Текст книги "Везунчик Джим"

Автор книги: Кингсли Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Глава 2

– И тут мне как-то сразу стало все равно. Я сжимала пустой пузырек, точно это была сама смерть; я в некотором роде цеплялась за жизнь. Но очень скоро почувствовала ужасную усталость и разжала пальцы. Не знаю, как объяснить. И в то же время, если бы меня в этот момент взяли за плечи, встряхнули и сказали: «Не глупи, ты не уходишь – ты, наоборот, возвращаешься», – я, честное слово, стала бы предпринимать какие-нибудь посильные попытки, то есть постаралась бы «вернуться». Впрочем, тебе известно: никто меня не встряхнул и ничего подобного не сказал, и я подумала только: «Какая разница, что будет? Пусть идет как идет». Странное ощущение. – Маргарет Пил, маленького роста, худощавая, ярко накрашенная и в очках, одарила Диксона полуулыбкой. Вокруг тоже разговаривали – как минимум на полдюжины тем.

– Это хороший признак – что ты так спокойно рассказываешь, – заметил Диксон. Маргарет молчала. Диксону оставалось только продолжать: – А что потом случилось? Или ты не помнишь? Конечно, если тебе неприятно, можешь не говорить.

– Нет, отнюдь. Просто мне показалось, я тебя утомила. – Она усмехнулась, и теперь это гораздо больше походило на улыбку. – Разве Уилсон не рассказывал, как нашел меня?

– Уилсон? Сосед снизу, что ли? Рассказывал. Будто бы у тебя радио играло на всю катушку, и он пошел разобраться. Кстати, зачем тебе в такой момент радио понадобилось? – Буря, поднятая было первой частью истории, почти утихла – теперь Диксон мыслил более трезво.

Маргарет смотрела в сторону, на полупустой бар.

– Не знаю, Джеймс. Наверно, мне хотелось, чтобы моя… чтобы мой уход сопровождался каким-никаким звуком. В этой комнате всегда такая мертв… такая тишина. – Маргарет слегка поежилась и поспешно сказала: – Холодновато здесь, правда?

– Давай пересядем.

– Нет, не надо. Показалось – кто-то вошел, вот и потянуло сквозняком. О чем бишь я? Ах да. О том, что… что последовало. Наверно, я довольно быстро поняла, что происходит, где я нахожусь и так далее. И что со мной делают. Я думала: Боже милосердный, мне ведь предстоит еще столько бесконечных часов боли и слабости. Выдержу ли я? Разумеется, я так думала в моменты просветления – ты же понимаешь, что я то и дело теряла сознание. Потом выяснилось, что это хороший признак. К тому времени, когда я полностью пришла, как это, в compos mentis [3]3
  В здравом уме и твердой памяти; полностью вменяемый (лат.).


[Закрыть], самое страшное осталось позади – если не считать отвратительного самочувствия. Я была такая слабая, просто невыносимо слабая – ну, да ты помнишь… Правда, все со мной буквально носились. Я-то думала, у врачей и сестер хватает забот с теми, кто не по своей вине оказался прикован к постели. Помню, я очень боялась, что они заявят в полицию, что меня отвезут в больницу при полицейском участке – ты не знаешь, Джеймс, бывают такие больницы? – но нет, меня окружали сущие ангелы. Лучших людей я не встречала. А потом ты пришел меня навестить, и все случившееся стало казаться не более чем дурным сном. Ну и вид у тебя был… – Маргарет накренилась за барной стойкой, словно не в силах сдержать смех, обхватила колено. Туфля из искусственной замши соскользнула с пятки. – Точно ты присутствовал при какой-нибудь отвратительной операции. Лицо белое как полотно, глаза… Про глаза вообще не говорю… – Она тряхнула головой и, все так же смеясь, накинула кардиган на зеленое платье с огурцовым узором.

– Неужели? – переспросил Диксон. Сообщение, что выглядел он столь же скверно, сколь и чувствовал себя, странно его порадовало; в следующую секунду ему снова сделалось плохо при мысли, что предстоит задать последний обязательный вопрос. С минуту Маргарет превозносила миссис Уэлч, которая забрала ее из больницы к себе домой до полного выздоровления. Диксон слушал вполуха. Несомненно, миссис Уэлч была чрезвычайно добра к Маргарет; вдобавок она единственная из живых существ могла вызвать у Диксона симпатию к мистеру Уэлчу – в частности, когда при всех с ним спорила. Неприятно было слышать о ее доброте – от таких разговоров неприязнь к миссис Уэлч начинала требовать частичного пересмотра. Наконец Диксон изрядно отхлебнул из бокала и глухо произнес:

– Ты не обязана отвечать, если не хочешь, только… только ты ведь теперь понимаешь, каково это? В смысле ты больше не станешь даже думать о таком, не то что пытаться?

Маргарет метнула на него быстрый взгляд, словно именно этого вопроса и ждала; впрочем, Диксон не понял, довольна она или досадует. Затем Маргарет отвернулась, и Диксон заметил, как сильно ввалились у нее щеки.

– Нет, второй раз я на такое не пойду. Он стал мне безразличен; совершенно безразличен, с какой стороны ни посмотри. Мне даже глупо теперь кажется, что я из-за него это сделала.

Признание укрепило Диксона в мысли о нелепости опасений насчет нынешнего вечера.

– Вот и хорошо, – от души сказал Диксон. – А он не делал попыток как-то с тобой объясниться?

– Ага, разбежался. Даже не позвонил. Как в воду канул. Может, его и не было никогда – по крайней мере в моей жизни. Наверно, слишком занят своей пустышкой. Впрочем, для меня это не новость.

– То есть он тебе говорил?

– Еще бы. Наш мистер Кэчпоул не из тех, что ходит вокруг да около. Хочешь узнать, как именно он все подал? Изволь. «Мы с ней отправляемся на две недели в Северный Уэльс. Я подумал, надо тебе до отъезда сообщить». Подкупающая правдивость, не так ли, Джеймс? Во всех отношениях подкупающая.

И снова Маргарет отвернулась. На сей раз напряглись шейные сухожилия, проступили позвонки. Диксон запаниковал; паника усилилась от мысли, что сказать ему совершенно нечего. Словно в поисках ответа, он смотрел ей в лицо, отмечал тускло-каштановые пряди, закрывающие дужки очков, глубокую морщину – теперь она почти приблизилась к глазу (или так только казалось?) – и легкую, однако в данном ракурсе неоспоримую косоротость. Увы, эти подробности не тянули на тему для разговора. Диксон похлопал себя по карманам в поисках сигарет, однако, прежде чем он предложил Маргарет закурить и тем самым заставить изменить позу, она сама к нему обернулась, причем с улыбкой, которую Диксон с отвращением к себе определил как улыбку превосходства.

Маргарет подхватила бокал и глазом не моргнув осушила.

– Возьми мне еще пива. Время детское.

Дожидаясь, пока барменша обратит на него внимание, и забирая пенящиеся бокалы, Диксон задался сначала вопросом, за сколько еще порций ему нынче придется заплатить, а потом – почему Маргарет, имея полную лекторскую ставку (без вычетов за отсутствие на работе) так редко проставляет ему пиво. Наконец, уже совсем некстати, Диксон стал думать об утре того дня, когда Маргарет наглоталась снотворного. У него был только двухчасовой семинар в полдень, а она провела консультацию и уже в десять освободилась. Они выпили кофе (по семь пенсов за чашку) в новом процветающем ресторане и пошли в аптеку, где Маргарет в числе прочего купила роковой пузырек. Диксон накрепко запомнил, с каким выражением лица она бросила пузырек в белом бумажном свертке себе в сумку, подняла взгляд и сказала: «Я до десяти спать не лягу. Если у тебя нет более интересных занятий, может, зайдешь на часок?» Диксон обещал. Он действительно собирался зайти, но, поскольку завтрашняя лекция еще не была написана, да и перспектива пересечься с Кэчпоулом не вдохновляла, Диксон запомнил для себя, что его пригласили не до десяти, а на десять. Часов в семь пришел Кэчпоул, сказать, что порывает с Маргарет, в десять Маргарет съела целый пузырек снотворного. Будь он у нее в квартире, в тысячный раз подумал Диксон, он бы остановил ее или, если бы не успел остановить, отвез в больницу на целый час раньше Уилсона. Диксон гнал мысль о том, чем бы все кончилось, поленись Уилсон подняться к Маргарет. То, что случилось на самом деле, было много хуже самого мерзкого его утреннего предположения. А в следующий раз он увидел Маргарет уже в больнице, через неделю после попытки самоубийства.

Диксон сунул в карман восемь пенсов – сдачу с двух флоринов – и подвинул Маргарет бокал на ножке. Они сидели за дубовой барной стойкой в большой придорожной гостинице неподалеку от дома четы Уэлч. Диксон счел, что дороговизну пива может хоть отчасти компенсировать методичным поеданием картофельных чипсов, корнишонов, а также коктейльных маринованных луковичек – красных, зеленых и желтых, довеска, вполне в духе сего пафосного заведения. Вот повезло, думал Диксон, хрустя самым крупным корнишоном (из оставшихся), что не он сегодня объект эмоциональной атаки Маргарет. Она ни разу не упрекнула его за то, что он не появлялся последнее время в доме Уэлчей, не уязвила ни единым вопросом и не пристукнула ни единым откровением.

– Кстати, Джеймс, – начала Маргарет, поглаживая ножку бокала, – хочу тебя поблагодарить. Я чрезвычайно признательна тебе за то, что в последние две недели ты проявлял поистине ангельскую тактичность. Ты просто умница.

«Всем постам – боевая готовность», – мысленно скомандовал Диксон. Словесные ребусы, вроде невинные или даже такие, которые хотелось расшифровать как комплименты, как раз и были верной приметой надвигающейся атаки, вестовым, что зачем-то пущен впереди тяжелой артиллерии.

– Что ты называешь тактичностью? – спросил Диксон упавшим голосом.

– Как что? Ты же все это время держался на заднем плане. Ты единственный дал себе труд прикинуть, насколько тяжело мне так называемое дружеское участие, бесконечные вопросы вроде: «Дорогая, как ты себя чувствуешь после этого неприятного инцидента?» – и прочая и прочая. Тебе, например, известно, что Мамаша Уэлч разболтала всем соседям и они ходили на меня смотреть точно в цирк? Неслыханная дерзость. Конечно, Уэлчи со мной носятся, но как же я хочу поскорее съехать.

Откровение показалось искренним. Маргарет и прежде нередко интерпретировала Диксоновы самые низкозатратные и/или жестокие поступки (а также их отсутствие) в этом ключе – нередко, но гораздо реже, чем ставила на его дружеский жест клеймо медвежьей услуги или остаточного принципа. Пожалуй, пора сменить тему.

– Недди говорил, ты как будто хочешь скорее приступить к работе, – рискнул Диксон. – Конечно, экзамены на носу. Ты возьмешь часы или уже до сессии дотерпишь?

– Проведу для каждой своей группы хотя бы по консультации. Пусть задают любые вопросы. Главное, чтобы они свои бедные слабые мозги не перенапрягли. Больше никакую нагрузку до нового учебного года брать не буду. Письменные экзаменационные работы тоже, конечно, придется проверять. Ну и хватит с меня. В норму я приду, как только окажусь вне досягаемости добрейшей четы Недди – какой бы черной неблагодарностью ни отдавало мое высказывание. – И Маргарет судорожным движением закинула ногу на ногу.

– Сколько еще думаешь у них прожить?

– Не более двух недель. По крайней мере надеюсь, что не более. В любом случае до летних каникул съеду. Все будет зависеть от того, когда я найду новое жилье.

– Хорошо, – сказал Диксон. Замаячила перспектива не юлить, и он воспрянул: – Значит, в следующие выходные ты еще у них будешь.

– Это в смысле на околобогемном сборище? Куда же я денусь? А ты разве тоже придешь?

– В том-то и дело. Недди пригласил меня, пока вез к себе на чай. Не понимаю, что смешного.

Маргарет заливалась особым смехом, который Диксон про себя осторожно называл «звон серебряных бубенчиков». Порой ему думалось, что весь образ действий Маргарет строится на иллюстрировании клише, подобных этому; впрочем, прежде чем раздражение Диксона на себя либо на Маргарет стало ощутимо, Маргарет произнесла:

– А ты знаешь, зачем тебя позвали?

– Надеюсь, для поддержания светской беседы. У меня язык неплохо подвешен. Погоди – а что в программе?

Маргарет принялась загибать пальцы:

– Пение на три голоса. Чтение вслух новой пьесы. Демонстрирование новых па для танца с саблями. Декламация. Домашний, гм-гм, концертец. Заявляли еще что-то, да я позабыла. Погоди минуту – я обязательно вспомню. – Она снова залилась смехом.

– Не напрягайся, перечисленного достаточно. Не думал, что все так серьезно. Недди, должно быть, окончательно спятил. Этакая программа, Боже сохрани. Никто не придет.

– А вот тут, боюсь, ты ошибаешься. Репортер Третьего канала уже обещал. И съемочная группа из «Пикчер пост». Появятся также выдающиеся музыканты из местных, числом человек несколько, включая твоего приятеля Джонса вместе с…

Диксон слабо застонал.

– Быть не может. – Он хотел залпом допить пиво, но поперхнулся. – Умоляю, приструни свою буйную фантазию. Им столько народу в доме не разместить. Или они намерены спать на лужайке? И кстати…

– Если верить миссис Недди, большинство гостей прибудут в воскресенье днем и в воскресенье же откланяются. Будут и пансионеры, не считая тебя. Джонс, например, приезжает в пятницу вечером – возможно, вас вместе привезут…

– Да я придушу этого паршивца прежде, чем сяду с ним в одну…

– Придушишь, придушишь, только не кричи так. Еще приезжает один из сыновей, со своей девушкой. А девушка учится в балетной школе. Вот тебе часто попадаются ученицы балетных школ?

– Я про таких и не слыхивал.

– Ну мало ли о чем и о ком ты не слыхивал. А зовут ее Соня Лусмор.

– Правда? Откуда столько информации?

– Недди, что он, что она, всю неделю только об этом и говорят.

– Воображаю. – Диксон попытался встретиться взглядом с барменшей. – Тогда, может, объяснишь, меня-то зачем позвали?

– На эту тему чета Недди предпочла не распространяться. Верно, ждут от тебя посильного участия. Во всяком случае, будет где проявить талант.

– Маргарет, ты не хуже меня знаешь: я не умею петь, не умею играть на сцене, вслух читаю как пономарь и, хвала Господу, не обучен нотной грамоте. Нет, тут все ясно. В определенном смысле это даже добрый знак. Уэлч хочет узнать степень моей артистичности, проверить, можно ли мне доверить преподавание в колледже. Ибо всякий, кто не способен отличить флейту от блок-флейты, ничего толкового не скажет и о ценах на крупный рогатый скот при Эдуарде Третьем. – Диксон закинул в рот семь-восемь луковичек.

– Насколько я понимаю, наш Недди уже стравливал тебя с высоким искусством.

– Стравливал. Но теперь, похоже, намечаются бои без правил. По-моему, он заигрался. Главное, я смысла не вижу. Во всяком случае, о пользе для моего общего развития речь не идет.

– Недди верует в прессу и радио как в катализатор интеллектуальной жизни провинции. Он этих идей в Манчестере понабрался, перед Пасхой. Не успел вернуться, как развил бурную деятельность.

– Не думает же он, что здесь за ним последователи толпами бегать станут?

– Откуда нам знать, что Недди думает? Пожалуй, манчестерскими идеями он прикрывает свои склонности. Тебе же известно – он просто одержимый.

– Слишком хорошо известно, – подтвердил Диксон. Он снова пытался поймать взгляд барменши. – Вот бы ты, Маргарет, попробовала выяснить, в какой сфере он хочет меня задействовать. Чтобы я уже начал обдумывать уважительные причины.

Маргарет накрыла ладонью его ладонь и проворковала:

– Можешь на меня положиться.

– Только вот как он вышел на Би-би-си и «Пикчер пост»? – зачастил Диксон. – Чем он их заинтересовал?

– Подозреваю, и Би-би-си, и «Пикчер пост» – на его совести. Или, может, на совести его девушки. Только давай не будем больше о них. Давай поговорим о нас. Нам столько нужно сказать друг другу, не так ли?

– Да, конечно. – Диксон попытался вложить в ответ максимум энтузиазма. Достал и прикурил две сигареты, купил еще пива – и все время думал, как Маргарет умеет быстро сменить и тему, и тон. Диксону хотелось выкрикнуть что-нибудь нечленораздельное, метнуться из бара и бежать, бежать, и отдышаться только в пригородном автобусе. Он радовался, что барменша так близко, – при ней Маргарет молчала, хотя продолжала стеснять его откровенными взглядами и даже коснулась коленом его колена. Диксон дернулся, но успел смягчить реакцию взглядом на настенные часы. Красная секундная стрелка плавно описывала круг за кругом, создавала иллюзию ускоренного течения времени. Две другие стрелки показывали пять минут десятого.

Барменша, крупная, смуглая, темноволосая, с тонкой верхней губой и близко посаженными глазами, отсчитывала сдачу, а Диксон думал, какая она славная, и как много у нее с ним общего, и как бы она тоже к нему прониклась, если бы узнала поближе. Со всей возможной неторопливостью он ссыпал медяки в брючный карман, взял со стойки коробку от сигарет, кем-то забытую, встряхнул. Коробка оказалась пустой. Рядом Маргарет глубоко вздохнула – такие вздохи неизбежно предшествовали самым скверным откровениям. Маргарет терпеливо ждала, пока Диксон переведет на нее взгляд; он в конце концов перевел, и тогда она сказала:

– Джеймс, тебе не кажется, что сегодня между нами возникла особенная близость?

Круглолицый мужчина, сидевший с другого боку, оторвался от пива и уставился на Маргарет.

– Наверно, это потому, что все преграды наконец рухнули. Я права?

Диксон счел вопрос риторическим и осторожно кивнул, почти готовый к аплодисментам невидимой аудитории. Разъяриться, швырнуть бокал в стену или наговорить Маргарет гадостей – вот бы сразу, в один прием, организм очистился от чувства ответственности. За такое глистогонное Диксон, кажется, все бы на свете отдал.

Маргарет наконец отпустила его взгляд и принялась всматриваться в бокал, будто искала там инородное тело.

– Знаешь, я даже надеяться на такой поворот боялась.

Последовала выверенная пауза.

– Может, посидим где-нибудь… где меньше народу? – Теперь тон был почти игривый.

Диксон промямлил что-то насчет хорошей мысли, они прошли от стойки в уголок (посетителей действительно прибыло).

– Извини, я на секунду, – сказал Диксон.

В туалете он думал, как было бы хорошо отказаться от двусмысленной роли миротворца и уехать, уехать прямо сейчас. Пяти минут хватит, чтобы по телефону наорать на Уэлча и коротко изложить Маргарет положение дел. Потом он соберет вещи. Лондонский поезд отправляется в десять сорок. При свете тусклой лампочки Диксона посетил несносный в своем правдоподобии образ, не дававший ему покоя с момента поступления на работу. Будто Диксон стоит в полутемной комнате, осматривает безлюдный переулок и упирается взглядом в колпаки дымовых труб, плоские, словно вырезанные из жести, на фоне розоватого закатного неба. Справа налево ползет большое облако. Образ нельзя было назвать чисто визуальным, ибо Диксону мнились еще и звуки – негромкие и неизвестного происхождения, и с необоснованной уверенностью спящего он чувствовал, что сейчас в комнату войдет некто уже виденный, только не живьем, а на картине или фотографии. Диксон знал также, что дело происходит в Лондоне, причем в той его части, где ему бывать не доводилось. Вообще за всю жизнь он провел в Лондоне от силы дюжину вечеров. Почему, недоумевал Диксон, его заурядное желание уехать из провинции в столицу обостряется и стряхивает заурядность от этой именно сцены?

Диксон вышел из туалета, не потрудившись придержать самозакрывающуюся дверь. Кто-то в знак протеста открутил пару шурупов, и дверь захлопнулась резко, чудом не попав Диксону по пятке. Эффект получился как от залпа артиллерии; узость коридора усилила впечатление. В баре вроде как вскрикнули. Более подходящего момента, чтобы выскочить на улицу и больше не возвращаться, не выпадало за целый вечер. Выяснилось, однако, что экономические соображения и жалость особенно сильны в сочетании; увенчанные же страхом – необоримы. Диксон открыл глянцевую от лака дверь и вошел в бар.

Глава 3

– Извините, мистер Диксон, у вас не найдется минутки?

Вздрогнув, словно ему выстрелили в спину, Диксон остановился. Он спешил, как всегда после лекции.

– Слушаю, мистер Мики.

Усатый Мики в войну командовал танковым взводом в Анцио, в то время как Диксон не пошел дальше капрала ВВС – и Западной Шотландии. Сегодня Мики караулил возле домика привратника. Диксону всегда казалось, что совесть Мики нечиста; он регулярно строил гипотезы и сам же их отметал. Мики перевел дух.

– Учебный план уже утвержден, сэр?

Диксон не слышал, чтобы другие студенты говорили преподавателям «сэр». Да и Мики явно приберегал эту форму обращения исключительно для Диксона.

– Ах да, план, – повторил Диксон, чтобы выиграть время. Ни за какой план он еще не брался.

Мики изобразил глубокую задумчивость, в ходе которой якобы пришел к выводу о необходимости уточнить свой вопрос:

– Я о плане новой специализированной дисциплины, сэр. Вы сказали, что размножите его и раздадите копии стипендиатам, если помните, сэр.

– Как ни странно, помню, – произнес Диксон и тут же мысленно дал себе подзатыльник – нельзя ссориться с Мики. – План готов, он у меня дома, только я не успел отдать его машинистке. Постараюсь размножить в начале следующей недели, если вас устроит.

– Отлично устроит, сэр, – с улыбкой соврал Мики. Усы изогнулись как живые. Мики сделал несколько шагов к воротам, не сводя глаз с Диксона, пытаясь создать впечатление совместного исхода. Под мышкой у него был портфель, распухший от взятой на выходные литературы. – Что, если я сам загляну за копиями?

Диксон сдался и позволил Мики увлечь свою персону к воротам.

– Если вам удобно, мистер Мики.

Ярость вспыхнула как забытый хлеб в тостере. Светлая мысль насчет плана факультатива могла прийти только Уэлчу. Предполагалось, что план выявит «степень заинтересованности» студентов исторического факультета в изучении новой специализированной дисциплины по сравнению со старыми специализированными дисциплинами (преподаваемыми другими лицами, числящимися на кафедре исторических наук) и входящими в восьмерку дисциплин, обязательных для получения степени бакалавра гуманитарных наук. Диксон со всей очевидностью сознавал, что каждый дополнительный студент, заинтересованный его факультативом, – это дополнительный плюс. С еще большей очевидностью он сознавал, что этот же студент означает минус из числа студентов, заинтересованных специализированной дисциплиной Уэлча, и существует некая критическая масса, превышение которой Уэлч может счесть оскорбительным. Если принять во внимание, что студентов девятнадцать человек, а преподавателей на кафедре исторических наук – шесть, безопасно будет взять троих. До сих пор усилия Диксона в отношении факультатива, помимо мыслей о том, как факультатив ему противен, ограничивались стремлением заполучить трех самых хорошеньких девушек курса, в том числе девушку Мики, и одновременно не допустить до факультатива самого Мики. В сочетании с отвращением к мыслям о работе вообще необходимость держать Мики на расстоянии вполне объясняла теперешнее беспокойство.

– Простите мою навязчивость, сэр, не могли бы вы в общих чертах сообщить, каким образом намерены расставить акценты?

Они свернули на Колледж-роуд. Диксон не желал прощать навязчивость, однако произнес:

– Думаю, основной акцент будет на социальном аспекте. – Диксон тщился абстрагироваться от официального названия курса «Жизнь и культура в Средние века». – Пожалуй, было бы правильно начать с дискуссии о таком общественном институте, как университет, рассмотреть, к примеру, его социальную роль. – Сказав, Диксон успокоил себя соображением, что по крайней мере сам знает: фраза ни к чему не обязывает.

– Если я правильно понял, вы не разумеете под этой формулировкой, что намерены заниматься углубленным рассмотрением схоластики?

Приведенный вопрос вполне объяснял нежелание Диксона допускать Мики на факультатив. Мики был эрудит, а может, лишь производил подобное впечатление, что ничуть не лучше. Мики, в частности, знал, что такое схоластика, а может, только казался знающим. Диксон по десять раз на дню читал, слышал и даже употреблял термин «схоластика», не понимая, что это, однако впечатление создавал обратное. Зато он знал, что при Мики, вопрошающем, обсуждающем и спорящем, уже не сможет создавать впечатление ни относительно термина «схоластика», ни относительно нескольких сотен других терминов. Мики умел, или только казалось, что умеет, выставить Диксона болваном, причем без предупреждения. Разумеется, всегда можно придраться к Мики, хотя бы по поводу не сданного в срок реферата, но Диксону делать этого не хотелось – шестое чувство подсказывало, что Мики прорвется на факультатив «Жизнь и культура в Средние века» из природной вредности и желания взять верх над ним, Диксоном. Значит, действовать надо посредством извинений и улыбок, а не придирок и плохих оценок, положенных по должности. Поэтому Диксон сказал следующее:

– Конечно, не намерен. Боюсь, рассмотрение схоластики в данном аспекте себя не оправдает. Я, к сожалению, пока не готов высказаться о значимости Иоанна Скота [4]4
  Иоанн Дунс Скот (1265–1308) – английский францисканец, последний и самый оригинальный представитель золотого века средневековой схоластики.


[Закрыть]или Фомы Аквинского [5]5
  Фома Аквинский (Аквинат) (1221/25—1274) – теологи философ-схоласт, учитель церкви. Связал христианское вероучение, в частности, идеи Августина Блаженного, с философией Аристотеля.


[Закрыть]. – Или следовало назвать Августина [6]6
  Аврелий Августин (354–430) – епископ Гиппонский, философ, проповедник, политик. Святой католической и православной церквей (в православии именуется Блаженным).


[Закрыть]?

– По-моему, изучение влияния наиболее распространенных умалений и вульгаризации ученых доктрин крайне увлекательно. Вы согласны?

– Совершенно согласен, – произнес Диксон. Губы начинали дрожать. – Однако вам не кажется, что это тема скорее для докторской диссертации, нежели для вступительного курса лекций?

Мики довольно долго перечислял соображения в пользу мнения Диксона, и наоборот. Слава Богу, хоть от вопросов воздержался. В конце Колледж-роуд, на развилке, Диксон озвучил сожаления по поводу необходимости прервать столь интересную дискуссию, и они с Мики расстались. Мики пошел в общежитие, Диксон – к себе на квартиру.

Диксон почти бежал лабиринтом переулков, в этот час безлюдных (рабочий день для масс еще не кончился), и думал об Уэлче. Потребовал бы Уэлч отдельного факультатива, если бы не собирался оставлять Диксона лектором? Заменить фамилию Уэлч на любую другую – и ответ будет отрицательный. Оставить Уэлча на прежнем месте – и можно забыть о какой бы то ни было определенности. Не далее как на прошлой неделе, через месяц после первого упоминания о факультативе, Диксон слышал разговор Уэлча с заведующей учебной частью о «новом человеке», который бы «не помешал». Целых пять минут Диксона мутило, а потом Уэлч подошел к нему и, честно глядя в глаза, принялся объяснять, каких действий ждет от него в отношении первокурсников в следующем учебном году. Теперь Диксон закатил глаза (белки походили на мраморные шарики), втянул щеки (лицо стало как у чахоточного или голодающего) и с громким стоном пересек залитую солнцем мостовую.

В холле на резной полке лежало несколько газет и писем – верно, во второй заход доставили. Было кое-что для Альфреда Бисли с кафедры английского языка (адрес напечатан на машинке); был коричневый конверт с купонами футбольного тотализатора, адресованный У. Аткинсону, страховому агенту чуть старше Диксона; еще конверт, тоже казенный, с лондонским штемпелем, для «Дж. Дикенсона». Помедлив с минуту, Диксон вскрыл его. В конверте оказался листок, выдранный из блокнота: парой фраз, без излишеств вроде обращений и благодарностей, Диксона извещали о заинтересованности в кораблестроительной статье и о публикации оной в порядке очереди. Корреспондент также обещал написать «в ближайшее время» и обозначил себя Л.С. Кейтоном.

Диксон взял с полки фетровую шляпу Аткинсона, надел и в пределах тесной прихожей изобразил несколько па. Теперь Уэлчу не так-то просто будет его уволить. Впрочем, новость обнадеживает, даже если абстрагироваться от угрозы увольнения; пожалуй, статья и правда стоящая. Спокойно, Диксон, не говори «гоп». Позвольте, какой «гоп»? Материал ценный, мысль работает в нужном направлении – вот и Кейтон верно рассудил: если человек одну добротную статью написал – значит, и еще напишет. Сегодня же рассказать Маргарет. Диксон вернул шляпу на место, просмотрел журналы, доставленные Эвану Джонсу, колледжской канцелярской крысе и любителю игры на гобое. На первой странице была довольно удачная фотография современного композитора – логично предположить, что Джонс перед ним преклоняется. В минуты ликования Диксон был особенно восприимчив к светлым мыслям. Он постоял, послушал, не идет ли кто, прокрался в столовую, где уже накрыли чай. Быстро, но аккуратно, жирным черным карандашом Диксон принялся преображать композитора. Нижняя губа трансформировалась в ряд кривых зубов, под ними появилась новая нижняя губа, толстая и отвислая. Щеки Диксон снабдил шрамами от шпаг, искусственно раздутые ноздри – волосами, густыми, заостренными, словно горные пики. Глаза увеличились, собрались в кучку, вывалились и повисли на переносице. Оснастив подбородок колючей бородой и спрятав лоб под бахромчатой челкой, Диксон добавил китайские усики и пиратские серьги и едва успел вернуть журнал на полку, как на лестнице затопали. Диксон метнулся в столовую и стал слушать. Через несколько секунд он улыбнулся – невыразительно и тускло, как у всех северян, и у Диксона в том числе, прозвучал голос:

– Мисс Катлер!

На сем сходство в отклонениях от литературной нормы исчерпывалось – вошедший отклонялся на восток, сам Диксон – на запад.

– Здорово, Альфред, – сказал Диксон, делая шаг в прихожую.

– Здорово, Джим! – Бисли торопливо вскрывал свое письмо. Позади Диксона дверь в кухню отворилась – это мисс Катлер, квартирная хозяйка, любопытствовала, кто пришел и кого привел. Удовлетворенная увиденным, она улыбнулась и исчезла. Бисли читал письмо и по мере прочтения мрачнел.

– Чай будешь? – спросил Диксон.

Бисли кивнул и вручил Диксону типографский листок, сырой и шершавый.

– То-то родню в выходные порадую.

Диксон прочел благодарность мистеру Бисли за участие и сообщение, что назначен мистер П. Олдхем.

– Не расстраивайся, Альфред. Будут еще вакансии, никуда не денутся.

– До октября – вряд ли. А у меня время поджимает.

Они уселись за стол.

– Ты очень на это место рассчитывал? – спросил Диксон.

–  Ярассчитывал свалить от Фреда Карно [7]7
  Карно Фред (1866–1941) – псевдоним Фредерика Джона Уэсткотта, английского импресарио и антрепренера, писавшего скетчи для мюзик-холла и варьете.


[Закрыть]. – Фредом Карно Бисли за глаза называл своего профессора.

– Значит, спал и видел, – подытожил Диксон.

– Именно. Недди не говорил, каковы твои шансы?

– Даже не намекал. Зато я получил письмо от Кейтона. Он берет мою статью, ну, о кораблестроении.

– Теперь ты, наверно, с облегчением вздохнул. А когда напечатают?

– Неизвестно.

– Письмо при тебе? – Диксон протянул письмо. – Этот твой Кейтон, он что, на канцелярских принадлежностях экономит? Так-так… Что-то оно как-то все неопределенно. А тебе ведь конкретика нужна.

Диксон поморщился, чтобы вернуть очки на место. Как обычно, получилось со второй попытки.

– Разве?

– Джим, старина, ну конечно. Подумаешь, написали, что одобряют статью. Толку от этого негусто. Может, ее через два года напечатают. Нет, тебе надо взять этого Кейтона за жабры – пусть назовет точную дату. Тогда будет что предъявить Недди. Это я тебе как друг советую.

Диксон, далеко не уверенный, что ноги у дружеского совета растут не из досады, медлил, не отвечал. Вошла с подносом мисс Катлер. На ней было одно из самых старых черных платьев, которыми изобиловал ее гардероб. Оно лоснилось на локтях, а также выступах мощного торса. Подчеркнуто тихая поступь, быстрые точные движения мясистых рук, чуть поджатые губы и легкое пыхтение, помогающее не звякать посудой, а также потупленный взгляд в сочетании создавали эффект невозможности говорить в ее присутствии, разве только с ней самой. Уже много лет прошло с тех пор, как мисс Катлер оставила работу прислуги и стала сдавать комнаты внаем; хотя порой она демонстрировала впечатляющий набор характеристик прирожденной квартирной хозяйки, ее манера накрывать на стол и сейчас удовлетворила бы самую придирчивую экономку. Диксон с Бисли сказали ей что-то вежливое, она ограничилась двумя кивками – ритуал разгрузки подноса требовал тишины. По окончании ритуала они было заговорили, но явился страховой агент и майор в отставке Билл Аткинсон.