Текст книги "Зеленый человек"

Автор книги: Кингсли Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Я рассказал почти все про зеленого человека, про женские крики, про признание Эми, заявившей, что она тоже их слышала. Не упомянул только о молитвенном бормотании, долетевшем до нашего слуха.

– Значит, полагаешь, что ты с Эми одинаково отреагировал на происшедшее, ну хотя бы в общих чертах? Понятно. Когда это случилось? Понятно. Хочешь еще что-то сказать?

– Да, я видел птичку, которая летала в ванной. Она совсем маленькая, – тут я снова всхлипнул, – но порхала, как большая. И крылышками медленно-медленно взмахивала. Потом взяла и улетела. Незадолго до того я сильно перебрал, поэтому просто камень с души упал, когда Эми призналась, что тоже слышала крики, понимаешь, не мне одному померещилось. В этом не мешает разобраться.

– Да, возможно, но ведь это у тебя не первый случай. Здоровье надо восстанавливать, вот в чем загвоздка.

– Думаю, это…

– Это действительно смахивает на начало белой горячки, спору нет, а вот твой деревянный парень, пожалуй, из другой оперы. Ты видел прежде сны, Морис?

– Да говорю же тебе, это не сон. Я никогда не вижу снов.

– А задремать в кресле ты не мог? Наверняка ты…

– Нет, я видел его собственными глазами.

– Хорошо.

Он стал щупать мой пульс.

– Что ты на это скажешь?

– Ровным счетом ничего, пожалуй. Ты все еще потеешь?

– Сегодня – нет.

– Судороги продолжаются?

– Как обычно.

– Хорошо. Итак, какие бы диковины ни привиделись, вреда тебе они не причинят. Понимаю, ты напуган, но не забывай – все, что они могут, – это вызвать страх, не больше. Белая горячка – только предупреждение, а не само несчастье, и мы можем ее лечить. Ее обычно вызывает эмоциональный стресс плюс алкоголь, и причину стресса я вижу в смерти твоего отца. Думаю, все твои привидения – прелюдии к происшествию в ванной, и твоя вера в зловещие и враждебные существа, которые тебя якобы окружают, в таких ситуациях достаточно банальна. Согласен?

– В определенном смысле да. Я понимаю, что ты имеешь в виду.

– Хорошо. Тебе нужно на какое-то время уехать отсюда. Юный Дэвид, вполне компетентный малый, да и Джойс…

–, Джек, я не позволю себя запереть.

– Боже мой, о чем ты говоришь! Это просто частная клиника, которая занимается практикой такого рода, с очень хорошим..

– Я туда не пойду. У меня слишком много работы здесь. Завтра похороны отца, это первое. Ну а дальше будет видно. Ты должен мне помочь. Скажи, что я… – Я услышал приближающиеся шаги и заторопился: – Никому ни слова и дай какое-нибудь лекарство, ведь есть таблетки от этого, правда?

Вошел Ник.

– Кое-что есть. Ладно. Но я с тобой не согласен. – Джек повернулся к Нику. – Все в порядке?

– Да. Сожалею, что не управился быстрее.

– Да, знаю. Итак, вот мое заключение по поводу вашего отца – слишком большое пристрастие к бутылке. Нужно бросить пить, не без помощи медицины, конечно.

– Прекрати молоть чушь, черт возьми, – сказал я. – Капли в рот не возьму в ближайшие пятьдесят лет.

– Нет, Морис, так нельзя. Это верный способ заработать неприятности. Для начала надо сократить норму спиртного наполовину, всего лишь наполовину, не больше. Относись ко всему как можно спокойнее. В делах положись на юного Дэвида. И поговори обо всем с Ником и Джойс. Это – медицинский совет. О, кажется, я ненадолго задержался, не предполагал. Ник, если не возражаете, загляните ко мне через полчасика, я дам вам кое-какие рекомендации для вашего отца. Звони в любое время, Морис. Все пройдет через пару дней, но при одном условии – делать, как я сказал. Ну, будь здоров.

– Я провожу вас, Джек.

– О, зачем… Хорошо, благодарю вас.

Как только они вышли, я прикрыл глаза. Предосторожности ради: я чувствовал себя намного лучше, во всяком случае не так плохо. Только под угрозой смерти жизнь сводится к чему-то одному. А пока, есть птичка или нет… Позднее я должен заехать за Даяной и посмотреть, что именно забрал с собой в могилу Андерхилл. Раскопки, вероятно, вгонят в холодный пот, но, как говорится, все к лучшему. Пока меня продирал мороз по коже при мысли о том, что может произойти на кладбище, никакая птичка не была страшна.

Ник вернулся и подвинул ко мне табурет.

– Он ведь не случайно здесь очутился, а, Ник?

– Нет. Я попросил его заехать. Он сам тебе сказал.

– О чем ты спросил его минуту назад?

– Не съехала ли у тебя крыша. Он сказал, действительно, кое-что вызывает сомнения, но в целом он так не считает.

– Ну что ж, должен признаться, это ободряет.

– Что у тебя не ладится, папа? Я хочу знать, тебе в самом деле плохо?

– Ничуть. Просто пристрастился к бутылке. Сам слышал. Джек настоящий пуританин в отношении спиртного. Его манера…

– Чепуха. Ты несешь ерунду, потому что стараешься щадить мои чувства, хотя сам меня абсолютно не уважаешь. Решил ни о чем не рассказывать и думаешь, что совершил благородный поступок. Героический и чувствительный Морис Эллингтон ни словом не заикнется о том, что грузом лежит на его героической и чувствительной душе. Ты слишком ленив, высокомерен и равнодушен, чтобы снизойти и заметить сына или жену и признать их, черт побери, достойными разделить великие секреты, которые тебя мучат: что со здоровьем, что на сердце, что с тобой творится, в конце концов. Прости, папа, сейчас не время говорить о таких вещах, знаю. Но замыкаться в себе – глупо; если речь идет о мелочах или если тебе словом обмолвиться не с кем – еще куда ни шло, молчи. Но ты-то в другом положении; твои близкие на тебя полагаются полностью, а ты боишься им довериться, это из рук вон плохо. Вижу, ты чувствуешь себя отвратительно, но, поделись ты со мной или с Джойс заблаговременно, все могло бы быть иначе. А если действительно случится что-то скверное, тебе некого будет винить, кроме самого себя, хотя и я с себя вины не снимаю – мог раньше поинтересоваться тобой. Не стану ни о чем расспрашивать сейчас, но когда начнешь выкарабкиваться, мы с тобой поговорим. Прости, папа. Забудем пока обо всем этом, – он протянул мне руку, и я схватил ее. – Ты только скажи, чего ты хочешь прямо сейчас, сегодня вечером – и у тебя будет все, я прослежу.

Я пробормотал что-то нечленораздельное насчет того, что все нормально и что я, возможно, посмотрю телевизор. Без всяких объяснений Ник заявил, что переставит телевизор (общий, не Эми) из гостиной, где он стоял почти все время, и установит его здесь, в столовой. Так он и сделал и сразу же уехал к Джеку за лекарствами, оставив меня, наподобие Эми, смотреть передачу о планируемом переселении жителей в новые дома (думаю) в Солфорде.

Как только Ник вышел, я взял из ящика с инструментом молоток, стамеску и какой-то стальной прут, нашел пару фонарей в конторе, вышел из дома и направился к сараю, где днем очень ленивый и неприятный старик (другого найти не удалось) коротал время, распивая чай и, несомненно, занимаясь своими делами, хотя ему платили за работу в саду; там я нашел лопату, которой по всем признакам давно не пользовались, затем сложил все инструменты в багажник «фольксвагена». Движение немного взбодрило, а главное, помогло заглушить мысли о том, чем же, черт подери, я все-таки занимаюсь. Должно быть, именно тогда я бесповоротно решил довести до конца всю эту историю с Андерхиллом, во всяком случае, впоследствии у меня ни разу не возникало желания отступить, поскольку пути назад уже не было.

Разумеется, отвлекали меня и соображения о том, как посвятить Джойс в план будущей оргии. Я решил переговорить не откладывая, хотя не имел ни малейшего представления, с чего начать и чем кончить. Если все остальное будет в порядке, первый шаг легче сделать навеселе или прикинувшись пьяным, но сейчас большая доза мне противопоказана, а дурачить Джойс, делая вид, что выпил, бесполезно: она слишком хорошо меня знает, по крайней мере с этой стороны, и ничего, кроме вреда, такая выходка не принесет. Я мысленно прокручивал все это, пока в сопровождении Дэвида делал блиц-обход бара, кухни и ресторана, но ничего путного в голову не приходило. Однако особой озабоченности я не ощущал, возможно, потому, что недавно открыл коробочку с лекарствами Джека и проглотил два цветных прозрачных цилиндрика с коричневым крупнозернистым порошком, которые отдаленно напоминали детскую игрушку. Значит, надо положиться на внезапное вдохновение, другими словами, броситься с головой в омут.

Решающий момент наступил незадолго до девяти часов, когда я, между делом поболтав с Эми у нее в комнате, зашел в столовую, где расположились Джойс и Ник. Не успел я смешать шотландское виски с водой – десять к одному – и подать Джойс стакан «Тио-Пепе», как Ник, взглянув на меня, сказал, что ненадолго спустится в бар и встретится с нами за обедом.

Джойс спросила, как я себя чувствую, и я удовлетворил ее любопытство, которое не показалось мне слишком уж жгучим. Затем я сказал:

– Я наткнулся на Даяну после полудня, когда возвращался из Кембриджа.

– Наткнулся?

– Когда я проезжал мимо почтового отделения, она как раз оттуда выходила, я остановился и подбросил ее. У нее была тяжелая сумка.

– Ну и что?

– Знаешь, все это мне показалось довольно удивительным. Могла бы ты себе представить, что ей приходится туго? Не так, как мне, но тем не менее?

– Нет.

Я тоже нет, но сегодня мне действительно показалось, что у нее не все благополучно. Во всяком случае, такие признаки есть. Думай, что хочешь, но она стала взахлеб тебя расхваливать – ты и необыкновенно привлекательная, и яркая, и фигура у тебя потрясающая, и прочее, и прочее. С каждым словом становилось все яснее, что она не просто говорит комплименты, но держит кое-что на уме. И туман начал рассеиваться.

– Продолжай.

– Долго-долго жаловалась на скуку в Фархеме: мол, для нее и для таких людей, как мы с тобой, жить здесь невыносимо; разумеется, я не мог с ней не согласиться; сказала, что надо что-то менять, взбодриться, поднять тонус. Да, но как? А что я думаю по поводу предложения устроить забаву на троих. – Джойс не отреагировала, и я продолжал: – Она имела в виду – в постели. Вначале подумал, что она шутит, но, видимо, дело обстояло иначе. Я усомнился, смогу ли я удовлетворить сразу двух дам, но она заметила, что беспокоиться не о чем, в этом не будет необходимости.

– Что она имела в виду?

– Ну, предполагаю, а, честно говоря, практически не сомневаюсь, – по ее мнению, вы с ней сами сумеете развлечься. Это будет как бы смешанный секс.

– Понятно. Что ты ответил?

– Сказал, что, с моей точки зрения, в ее предложении есть изюминка, но, естественно, ничего обещать не могу, пока не поговорю с тобой. Да, она призналась еще в одной вещи. Беспокоиться по поводу Джека нет необходимости, потому что, оказывается, она его ненавидит.

Джойс посмотрела на меня в первый раз с тех пор, как мы заговорили.

– Даяна ненавидит Джека?

– Она так сказала.

А ты сам не догадывался? – Тут в свою очередь промолчал я. – С нашей первой встречи было ясно, что она терпеть не может Джека. И не переносила его с самого начала, хотя и жила с ним. Забавно, как ты сам этого не замечал.

– Почему ты не ввела меня в курс дела?

– Мне казалось, это так бросается в глаза, что и говорить не о чем.

– Странное поведение. Обычно люди делятся друг с другом, и ты могла бы мне намекнуть как бы между прочим. Почему ты так долго все от меня скрывала?

– Потрясающее умозаключение, – сказала Джойс, видимо искренне и с легким восхищением, хотя я боялся, как бы она чего не заподозрила, особенно сейчас. – Не говорила, потому что ждала, когда ты сам разберешься, а у тебя даже догадки не возникло. И это очень характерно для тебя, причем характерно вдвойне – ты не просто ничего не заметил сам, но и не понял, что я не распространялась на эту тему намеренно. Ты верен себе. Все время наблюдаешь, и многое подмечаешь чертовски верно, но одновременно – чертовски слеп. Тебе ясно, о чем я говорю?

– Да, может, ты и права, – сказал я, стараясь скрыть нетерпение. – Но давай вернемся к предложению Даяны. Кажется, она полагает, что мы…

– Допустим, она имеет в виду, что сначала ты займешься ею, затем, пока ты отдыхаешь, мы с ней переключимся друг на друга, потом ты начнешь работать со мной сзади. Я, понятно, не против, но именно сзади,пока она будет заниматься мной спереди, после этого мы с ней продолжим сами, ты же, снова собравшись с силами, повторишь все сначала, только в других позах, или мы с тобой одновременно возьмемся за нее, причем у каждого будет свой участок, потом вы с Даяной таким же способом обработаете меня и так далее. Ты это имел в виду?

– В общих чертах да.

Наброски Джойс вполне можно было сравнить с фабулой «Ромео и Джульетты» в пересказе подмастерья штукатура. Пока она говорила, я прилагал все усилия, чтобы не расхохотаться:

– Разумеется, мы многое сможем придумать…

– Прекрасно.

– Что?

– Давай все так и сделаем.

– Ты в этом уверена?

– Да. Можем попробовать. Почему бы и нет? Договорись с Даяной о времени встречи и скажи мне. А теперь мне надо поискать Магдалену. На вечер шеф-повар приготовит «гаспачо» и телячьи отбивные котлеты «Реформа». Должно быть чертовски вкусно.

Устроив свернувшегося клубком Виктора у себя на коленях, я рассеянно следил за событиями пятничного «Игорного дома» – где усилия двух главных героев сводились на нет чрезмерным количеством второстепенных лиц. Ответ Джойс на мое предложение я воспринял как сенсацию: если прежде я и мечтать не мог о том, чтобы она согласилась на участие в наших увеселениях, то теперь жалел, что не встретил возражений и не имел случая их опровергнуть или добиться своего с помощью лести. Здесь скрывался материал для внутренней дискуссии на тему «Секс и мужская власть», но я отложил ее на будущее. Вероятно, реакция Джойс, кроме всего прочего, лишила меня триумфального настроения, так как робкий набросок предстоящей оргии сменился ее реальным планом, хотя не исключено, что тут сыграли свою роль таблетки Джека. В последнем случае дело начинало приобретать угрожающий оборот.

Пришло и миновало время обеда [8]8
  В Англии обед начинается в 7–8 часов вечера.


[Закрыть], завершилась и телевизионная передача, кульминационным финалом которой стал диспут о Боге, где утверждалось, что Господь без промедления воздаст каждому по делам его, а значит, с этим нельзя не считаться, словно сфера влияния Всевышнего охватывает любое тысячелетие и распространяется на всю солнечную систему, в пространстве на несколько световых лет, и что достоверные следы его деятельности простираются аж до начала девонской эры. Джойс тихо ушла спать еще до окончания передачи. Ник некоторое время читал французский научный журнал, затем сказал, чтобы я его будил в любое время, если мне понадобится компания, и тоже ушел.

Было ровно двенадцать часов ночи. Я проглотил еще две таблетки, запив их привычным глотком виски, и вышел из жилого помещения, захватив по пути легкий плащ. Он мог пригодиться для камуфляжа, а не для плохой погоды; прежде чем спуститься по лестнице, я надел его, застегнул на все пуговицы, до самого подбородка, и выскользнул из бокового входа. Снаружи повсюду еще стояли и слонялись люди; укрывшись в тени и дожидаясь удобного момента, я порадовался тому, что выбрался из здания заранее. Наконец какой-то юнец подсадил в машину (которая, судя по его возрасту, вряд ли ему принадлежала) свою девицу и выехал со двора; стоянка для машин опустела. Я торопливо добежал до «фольксвагена» и, никем не замеченный, отправился в путь, сразу почувствовав в голове такую легкость, которая в буквальном смысле слова раньше мне и не снилась: та часть моего мозга, которая обычно предназначалась для умственной деятельности, теперь, видимо, была заполнена газом с низким атомным весом, плохо поддающимся контролю – скорее водородом, чем гелием.

Чтобы убить время, я пару раз объехал вокруг деревни. В ней было пустынно, и почти без огней. Даяна ждала меня там, где мы условились; я втащил ее в машину с ловкостью телегероя в кадрах о грабеже или убийстве. Эта ассоциация, очевидно, пришла в голову и ей, так как она тут же принялась вопрошать меня о вкусе к приключениям, и, если таковой у мужчин развит сильнее, чем у женщин, не означает ли сей феномен, что в душе мужчины не перестают быть детьми… во всех отношениях. Наверное, сказал я, это действительно так.

Мы добрались до кладбища. Я запарковал машину вдали от дороги, в глубокой тени двух вязов; в небе повис тонкий, но яркий серп месяца. Даяна стояла, засунув руки в карманы шерстяного свитера, напоминавшего форменную одежду учительницы, и ждала, пока я выну из багажника инструменты.

– Ты не боишься, Морис?

– Сейчас нет. А почему я должен бояться?

– Но ты сам признался, что можешь потерять присутствие духа, и попросил побыть рядом.

А, да. Закралась такая мыслишка, когда мы затеяли дело. Возьми-ка это, ладно? Не свети в сторону дороги.

Мы пошли по густой траве, останавливаясь каждый раз секунд на пятнадцать и пережидая, пока исчезнут огни очередной проносившейся мимо в том или другом направлении машины, наверняка набитой пьяными клиентами «Зеленого человека». Заржавленные железные ворота кладбища поддались. Мы вошли, фонарь, который держала Даяна, высвечивая зеленые пятна у ног и над головами, преображал их в миниатюрные слабые вспышки фейерверка. Мы то и дело спотыкались о какие-то мелкие преграды.

– Осторожно, – сказал я, – обогни стену, возьми чуть левее. Да, вот она.

– Пришли, значит… Морис, а тебе не жутко от того, что мы переступаем границу дозволенного? О, знаю, христианские представления доживают свой век, но существуют же, и это несомненно, какие-то нравственные законы, запрещающие тревожить мир в местах последнего успокоения, а потом, сам знаешь, какие бытуют суеверия, страхи и прочее. Ты действительно считаешь, что овчинка стоит выделки?

– Посмотрим. Крепче держи фонарь. Сейчас начнется самая утомительная часть работы.

И я это понимал. Даже сухая песчаная почва с прудом поддавалась лопате, и прошло наверняка не меньше часа, прежде чем я, обливаясь потом и едва держась на ногах, очистил от земли большую часть крышки длинного дубового гроба, ради которого сюда и пришел. Даяна вела себя самым похвальным образом, потратила много времени и труда, чтобы укрепить фонарь в расщелине стены, не заводила никаких разговоров, торопливо прикрывала свет, когда по дороге проезжала машина, и даже задремала на десять-пятнадцать минут. Она проснулась, когда я кончил копать, и снова взяла в руки фонарь, уже резервный, потому что у первого, пока я орудовал молотком и стамеской, села батарейка. Стамеску я обернул тряпкой, но ее стук тем не менее заметно нарушал окружающую тишину. Теперь ни один посторонний звук не вторгался в полное безмолвие ночи, мы находились по крайней мере в ста пятидесяти ярдах от ближайших домов, погруженных в темноту; дюжины ударов оказалось достаточно, чтобы поднять крышку гроба, которая все-таки скрипнула раз-другой, как я ни старался этого избежать.

Когда я открыл гроб, пахнуло сухой землей и, пожалуй, иначе не назовешь, ароматом чистых простынь, который даже намека на неприятные ощущения вызвать не мог. Я взял фонарь у Даяны, низко склонившейся над гробом, и лучом стал обшаривать его изнутри. Андерхилл был целиком обернут в полотняные простыни, которые западали на животе и бедрах и резко выступали на коленях и ступнях. Вначале ничего другого разглядеть не удавалось. Затем рядом с головой что-то сверкнуло тусклым металлическим блеском. Я зажал предмет пальцами и, вытащив наружу, осветил фонариком. В руке у меня лежала грубая свинцовая прямоугольная шкатулка величиной с пачку сигарет или чуть больше. Она была закрыта крышкой, припаянной к корпусу, и представляла собой водонепроницаемый контейнер. Я встряхнул шкатулку, и внутри что-то глухо и зловеще щелкнуло. Думаю, я не обманулся по поводу этого угрожающего стука.

– Что это? – спросила Даяна.

Я осветил гроб фонариком.

– Ничего другого я и не ожидал найти. Могу размотать простыни, если хочешь, но я…

– Нет, ни в коем случае, давай опять закроем его крышкой.

Работа отняла много времени, ведь гроб надо было засыпать землей и разровнять ее, чтобы ничего не бросалось в глаза. Вероятно, пройдут годы, прежде чем исчезнут следы вскрытия, но я не мог представить фархемского констебля, круглолицего парня, проводившего все свободное время на бегах в Ньюмаркете, а остальное – в разговорах о скачках и подобных вещах, в роли следователя по делу о предположительном осквернении затерявшейся в глубине кладбища могилы старого ублюдка.

– Ну что ж, вот и все, – сказал я.

– А ты не хочешь открыть эту вещицу?

Я сам думал об этом. Засыпая могилу и разравнивая землю, я не выпускал из мыслей шкатулку, но хотел вскрыть ее в полном одиночестве. С другой стороны, если уж Даяна в качестве верной помощницы молчаливо провела со мной два часа, она заслуживала вознаграждения или, по крайней мере, имела право на него рассчитывать – справедливости ради. И все же, если я в самом деле не ошибаюсь, что за вещица там постукивает… Однако перспектива поссориться с Даяной пока что мне не улыбалась.

Я нашел молоток и стамеску.

– Хорошо, давай попробуем.

Через пару минут я сделал столько насечек по стыку крышки со шкатулкой, что мягкий металл уступил, и крышку удалось отжать. Я перевернул шкатулку, и на ладонь упал небольшой предмет. Он был невероятно холодным, намного холоднее, чем крышка, которую я почти полностью открыл. Даяна посветила фонариком. Это несомненно была та самая фигурка, в полном соответствии с моим описанием. Она была из серебра, высотой около трех дюймов и около полутора дюймов от ладони одной вытянутой руки до другой, на лице странная улыбка. Я не знаток серебра, но не сомневаюсь, что фигурке было намного больше трехсот лет.

– Что за уродливое создание? – спросила Даяна. – Что это такое? Думаешь, она имеет ценность? Ведь она из обычного серебра, а?

Я ее почти не слушал. Вот оно доказательство, которое предоставил Андерхилл. Если раньше я подумывал, а не показать ли Нику или кому-то еще записи в рабочем журнале, которые прочел утром до начала ночной экспедиции, то теперь у меня появится возможность предъявить кое-что на обозрение всему миру. Конечно, не саму фигурку, а, возможно, какой-нибудь пример экстрасенсорного восприятия, любопытное совпадение, необычную историю, некую странность. А фигурка была лишь для одного меня, и я даже не мог сказать, насколько весомым доказательством она являлась и что именно доказывала. Пока что не мог, по крайней мере; но у меня появилась надежда, которой прежде не было.

– Морис, она имеет отношение к колдовству, а? Что это такое, как ты думаешь?

– Не знаю, но должен разобраться. Посвети-ка еще минутку.

Я заметил внутри шкатулки листки бумаги, которые и ожидал найти. Я вынул их и развернул. Они также были ледяными на ощупь, но из-за сырости или низкой температуры – я не мог понять, да это было и не так важно. И почерк и первые слова не оставляли никаких сомнений, но некоторое время я продолжал механически читать.

«Ave, о mi amice sapientissime [9]9
  Приветствую тебя, мой ученейший друг (лат.).


[Закрыть]. Увидев строки сии, проникнись пониманием. Считай себя счастливейшим из чад человеческих. Еще немного, и величайший секрет Жизни будет доверен тебе. Прояви любопытство к тому, что прочтешь ниже, и ты овладеешь даром более долговечным, чем богатство, и более вожделенным, чем корона…»

– О чем идет речь? Какое-то колдовское заклятие?

– Пока не знаю. Большая часть текста – на латыни. Юридические советы, наверное. Докопаюсь до сути через некоторое время.

Прекрасно, значит, и по поводу бумаг я не ошибся, но в них не было ничего сверхъестественного. Я снова их сложил, вместе с серебряной фигуркой положил в шкатулку и засунул ее в боковой карман куртки. Затем стал собирать инструменты.

– И это всё? Нечем похвастаться, правда?

– Ну, кое-что мы все-таки нашли, согласись. И это совсем неплохо.

– Разве это похоже на клад?

– Фигурка может стоить денег, кто его знает. Я найду в Кембридже специалиста, он оценит.

– Что ты ответишь, если он спросит, откуда она у тебя?

– Придумаю.

Когда мы выходили за ворота кладбища, ветер, совершенно неожиданный для такой тихой ночи, раскачивал ветви деревьев и шумел в листве у нас над головами. Должно быть, я вспотел сильнее, чем думал, так как почувствовал озноб. В этот самый момент луч фонаря, который держала Даяна, внезапно ослаб. Мы пробирались к «фольксвагену» почти в потемках, луна едва светила. Над пустой дорогой и «Зеленым человеком» нависла темнота, царило глубокое безмолвие. И пока мы не дошли до машины и, открыв багажник, я с грохотом не бросил туда инструменты, тишину нарушали только наши шаги. Даяна, превратившаяся в смутную, колеблющуюся тень, едва тронутую светом у виска, плеча и локтя, повернулась ко мне.

– А что подумает Джойс о том, куда ты пропал? – спросила она осуждающим тоном, напомнившим манеры ее мужа.

– Если случайно проснется, хотя обычно спит крепко, решит, что я читаю, пью или размышляю. Послушай, я спросил, как она относится к нашей идее объединиться и немного развлечься. Джойс ответила, что ничего не имеет против. Ее устроит любое удобное для нас время.

Несколько секунд я не мог разобраться, как Даяна отреагировала на мои слова. Затем она подошла, прижалась ко мне, и ее тело задрожало.

– Морис…

– Да?

– Морис, ты не поверишь, но, кажется, я абсолютно развратное существо, хотя раньше и не догадывалась об этом, понимаешь?

– Думаю, ты ошибаешься. Но во всяком случае, мы с тобой стоим друг друга.

– Знаешь… В тот самый момент, когда ты заговорил о нас и Джойс, я вдруг почувствовала, что безумно хочу тебя. Я имею в виду прямо сейчас, не дожидаясь нашей встречи. Это очень безнравственно, а? Нет ли здесь связи с сегодняшним?..

Я уже был готов вслух сослаться на усталость и про себя обвинить во всем таблетки Джека, когда понял, что в этом нет никакой необходимости. Своеобразность Даяны начинала раскрываться во всё более интересных формах. Не прошло и минуты, как мы, укрывшись в тени, уже стояли на коленях друг перед другом.

– Но ведь мы не станем и вправду…

– Нет, давай попробуем…

– Хорошо, да, отлично.

Еще полминуты мы стояли в той же позе. Я с трудом мог представить, что рядом находится человеческое существо; это было то шерстяной, то прочей материей, то щекой, то чем-то трепещущим, шевелящимся, сжимающим; но я все-таки делал все, что мог. Какое-то время за неимением лучшего партию приходилось разыгрывать вслепую. Вдруг все изменилось и без особых усилий пошло на лад. Тело Даяны приподнялось и показалось мне огромным, затем опустилось и вновь стало хрупким и бессильным.

Обстоятельства не располагали к отдыху. Я уже собирался встать, когда сердце вдруг судорожно забилось, а Даяна надрывно закричала – это был не обычный женский визг, а вырвавшийся из глотки вопль ужаса.

– Кто-то на нас смотрит. Погляди туда, в…

Со всем проворством, которое мне доступно, я высвободился и, все еще стоя на одном колене, обернулся. Месяц светил не так ярко, как прежде, но если бы кто-то был рядом или шевельнулся, я бы заметил. Кругом – ни души.

– Это… Он стоял посреди дороги и смотрел на меня. О боже. Какой ужас. Он глядел на меня.

Отчаянно надвигавшись, она села. Я встал на колени рядом и обнял ее.

– Теперь там никого нет, – сказал я. – Все в порядке.

Он жутко выглядел. Тело у него просто ненормальное. Руки и ноги словно ненастоящие. Я видела его не больше секунды, но, клянусь, он какой-то покалеченный. И даже не покалеченный, калеки такими не бывают. Он сложен как-то не по-людски. Где-то слишком толстый, а где-то – чересчур тонкий.

– Из чего он был сделан?

– Сделай? – спросила она вновь дрогнувшим от страха голосом. – Что ты имеешь в виду?

– Прости… Во что он был одет?

– Одет? Я не разглядела. Ведь он показался всего на пару секунд.

– Какого цвета была одежда?

– Разве можно рассмотреть цвет при таком освещении?

Что правда, то правда: спрашивать об этом не имело смысла. Я не зря взял Даяну с собой в ночную экспедицию, хотя, как выяснилось, по другой причине: она рассмотрела то, что раньше видел только я. Новая мысль неожиданно пришла мне в голову:

– Делал он какие-нибудь движения, шевелился?

– Нет. Я же тебе сказала, он просто стоял и вдруг исчез.

– Ты хочешь сказать, пропал?

– Да, я не видела, как он уходит.

– Черт его знает, как он сумел так быстро убраться, ведь когда ты закричала, он стоял посреди дороги, а я его увидеть не смог.

– Да, наверное, так оно и есть. Кто это, как ты думаешь?

Я старался рассуждать не выходя за рамки рационального мышления! Призрак зеленого человека, как и положено привидению, – и этому правилу, видимо, подчинялся и призрак Андерхилла, – показался на мгновение и сразу же исчез; его вызвали из небытия то ли раскопки на могиле хозяина, то ли какая-то связь с серебряной фигуркой, которую мы потревожили и унесли, хотя та имела мало общего с образом зеленого человека. В любом случае, серьезных оснований для волнения не было, хотя нашу тревогу понять можно. Я инстинктивно чувствовал, что привидения, как и говорила Люси, не способны причинять вред (так же, как призраки, которыми Андерхилл запугивал девочку Тайлер), в их власти – вселять в человека страх, не более. Этот страх имел совсем иную природу, чем ужас перед красно-зеленой птичкой размером с муху… Такому страху можно противостоять, и в ваших силах избавиться от него; он куда менее опасен, чем маленький, бесконечно изменчивый бес, проникший в ваш мозг и разрушающий его. Я привел мысли в порядок.

– Очень жаль, что так случилось. Кто бы это мог быть? Какой-то малый с фермы, бредущий домой после пьянки. Среди местных парней попадаются удивительно нескладные экземпляры. Во всяком случае, узнать тебя он не мог, так что не переживай. Уже… боже, почти три часа. Я отвезу тебя домой.

Как раньше Эми, Даяна кивнула, но дала понять, что предложенное объяснение ее не удовлетворяет. На обратном пути Даяна почти не раскрывала рта.

– Я очень благодарен тебе за помощь сегодня ночью.

– О… какая ерунда.

– Когда тебе можно позвонить насчет встречи с Джойс? Какое время для тебя удобно?

– Любое.

– Давай не будем откладывать. Что скажешь о завтрашнем дне?

– Но ведь завтра ты хоронишь отца?

– Да, но к ленчу все закончится.

– Морис… – Она не стала тратить время на бессмысленные, нарочито многозначительные вопросы, к которым я приготовился.

– То… что там было… Может, я видела привидение, а, Морис? Ведь как мне показалось, оно сразу же исчезло.

На этот раз я был полуготов к ответу.

– Да, я думал над этим. Трудно сказать наверняка, но и встречу с привидением исключить нельзя, тем более, что такое случается. Хотя очень забавно, правда, обнаружить привидение посреди дороги? Я и сам не понимаю.

– Значит… твои слова о деревенском парне понадобились, чтобы просто меня успокоить, да?