважды увы. Ну да ладно. А кто вообще из присутствующих пойдет на бал?

Маргарет взглянула на Диксона, а Кэрол спросила:

– Джим, вы идете?

Диксон усиленно замотал головой.

– Нет, я в танцах не силен, каюсь. Насколько я понимаю, это было бы пустой тратой денег. – Не дай Бог, Маргарет вздумается его шантажировать на тему идти вместе.

– Неволить людей непростительно, – закивал Бертран. – Ни при каких обстоятельствах. Кстати, куда это запропастилась оная Каллаган? Рискну предположить, на ее носике уже обретается претолстый слой пудры. А музыканты что – у них перерыв не затянулся ли?

Диксон огляделся. Действительно, двое музыкантов, настроив инструменты, раскрыв ноты и натерев смычки канифолью, болтались по «зальцу» с папиросами. Уэлч куда-то прочно исчез – дескать, учитесь, как надо. Отдаленная дверь «зальца», длинного, как коридор, с низким потолком и приглушенным освещением, отворилась, и вошла Каллаган. Диксон решил, что для девушки столь хорошо сложенной двигается она неуклюже.

– А, детка. – Бертран изогнулся и прошелся по полу пером воображаемой шляпы. – Мы уж волновались, не случилось ли с тобой чего.

– Я… я просто… – смутилась Каллаган.

– Мы тут говорили о мистере Гор-Эркарте – в частности, прикидывали, доступен ли он через выходные, ибо через выходные будет иметь место некое колледжское празднество, подразумевающее танцы. Так вот: не почтит ли мистер Гор-Эркарт его своим присутствием?

– Не знаю. Секретарь сказал, он скорее всего до середины следующего месяца пробудет в Париже. Через выходные – это ведь раньше, да?

– Кажется. Да, раньше. Какая жалость. Какое досадное совпадение. Какая удручающая новость для мистера Гор-Эркарта.

– Я писала дяде и просила дать мне знать, как только вернется.

Диксон подавил смех. Честное слово, смешно, когда девушка (мужчинам это несвойственно) говорит о «дяде» или «папе» так, будто в природе существует только один дядя или папа, или будто этот конкретный дядя или папа доводится дядей или папой всем присутствующим.

– Джим, что вас так позабавило? – спросила Кэрол. Бертран уставился на Диксона.

– Ничего. – Диксон уставился в ответ. Вот бы так или иначе опустить Бертрана, хотя бы даже с риском впасть в немилость к его отцу. Любой выпад будет оправдан – что недостаточно яростный, что не слишком необходимый. Увы, развернуться с выпадом было негде. Несколько секунд Диксон прикидывал, не посвятить ли следующие десять лет жизни обучению на искусствоведа, чтобы хулить Бертрановы холсты на профессиональном уровне. Вспомнилась откуда-то вычитанная фраза: «И на том сгреб старого брехуна за шкирку и, ей-богу, было задушил» [11]11
  Цитата из романа «Улисс» Дж. Джойса.


[Закрыть]. Смех, практически подавленный, опять едва не прорвался, Бертранова борода задергалась, однако сам Бертран ничем не нарушил паузы.

Маргарет, как всегда, разрядила обстановку:

– Мисс Каллаган, я буквально на днях читала о вашем дядюшке. В местной газете была о нем целая статья. В дар нашему выставочному залу он преподнес несколько акварелей. Поистине, без таких людей культура в провинции давно бы приказала долго жить.

Реплика, априори не требующая ответа, возымела действие, предсказуемое для всякого, кто общался с Маргарет, – иными словами, ошарашила аудиторию очевидностью цели: спровоцировать разговор. Несколькими футами левее скрипач-любитель сипло хихикал над остротой местного композитора. Однако где же Уэлч?

– Да, он очень щедр, – сказала Каллаган.

– До сих пор есть люди, которые могут себе позволить быть щедрыми в этом смысле. И данный факт очень обнадеживает, не правда ли? – продолжала Маргарет. Диксон посмотрел на Кэрол, но она как раз переглядывалась с мужем.

– Боюсь, недолго лейбористам рулить осталось, – заметил Бертран.

– Вообще-то они неплохие ребята, – возразил Голдсмит. – В конце концов, вы не можете…

– Согласен, с внешней политикой при них могло быть гораздо хуже – конечно, если абстрагироваться от их впечатляющей неспособности подливать воды в огонь. – Бертран окинул пытливым взглядом все лица по очереди и продолжил: – Зато внутренняя политика… в частности, принципы обложения налогами исходя из доходов. Я имею в виду… – Бертран будто колебался. – Я имею в виду, тут все просто, так ведь? Нет, я всего-навсего хотел уточнить. Согласитесь, друзья, впечатление именно такое. По крайней мере лично я именно так понимаю. Или я не прав?

Проигнорировав как нахмуренные брови Маргарет, так и подначивающую усмешку Кэрол, Диксон вполголоса произнес:

– Даже если так, что плохого? Допустим, у одного человека десять булочек, а у другого – две. Понятно же, что забирать булочку надо у того, у кого их больше.

Бертран и его девушка несколько секунд активно друг друга отзеркаливали – покачивали головами, улыбались, вскидывали брови, вздыхали. Впечатление было, будто Диксон публично признался, что ничего не знает об искусстве. К слову, о произведениях, которые ему нравились, Диксон знал довольно.

– Мы, мистер Диксон, не считаем, что булки надо забирать у кого бы то ни было, – сказала девушка. – В этом все дело.

– Очень сомневаюсь, что дело именно в этом, – возразил Диксон. Одновременно с Диксоном Маргарет сказала:

– Давайте не будем спорить о таких пус…

А Бертран сказал:

– Все дело в том, что богатые…

С преимуществом в долю секунды победил Бертран. И развил мысль:

– Все дело в том, что богатые играют важную роль в современном обществе. – Лающие нотки слышались чуть отчетливее. – Куда более важную, чем в предшествующие эпохи. На этом кончу, друзья мои; не стану даже упоминать о такой категории, как меценатство, дабы не утомить вас – прописные истины очень утомительны, не правда ли? Самый факт покровительства состоятельных людей людям искусства уже является прописной истиной – следовательно, подтверждает мою правоту. А так уж случилось, что ваш покорный слуга то-э-э не чужд прекрасному.

На слове «тоже» Бертран выдержал паузу, после «слуги» сделал брови домиком, сочный свой рот округлил, щеки втянул. Звук «ж» был проглочен как плебейский. Вышло почти «то и»; Диксон настроился на какого-нибудь синтаксического, сугубо бертрановского уродца, остался же с эффектом обманутого ожидания. Как ни крути, а тоже изыск. Диксон мысленно проработал всю схему, а пока прорабатывал, не успел придумать достойный ответ и ограничился банальным «еще бы», впрочем, вложив в него намек на осведомленность, а также максимум скептицизма.

Как ни странно, Бертрану «еще бы» пришлось по вкусу.

– Так и есть, – возгласил Бертран, и все, кто было отвлекся, снова стали смотреть на него. – А знаете, чему, точнее, кому еще не чужд ваш покорный слуга? Состоятельным людям, вот кому. И я горжусь самим фактом моветонности («Ага, вот оно», – подумал Диксон) такового заявления. А почему, спросите вы, я симпатизирую состоятельным людям? Да потому, друзья мои, что состоятельные люди приятны в общении, щедры, любят то же, что по счастливому совпадению люблю и я, а также потому, что они окружают себя предметами искусства. Вот почему я симпатизирую состоятельным людям, и вот почему я против повышения для них подоходного налога. Я прав?

– Сынок, пора, – позвала миссис Уэлч. – Если ждать папу, мы этак всю ночь проболтаем. Давайте начнем. Папа позже к нам присоединится.

– Хорошо, мама, – бросил через плечо Бертран. Слушатели сразу поредели. Однако Бертран, прежде чем самому идти, впился в Диксона взглядом. – Надеюсь, я понятно излагал?

Маргарет повисла у него на локте, и Диксон, не имея ни малейшего желания размахивать кулаками после драки, сказал примирительно:

– Да, разумеется. Наверно, вам больше везло в контактах с состоятельными людьми, чем, к примеру, мне. Только и всего.

– И меня это ничуть не удивляет. – В интонации легко читалось презрение. Бертран сделал шаг в сторону, пропуская Маргарет.

Диксон перестал сдерживать эмоции:

– Ну так пользуйтесь, пока можно. Выжимайте из богатеньких по максимуму, а то везение – оно ведь не вечно.

Он пошел следом за Маргарет, но его остановила Каллаган:

– Вы не могли бы несколько сменить тон, если вас не затруднит?

Диксон огляделся; все уже уселись, скрипач-любитель пристраивал инструмент под подбородком. Диксон плюхнулся на ближайший стул и сказал вполголоса:

– Вы просили меня сменить тон, я правильно понял?

– Да, если вам нетрудно. – Каллаган и Бертран тоже сели. – Подобные вещи всегда меня несколько нервируют. К сожалению, ничего не могу с этим поделать. Такая индивидуальная особенность.

Если бы Маргарет не привила Диксону отвращение к подобным доводам, он, пожалуй, не ответил бы так, как ответил:

– А вы уже к кому-нибудь обращались?

Скрипач-любитель поклонился в пояс и при поддержке местного композитора выдал нечто буйное, галопирующее. Бертран подался к Диксону и рявкнул:

– Что вы, черт вас возьми, имеете в виду?

– Хотел узнать, кто ваш психиатр. – Диксон расширил поле боя.

– Послушайте, Диксон, а вам не кажется, что вы нарываетесь на смачную оплеуху?

Диксон, когда его задевали, испытывал трудности с выражением мыслей.

– Допустим; а вам не кажется, что мне не кажется, что кто-кто, а вы к этой оплеухе отношения иметь не будете?

Бертран накуксился над ребусом, потом не выдержал:

– Что вы сказали?

– Кстати, вам известно, на кого вы похожи в этой бороде? – Переход на личности совершался стремительно, параллельно с ним учащалось сердцебиение.

– Отлично; значит, пойдем выйдем?

Последний вопрос из цепочки поглотили раскатистые фортепьянные басы.

– Что? – не расслышал Диксон.

Миссис Уэлч, Маргарет, Джонс, Голдсмиты и неказистое контральто обернулись одновременно и в один голос прошипели «тсс!». Будто паровоз выпустил пар под стеклянной крышей. Диксон вскочил и на цыпочках пошел к двери. Бертран было оторвал зад от сиденья, но Каллаган его не пустила.

Не успел Диксон приблизиться к двери, как она открылась и явился Уэлч.

– О, вы без меня начали! – сказал он, даже не подумав понизить голос.

– Да, – прошептал Диксон. – Я хотел… Мне надо…

– Нет чтобы подождать несколько минут. Я говорил по телефону. С этим, как его… который из… из…

– До свидания. – Диксон боком продвигался к двери.

– Разве вы не останетесь на Рэйсина Фрикера [12]12
  Фрикер Питер Рэйсин (1920–1990) – английский композитор. В своих сочинениях применял додекафонную, или двенадцатитоновую, технику.


[Закрыть]?

– Никак не могу, Профессор. Я, наверно… я буду… – Диксон изобразил ряд жестов, по его мысли, не поддающихся расшифровке. – Я еще вернусь.

Затяжная гримаса святого недоумения досталась двери.

Глава 5

– «Девяносто миль в час – это вам не пустяк. Особливо со склона когда, – распевал Диксон. – Он на горле сжимал опаленный кулак…» [13]13
  Американская фолк-баллада «Крушение почтового поезда "Олд-97"».


[Закрыть]– Диксон замолк, потому что запыхался: склон действительно не пустяк, тем более что в отличие от обреченного машиниста Диксон продвигался не вниз, а вверх, притом до того накачанный пивом, что едва не булькал. К дому Уэлчей вела песчаная дорожка. Диксон вспоминал – и мечтательно улыбался в темноту. Нынче вечером Диксона охватил чистый, неподдельный, почти религиозный восторг – так бывает, когда субъект впервые сталкивается с произведением искусства или когда на него обрушивается человеческое великодушие. Пробило десять; выпив кружку пива, которую считал на сегодня последней, Диксон заметил, что напитки по-прежнему как заказывают, так и подают, что народу до сих пор прибывает, и народ все уверенный, спокойный, а от бильярдного стола доносится звон шестипенсовиков. Кульминация настала, когда бармен с двумя ящиками «Гиннеса» прошел за стойку. Городок, где жили Уэлчи, и колледж принадлежали к разным графствам; здешние пабы, оказывается, летом (а календарное лето уже началось) открыты до половины одиннадцатого, не в пример пабам и гостинице, куда Диксон водил Маргарет. Диксонова благодарность была превыше всяких слов – счастливый должник, Диксон счел себя прямо-таки обязанным совершить еще несколько подходов к барной стойке. В результате он потратил больше, чем мог себе позволить, и выпил больше, чем следовало, однако по-прежнему ощущал удовлетворение и умиротворение, не замутненные иными эмоциями. Врезался в калитку; отскочил и поплелся вокруг дома по мощеной дорожке.

Окна комнаты, где имел место «концертец», были темны. Уже хорошо. В гостиной горел свет. Диксон прислушался. Так и есть: переместились туда, разговоры разговаривают. Диксон прильнул к щели меж портьер – и увидел Уэлча, в синем плаще с алыми полосками и зюйдвестке. Уэлч выходил, за ним следовали местный композитор и Сесил Голдсмит, тоже в плащах. Общество явно собиралось разъезжаться по домам. «То-то Недди их нынче прокатит», – подумал Диксон и расплылся в улыбке. Кэрол, в легком твидовом пальто, задержалась с Бертраном. Все, кроме этих двоих, успели уйти.

Ближайшее к Диксону окно как раз было открыто, но Диксон не разбирал Бертрановых слов. По интонации, правда, он понял, что Бертран задал вопрос, на который Кэрол ответила «да, хорошо». Бертран шагнул к ней и обнял. Что за этим последовало, Диксон не видел, поскольку Бертран стоял спиной к окну. Впрочем, если последовал поцелуй, то занял он не больше секунды – Кэрол выскользнула из-под его руки и поспешила уйти.

Диксон вернулся в музыкальную комнату через французское окно. Увиденное взбудоражило его, а почему – непонятно. Теоретически Диксон был подкован в делах подобного рода; странно, что при столь близком наблюдении характеристика «мерзость» напрашивается прежде и навязчивее всех прочих характеристик. То обстоятельство, что Диксон вот уже несколько месяцев по нескольку раз на неделе видел Сесила Голдсмита и говорил с ним, не способствовало материализации последнего, но теперь материализация отчасти состоялась: Голдсмит вызван из мира духов женой, застуканной Диксоном в объятиях третьего лица, причем лица сугубо приземленного. Не могли плотнее портьеры завесить, досадовал Диксон; потом выбросил происшествие из головы – для того чтобы незамеченным пробраться в спальню, требовалась предельная концентрация.

Прикинув, что, пока гости не разъехались, логичнее отсидеться в «зальце», Диксон на ощупь нашел кресло, развалился в нем, закрыл глаза – и с удовлетворением услышал, как заводится и отъезжает автомобиль. Секунду спустя он ощутил изрядный крен, потом в животе ширилась и засасывала голову дыра. Диксон открыл глаза, стилизовал лицо под маску трагика; да, последняя пинта не пошла. Он встал, принялся подпрыгивать и хлопать над головой в ладоши (в ВВС упражнение считалось панацеей). Прежде пятьсот таких прыжков отлично прочищали мозги. На сто восьмидесятом прыжке Диксон сделал выбор в пользу тяжелой головы. Пора было выдвигаться.

В холле Диксон услышал отголоски лающего смеха, приглушенные явно лишней дверью. Он проскрипел по лестнице, пересек площадку. Архитектор, пожелавший остаться неизвестным, почудил на славу – в спальню Диксон мог попасть только через просторную ванную. Ее-то внешнюю дверь он и тщился сейчас открыть. Ванная определенно была занята, а может, это Джонс мстил осквернителю своего журнала. Диксон отступил изрядно, расставил ноги, воздел руки, точно дирижер на грани бурной увертюры или симфонической поэмы; затем, полудирижер-полубоксер, разразился шквалом непотребных жестов. В эту самую минуту открылась противоположная дверь. Времени у Диксона было ровно чтобы занять позу ждущего очереди; к несчастью, стратагему до известной степени разоблачал плащик.

– Джеймс! Что это ты здесь делаешь?

Впервые Диксон порадовался, что на месте Маргарет – именно Маргарет.

– Тсс! – зашипел он. – Спрячь меня где-нибудь.

Еще привлекательнее Маргарет показалась, когда поманила его к себе в комнату, причем без каких-либо расспросов. Не успела она закрыть дверь, как из ванной вышли. Кто там был, осталось тайной. Сердце прыгало.

– Слава Богу, – с чувством произнес Диксон.

– Итак, Джеймс, где тебя носило целый вечер?

Рассказывая, Диксон досадовал на заезженность мимики и жестов, усвоенных Маргарет для выражения обиды; вскоре чувство облегчения испарилось. Какова же будет эта женщина в праведном гневе, если они, не дай бог, сочетаются браком? В то же время Диксон не мог не отметить, что Маргарет никогда еще не выглядела так хорошо: ей был к лицу голубой пеньюар, каштановые, в рыжину, волосы, обычно стянутые валиком, теперь свободно падали на плечи. Диксон снял плащик, прикурил. Мрачные краски малость порассеялись. Дорассказал, опустив деталь с подглядыванием.

Маргарет за все время рассказа ни слова не проронила. Диксон замолчал, она улыбнулась.

– Что ж, винить тебя по большому счету не в чем. И все же ты проявил неуважение. Кажется, миссис Недди именно так твой поступок и расценивает.

– Ты уверена? Она спрашивала, где я? Что ты ответила?

– Ничего – меня опередил Эван. Успел высказаться на тему, что ты, по его мнению, пошел в паб.

– В один прекрасный день я этому мерзавцу шею сверну. Большое ему человеческое спасибо. Как будто Недди обо мне недостаточно скверно думают. И не называй его Эваном.

– Чего ты горячишься? Недди спокойно воспринял.

Диксон хмыкнул.

– Откуда такая уверенность? Никогда не поймешь, что у Недди в голове происходит – если там вообще что-нибудь происходит. Ты только не уходи, ладно? Я в ванную на минутку. Не уходи.

Когда Диксон вернулся, Маргарет по-прежнему сидела на кровати, но успела накрасить губы, явно для него. Диксону польстил не столько достигнутый эффект, сколько намерение. Он чувствовал себя все лучше – даже смог откинуться в кресле на несколько минут, обсудить первую часть вечера, без того чтоб затошнило.

– Джеймс, а тебе уходить не пора? – сказала Маргарет. – Поздно уже.

– Да, сейчас пойду. Еще немножко посижу.

– Мне тоже с тобой очень приятно. Мы ведь в первый раз наедине, с тех пор как… Кстати, сколько мы уже не были наедине?

Помимо прочего, от этого вопроса Диксон почувствовал, что пьян в стельку, и после никак не мог вывести причины своих действий. Следующее, что он помнил, – это как сидит рядом с Маргарет, обнимает ее за плечи и страстно целует в губы. Что бы ни побудило его: голубой ли пеньюар, распущенные волосы, дополнительная порция помады, горькое пиво, жажда переломного момента в отношениях, желание избегнуть залпа личных вопросов и откровений, беспокойство из-за работы или все это вместе, – впечатление насчет эффекта было однозначное: Маргарет обнимала за шею и отвечала на поцелуи с энтузиазмом и даже страстью куда большей, нежели она выказывала в процессе всех предшествующих, довольно вялых и ни в коем случае не убедительных свиданий у нее на квартире. Диксон рывком снял очки сначала с себя, потом с Маргарет, куда-то их сунул. Снова поцеловал, еще настойчивее; головокружение прибавило оборотов. Через минуту-две счел, что пора забраться рукой под пеньюар. Маргарет прошептала что-то вроде «милый» и крепче стиснула его шею.

Ну и с какой стати было отступать? Пока все шло как надо; правда, Диксон не мог гарантировать столь же успешное продолжение. Хотел ли он этого продолжения? Пожалуй; но не унижает ли он этим Маргарет? Он смутно припомнил собственный свой совет: после Кэчпоула воздерживаться даже от умеренных связей не менее года. Не лжет ли он Маргарет? Не лжет ли себе? Диксон – друг Маргарет – только и делает, что прогибается; не метафоричен ли Диксон – «возлюбленный» Маргарет – юному ковбою, дерзнувшему выйти на самого буйного своего быка? Нет, по отношению к нему это нечестно. И по отношению к Маргарет нечестно. Нечестно втягивать Маргарет в связь, которая не замедлит обернуться для нее слезами и нервами, не говоря уже о том, во что эта связь может вылиться со временем. Нет, Маргарет этого нельзя. С другой стороны – Диксон тщился рассуждать здраво или хотя бы просто рассуждать – Маргарет этого явно хочет. Она жарко задышала ему на щеку, и ослабшее желание окончательно определилось. Конечно, Диксон боится единственно отпора. Он выпростал руку, забрался на сей раз под ночную сорочку. Маргарет длинно вздрогнула; от этого, а также от тактильных ощущений голова закружилась сильнее; теперь уже и думать нечего было о том, чтоб думать. В ушах стучала тишина.

Недолгое время спустя, когда они лежали на кровати, Диксон сделал поползновение не только недвусмысленное, но даже, пожалуй, оскорбительно откровенное. Реакция Маргарет, хотя и бурная, с трудом поддавалась расшифровке. Диксон продолжал без колебаний. Последовала короткая схватка, в результате которой его голова оказалась в опасной близости от изножья кровати. Маргарет вскочила, одернула пеньюар и двумя пальцами взяла плащик.

– Вон отсюда. Убирайся, Джеймс. Немедленно.

Диксон не без труда встал и даже умудрился поймать налету плащик.

– Извини. В чем дело?

– Вон. – Тщедушное тельце сотрясалось от негодования.

Маргарет распахнула дверь и тряхнула волосами в сторону лестничной площадки. На лестнице слышались шаги.

– Погоди: кто-то идет…

Диксона и плащик выставили. Голова кружилась теперь в противоположном направлении. На полпути к ванной попалась Каллаган.

– Добрый вечер, – вежливо сказал Диксон. Каллаган отвернулась и прошла в свою комнату.

Диксон попытался открыть дверь ванной; снова было заперто. Ни на секунду не задумавшись, он запрокинул голову, глубоко вдохнул и испустил долгий, громкий и яростный крик, тембром и полнотою схожий с Голдсмитовой манерой подачи мадригалов. После чего прогрохотал вниз по лестнице, повесил плащик на крючок, прошел в столовую и преклонил колени перед сервантом – не то наследием восемнадцатого века, не то умелой имитацией.

В секунду Диксон опознал портвейн среди хереса, пива и сидра, что занимали половину полки. Именно из этой бутылки Уэлч накануне вечером налил Диксону самую смехотворную в его жизни дозу. Этикетка, в числе прочих, содержала записи на каком-то романском языке. Портвешок в самый раз – не слишком отечественный, не слишком импортный. Пробка выскочила весело, по-святочному; Диксон пожалел, что нет изюма и орехов, и приложился к горлышку. Несколько капель покатились по кадыку, словно одеколоном окропили воротник. Изначально бутылка была полна на три четверти; две из них влились в Диксона. Он задвинул бутылку обратно в сервант, вытер рот полотняной салфеткой, сервант украшавшей, и, совершенно довольный, без помех добрался до спальни.

Там он некоторое время ходил из угла в угол, потом стал медленно раздеваться и думать об инциденте с Маргарет, прилагая все усилия, чтобы инцидент предстал в наилучшем свете. Действительно ли ему хотелось того, что подразумевали его действия? Как и полчаса назад, ответ был: «Да, до известной степени». Однако он не стал бы домогаться Маргарет, если бы она не производила впечатления женщины, настроенной на близость; по крайней мере не был бы так настойчив. А вот почему Маргарет вздумалось изображать настрой – после стольких-то недель кислой мины? Вероятнее всего, такую поведенческую модель навеяло ей очередное прозаическое дарование. С другой стороны, Маргарет сам Бог велел хотеть близости. Только близости по большому счету она и должна хотеть, рассуждал Диксон, стыдясь собственного шовинизма. Маргарет этого не знает, но именно близости она и хочет, именно близости ее природа на самом деле и требует. А его, Диксона, задача была это требование выполнить, разве нет? В конце концов, он ведь уже свыкся с необходимостью. Но честно ли втягивать Маргарет в такую связь после всего, что она пережила? Едва опознав штемпель, Диксон запихал конверт за самую отдаленную извилину, пока совесть набитой рукой не вскрыла его и не поставила вопрос ребром, затянул пижамный пояс и поплелся в ванную.

В ванной все, столь успешно разложенное по полочкам, предстало в ином свете. Ночь была холодновата для июня, однако Диксон немилосердно взмок. Некоторое время он стоял перед умывальником, прислушиваясь к организму. Тело казалось разбухшим ниже грудной клетки и неоднородным по плотности. Лампочка излучала не свет, а жидкий, хотя и мутный фосфоресцирующий газ и дремотно жужжала. Диксон повернул холодный кран и навис над умывальником. Сразу же пришлось корректировать порыв продолжать снижение, пока голова не ляжет меж двух кранов. Он умылся, взял бакелитовую кружку и выпил изрядное количество воды. Вода освежила моментально, зато возымела и другой эффект, который Диксон распознал позднее. Он почистил зубы, не экономя пасту, еще раз плеснул в лицо, наполнил кружку и пасты поел.

И в раздумье застыл над кроватью. Лицо отяжелело, будто на него нашили мешочков с песочком, нашили безбольно, и мешочки оттягивают мышцы от костей – если, конечно, в лице еще остались кости. Вдруг Диксону стало дурно; он жалобно вздохнул. Будто некто прыткий и проворный напал сзади, упаковал Диксона в невидимый костюм вроде водолазного, только сработанный из ваты. Диксон тихо застонал – дескать, уже достаточно скверно, хватит, перестаньте.

Он полез в постель. Четыре последние сигареты – неужели он выкурил за вечер целых двенадцать штук? – лежали в коробке на лакированном ночном столике вместе со спичками; тут же стояла бакелитовая кружка с водой и пепельница с каминной полки. Временная неспособность втащить в постель вторую ногу открыла наконец тайну побочного эффекта от нескольких кружек воды – вода, оказывается, опьянила его. Эффект перекочевал в разряд основных, когда Диксон лег. На нестабильной каминной полке дрябло приседала фарфоровая статуэтка, какой-то явно известный буддийский персонаж. Интересно, Уэлч специально его сюда поставил – вздумал ненавязчиво открыть Диксону прелести созерцательной жизни? Если так, посыл запоздал. Диксон вытянул руку, дернул шнурок выключателя. Комната стала задираться с правого нижнего угла кровати, и в то же время вроде бы оставалась в первоначальном положении. Диксон откинул одеяло, уселся, свесив ноги. Комната замерла. Диксон выждал несколько минут, снова лег. Комната поплыла вверх. Спустил ноги. Комната затихла. Свесил ноги. Ничего. Распределил одну ногу по кровати. Вот оно. Прогрессирует. Состояние критическое. Хрипло ругаясь, Диксон собрал в кучу подушки, устроился полусидя, ноги расположил на полувесу. В такой позе, с изрядной оглядкой, Диксону удалось погрузить себя в сон.