Текст книги "Везунчик Джим"

Автор книги: Кингсли Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глава 15

– Давайте сначала проверим окна, – предложил Диксон, обозрев темный дом. – Незачем афишировать наш приезд – вдруг Уэлчи уже вернулись. Наверняка вернулись – они не любят допоздна развлекаться.

– Разве им не надо будет подождать Бертрана – все-таки они на машине?

– Может, они на такси. В любом случае я нарываться не хочу.

Они прокрались во двор, налево от дома. В темноте какая-то штуковина ловко саданула по голени, Диксон шепотом выругался. Кристина хихикнула, явно прижимая ладони ко рту. За несколько минут глаза успели привыкнуть к темноте; Диксон задействовал и пальцы и идентифицировал штуковину как водопроводный кран в фанерном коробе, расколотом и расшатанном либо только что, либо неумелой парковкой. Диксон промурлыкал пару тактов песенки про Уэлча и сказал Кристине:

– Порядок. Вон у них французское окно. Попробуем – может, открыто.

На цыпочках, оглушительно шурша прошлогодними листьями, Диксон прокладывал путь. Так и знал: даже шпингалеты не задвинуты. Диксон заколебался – старшие Уэлчи небось уже дома, и возможно ли, чтоб Уэлч не имел какого-нибудь имбецильского хобби вроде высматривания зеленых человечков или медитаций по системе йогов – одним словом, требующего сидения в темной комнате? С ужасом вообразил масштабы и продолжительность гримасы святого недоумения при виде Диксона и Кристины, бесшумно материализующихся из мрака.

– Открыто? – в самое ухо спросила Кристина. Шепот у нее был совсем девчачий – проявились «телефонные» характеристики.

– Вроде да.

– Тогда чего мы стоим?

– Сейчас. Ага, вот оно. – Диксон чуть надавил на раму, отодвинул портьеру и шагнул в комнату. Остальные портьеры были плотно задернуты, комната напоминала герметично закрытый резервуар. Диксон вытянул руки и пошел, и шел до тех пор, пока неопознанный предмет не добавил ему по ушибленной голени. Необъяснимым образом Кристина и Диксон повели себя как при первом ударе. Диксон двигался по стенке, наконец нащупал выключатель.

– Я включу свет? Вы не против?

– Не против.

– Секунду.

Диксон щелкнул выключателем и инстинктивно отвернулся. Комнату залил свет. Отворот буквально бросил Диксона к Кристине. Они смотрели друг на друга, улыбаясь и моргая; их лица были на одном уровне. Ее улыбка уступила место смущению. Глаза сузились, губы шевельнулись; она повела плечами. Диксон отступил на шаг, а потом очень медленно, чтобы Кристина успела, если пожелает, тоже отступить, обнял ее. Она дышала как-то в себя, без выдохов, и выдохнула, только когда он сомкнул объятие. Несколько секунд он целовал ее, не прижимая к себе; губы у нее были сухие, скорее твердые, нежели податливые, и очень теплые. Наконец она сделала шаг назад. При ярком свете она казалась почти призрачной, помещенной в комнату посредством фотомонтажа. А Диксон словно бежал со всех ног к автобусу, у цели же едва не был сбит машиной. Он только и сумел выдавить: «Мне очень понравилось» – да и то с какой-то явной наигранностью.

– Приятно слышать.

– Ради этого стоило слинять с бала.

– Да. – Она отвернулась. – О, нам повезло. Интересно, кто здесь такой заботливый.

На круглом столике стоял поднос с чашками, оплетенной бутылью и печеньем. Диксона начинало покачивать и потряхивать; при виде подноса он ожил. Теперь можно пробыть с Кристиной еще минимум четверть часа.

– Кто бы это ни был, спасибо ему.

Через минуту они уже сидели рядышком на кушетке.

– Лучше пей из моей чашки, – сказала Кристина. – Незачем им знать, что ты тут был. – Она налила кофе, отпила чуть-чуть и передала чашку Диксону.

Этот жест Диксон расценил как особую форму близости, венчающую вечер, даже как некий ритуал. Ему вспомнилась греческая – а может, латинская – цитата на тему, что даже Бог не в силах аннулировать исторический факт. Славно было считать цитату относящейся и к историческому факту питья из ее чашки. Он протянул ей тарелку с печеньем, и она взяла две печенки, чем навела Диксона на мысль о Маргарет. Маргарет ни за что не стала бы есть в «такой момент» – куда как легкий способ продемонстрировать, что выходишь из ряда вон, – и с этой же целью всегда пила черный кофе. Зачем? Ее что же, в сон клонило все время? Вроде нет. Диксон обнаружил, что думает о Маргарет без страха; ощущение ему понравилось – он почти обещал себе послать Гор-Эркарту коробку «Балканского собрания» (двадцать пять штук, смесь – «русская императорская») за непреднамеренное отвлечение Маргарет, в результате которого удался план с такси. Затем оставил эти фантазии, опознав в них желание бежать мысли о продолжении с Кристиной, о необходимости выжать максимум из своего преимущества – если, конечно, он хочет удержать позиции. Они сидели так по-домашнему, уютненько, а сердце между тем у Диксона прыгало. В то же время брезжила надежда, и все устойчивее: да, у него нет карты этих вод, однако многократно подтверждено: именно тот, кто плавает без карты, обычно дальше всех и заплывает.

– Ты мне ужасно нравишься, – сказал Диксон.

В ее ответе и теперь слышался хруст крахмального воротничка:

– Не может быть. Ты слишком плохо меня знаешь.

– Достаточно, чтобы не сомневаться в своих чувствах.

– Мне приятно, что ты так говоришь, только имей в виду: ты знаешь мало, а на самом деле и знать особо нечего. Насчет духовных глубин – это не ко мне.

– Не верю. Впрочем, даже если и так – это ничего не меняет. Мне хватит и того, что я успел узнать.

– Предупреждаю: до добра это не доведет.

– Да почему?

– Во-первых, потому что я не умею с мужчинами.

– Ой, Кристина, только не надо прибедняться. Девушка с твоими данными может любого заполучить.

– Я уже говорила: мужчины, которым я нравлюсь, надолго не задерживаются. А я ищу, ищу – и все что-то не то…

– Чепуха. Вокруг полно адекватных мужчин. Даже в нашей преподавательской с полдюжины найдется. По крайней мере пара-тройка. Ну, как минимум…

– Вот видишь. Я права.

– Ладно, не будем об этом. Лучше скажи, на сей раз ты долго прогостишь?

– Несколько дней. У меня отпуск.

– Отлично. Когда мы сможем сходить куда-нибудь?

– Джим, не глупи. Как это я с тобой куда-то пойду?

– Обыкновенно, Кристина. Скажешь, дядя Джулиус позвал. Насколько я понял, он всегда тебя подстрахует.

– Хватит, Джим. Это неправильно. Мы оба несвободны.

– На эту тему будем заморачиваться, когда получше друг друга узнаем. Пока рано.

– Ты хоть понимаешь, о чем просишь? Я здесь в гостях, меня Бертран пригласил, и я – его де… В общем, я с ним. Неужели ты не понимаешь, как это было бы гадко с моей стороны?

– Не понимаю – потому что Бертрана терпеть не могу.

– Сути дела это не меняет.

– Еще как меняет. Типам вроде него я не уступаю. Принципиально.

– Предположим. А как же Маргарет?

– Да, Кристина, в проницательности тебе не откажешь. Только Маргарет не имеет на меня никаких прав.

– Разве? А ведет себя, будто имеет.

Диксон задумался. Тишина стала пронзительной. Диксон повернулся, посмотрел Кристине прямо в лицо и сказал уже мягче:

– Слушай, Кристина. Давай поставим вопрос иначе. Ты бы хотела пойти со мной? Если бы не было ни Бертрана, ни Маргарет? Ну, хотела бы?

– Ты же знаешь, что да, – сразу ответила Кристина. – А почему, ты думаешь, я позволила умыкнуть себя с бала?

– Да, действительно…

Диксон взглянул на нее, она ответила взглядом. Ее подбородок был слегка вздернут, рот приоткрыт. Диксон обнял ее одной рукой за плечи и склонился к аккуратной белокурой головке. Теперь они целовались откровеннее. Диксону казалось, его бросили в темное, наполненное испарениями ущелье, где воздух слишком тяжел, отчего кровь разжижается и пульс редкий, вялый. Кристина дрожала; в контакте с его телом были только ее плечи. И грудь – одна, ибо Кристина сидела боком – вжималась в его солнечное сплетение. Диксон выпростал руку, положил ладонь ей на другую грудь. Дрожь сразу унялась. Рот больше не получал отклика, Кристина замерла у Диксона в руках. Он понял, передвинул ладонь ей на голое плечо и отпустил ее. Ее улыбка вызвала головокружение куда более сильное, чем поцелуй.

Диксон молчал, и Кристина сама заговорила:

– Хорошо, я с тобой встречусь, хоть это и подло. Куда пойдем?

Диксон почувствовал себя человеком, которому прямо на церемонии вручения ордена «За заслуги» сообщают, что он также выиграл в лотерею миллион.

– В городе есть довольно уютная гостиница. Мы могли бы там поужинать.

– Нет, на вечер лучше не будем планировать, если ты не против.

– Почему?

– Просто не будем, и все. А то ужин повлечет за собой спиртное, а я…

– А что плохого в спиртном?

– Ничего. Только давай пока не будем пить вместе. Пожалуйста.

– Как скажешь. А на чай ты согласна?

– На чай согласна. Когда?

– Понедельник подойдет?

– Нет, в понедельник не могу: Бертран пригласил гостей, хочет меня познакомить. Давай во вторник.

– Во вторник так во вторник. В четыре часа. – Он стал объяснять, как добраться до гостиницы, и почти уже объяснил, когда послышался знакомый – и нарастающий – грохот автомобиля. – Господи, это они! – Диксон инстинктивно перешел на шепот.

– Что будешь делать?

– Подожду, пока дойдут до парадной двери, и выскочу в окно. А ты за мной закроешь.

– Ладно.

Автомобиль зашуршал по подъездной аллее.

– Ты дорогу к гостинице запомнила?

– Не волнуйся, буду в четыре как штык.

Они подошли к окну и обнимались, пока мотор, вдоволь нагрохотавшись, не замолк, а шаги не стихли.

– Кристина, спасибо за восхитительный вечер.

– Спокойной ночи, Джим. – Она прижалась к нему; последовал короткий поцелуй. Вдруг она отскочила и со словами «подожди секунду» бросилась к своей сумочке.

– В чем дело?

Кристина вернулась и сунула ему фунтовую купюру:

– Это за такси.

– Не ставь меня в неловкое по…

– А ты не спорь – сейчас Уэлчи явятся. Там небось уже на кругленькую сумму накапало.

– Но…

Она запихнула деньги ему в нагрудный карман, хмурясь, поджимая губы и левой рукой отмахиваясь от возражений, – точно так же тетка совала маленькому Диксону яблоки и сласти.

– У меня, кажется, доходы повыше твоих, – сказала Кристина, подтолкнула Диксона к окну, и в этот самый момент едва ли не за дверью раздался голос, пронзительный, как у маньяка. – Скорее. До вторника. Спокойной ночи.

Диксон выскочил, успел поймать воздушный поцелуй, пока Кристина закрывала окно. Потом обрушилась портьера. Небо несколько прояснилось, дорогу видно. Диксон поспешил к шоссе. Никогда в жизни он не был таким усталым.

Глава 16

«Уважаемый мистер Джонс, – писал Диксон, держа ручку, как нож для хлеба. – Настоящим имею уведомить, что мне извесно как вы домагаетесь мисс Марлин Ричардс, а Марлин не для вас потому она честная девушка, а таких как вы я знаю чего вам нужно. Марлин честная девушка и нечего вам ей говорить про искусство да музыку вы ее нестоите а я на ней женюсь, чего такие вроде вас не делают. Так вот мистер Джонс держитесь от ней подальше считая это письмо за последнее предупреждение. Это письмо друга и я вас не шантожирую, только вы делайте как сказано, нето мы с фабричными ребятами до вас доберемся и не для того чтоб спросить Как поживаете. Если не хотите проблем отстанте от Марлин. С наилудшими пожеланиями Джо Хиггинс».

Диксон перечитал письмо, сам себя похвалил за точное попадание орфографии и пунктуации в стиль, и наоборот. И то и другое было позаимствовано главным образом из сочинений твердых середнячков. Диксон, впрочем, не рассчитывал долго водить Джонса за нос, тем более что Джонс, по всей вероятности, не продвинулся с Марлин Ричардс, машинисткой из его конторы, дальше кисломолочных взглядов. В любом случае письмо, вскрытое, по обыкновению, за завтраком и прочитанное над кукурузными хлопьями, гарантирует Джонсу встряску, а его соседям по квартире – несколько приятных минут. Диксон взял дешевый конверт, купленный не специально для этой цели, в графе «Кому» написал «Мистеру Джонсу», в графе «Куда» – адрес съемной квартиры, вложил письмо, провел пальцем по полу и оставил на клапане смачный отпечаток. Затем наклеил марку, для большей убедительности основательно ее послюнив. «Отправлю по дороге в паб за обеденным пивом», – решил Диксон. Сейчас надо заняться «Милой Англией», но прежде проверить финансы, посмотреть, нельзя ли состояние полного краха как-нибудь вытянуть на привычный уровень всего-навсего неизбежной катастрофы, а еще прежде отдаться воспоминаниям (только на две минуты) о невероятном завершении Летнего бала (который был вчера) и о Кристине.

Он оказался не в состоянии не только логически рассуждать об этом – он едва помнил, что они с Кристиной говорили друг другу в доме Уэлчей, – но даже вызвать в памяти вкус ее губ, знал только, что поцелуи были восхитительные. От мысли о свидании Диксона уже трясло, он вскочил и забегал по комнате. Вот бы удалось убедить себя, что Кристина все равно не появится, – тогда ее появление можно было бы расценивать как невероятный подарок судьбы. Мешало видение, крайне яркое, Кристины, идущей к нему через гостиничный холл. Затем Диксон обнаружил, что отлично визуализирует ее лицо, выглянул в окно и стал блуждать взглядом по задворкам, освещенным ярким солнечным светом. Диксон понял: ее лицо, когда свободно от привычной холодноватой маски, представляет целый ряд физиономических аллюзий. Причем кое в каких лицах из этого ряда ее в жизни не заподозришь. Имеется в этом ряду и перманентная улыбка канатной плясуньи – или партнерши в танце апашей; «объективистский» прищур дочки богатых родителей, моционящей на ослепительной яхте; обреченность, проскальзывающая у девушек с обложки; взгляд исподлобья, свойственный толстым и некрасивым девочкам. Как бы то ни было, все это лица женские. Диксон закашлялся при мысли, что Маргарет не раз напоминала ему лицом одного летчика. Летчик имел неопределимый акцент и очки-консервы, служил, соответственно, в ВВС и, на памяти Диксона, только и делал, что подметал в офицерской лавке, вытирая нос рукавом.

Чтобы забыть о паршивце летчике, Диксон открыл буфет, где хранились курительные принадлежности и аксессуары к ним – памятники, можно сказать, его бережливости, причем местами очень дорого давшиеся памятники. Никогда Диксон не мог позволить себе курить сколько хочется. Данный арсенал запечатлел историю попыток курить сколько хочется, привязанную к новым способам этим заниматься. Итак, в буфете лежали: пересохший пакет дешевого сигаретного табака, трубка из вишневого дерева, красная упаковка сигаретной бумаги, упаковка ершиков для чистки трубок, сигаретная машина в кожаном чехле, четырехчастный станок для трубок, мятый пакет дешевого трубочного табака, упаковка ватных фильтров (они знаменовали новый этап), никелевая сигаретная машина, глиняная трубка, трубка из корня эрики, синяя упаковка сигаретной бумаги, упаковка травяной курительной смеси (гарантированно не содержащей никотина и других вредных веществ. Это-то ему зачем?), ржавеющая жестянка дорогого трубочного табака, упаковка меловых трубочных фильтров. Диксон достал из кармана сигареты и закурил.

В недрах буфета сгруппировались пустые пивные бутылки – олицетворение единственного действенного способа экономить. Бутылок было девять, две – с эмблемой возмутительно отдаленного паба; Диксон купил там пиво с намерением выпить в автобусе по пути с ужина в Обществе последователей Тойнби [19]19
  Арнольд Тойнби (1852–1883) – английский историк и экономист, общественный деятель, проводивший обширную работу по улучшению условий существования малоимущих, а также по созданию профсоюзов.


[Закрыть]. Еще в феврале. Надеялся промыть рану, нанесенную выступлением Маргарет, однако надежды не оправдались: Маргарет села рядом – и наложила вето на проект, исходя из дисциплинарных соображений (в автобусе было полно студентов, почти все тянули пиво из горла). Диксон поежился, стал отгонять видение посредством вычисления суммы за сдачу остальных семи бутылок. Вышло два шиллинга восемь пенсов – куда меньше, чем он предполагал. Диксон решил не вдаваться в подробности финансового положения. Он как раз доставал записи к «Милой Англии», когда раздался стук в дверь и вошла Маргарет. На ней было зеленое платье с огурцовым узором и псевдобархатные туфли.

– Здравствуй, Маргарет, – сердечно произнес Диксон. Сердечность диктовалась угрызениями совести. А почему, собственно, он должен угрызаться? Он оставил Маргарет с Гор-Эркартом; ну так это было только тактично, разве нет?

Маргарет разразилась прищуром, призванным показать неуверенность в идентичности персоны, находящейся в комнате, персоне Джима Диксона; этот прищур и сам по себе уже неоднократно полностью выбивал последнего из колеи.

– А. Здравствуй.

– Как дела? – продолжал фальшивить Диксон. – Присаживайся. – Он подвинул просторное колченогое кресло – такие водятся в курительной клуба «Пэлл-Мэлл». В комнате кресло занимало чуть ли не половину оставленного кроватью пространства. – Сигарету будешь? – Чтобы Маргарет не сомневалась в искренности хотя бы последнего предложения, Диксон потряс пачкой сигарет.

Не сводя с него прищура, Маргарет медленно наклонила голову, как врач в знак того, что надежды нет. Лицо у нее было желтоватого оттенка, ноздри словно защипнуты. Она продолжала стоять – и молчала.

– Как дела, Маргарет? – повторил Диксон, рывком натянув улыбку.

Маргарет снова кивнула, чуть замедленнее, и примостилась на подлокотнике, чем вызвала резкий скрип. Диксон швырнул пижаму на кровать и сел на плетеный стул, спиной к окну.

– Джеймс, ты меня ненавидишь, да? – спросила Маргарет.

Диксон подавил желание броситься на нее, пришпилить к спинке кресла, наорать в лицо, запихнуть бусину в ноздрю.

– Ты о чем, Маргарет?

Ей понадобилось пятнадцать минут, чтобы объяснить, о чем, собственно, она. Она говорила быстро и бегло, ерзала на своей курошести, ноги пинали воздух, словно под молоточком невролога, голова дергалась в попытках вернуть на место воображаемые выбившиеся волосы, большие пальцы на руках сгибались и разгибались. Почему он так жестоко бросил ее на балу? Или нет: она, и он, да и все остальные знают почему. А вот интересно, что он себе вообразил? Или опять нет: как он мог так с ней поступить? Диксон выдал сколько сумел по этим и смежным вопросам, а взамен получил информацию о том, что «все трое Уэлчей жаждут его крови» и что Кристина нынче за завтраком пренебрежительно о нем отозвалась. Гор-Эркарта Маргарет старательно замалчивала, если не считать касательной атаки на «невоспитанность» Диксона – кто же, дескать, уходит, не попрощавшись с такой важной персоной? Диксон знал по опыту: контратака себе дороже, но для инстинкта самосохранения был слишком зол. Убедившись, что о Гор-Эркарте Маргарет больше не упомянет, он (сердцебиение чуть усилилось) сказал:

– Не понимаю, из-за чего сыр-бор. У меня сложилось впечатление, что все идет по твоему плану.

– По какому еще, черт возьми, плану?

– Ты просто вцепилась в этого Гор-Эркарта, для меня минутки не нашла. Скажешь, нет? Если ты удовольствия не получала, значит, план реализовывала. Я такой показухи в жизни не… – Диксон заглох на полуслове, не в силах синтезировать требуемое количество праведного гнева.

Маргарет округлила глаза:

– Уж не имеешь ли ты в виду…

– Еще как имею; именно это и имею.

– Джеймс… ты сам не понимаешь… ты запутался, – произнесла Маргарет трудно, по складам, словно разговорник читала. – Моему изумлению нет предела. Я просто… не знаю, как реагировать. – Ее затрясло. – Я с ним всего пару минут поговорила, а ты… ты с такими обвинениями. Ты думаешь, я его окрутить хотела? Ты ведь это имел в виду? Ведь это? – Она перешла на визг.

– Именно это, ты не ошиблась, – цедил негодование Диксон. – Отпираться бесполезно. – Тон получился слегка уязвленный и чуть недовольный.

– Джеймс, ты правда решил, что я его окучивала?

– Ты сама знаешь: со стороны выглядело именно так.

Маргарет встала, прошла так близко от Диксона, что его передернуло, и остановилась у окна. Теперь Диксону, чтобы видеть ее лицо, приходилось выгибать шею. Он пересел на место Маргарет, на подлокотник пэлл-мэлловского кресла. Маргарет так долго стояла без движения, что в Диксоне затеплилась надежда: она забыла о нем вовсе, еще минута – и можно будет выскользнуть из комнаты и укрыться в пабе. И тут она заговорила, сначала вроде спокойно:

– Боюсь, ты очень многого не понимаешь, Джеймс. Я тешилась мыслью, что ты понимаешь меня, но теперь… Видишь ли, я твои слова как оскорбление не воспринимаю, ибо знаю: тебе больно. По крайней мере из чувства самосохранения надеюсь, что больно. Поэтому давай бей, обрушивай на меня свою ярость. Я сейчас о другом. Я только что поняла, какая пропасть нас разделяет. Вот почему мне так плохо. Вот почему я говорю себе: «Нет, бесполезно – он совсем не знает меня, и никогда не знал». Надеюсь, это понятно?

Диксон не стал кроить гримасу – побоялся, что Маргарет увидит отражение в оконном стекле.

– Понятно, – выдавил он.

– Ох, Джеймс, не хотела я объяснений, уж очень это мелко, уж очень недостойно. Но видно, придется тебя просветить. – Она вздохнула. – Джеймс, Джеймс, видишь ли ты разницу между… Впрочем, нечего и спрашивать: не видишь. Скажу тебе одну вещь, всего одну. Посмотрим, поймешь ли ты. – Маргарет повернулась и в упор стала смотреть на Диксона. Потом произнесла несколько резче: – После того как ты скрылся, я с Гор-Эркартом и минуты не провела. Гор-Эркарт был с Кэрол Голдсмит. А я до победного конца общалась с Бертраном, за что тебе большое спасибо. – Она чуть повысила голос: – А ведь ты знаешь, что это за…

– Значит, не повезло, – отрезал Диксон, не дожидаясь, пока утихнет пульсация в висках. Его охватило глобальное отвращение – отвращение не только к этому конкретному эпизоду, но к затянувшемуся покеру без раздевания в целом. Кусая губы, Диксон поклялся себе, что на сей раз возьмет любую карту, сданную Маргарет. Вспомнилась Кэрол с предупреждением не бросать Маргарет спасательных жилетов. Отлично. Что ж, вот ей последний жилет. Он, Диксон, больше не будет тратить время на ее утешение, причем потому, что знает: утешать Маргарет – пустая трата времени, а не потому, что потенциал утешителя почти исчерпан (хотя он почти исчерпан). – Послушай, Маргарет, – продолжил Диксон. – У меня нет намерения без нужды травмировать твои чувства, и тебе это прекрасно известно, что бы ты там ни говорила. Однако ради тебя самой – а еще ради меня – уясни наконец одну простую истину. Да, ты много пережила за последнее время – видишь, я тебе сочувствую, – но это не значит, что тебе на пользу и дальше думать про нас с тобой, про наши отношения то, что ты явно думаешь. Ты только усугубляешь ситуацию. В смысле постарайся больше не зависеть от меня эмоционально – так, как зависишь сейчас. Пожалуй, вчера я поступил неправильно, только это дела не меняет. Мы останемся друзьями, я буду разговаривать с тобой, сочувствовать тебе, но я по горло сыт статусом, который ты мне навязала. Тем более что он ложный. Уясни для себя: если я и интересовался тобой как женщиной, как объектом любви или сексуальным партнером, то этот интерес прошел. Погоди, у тебя будет возможность ответить. Сегодня ты меня выслушаешь, в кои-то веки. Как я уже сказал, отношения, способные возникнуть между двумя разнополыми существами, между мной и тобой закончились. Если, конечно, может закончиться то, что и не начиналось. Я никого не виню; я пытаюсь сказать тебе, что я с тобой не связан – не более чем кто бы то ни было. Именно таково положение вещей. И себя я тоже виноватым не считаю, потому что нельзя быть виноватым, если изменить ситуацию не в твоей власти, а ее изменить не в моей власти. И не в твоей. Это все.

– Уж не вообразил ли ты, будто нужен ей? Ты – жалкий провинциал, полунищий зануда? – завопила Маргарет, едва Диксон умолк. – А может, она вчера уже тобой попользовалась? Может, ей просто припекло?

– Маргарет, жаль, ты себя со стороны сейчас не видишь. Водевиль; ей-богу, водевиль.

Последовала пауза; затем Маргарет на нетвердых ногах приблизилась к Диксону, положила руки ему на плечи – и не то повалилась на кровать, не то попыталась повалить Диксона. Очки, оставшиеся без надзора, упали. Маргарет издавала странный звук: устойчивый, глухой стон, – казалось, он исходит из ее желудка, словно ее без конца тошнит и она сама вызывает новые приступы тошноты. Диксон полуподвел, полуусадил ее на кровать. Через равные промежутки времени она постанывала, тихонько и почти кокетливо. Лицо словно прилипло к его груди. Диксон не знал, намерена ли она потерять сознание, подвергнуться приступу истерии или просто покричать и поплакать. Впрочем, ни на один из перечисленных случаев рецепта у него не было. Почувствовав, что сидит крепко, Маргарет рухнула лицом Диксону на бедро. Через секунду штанина промокла. Диксон пытался поднять Маргарет, но она была ненормально тяжела; плечи тряслись с частотой, неестественной даже для человека в таком состоянии. Наконец Маргарет сама поднялась, напряженная, однако дрожащая, и начала серию нутряных, пронзительных вскриков, которые перемежала глухими стонами. И те и другие не испытывали недостатка в децибелах. Волосы лезли ей в глаза, оскаленные зубы клацали. Лицо было мокро не только и не столько от слез, сколько от слюны. Диксон попытался позвать ее по имени – она упала обратно на кровать и отвернулась. Лежа на боку, с вытянутыми по швам руками, корчась и извиваясь, Маргарет произвела штук шесть очень громких стонов и продолжала уже тише, но зато при каждом выдохе. Диксон стиснул ей запястья и закричал «Маргарет! Маргарет!». Она уставилась на него расширенными глазами, заметалась, выворачивая руки. Между тем к двери приближались, судя по шуму, двое – один сверху, другой снизу. Дверь открылась, вошел Билл Аткинсон, за ним – мисс Катлер. Диксон поднял взгляд.

– Что, истерика? – уточнил Аткинсон и отвесил Маргарет несколько пощечин, очень сильных. Затем отодвинул Диксона, сел на кровать, взял Маргарет за плечи и отчаянно затряс. – В буфете есть виски. Сгоняй принеси.

Диксон выскочил из комнаты и бросился наверх, отчетливо ощущая единственно несильное удивление – оказывается, в книгах и фильмах даются действенные рецепты лечения истерии. Бутылку нашел сразу; руки тряслись так, что она едва не выскользнула. Диксон открыл пробку, быстро глотнул, сдержал кашель. Кинулся обратно в комнату. Там было уже значительно тише. Мисс Катлер, наблюдавшая за Аткинсоном и Маргарет, покосилась на Диксона – не подозрительно или укоризненно, но ободряюще и молча. Диксону, в его-то состоянии, от этого взгляда захотелось плакать. Аткинсон посмотрел на бутылку и распорядился:

– Возьми чашку или стакан.

Диксон достал чашку из буфета, налил виски, передал Аткинсону. Мисс Катлер, по обыкновению, трепеща перед Аткинсоном, из-за спины Диксона наблюдала процесс отпаивания Маргарет.

Аткинсон рывком зафиксировал Маргарет в полусидячем положении. Стонать она перестала и тряслась уже не так жестоко. Лицо пылало от пощечин. Аткинсон поднес чашку к ее рту, чашка раз-другой стукнула о зубы. Слышалось тяжелое дыхание. Маргарет икнула, откашлялась (от предсказуемости действий у Диксона мороз по коже пробежал), сделала глоток, снова откашлялась, сделала еще глоток. Почти сразу она совсем перестала дрожать, огляделась и пролепетала:

– Извините.

– Ничего, детка, с кем не бывает, – отвечал Аткинсон. – Сигарету?

– Да, будьте добры.

– Джим, вперед.

Мисс Катлер улыбнулась всем присутствующим, что-то пробормотала и тихонько вышла. Диксон прикурил три сигареты, Маргарет свесила с кровати ноги. Аткинсон продолжал ее поддерживать.

– Это вы меня по лицу били? – спросила Маргарет.

– Я, детка. Видите – помогло. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, гораздо лучше. В голове туман, а так ничего.

– Вот и славно. Посидите пока, не вставайте. А лучше полежите. Вот так, ноги на кровать…

– Что вы, это лишнее…

Аткинсон уложил Маргарет, снял с нее туфли и стал смотреть сверху вниз.

– Лежите как минимум десять минут. Оставляю вас на попечение брата Джима. Допьете виски – наливайте еще. Главное – брату Джиму не давайте, а то я его матушке поклялся, что он от пьянства не умрет. – Аткинсон повернул к Диксону свое азиатское лицо. – Что, старина, порядок?

– Полный. Спасибо тебе, Билл. Ты очень помог.

– Порядок, детка?

– Большое спасибо, мистер Аткинсон, вы просто ангел. Не знаю, как вас благодарить.

– Всегда готов, детка. – Аткинсон кивнул обоим и ушел.

– Джеймс, мне очень стыдно, – залепетала Маргарет, едва за Аткинсоном закрылась дверь.

– Это я виноват.

– Нет, ты всегда так говоришь. На сей раз я тебе не позволю. Я просто не могла принять твои слова. Думала все время: я этого не вынесу, я должна его остановить, – ну и потеряла контроль над собой. Только и всего. Никакого подтекста. Ужасно глупо. Какое-то ребячество, честное слово. Ты был абсолютно прав, ты все верно говорил. Лучше сразу все точки над «i» расставить. Я вела себя как законченная идиотка.

– Не надо так терзаться. Ты же не специально.

– Нет, я должна была себя контролировать. Джеймс, сядь, пожалуйста, не маячь: на нервы действуешь.

Диксон подвинул к кровати плетеный стул. Уселся, стал смотреть на Маргарет. Вспомнил, как сидел подле нее в больнице, после попытки самоубийства. Тогда она выглядела иначе – тоньше, слабее, волосы собраны низко на затылке, – а все же не так плачевно. Нынешний вид ее – размазанная помада, мокрый нос, всклокоченные патлы – поверг Диксона в глубочайшее, непробиваемое уныние.

– Давай-ка, Маргарет, я провожу тебя к Уэлчам.

– Милый мой, даже не думай. И слышать не хочу. Тебе к ним в ближайшее время лучше не соваться.

– Я не боюсь. И вообще, мне ведь не обязательно в дом заходить. Просто проеду с тобой на автобусе.

– Джеймс, не глупи. В проводах нет необходимости. Я нормально себя чувствую. Уже. То есть почувствую, когда глотну еще виски миляги мистера Аткинсона. Ты не нальешь, не будешь ангелом?

Диксон сопоставил факты и с облегчением понял: ехать не придется. Он достаточно изучил Маргарет и всегда знал, чего она на самом деле хочет, независимо от слов. На сей раз было ясно: отказ от его услуг не имеет подтекста. Не в том дело, что Диксону ее не жалко – невыносимо жалко, – однако с некоторых пор жалость, если над ней задумываться, трансформируется в чувство вины, а такую трансформацию тоже не всякий выдержит. Диксон протянул Маргарет чашку, глядя исключительно на чашку, и ничего не сказал, не на привычном основании невозможности сказать что хочется, а просто потому, что не придумал, что сказать.

– Сейчас допью, докурю и пойду. Автобус в двадцать минут – как раз успеваю. Джеймс, будь добр, принеси пепельницу.

Диксон принес медную пепельницу с горельефом в виде крохотного старинного корабля и подписью «Торпедный катер "Риббл"». Маргарет стряхнула пепел, свесила ноги с кровати, достала из сумочки косметику и принялась «делать лицо». Пудрилась и приговаривала: