Текст книги "Зеленый человек"

Автор книги: Кингсли Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Было без десяти три. Я принял душ, надел чистое белье, проще говоря, подготовился к встрече с Даяной. По какой-то причине, тогда неясной мне самому, я был уверен, что она придет. Я старательно причесал волосы, затем, решив, что те приобрели сходство с темно-рыжим париком, взбил их, после чего они легли небрежно, но в то же время выглядели ухоженными. К тому моменту, когда я остался доволен результатом, времени на сон уже не оставалось. Скорее, мне бы просто не удалось забыться: напряжение не ослабевало. Вообще-то я свыкся с этим малоприятным состоянием, но сейчас к нему примешивалось предвкушение любовных радостей. Я посмотрел на свое лицо в зеркало. Оказывается, все не так уж плохо: оно было бледным, под глазами небольшая краснота и возрастная, заметная, как обычно, ложбинка между подбородком и нижней губой; с точки зрения физической, его нельзя назвать отталкивающим. Но что меня в моем лице всегда удручало, так это то постоянство, с которым на нем отражались все тайные тревоги и мелочная ожесточенность. Это неизбежно подстегивало желание задавать лишние вопросы, от которых некуда деться. Выбрав самый подходящий момент, сердце у меня, по обыкновению, резко забилось, что сразу же вызвало боль в спине, о которой я с утра не вспоминал и которая в мгновение ока возобновилась. В отместку я состроил рожу самому себе, изобразив безграничный восторг перед собственной персоной, и решительно зашагал прочь. Я слишком тертый калач, чтобы отказаться от удовольствия, даже если в перспективе особых радостей оно не сулит. Чему быть, того не миновать.

Боль прошла. Я вывел задним ходом из гаража грузовичок вместимостью в восемь центнеров и поехал к центру деревни. Шум мотора не мог заглушить грохота и треска двух землеройных машин, которые выравнивали склоны за задними дворами вытянувшихся вдоль улицы домиков. Возможно, к началу 1984 года, если темпы строительства сохранятся, здесь появится целый ряд коттеджей, хотя мне трудно представить людей, которые отважатся в них жить. Деревня выглядела так, будто уже несколько недель была необитаемой. Почтовый грузовичок, покрытый пылью, стоял за углом лавки, а его водитель, скорее всего, нежился в объятиях начальницы почты, незамужней особы средних лет, по слухам, очень ветреной штучки, у которой было двое бесспорно незаконных детей и вполне законная мамаша, прикованная к постели. Обитатели других домов, пока были живы, беспокоились о своих пшеничных полях, тупо наблюдали за послеполуденной дойкой, надеялись, в общем и целом, что субботняя игра в крикет против Сендона пройдет удачно, заваривали чай в чайниках, играли с детьми, спали. Деревенская жизнь покрыта тайной, пока не поймешь, что в любом уголке земного шара она почти целиком проходит в подготовке к коротким, но изматывающим циклам, которые ведут к полному истощению сил и к длительному их восстановлению; она неотделима от работы на полях и от горького чувства, что занимаешься трудом, не имеющим конца, будто всю жизнь напролет стираешь что-то во дворе. Я никогда не понимал, как, начиная с пятнадцатого столетия, человек рискует стать крестьянином.

Дом, где жили Мейбари, выстроенное из природного камня здание, которое легко можно было переоборудовать под женскую школу или пищевую фабрику для производства маринованных огурцов, находился на дальнем конце деревни. Я проехал мимо него по изрытой ухабами тропе между двумя рядами живой изгороди из ежевики, повернул на песчаную стежку и остановился у перекрестка с дорогой, которая шла от какой-то фермы и петляла между пшеничными полями. Это было то самое место, где пару раз мне выпал случай, увы упущенный, встретить Даяну. Время подошло к трем часам тридцати двум минутам.

За полями пшеницы человек, сидевший на факторе, волочил по широкой полосе голой земли, где-то посредине участка, какое-то сельхозорудие. Отсюда казалось (возьму на себя смелость утверждать, что, находясь на моем месте, любой, даже вооружившись биноклем, увидел бы не больше моего), что несмотря на всю его активность пашня оставалась нетронутой, если не брать во внимание множество борозд, появлявшихся в почве. Вероятно, парень начисто измотал себе нервы, стараясь свыкнуться с мыслью, что на следующей неделе займется настоящей работой – пахотой.

Только грохот его трактора оглашал округу, если не считать трелей дрозда, которому, видно, нечего было делать. Уже почти не надеясь, что удастся отвлечься от своих мыслей, я различил еще один звук, повернул голову и увидел, что раньше всяких ожиданий, опоздав только на пять минут – верх благородства, по ее понятиям, – сюда идет Даяна; и это хороший знак. На ней была темно-синяя блузка и твидовая юбка, в руках она держала сложенную газету. Газета меня несколько удивила. Когда она подошла к грузовичку, я наклонился и открыл дверь с ее стороны, но сесть она не пожелала.

– Ах, Морис, – проговорила она.

– Хэлло, Даяна. Может, поедем?

– Морис, а вам не кажется, что ваш приезд сюда после всего случившегося не укладывается ни в какие рамки?

Она произнесла фразу как вдохновенный монолог какого-нибудь популярного телеведущего, отделяя слоги в длинных словах паузами, как дефисами. Чтобы я рассмотрел эту сцену в исполнении Даяны, она не только должна была пригнуть шею и колени, но и проникнуться убеждением, что мне удастся повернуться и сделать глубокий крен в ее сторону.

– Мы можем поговорить об этом по дороге.

– Неужели вы действительно так думаете? Вы готовы волочиться за чужой женой, хотя после смерти вашего отца не прошло и восемнадцати часов?

Железная уверенность в том, что прошло именно столько времени, говорившая о предварительных подсчетах, все расставила по своим местам. Теперь я понял, почему и раньше у меня не было сомнений, что она откликнется на мое приглашение и придет: я чувствовал заранее – она не сможет устоять перед искушением устроить чрезвычайно содержательный вечер вопросов и ответов.

– О, не знаю, – сказал я. – Но если вы сядете, возможно, я смогу это объяснить.

– Я считаю, что большинству мужчин и в голову бы не пришли подобные мысли, если б на них обрушилось такое несчастье. Почему вы так не похожи на других?

– Постараюсь, чтобы в самое ближайшее время вам все стало ясно. Садитесь.

Словно только сейчас приняв решение, она села рядом. Я обнял ее и насильно поцеловал. Даяна сидела спокойно, но стоило мне положить руку ей на грудь, как она сразу же ее отвела. Тем не менее я был убежден, что сегодня, подготовившись заранее, сна сдастся, и как раз в эту минуту понял, в чем причина моей уверенности. Разведя для меня ножки именно сегодня, она проявит удивительную отзывчивость, уступая удивительным домогательствам этого вызывающего удивление человека, с которым, возможно, на удивление споется, – другими словами, сможет представить самое себя как особу чрезвычайно интересную. Но прежде чем проявить эту удивительную отзывчивость, она сполна взыщет дань, заставив безропотно и долго мириться с ее вопросами и делать вид, что я тоже признаю ее интересной личностью. Видимо, к счастью для меня, ничего другого она не потребует, так как в действительности Даяна вовсе не нуждалась в подтверждении собственного мнения о своей персоне. Так неужели, говоря по чести, я ей нужен только для этого лицемерного признания ее достоинств? Нет, скорее, она предвкушала удовольствие полюбоваться тем, как я буду лезть из шкуры вон, чтобы обуздать свое нетерпение.

Даяна развернула газету – «Гардиан», разумеется, – но, по всем признакам, ее не читала. Когда мы заворачивали за угол и в поле зрения попал старик, сидящий в саду, она спрятала за газетой лицо. Неплохая маскировка и добрый знак на будущее, если оно нас ждет, но раз она хочет, чтобы ее не видели в моей машине, то почему вдруг вскочила и торчит на виду уже целую минуту? Да, чужая душа – потемки.

– Куда вы меня везете? – спросила она.

– Видите ли, боюсь, что свободного любовного гнездышка мне найти не удастся, но день сегодня теплый, дождя не было уже целых две недели, поэтому, думается, мы сможем прекрасно расположиться на природе. Менее чем в миле отсюда есть чудесное местечко.

– Которое вам хорошо известно по прежним наездам и с той же целью, конечно?

– Безусловно.

– Морис, вы не разозлитесь, если я вас кое о чем спрошу?

– О, с какой стати! Попробуйте, и посмотрим, что из этого получится.

– Морис, почему вы такой бабник?

– Какой там бабник. В молодости я действительно не упускал возможности приударить, но это время давно ушло.

– Вы – не-ве-роят-ный бабник. В деревне все знают, что ни одна миловидная женщина, зашедшая к вам в дом, не может чувствовать себя в безопасности.

– А вы думаете, свободные бабенки часто заглядывают в мой дом?

– Почему свободные? А что приключилось весною с женой датчанина, который разводит тюльпаны?

– Злые языки плетут небылицы. Все было иначе. Он напился до потери сознания в ресторане, и Дэвид уложил его в постель, а она заявила, что спать не хочет. И это была великолепная ночь. А что я мог поделать?

– Но в чем здесь дело, Морис? Почему вы так настойчиво хотите переспать со мною, например?

– Естество берет свое, так я думаю.

Я знал, что мои слова ни в коей мере не соответствовали тому душевному настрою, в котором она находилась все три года, что мы знакомы. Мрачно я старался подыскать какой-нибудь другой, неожиданный и свежий, ответ вместо общепринятого – репродуктивная потребность организма, энергетическая разрядка, демонстрация собственной потенции (чуть было не ляпнул, но тут же раздумал), внутреннее беспокойство, любопытство, склонность мужчины к полигамии, а женщины к моногамии (хоть и старая наживка, а вдруг клюнет) и прочая мешанина, которую придется изрядно сдобрить эротикой и лестью. Однако едва я принялся за эту черную работу, как сама Даяна, указав на дорогу, дала мне лазейку, чтобы от нее улизнуть.

– Куда мы едем? Вы везете меня обратно в деревню!

– Объезжаю деревню. Через минуту мы пересечем центральное шоссе и за холмом поднимемся наверх, совсем рядом со стройкой.

– Но это почти напротив «Зеленого человека».

– Не совсем. Вас оттуда никто не увидит.

– Все равно – почти напротив.

Впереди показался крестьянский грузовик, и «Гардиан» снова пошла в ход Когда мы разминулись, она продолжала:

– Морис, это что, составная часть авантюры? Она придает остроту вашим ощущениям? Вам нужно все выставить напоказ?

– Ничего не собираюсь афишировать, говорю я вам, никто вас не увидит.

– Однако… – она опустила газету. – Знаете, что еще меня ужасно озадачивает?

– Что?

– Почему вы не проявляли ко мне никакого интереса практически до последних дней? Мы познакомились сразу же, как я с Джеком переехала в Фархем, но вы относились ко мне чисто по-дружески, и вдруг, откуда ни возьмись, такой потрясающий напор. Я все время себя спрашиваю; почему… такая перемена?

Пока что это был самый осмысленный вопрос, во всяком случае, ответа на него я дать не мог ни сейчас, ни впоследствии. Я ляпнул первое, что пришло в голову.

– Думаю, понял, что становлюсь стариком. Времени осталось в обрез.

– Это полная чушь, Морис, вы и сами прекрасно знаете, дорогой. Живота у вас нет, волосы не поредели, я просто не могу понять – вы сильно пьете, а выглядите так, будто вам не больше сорока четырех – сорока пяти лет, поэтому перестаньте нести ерунду.

Ей ничего другого не оставалось, как сморозить что-нибудь в этом роде, потому что признаться в необъяснимой и позорной любви к престарелому, но цветущему пенсионеру означало ощутить себя не просто интересной личностью, но еще и глубоко порочной. Хотя, что ни говори, слышать это было приятно.

Мы успешно пересекли центральное шоссе неподалеку от старого, заросшего зеленью кладбища, где был похоронен Томас Андерхилл, и поехали вверх по петляющей дороге; подернутое дымкой солнце начало клониться вниз, спускаясь за разбросанные группами тополя. Сразу же за гребнем холма я вывел грузовик на поворот, такой узкий, что кустарник царапал дверцы машины с обеих сторон. Через две минуты мы въехали на поляну, почти замкнутую высоким откосом вздыбленной земли в форме неровного полукруга, поросшим ежевикой и отгораживающим нас от центрального шоссе. Я выключил мотор.

– Это здесь?

– Почти. Есть великолепная небольшая ложбинка за кустами, которую отсюда вам просто не разглядеть.

– Там безопасно?

– Я никогда никого по пути не встречал. Дорог в этих лесах почти не осталось.

Я начал ее целовать, не оставляя времени на размышления по этому или любому другому поводу, который может поразить ее воображение. Единственная реальная польза от коротких юбок заключается в том, что мужчина может спокойно прижаться рукой к бедру женщины, вплоть до колена, не рискуя услышать требование не лезть под юбку. Я от души этим воспользовался. Даяна задвигалась так энергично, словно решила доказать, что ее недавнее равнодушие бесследно исчезло. Но вскоре, воспользовавшись моментом, когда ее губы освободились от моих, спросила, будто действительно нуждалась в ответе.

– Морис, а вы не думаете, что нам надо выяснить кое-какие вещи?

Я представить себе не мог, что это за вещи, но сказал не без уныния:

– Давайте забудем об этом сейчас.

– О нет, Морис, об этом ни в коем случае нельзя забывать. Мы не должны.

В некотором смысле я чувствовал то же самое, меня это беспокоило раньше и будет беспокоить впредь, но не настолько, чтобы сдавать позиции. По-настоящему меня волновало другое – смутное, но твердое чувство, что она еще не все сказала – вернее, спросила – и ни за что сейчас не откажется от тех выгод, которые имеет, еще не уступив своего товара; и, не откладывая реализацию этих преимуществ на будущее, постарается использовать их как можно раньше, пока я не уложил ее на спину. А что если ей подыграть; и хотя, с учетом прошлого, особой охоты к этому я не испытывал, возможно, тогда уменьшится поток слов или, по крайней мере, сократятся интервалы между его отдельными порциями. Стоит попробовать.

– Вы правы, разумеется, – сказал я, выпуская ее из объятий, взяв за руку и устремив проникновенный взор куда-то мимо, за кусты. – Мы взрослые люди. И не должны с закрытыми глазами пускаться в такую опасную авантюру.

– Морис.

– Да? – спросил я хрипло, чтобы подчеркнуть свои мучения.

– Морис, почему вы вдруг так переменились? То соблазняете меня с упорством, на которое способны только вы, то сразу же идете на попятную, говоря, что мы должны отдавать себе отчет в своих действиях. Что у вас на уме?

– Ничего, – произнес я торопливо, – конечно же, ничего, но вы сами сказали, что нам надо выяснить кое-какие вещи, и это напомнило мне о хмм…

– Вы уверены, что действительно так думаете? – В ее тоне сквозило подозрение, и я понял: считать, что лицемеры, несущие вздор в силу привычки или из желания произвести впечатление, не способны вывести на чистую воду себе подобных – ошибка.

Она продолжала:

– Когда такие вещи говорите вы, ничего, кроме смеха, это вызвать не может.

Я на лету схватил ее мысль: весь вздор, что будет звучать сегодня вечером, нужно отдать на откуп ей.

– Хм, я… – пробормотал я и свободной рукой выписал в воздухе нечто затейливое. – Просто я был…

– Морис, – сказала она, вновь обретя уверенность и уставившись на меня широко раскрытыми карими глазами, – разве не предосудительно свое удовольствие ставить выше всего прочего, выше счастья других людей?

– Возможно, не знаю.

– Разве вы не согласны с тем, что наиболее типичный образ жизни, которому сегодня следуют все, – это жизнь по собственным законам?

– Вы недалеки от истины.

– Но меня беспокоит, правильно ли это. Вы же не станете утверждать, что мы просто животные, не правда ли?

– Нет.

– Морис… вам не кажется, что сексуальное влечение – самая непредсказуемая, необычайная и абсолютно сумасшедшаявещь на свете?

Тут мне стало немного веселее. То ли Даяна, сама того не сознавая, нащупывала свой следующий, сто шестьдесят четвертый вопрос, ту финальную порцию вздора, которая стала бы пробным камнем, определяющим, позволю ли я ей выиграть состязание, то ли у нее просто иссякла изобретательность.

– Я никогда этого не мог понять, – смиренно сказал я.

Но разве не правда, что люди, не обращающие внимания на зов инстинкта, непременно замыкаются, отгораживаются от мира и становятся просто невыносимыми?

К этому времени я дошел до такого состояния, словно много недель подряд не обращал внимания на зов инстинкта и уже никогда на него не откликнусь, но тут, чтобы подчеркнуть свои мысли о дурных наклонностях и о пренебрежении ими (а это еще вреднее), она так наклонилась вперед, что я смог разглядеть у левой груди полоску обнаженного тела, открывшуюся под чашкой бюстгальтера. Я отключился, но когда через пару секунд пришел в себя, то оказалось, что у меня с языка уже сорвались слова: «Ну, так давайте докажем, что мы люди другой породы», – и постарался открыть дверцу со своей стороны.

Она схватила мою руку, надула губы и нахмурилась. Еще до того, как она открыла рот, я понял, что, преодолев целый ряд небольших, но в совокупности важных преград, упустил из виду главную опасность. Но, как в любой игре, имеющей принципиальное значение, а именно такую игру мы вели с Даяной, один-единственный удар, попавший в цель, может вернуть потерянные в прежнем туре преимущества и даже их приумножить.

– Морис.

– Да?

– Морис… может быть, когда два человека по-настоящему хотят друг друга, в этом и нет ничего дурного. Вы действительно хотите меня?

– Да, Даяна, я действительнохочу вас. Я говорю это совершенно серьезно.

Она снова посмотрела на меня. Возможно, решила, что я сказал правду; господи, любой мужчина, который со смехом не отказался участвовать в этом спектакле и готов, если понадобится, разыгрывать его и дальше, без всякого сомнения и в прямом смысле слова хочет женщину. Наверное, в этой сексуальной игре я произнес, наконец, необходимую формулу убедительным гоном и обнаружил хорошие манеры. Видимо, и в самом деле есть какая-то разница между тем, как действительнохотят женщину и хотят без лишних слов, подумалось мне. Во всяком случае, последняя преграда осталась позади или, по крайней мере, мне так показалось.

– Давай займемся любовью, дорогой, – сказала Даяна.

Обозначилась новая проблема – помещать ей делать слишком много замечаний, пока не наступит момент, когда слова станут излишними. Я вышел из грузовика, обошел его и помог ей спуститься.

– Летом, – сказала она, глядя в небо, – под мягким солнцем…

– Да, на погоду нам грех жаловаться, – пробормотал я, увлекая ее за собой. Еще одна такая рулада, и силы мои иссякнут.

– Позднее обещали дождь, но разве можно верить прогнозам? Просто гадание на кофейной гуще.

Я первым спустился в ложбину и перенес ее на три-четыре фута вниз. Здесь было так же чисто, как накануне, когда я делал разведку, ни малейшего следа влюбленных парочек в глаза не бросилось. Вероятно, в Фархеме им недоставало энергии для ухаживаний, и из стеснения они сразу же вступали в брак, точно так же, как при случае брали деньги в долг или впадали в старческое слабоумие.

– Морис, я уверена, все будет удивительно красиво с…

Я закрыл ей рот поцелуем. Не отрываясь от ее губ, расстегнул блузку и лифчик. Грудь была упругой на ощупь, почти твердой. Это открытие сразу же подействовало, и я потянул ее за собой на землю. Она освободилась и отступила в сторону.

– Я должна раздеться. Ради нас я должна быть обнаженной.

Она сняла блузку, и я сразу же оценил ее стиль и утонченность. Если ей хотелось, чтобы я со всей искренностью признал ее интересной, то сейчас она нашла куда более надежное средство, чем раньше. Грудь у нее оказалась высокой, налитой и упругой, с острыми сосками, а еще через пару секунд я смог оценить, с каким тонким мастерством она выточена, каким стройным и длинноногим было ее тело. За тот короткий промежуток времени, пока она раздевалась, лицо у нее изменилось, только теперь исчез острый прямой взгляд и раздвинулся плотно сжатый рот, взор томно затяжелел, губы вспухли и стали мягкими от сдерживаемого возбуждения. Не торопясь, откинув назад плечи и втянув живот, она расположилась на травяной подушке и, кажется, только тогда подняла на меня глаза.

– Разденься тоже, – сказала она.

Эта новая и не особенно удачная идея меня ошеломила. Раздетый мужчина теряет достоинство; более того, на открытом воздухе он чувствует себя незащищенным, и у него для этого есть все основания. С точки зрения постороннего наблюдателя обнаженная женщина – или солнцепоклонница, или жертва насилия, мужчина в том же виде – или сексуальный маньяк или законченный лунатик. Но я заставил себя сбросить одежду, почувствовав при этом, что воздух был приятным и теплым. Даяна сидела и ждала, не гладя в мою сторону, прижатыми к телу руками она ритмично с боков слегка сжимала грудь. Стало абсолютно ясно, что ей необходимо быть обнаженной не ради нас, не говоря уже обо мне, но ради себя самой. Неожиданно в ней обнаружилась черта, характерная, согласно определению, для людей, страдающих нарциссизмом, которым безразлично, находят ли их интересными окружающие или нет. В этом был некоторый парадокс, если вспомнить, как Даяна вела себя, когда была одета, но времени на размышления не оставалось: я совершенно искренне готов был признать, что ее тело имеет самодовлеющую ценность.

Вскоре, лежа рядом, я понял, что верхняя половина ее фигуры влекла к себе особенно сильно. В определенном смысле все сексуальные и эстетические достоинство преобладали именно здесь. Каким бы привлекательным ни было лицо одетой женщины, оно становится еще более манящим, если та обнажена; тогда и подчас только тогда, оно превращается в ее глазную прелесть. Шея, плечи, руки, не говоря уже о груди, – очень индивидуальны или, по крайней мере, своеобразны; ниже талии кончается эта специфическая прорисовка деталей и остается лишь некоторая совокупность анатомических органов. Отобрав главные точки ее тела, я какое-то время усиленно трудился над каждой, вызывая безусловное и часто шумное одобрение. Но неотвратимо наступала пора переходить к ускоренному ритмическому продвижению под анатомические своды, когда, в определенном смысле, уже не до деталей. Восторг Даяны сразу же спал.

И тут я понял, что у меня имеется выбор. Вероятно, есть еще время заняться тем, что доставляло ей невероятное удовольствие, забыв (правда, не до конца) о собственных нуждах; мои действия можно было бы назвать сексуальным эквивалентом ситуации, когда, исполняя сонату на фортепьяно, ты не забываешь подкрепляться сэндвичами с блюда. Или, чтобы не делать над собой никаких усилий, я мог забыть о Даяне и, что намного важнее, о себе самом. Ведь сегодня мне необходимо было расслабиться куда сильнее, чем обычно, но, с другой стороны, удовлетворенная и благодарная Даяна (если такое вообще возможно) мне нужна была больше всего остального. Поэтому я выбрал первый вариант, фактически его улучшенную версию, и, выражаясь метафорически, продолжал играть заказанную оду, украшая ее арабесками и трудными пассажами для обеих рук спустя долгое время после того, как исчез последний сэндвич (а сэндвичи были очень хороши, как любые сэндвичи, когда они кончаются).

Я слегка отодвинулся от Даяны. Она взглянула на меня. Лицо у нее горело, кожа вокруг глаз и рта припухла.

– О, боже, – сказала она, – милый, это такое пиршество. Как мне хочется все запомнить. Я просто не могу описать своих чувств.

– Ты очень хороша. Ты прекрасна.

Она улыбнулась и опустила глаза вниз, рассматривая собственное тело. Вскоре Даяна перестала потягиваться и облизываться, подняла подбородок, скрестила ноги и подтянулась на локтях, приняв полусидячее положение. Когда она снова посмотрела на меня искоса, ее припухшие глаза почти потухли, в них читалась ее обычная легкая нагловатая тоска.

– Морис, – сказала она, – это было со-вер-шен-но по-тря-са-юще. Я не знаю, какты… этого добиваешься. А тебе самому понравилось? Ты, безусловно, заслужил свою долю радости.

– Все было великолепно.

Я обнял ее снова и быстро прошелся пальцами по тем главным точкам, на которые потратил недавно столько времени, но сейчас сделал это небрежно и спокойно, стараясь подчеркнуть, как она соблазнительна и желанна для меня. Через несколько минут я сказал:

– Даяна.

– Да?

– Даяна, тебе приходилось делить постель не с одним партнером, а с несколькими? Я имею в виду – одновременно.

– Действительно, Морис… Пришлось однажды. Много лет назад. До того, как я встретила Джека.

– Это забавно? Я предполагаю, ты была с двумя мужчинами?

–  Морис…Да, это были мужчины, если их так можно назвать. Я думала, что все организовано ради меня, но они интересовались только друг другом. Каждый поочередно ложился посредине, и то, что они требовали от меня, радости не доставляло. Я абсолютно измучилась, выдохлась и просто-напросто сбежала. Это было так ужасно. Но…

– Не сомневаюсь. Но, думаю, все было бы иначе, если бы ты…

– Хочешь сказать, была бы с тобой и Джойс.

– Да, да. Она всегда…

– Морис, не злись на меня, я ведь знаю, что ты часто сердишься, но я должна тебя кое о чем спросить. Как такая мысль могла прийти тебе в голову? Ведь это никому не нужно. Возможно, ты действительно стареешь? Если позволишь, я задам еще вопрос.

– Спрашивай.

– Часто ли вы с Джойс занимаетесь любовью? В среднем?

– Не знаю. Раз в неделю. Иногда реже.

– Ты верен себе. Нуждаешься в острой приправе, чтобы подхлестнуть себя, да еще таким ужасным образом. У тебя очаровательная молодая жена, которая души в тебе не чает, но ты соблазняешь меня, и тут же выясняется, что и этого тебе мало.

– Прости, Даяна. Давай забудем. Я сделал ошибку. Думал, ты относишься к той категории людей, с которыми можно говорить на такие темы. Прости.

– О каких людях ты говоришь?

– Ну, жадных до новых ощущений, новых экспериментов. О тех, кто хочет расширить… свои познания. – Ее голова надежно покоилась у меня на плече, поэтому заглянуть мне в глаза ей бы не удалось. – О тех, кто ко всему проявляет интерес, кого увлекают многие стороны…

– Морис, разве я сказала, что мне неинтересно? Просто безумно хотелось узнать, откуда у тебя такие желания. Ты понял меня иначе?

– Прости. Конечно же, ты права. Разумеется. И знаешь, у нас все было бы совсем не так, как с теми парнями. Я буду делать все, что тебе нравится, понимаешь? Здесь я устроил мини-показ того, что имел в виду. Разве не так, дорогая?

– О да. Ты делаешь это замечательно.

– И Джойс считает, что ты самая потрясающая женщина, которую…

– Она так думает? Что она говорит?

– О, что стоит на тебя посмотреть, и становится понятно, как выглядят лесбиянки, что ей хотелось бы самой разобраться, так ли это. Посмотришь, дорогая, ты будешь в центре внимания. Честно говоря, мы с Джойс привыкли друг к другу, но с тобой мы оба…

– Ты говорил ей об этом?

– Еще нет.

– Хорошо, тогда и не надо, пока мы не вернемся к этому разговору. Морис…

– Да?

– А что еще Джойс говорит обо мне?

Я пустился во все тяжкие, выдумывая и преувеличивая. И хотя Джойс, безусловно, нравилась внешность Даяны, но было ли это восхищение окрашено чувственностью или нет, я понятия не имел. Мои излияния в памяти не задерживались, но производили эффект. Даяна глубоко задышала, поднимая и опуская плечи при каждом вздохе. И я овладел ею.

Некоторое время спустя, полностью одевшись и испытывая в связи с этим облегчение, обязательно возникающее при каждом адюльтере, я подчинился требованию оставить ее минут на пять и, вскарабкавшись по откосу, выбрался из ложбины, которая до сих пор, как выяснилось, по-настоящему не привлекала моего внимания. Даже рисунок, который крест-накрест прочертила трава на моих локтях и коленях, бросившийся в глаза, когда я одевался, не имел ничего общего с теми отпечатками, которые остаются после лежания на траве; и возникшая наверху картина каменистых откосов, заросших ежевикой, с деревьями на заднем плане, казалось, лежала за гранью реального. Теперь в сумрачном свете под небом, покрытым облаками, это бросалось в глаза. Я пошел к лесу по тропе, пропадавшей за деревьями. Воздух был густым, солоноватым и неподвижным, без малейшего признака ветра. Пройдя сотню ярдов, я свернул в лес в сторону шоссе вначале чтобы справить малую нужду, а потом разобраться от нечего делать, где же находится мой дом. Я начал подниматься по склону, огибая непроходимые участки, густо поросшие дубом и ясенем, по которым были разбросаны заросли поддубка, орешника и бузины; они напомнили мне рощи, видные снизу, когда стоишь у фасада дома – прежде я никогда не забирался так высоко.

Продвигаться было трудно, ноги скользили по поросшему травой дерну, по сыпучей почве, разбросанной отдельными пятнами, то здесь, то там попадались ямы глубиной не менее фута. Когда я вскарабкался на вершину, стали видны тонкие трубы «Зеленого человека», скаты крыши, выложенные черепицей, и наконец центральное здание с пристройками. Флигель, где находились спальни для гостей, был скрыт за корпусом старой гостиницы. Пока я там стоял – незаметная фигурка, затерявшаяся на фоне высокого холма, – то сперва увидел, как подъехала и завернула во двор машина (вероятно, группа из Кембриджа, предварительно заказавшая номера по телефону), а затем человека, стоявшего у окна ресторана и смотревшего в эту сторону. Кем бы тот ни был, возможно официантом, дожидавшимся, когда подойдет время накрывать столы к обеду, рисковать все-таки не хотелось. Я совсем было повернул назад, когда заметил заросшую тропинку, ведущую через лес к той же самой дороге. Она увеличит на дюжину ярдов мой путь, но убережет от осыпей и бугров, которыми был усеян мой прежний маршрут. Я ступил на эту тропинку.

И сразу же меня охватил сильный испуг. Вначале, хотя не знаю, стоит ли об этом говорить, сам по себе он волнения не вызвал. Я привык к беспричинному страху с его набором случайных стандартных симптомов, варьирующихся от ускоренного пульса и дыхания до зуда в затылке и задней части шеи, неожиданного обильного пота и сильного желания завопить во всю глотку. Затем, когда сердце охватила судорожная неуемная дрожь, которая обычно сопровождает страх, а сейчас, вероятно, из-за него и возникла (хотя в ней самой тоже приятного мало), я остановился. Несколько секунд меня мучила мысль, не умру ли я прямо сейчас, но вскоре понял – надвигающаяся опасность не внутри, а вне меня. Что это такое или откуда исходит, я не мог понять. Да, стряслось нечто жуткое и чудовищное, настолько чудовищное, что тот ужас, который надвигался и расползался вокруг, перенести было труднее, чем реальную угрозу лично себе. У меня стала неудержимо трястись голова. Я услышал, а возможно, мне это только показалось, шорох, похожий на шелестенье травы под ветром, увидел, и в этом сомнения быть не может, как по плющу, обвивающему стоящий рядом дуб, пробежала дрожь и его листья заколебались, словно их всколыхнул порыв вихря, хотя того не было и в помине. Тут же я заметил, как в зарослях показалась чья-то тень, хотя знал, что в лесу никого нет, да и тени быть не могло, так как солнце пряталось за облаками. Это было то самое место, за которым, по словам очевидцев, наблюдал призрак Андерхилла, и то, что доктора приводило в ужас, находилось рядом. С резким хрустом сам по себе обломился у корня лист высокого папоротника, растущего рядом с тропинкой, и, вертясь, будто его подгоняли порывы шквала, понесся к зарослям, в которых показалась тень. Я не стал дожидаться, когда снова ее увижу, и сломя голову помчался по тропе через лес, а выскочив из него, – по той дороге, где прогуливался пять минут назад, и, не снижая скорости, налетел прямо на Даяну, которая сидела у кромки ложбины и курила сигарету.