Текст книги "Везунчик Джим"

Автор книги: Кингсли Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Снял трубку, набрал код и номер Кристины Каллаган. Не стоит излагать ей разговор с Бертраном во всех деталях. Через секунду Диксон подался вперед и произнес:

– Мисс Каллаган? Это Диксон. Слушайте меня внимательно.

Глава 10

– Честное слово, Джеймс, и надо было больше злиться, да некуда, – продолжала Маргарет. – Она, конечно, за рамки приличий не вышла, но губы поджала буквально до посинения, а глаза ее метали молнии. Ну, ты знаешь, как она умеет. Не скажу, что осуждаю ее – в конце концов, он выложил все за чаем, при мне и обоих Недди.

– В каких именно выражениях? – Диксон выполнил разворот от угла танцевального зала и повел Маргарет к оркестру.

– Он сказал: «Кстати, Кэрол, совсем из головы вылетело: Кристина все-таки идет и дядю тащит». Потом взял шутливый тон: «А чтобы дядя не считался спутником своей же племянницы – ибо это противоречит всем имеющимся канонам… – Вообще-то я уже не помню, как именно он выразился, но, конечно, наговорил по обыкновению сорок бочек, – сама себя перебила Маргарет и продолжила: —…я подумал, лучше будет внести Кристину в мой пригласительный билет, если ты не возражаешь. – Точно она могла возражать, при таких-то свидетелях. – А Гор-Эркарт, без сомнения, будет счастлив стать твоим кавалером, Кэрол». Вот и все.

– М-да, – сказал Диксон. Обстоятельства образа действия (сам танец), а также обстоятельства сопутствующие (лицо Маргарет, мелькающее перед глазами точно поплавок) затрудняли построение развернутых предложений. Вдобавок Диксон напрягал слух, чтобы из-за чужого шарканья и разговоров не сбиться с ритма. – Грубовато получилось.

– Грубовато?! Да я таких грубиянов в жизни не видела. Джеймс, этот человек невыносим как в плане общения, так и… во всех остальных планах. Слушай, тебе не кажется, что между ним и Кэрол что-то есть?

– Вроде не кажется. Откуда такие подозрения?

– Разве ты ничего не замечал?

– Нет; во всяком случае, не припомню. А ты?

– Ну, не то чтобы замечала… А все же странно: зачем Бертрану было вписывать Кэрол в свой пригласительный билет? И потом, Кэрол ужасно разозлилась. Ты бы видел.

– Да, но Бертран всегда был груб с обоими Голдсмитами – ты же рядом стояла, когда Кэрол об этом рассказывала. Естественно, у нее впечатление, что ею помыкают. Извините, – бросил Диксон неизвестной девушке, чей зад вступил в противоречие с его задом.

Хоть бы этот бал поскорее закончился. Диксон взмок, носки будто мельчайшим клейким песком обработали, плечи и предплечья ныли, как у боксера, который уже четырнадцать раундов держится. Странно, почему он не расскажет Маргарет про объятие, виденное через щель между портьерами? Она бы по крайней мере слушала, а значит, молчала. Наверно, потому, что история, помимо удивления, вызовет у Маргарет легкую степень ликования, а Диксону этого не хочется. Допустим; ну а почему Диксону этого не хочется?

Маргарет снова что-то говорила, и весьма оживленно; щеки ее разрумянились, помада была нанесена аккуратнее, чем обычно. Судя по всему, Маргарет получала удовольствие от мероприятия; привлекательность, отпущенная ей по остаточному принципу, была задействована вся, до десятой доли процента.

– Хотя Кэрол, по-моему, даже в выигрыше оттого, что танцует с мистером Гор-Эркартом. Должна заметить, он чрезвычайно учтив, а это в наше время скорее исключение, нежели правило. А какие изысканные манеры! Не правда ли, Джеймс, у мистера Гор-Эркарта чрезвычайно изысканные манеры? Небось не пожалуется – я говорю, Кэрол не пожалуется – после нашего-то бородатого-то.

Диксон неслышно сглотнул от смешения стилей; впрочем, прежде чем он ответил, танец завершился. Почти сразу литавры возвестили конец сета; известие было подтверждено разнобойным топотом. Диксон облегченно вздохнул и вытер ладони носовым платком.

– Пойдем выпьем, а, Маргарет?

Маргарет кого-то высматривала.

– Подожди минуту; может, кто-нибудь из наших присоединится.

Середина зала постепенно пустела. Стены были расписаны сюжетами из отдаленного прошлого; Диксон опознал стиль как прогрессивный. В ближайшем к Диксону сюжете по причине отсутствия перспективы или аналогичного старья целая фаланга карликовых пехотинцев (спартанцев? македонцев? римлян?) непосредственно с неба падала на своих врагов – варваров (персов? иранцев? карфагенян?), не ожидавших этакого подвоха и вперявших свирепые взоры в безлюдный средний план. Сюжеты разграничивались внушительными колоннами светлого камня. Диксон грустно улыбнулся – убранство напомнило рестораны Марбл-Арч, Чаринг-кросс и Ковентри-стрит, где Диксон так приятно проводил время. Опустив же взгляд от колонн, заметил Мики, оживленно болтающего с мисс О'Шонесси, самой хорошенькой из трех самых хорошеньких девушек на курсе и, если уж на то пошло, девушкой Мики. Мисс О'Шонесси имела типаж цыганки в самом романтичном значении слова – смуглая, но румяная; этот румянец, наряду с сильно декольтированным платьем, будоражил воображение. Хотя их разделяло ярдов пятнадцать, Диксон не сомневался в безупречности фрака Мики, убедительности речей и внимательности аудитории. Мики поймал взгляд, моментально помрачнел и отвесил неглубокий, но учтивый поклон. Мисс О'Шонесси подавила улыбку и поспешно отвернулась – без сомнения, для того чтобы хихикнуть.

– Пойдем выпьем, а, Маргарет? – снова предложил Диксон.

– Вот и они, – вместо ответа уронила Маргарет.

Приближались Бертран и Кристина. Диксон с отвращением отметил, что Бертран во фраке весьма презентабелен, и вообще типичный представитель богемы, причем слово «богема» в данном случае не слишком серьезное оскорбление. Именно на Бертрана уставился Диксон, не столько из интереса, сколько с целью не уставиться на Кристину. Сегодня она была с Диксоном мало сказать холодна – она его в упор не замечала. Диксону казалось, что вопреки свидетельствам всех пяти органов чувств он на балу отсутствует. Хуже того: Кристина выглядела ослепительно. На ней было желтое платье, открывающее плечи, совсем простое и словно сшитое нарочно для того, чтобы показать, как жестоко ошиблась Маргарет в ярко-синей тафте с большим бантом, незадавшихся сборок и четырех ниток жемчуга. Желтым платьем, думал Диксон, Кристина хотела подчеркнуть естественный цвет лица и нежность кожи. И преуспела так, что хоть волком вой – остальные рядом с ней производили впечатление набора автотипий. Ее взгляд упал на Диксона и тотчас переместился, однако Диксону захотелось метнуться за спасительную стену юбок и брюк, а лучше – нырнуть головою в смокинг, как в панцирь, и бежать прочь из зала. Где-то он читал (а может, слышал) высказывание Аристотеля (а может, А.А. Ричардса [16]16
  Айвор Армстронг Ричардс (1893–1979) – английский литературовед, лингвист, психолог.


[Закрыть]) на тему, что красота вызывает в человеке желание приблизиться. Аристотель (а может, А.А. Ричардс) глубоко заблуждался; очень, очень глубоко.

– Ну, почтеннейшая публика, и чем мы теперь займемся? – вопросил Бертран. Он держал ее запястье между большим и указательным пальцами – не исключено, что щупал пульс. Поскольку слово «займемся» совпало со взглядом на Диксона и поскольку Бертран до сих пор выказывал дружелюбие (так, как понимал его), Диксон поспешил ответить:

– Я говорю, мы могли бы пойти чего-нибудь выпить.

– Не надо так суетиться, Джеймс: люди подумают – ты без выпивки часа не проживешь.

– А вдруг и не проживет? – вступился Бертран. – В любом случае стремление подстраховаться с его стороны весьма благоразумно. Дорогая, не хочешь выпить? Боюсь, нам предложат только пиво и сидр. Нет, конечно, если ты согласна проехаться до ближайшей забегаловки…

– Пиво так пиво. А где дядя Джулиус и миссис Голдсмит? Нельзя их бросать.

Пока судили, в баре эти двое уже или не в баре, Диксон млел от «дяди Джулиуса». Как славно, что есть некто, именуемый дядей Джулиусом, и некто, у кого есть дядя Джулиус, и как славно, что обращение используют при Диксоне. Диксон, когда пробирался к Маргарет (по одну сторону были гудящие разговорами группки, по другую – одиночки, в молчании подпирающие стену), заметил среди вторых кислого Альфреда Бисли. Бисли, известный неспособностью знакомиться, всегда кончал в качестве подпорки, но сегодня-то все дамы были с кавалерами (кроме дам вроде профессора философии, которой перевалило за шестьдесят лет, или ведущего лектора по экономике, которой перевалило за сто килограммов) – Бисли мог бы и заранее сообразить, что только время потеряет. Диксон поздоровался, услышал отзыв «Вечер добрый» и отметил во взгляде Бисли зависть. Заработала последовательность мыслей. Во-первых, думал Диксон, осознание факта потери времени отнюдь не является стимулом немедленно прекратить терять время (особенно, по выражению Уэлча, в «делах сердечных»); во-вторых, пропасть между статусом Диксона и статусом Бисли в этих делах невелика; в-третьих, Диксон удерживается на своем краю мнимой пропасти всего на двух сомнительных привилегиях – праве говорить с одной женщиной и праве числиться в компании с женщиной другой. В-четвертых, наличие признаков привилегий по половому признаку важнее, чем их разряд или бонусы от них. Следствием этих выводов должны были стать спокойствие и уверенность, однако не стали – аналогичным образом колики в животе не утихают от применения к ним медицинского термина.

Они вошли в бар, тесноватое помещение, для этих целей не приспособленное. Сравнительно свежую традицию проводить «мокрые» Летние балы ввело (хотя верили в это немногие) колледжское руководство. Аргументация была следующая: растущую кривую студенческого пьянства можно застопорить, если на колледжских мероприятиях продавать слабоалкогольные напитки. Тогда привлекательность дорогостоящих и вредных для здоровья «лошадиных шей», некачественного джина и синтетического лаймового сока из городских пабов заметно снизится. Самое странное, что тактика сработала: у бочонков с пивом и сидром, на фоне смуглых владык, атакуемых мелкими, как муравьи, черкесами, а также китайских купеческих караванов, возносимых в небеса смерчами, хлопотали колледжские буфетчик, садовник и сторож. Бледные колонны здесь заменялись горшечными пальмами буйства почти пугающего. Среди пальм таился Маконохи, главный над тройкой барменов; эффект непостижимым образом усиливался крахмальным белым халатом поверх брюк цвета хаки.

Гор-Эркарт и Кэрол сидели в дальней пальмовой роще и пытались вести оживленный разговор. Гор-Эркарт встал им навстречу. В кругах, где обыкновенно вращался Диксон, такими формальностями пренебрегали; Диксон на секунду решил, что Гор-Эркарт намерен посредством физической силы задержать компанию на подступах к своему столику. Гор-Эркарт был моложе, чем, в представлении Диксона, должен быть известный человек вообще и дядя Кристины в частности – ему, казалось, лет сорок пять. Фрак без лоска; крупное гладкое лицо, венчающее коротенькое тщедушное тело, асимметрично до таких именно пределов, чтобы не быть откровенно уродливым. Вид поэтому как у пьяного мудреца, собирающего мысли в кучку; впечатление усиливают слегка выпяченные губы и единственная черная бровь от виска до виска. Прежде чем компания уселась, прискакал Маконохи, без сомнения, уже получивший щедрые чаевые, осведомиться, кто что будет пить. Диксон наслаждался его подобострастием.

– До сих пор мне удавалось избегать вашего ректора, – на густом шотландском диалекте похвастался Гор-Эркарт.

– Невелико достижение, мистер Гор-Эркарт, – со смешком отвечала Маргарет. – У нашего ректора полно шпионов – за вами следят.

– Надо же. Как вы думаете: в случае чего, мне удастся бежать?

– Очень сомневаюсь, сэр, – произнес Бертран. – Вы же знаете, каковы они в наших широтах. Им только дай знаменитость – перегрызутся, как собаки над костью. Да что там знаменитость! Даже мне, скромному художнику, приходится порой взваливать на себя это бремя, особенно в так называемых академических кругах. Только потому, что мой отец – профессор, они воображают, будто мне приятно говорить с супругой ректора о трудностях в обучении ее бездаря внука. Разумеется, для вас, сэр, это в тысячу раз тяжелее. Я прав?

Гор-Эркарт, слушавший с большим вниманием, обронил только «в определенном смысле» и глотнул из кружки.

– По крайней мере, мистер Гор-Эркарт, – продолжала Маргарет, – пока вы в безопасности. Мероприятиями, подобными этому, ректор управляет из комнаты, прилегающей к танцевальному залу. С чернью в непосредственный контакт предпочитает не вступать.

– Значит, пока я с чернью, могу расслабиться, да, мисс Пил? В таком случае я от черни шагу не сделаю.

Диксон предполагал, что Маргарет отреагирует звоном серебряных бубенчиков, но слушать бубенчики было от этого не легче. Явился Маконохи с напитками, заказанными Гор-Эркартом. К удивлению и удовольствию Диксона, пиво разлили по пинтовым кружкам; дождавшись, когда Гор-Эркарт озадачит Маконохи фразой: «Раздобудьте-ка мне сигарет, любезный», – он подался вперед и вполголоса спросил:

– Как вам удалось заполучить по пинте на брата? Я за целый вечер не видел ничего крупнее полупинты. Думал, здесь такие правила. Не дают пинту, хоть тресни. Откройте секрет.

Диксон с раздражением заметил, что Маргарет взглядывает то на него, то на Гор-Эркарта и снисходительно улыбается, как бы уверяет последнего: мол, не волнуйтесь, мистер Гор-Эркарт, абстрагируйтесь от очевидного – в действительности данная речь вовсе не свидетельствует о серьезном психическом расстройстве. Бертран тоже кривился в ухмылке.

Гор-Эркарт, кажется, не заметивший ужимок Маргарет, ткнул в сторону Маконохи коротким пронико-тиненным пальцем.

– Просто этот тип – шотландский националист.

Все на тот момент сидевшие лицом к Диксону – сам Гор-Эркарт, Бертран и Маргарет – рассмеялись. Диксон тоже рассмеялся, взглянул направо и увидел Кристину. Она держала локти на столе и сдержанно улыбалась, а напротив нее, по левую руку от Гор-Эркарта, Кэрол поедала Бертрана глазами. Смех еще не смолк, когда Бертран почувствовал этот взгляд и отвернулся. Диксон задергался, засуетился и, поскольку Гор-Эркарт снова смотрел на него из-под единственной черной бровищи, сдвинул очки вправо и стал спасать положение:

– Что за приятный сюрприз, когда на таком мероприятии перепадает целая пинта пива.

– Вам повезло, Диксон, – бросил Гор-Эркарт, пуская по кругу сигареты.

Диксон почувствовал, что краснеет, и зарекся на сегодня от светских бесед. Однако Гор-Эркарт запомнил его фамилию – пустячок, а приятно. Невыносимым тушем из зала возвестили об очередном сете. Бар быстро пустел. Бертран, успевший усесться рядом с Гор-Эркартом, стал что-то говорить ему вполголоса; в то же время Кристина обратилась к Кэрол, а Маргарет сказала Диксону:

– Какой ты молодец, Джеймс, что привел меня сюда.

– Я рад, что тебе весело.

– А тебе, похоже, не очень. Судя по тону.

– Нет, мне тоже весело.

– По крайней мере в баре тебе явно нравится больше, чем в танцевальном зале.

– Мне и там и там нравится. Честно. Допивай, и пойдем потанцуем. Я освоил быстрый фокстрот.

Маргарет проникновенно посмотрела на Диксона и ладонью накрыла его ладонь.

– Джеймс, милый, по-твоему, это благоразумно – всюду вместе показываться?

– А что такого? – напрягся Диксон.

– А то, что ты такой лапочка и я все сильнее к тебе привязываюсь. – Сказано было тоном, сочетающим дрожь и прямоту, – так большая актриса демонстрирует экономность при передаче сильных чувств. Так Маргарет преподносила свои откровения.

Паникующий Диксон умудрился зафиксировать одну мысль, а именно: если сказанное – правда, значит, будет причина видеться с Маргарет реже. И выпалил подходящее к ситуации клише, ценное полным соответствием его ощущениям:

– Не говори так!

– Бедный Джеймс, – усмехнулась Маргарет. – Будь добр, придержи мне место. Я на минутку.

И вышла.

Бедный Джеймс? Бедный Джеймс? Впрочем, характеристика в точку; другое дело, что от Маргарет он меньше всего ожидал такое услышать. Чувство вины заставило Диксона углубиться в пивную кружку, причем вина была не только за эту последнюю мысль, но и за ненамеренную иронию в «лапочке». Очень сомнительно, думал Диксон, чтобы он в принципе мог быть лапочкой; еще сомнительнее – чтобы он мог быть «таким лапочкой» с конкретной персоной. Более-менее сносное обхождение с Маргарет – результат временной победы страха над раздражением или жалости над скукой. Тот факт, что запуганный сердобольный Диксон кажется Маргарет «таким лапочкой», можно считать показателем ее чувствительности, но также и настораживающим подтверждением психического расстройства и одиночества. Бедняжка Маргарет, с содроганием подумал Диксон. Надо лучше стараться. С другой стороны, каковы будут для нее последствия культивирования характеристик «лапочки» – или возведения «лапочки» на уровень «архилапочки»? А для него? Чтобы перестать иезуитствовать, Диксон стал прислушиваться к разговору слева от себя.

– Я крайне уважаю его мнение, – вещал Бертран, весьма успешно подавляя лай, – верно, какой-нибудь доброжелатель сделал замечание. – Я всегда говорил, что он критик старой закалки, последний представитель этого вымирающего племени. Он за свои слова отвечает – что не всегда справедливо в отношении нынешней братии, толкущейся возле людей искусства. Ну да, мы пересекаемся на выставках – и что особенно настораживает, возле одних и тех же полотен. – Тут Бертран засмеялся, задергал плечом. – Однажды он говорит: «Хочу посмотреть ваши работы. Слышал, они недурны». Я выбрал с десяток малогабаритных разной тематики, упаковал и понес прямо к нему на дом. Вы бывали у него в доме? Тогда кому я рассказываю: преле-э-эстное место. Будто попадаете в благословенный dix-huitieme [17]17
  Восемнадцатый (фр.).


[Закрыть]. Удивительно, как профсоюз работников резиновой промышленности до сих пор до него не добрался. О чем бишь я? Да, о своих работах. Так вот, доложу я вам, пара-тройка пастелей впечатлили его до такой степени…

Что он скорчился над унитазом, додумал Диксон. Почти сразу его охватил ужас при мысли о человеке, который «знает, о чем говорит» – и, однако же, не только не говорит о том, как отвратительны картины Бертрана, не только не давит на них окурки, но и, кажется, всерьез ими впечатлен. Не должен Бертран быть хорошим художником – Диксон категорически против. А тут еще этот Гор-Багор, с виду не совсем идиот, мало того что не пытается разоблачить Бертрана, так еще и слушает его похвальбу с вниманием. Причем неослабевающим. Гор-Эркарт наклонил к Бертрану свою крупную темноволосую голову, отворотил лицо, вперил взгляд в пол и слегка нахмурился, будто был туг на ухо и не снес бы, если бы проворонил хоть слово. Диксон, напротив, не снес бы ни слова более (Бертран как раз обыгрывал термин «контрапунктные градации полутонового изображения») – и потому переключился направо, и первые несколько мгновений почти не отдавал себе отчета в полнейшей тишине.

Тут-то и обратилась к нему Кристина.

– Выручайте, мистер Диксон, – сказала она вполголоса. – Я ни слова из нее не могу вытянуть.

Диксон взглянул на Кэрол и прочел в ее глазах безоговорочное неузнавание, но, прежде чем смог соорудить приличную фразу, вернулась Маргарет.

– А вы все пьете, – пропела она всем – и никому. – Я думала, вы давно танцуете. – Мистер Гор-Эркарт, я не допущу вашего дальнейшего сидения в баре – пусть в зал хоть дюжина ректоров нагрянет. И вообще, что ректор такому человеку, как вы? Идемте.

Гор-Эркарт с вежливой улыбкой поднялся, промямлил «извините» и позволил себя увести. Бертран взглянул на Кэрол.

– Нельзя допустить, моя милая, чтобы оркестр играл впустую. В конце концов, я выложил двадцать пять шиллингов.

– Выложил, выложил, кто же спорит, мой милый, – ответила Кэрол, выделив обращение интонацией.

На миг Диксон испугался, что Кэрол сейчас откажется, чем спровоцирует перелом в отношениях с Бертраном, какой бы характер они ни носили. Однако Кэрол поднялась и пошла в танцевальный зал.

– Диксон, не давайте этой девушке скучать в мое отсутствие, – гавкнул Бертран. – Не бросайте ее – она хрупкий товар. Пока-пока, моя сладкая, – просюсюкал он Кристине. – Я скоренько вернусь. Если этот тип руки распустит, потом пожалуешься.

– Пойдемте потанцуем, – предложил Диксон. – Я не профи, но почему бы людей не посмешить, если вы не возражаете?

– Не возражаю, тем более что я тоже не профи, – улыбнулась Кристина.

Глава 11

Выходя из бара об руку с Кристиной, Диксон ощущал себя тайным агентом, корсаром, крестным отцом чикагской мафии, идальго, нефтяным магнатом, принцем Уэльским. Изрядных усилий стоило не изобразить лицом все перечисленные типажи, а паче того, не расплыться в восторженной и горделивой имбецильской улыбке. На пороге танцевального зала Кристина повернулась и посмотрела на Диксона. Нет, не может быть – она не позволит прикоснуться к себе, или набегут эти, во фраках, и оттеснят, отнимут ее. Однако через несколько мгновений Диксон и Кристина, сомкнув узаконенное псевдообъятие, выполняли некие движения, могущие быть названными танцем, хотя и довольно неуклюжие. Диксон сосредоточенно смотрел Кристине за плечо – боялся ввести ее в какую-нибудь пару, ибо траектории танцующих за пятнадцать минут сильно разнообразились. Диксон заметил Баркли, преподавателя музыки, – тот танцевал со своей женой. Миссис Баркли всегда походила на лошадь, сам Баркли – только когда смеялся, что делал неожиданно и нечасто. Диксон застал как раз такой момент.

– Вы не знаете, чем недовольна миссис Голдсмит? – спросила Кристина.

Диксона чуть покоробило.

– Вам тоже показалось, что ей все надоело? – парировал Диксон.

– Это потому, что Бертран обещал сегодня быть ее кавалером, а привел меня?

Получается, Кристина знает о перетасовке? Не обязательно, хотя вполне возможно.

– Понятия не имею, – глухо отвечал Диксон.

– А мне кажется, имеете, – рассердилась Кристина. – Ну так скажите мне.

– Боюсь, мне ничего не известно. И вообще меня это не касается.

– Если вы заняли такую позицию, тему можно закрыть.

Во второй раз за последние несколько минут Диксон почувствовал, что краснеет. Разумеется, Кристина Каллаган была самой собой, когда ассистировала Бертрану в ловле на живца при первой встрече, когда выговаривала Диксону за лишнее пиво, когда в упор не замечала его сегодня. Теперь, именно теперь она настоящая. Подумаешь, помогла разобраться с постельным бельем. Ясно же: исключительно для того, чтобы разжиться «анекдотцем» для развлечения лондонских приятелей. А по телефону лучилась дружелюбием, чтобы выудить информацию. Конечно, ее напрягает ситуация с Бертраном и Кэрол, но Диксон не вчера на свет родился, он знает эту женскую тактику – делать мальчика для битья из первого встречного. Знает и презирает.

Некоторое время они танцевали молча. Кристина не скромничала, когда говорила, что неважно танцует, а не разошлись они исключительно по причине благоприобретенной неспособности Диксона выяснять отношения. Прочие пары задевали их; когда позволяло пространство – кружились, когда не позволяло – обнимались. Все разговаривали; внезапно над ухом Диксона раздался женский голос.

– Вы что-то сказали? – всполошился Диксон.

– Ничего.

Теперь Диксону надо было что-нибудь сказать, вот он и сказал давно заготовленную фразу:

– У меня еще не было возможности поблагодарить вас за то, что выгородили меня.

– Когда это?

– Как же: когда я назвался журналистом.

– А. Не будем это обсуждать, если не возражаете.

Ну нет, теперь она верх над ним не возьмет.

– А если возражаю?

– В каком смысле?

– Вы, похоже, забыли: если бы не я – и не моя маленькая мистификация, – вас бы сегодня на балу вообще не было.

– Подумаешь. От этого ничего бы не изменилось.

Танец кончился, однако ни Кристина, ни Диксон даже не подумали расцепить рук. Под аплодисменты Диксон произнес:

– Может, и не изменилось бы, только вы, когда звонили, хотели пойти на бал, разве нет?

– Слушайте, хватит уже на эту тему.

– Хватит так хватит. А вот королеву из себя строить не надо. У вас нет на то оснований.

Кристина неуклюже повела плечами, опустила глаза.

– Простите. Ужасно глупо. Я совсем не то имела в виду.

Пока она говорила, фортепьяно возвестило последний танец сета.

– Все в порядке. Продолжаем танцевать?

– Конечно.

– По-моему, вы отлично справились, – сказал Диксон, выждав некоторое время.

– Зря я так с вами говорила. Какая же я дура. Честное слово, круглая дура.

Когда она, вот как сейчас, не делает каменное лицо, губы у нее становятся пухлые и выпяченные, как у «дяди Джулиуса», отметил Диксон.

– Не волнуйтесь – я уже забыл.

– А я не забыла. Мне самой странно, почему я так сказала. На самом деле мне кажется, вы великолепно придумали с «Ивнинг пост». Просто блестяще, честное слово.

– Спокойно: совсем не обязательно впадать в другую крайность.

– Только поймите: мне не хочется с вами это обсуждать, потому что выйдет, будто я смеюсь над Бертраном за глаза, а это некрасиво. Боюсь, во второй раз по телефону я говорила с вами недружелюбно, но это потому, что иначе, если бы я говорила таким тоном, каким хотела, получилось бы, что я участвую в заговоре с целью попользоваться Бертраном. Вот.

Прозвучало по-детски, но лучше по-детски, чем сварливо. И все равно: как подумаешь, во что женщины впутываются из-за ерунды. Мужчины, конечно, тоже впутываются, причем так, что выпутаться куда сложнее, но у них хотя бы цели осязаемые. От ответа Диксона избавил маловразумительный и очень громкий речитатив – так мог бы изъясняться великан-людоед в приступе афазии. Усиленный репродукторами, речитатив перешел в песню. Модуляции наводили на мысли о Сесиле Голдсмите.

 
Зайка моя, за тобой на такси заеду я.
Будь готова к восьми тридцати, а пока не грусти —
На такси мы поедем с тобой, на такси…
 

Пытаясь увести Кристину с траектории приземистого краснолицего джентльмена и его долговязой бледной дамы, Диксон жестоко сбился с такта.

– Давайте все с начала, – промямлил он, но дело не ладилось совершенно.

– Ничего не получится, потому что вы от меня за милю, – сказала Кристина. – Я не чувствую вас, не понимаю, куда вы ведете. Станьте ближе. Руки сюда.

Осторожно, по миллиметру двигался Диксон, пока не оказался близко-близко к Кристине. Снова взял ее правую руку, такую теплую, стал приноравливаться. Дело пошло на лад, хотя Диксон задыхался несколько больше, чем предполагал. Кристина была вся округлая, мягкая. Диксон повел ее прочь от оркестра, на звук, который опознал как лающий смех. Бертран, держа свою крупную голову как бы на отлете, нырнул в зазор между танцующими. Диксон не видел лица Кэрол, но действие Бертрана говорило о том, что Кэрол хотя бы отчасти успокоена. Какого черта Бертран замышляет? Проблема столь же животрепещущая, так же требует самого пристального внимания, как и другая – зачем Бертрану борода? Чего он хочет – располагать двумя любовницами сразу или одну из них пробросить? Если второе – то которую Бертран намерен оставить, а которую примирить с фактом пробрасывания? И вообще из тех ли он типов, что заморачиваются гуманными разрывами? Пожалуй, нет. В таком случае есть основания считать, что любовницей остается Кэрол. По крайней мере, это единственное объяснение ее присутствия на балу. Кристина, вероятно, функционирует только как племянница своего дяди, но будет удерживаться Бертраном, пока у него дела с Гор-Эркартом. Выходит, начат третий раунд кампании против Бертрана? В голове слегка звенело, хотя Диксон даже не представлял своей дальнейшей тактики.

– Как у вас нынче отношения с профессором Уэлчем? – вдруг спросила Кристина.

Диксон напрягся и выдавил:

– Сносные.

– Из-за телефонного звонка неприятностей не было?

Диксон не сумел заглушить стон. Одна надежда – что его заглушила музыка.

– В смысле Бертран все-таки догадался, что это я?

– Догадался? Бертран? Вы о чем?

– О том, что я представился журналистом.

– Нет, я о воскресном звонке, из вашей квартиры. Ну, когда вам сосед звонил.

Говорят, обезглавленная курица еще какое-то время носится по птичьему двору – так и ноги Диксона продолжали исправно выписывать па.

– Уэлч знает, что я договорился с Аткинсоном насчет мнимого приезда родителей?

– Так вот кто такой Аткинсон! Похоже, с тех пор как мы с вами познакомились, он только и делает, что по телефону звонит. Да, мистер Уэлч в курсе.

– Кто ему сказал? Кто ему сказал?

– Пожалуйста, не впивайтесь ногтями мне в спину… Сказал ему этот низенький, что на гобое играет. Ой, вы же называли фамилию… Забыла.

– Да. Называл. Джонс его фамилия. Джонс.

– Точно. Причем это единственное, что он вообще выдал за все время моего пребывания. Если не считать, что наябедничал насчет паба. Помните, накануне? Похоже, у него зуб на вас.

– Судя по всему. А скажите: миссис Уэлч присутствовала, когда он меня закладывал насчет приезда родителей?

– Нет. Я точно помню, что нет. Нас трое было. Мы обедали.

– Слава Богу.

Велика вероятность, что Уэлч пропустил слова Джонса мимо ушей, поскольку тот предположительно выдал Диксона всего один раз. Миссис Уэлч, напротив, повторяла бы до тех пор, пока не продолбила мужнину скорлупу. Но Джонс ведь мог и ей сказать, отдельно, а не в присутствии Кристины. Внезапно Диксон увидел ситуацию в ином аспекте.

– Да, но откуда Джонс узнал? Я с ним не откровенничаю, как вы могли догадаться.

– Он сказал, что слышал, как вы договаривались с Аткинсоном.

– Слышал он! – буркнул Диксон. – Стал бы я договариваться при этой вонючей шестерке… Простите. Нет, он подслушивал. Под дверью подслушивал! Конечно! Копошился там, а я внимания не обратил.

– Какая гадость! – неожиданно злобно процедила Кристина. – Что вы ему такого сделали?

– Да ничего. Подумаешь, разрисовал в его журнале одну фотографию. Да и то карандашом.

Признание, само по себе загадочное, было отчасти смазано легкой сумятицей, вызванной окончанием сета. Когда же Диксон все объяснил, Кристина, сделавшая уже шаг от него, обернулась, подняла глаза и рассмеялась, не разжимая губ. А на его кислую улыбку стала смеяться так, что язычок запрыгал меж кривоватых зубок.

Обширная истома разлилась по телу, будто Диксону в жизненно важный орган угодила пуля. Лицевые мышцы сами собой расслабились. Кристина поймала его взгляд и перестала смеяться.

– Спасибо за танец, – произнес Диксон вполне спокойно.

– Мне очень понравилось, – ответила Кристина и сжала губы.

С удивлением Диксон осознал, что его не волнует явно не последнее шпионство Джонса, по крайней мере в данную минуту не волнует. Наверно, потому, что танцевать с Кристиной было так приятно.

Они вернулись в бар. Гор-Эркарт сидел на прежнем своем месте, Бертран дул ему в уши, будто никакого перерыва и не было. Маргарет придвинулась к Гор-Эркарту ближе некуда; Гор-Эркарт что-то сказал, Маргарет прыснула, но тут вошел Диксон и она мигом перестала смеяться и окинула его рассеянным взглядом: дескать, кто бы это мог быть; а впрочем, какая разница. Явились еще бокалы; в них необъяснимым образом оказался двойной джин. Конечно, заслуга Маконохи, в числе прочего обязанного препятствовать принесению крепких напитков. Чувство, характеризуемое Диксоном как «издержки возраста», понемногу охватывало Диксона; он уселся, взял джин и закурил. Ну и духотища здесь; ноги ноют; и вообще, когда все это кончится? Он было привстал, чтобы поговорить с Кристиной, но она уже сидела подле Бертрана, им не замечаемая, и со всей очевидностью слушала речи, обращенные к «дяде Джулиусу». Последний смотрел в пол – Диксон засек за ним эту манеру. Маргарет опять смеялась, раскачиваясь так, чтобы то и дело плечом задевать плечо Гор-Эркарта. Что ж, подумал Диксон, каждый имеет право при случае поразвлечься. Однако где Кэрол?