Текст книги "Зеленый человек"

Автор книги: Кингсли Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Конечно.

– Хочу, ™бы ты мне помогла еще кое в чем. К полуночи необходимо всех отправить в постель, было бы прекрасно, если бы они уже спали мертвым сном. Да, я понимаю, усыпить их ты не сможешь, но для Джойс сон никогда не был проблемой, и если бы ты постаралась уложить Ника пораньше, мне бы это очень помогло.

– Разумеется, я сделаю все, что в моих силах. Э-э, Морис, это имеет какое-то отношение к привидениям или вы просто хотите с кем-то встретиться по личным, так сказать, мотивам?

С похвальным тактом она намекала на мои амурные похождения (я не предполагал, да и до сегодняшнего дня меня это мало заботило, что она о них знает).

– Дело связано с моими привидениями, – сказал я.

– Понятно. А вы бы не хотели пригласить меня в качестве свидетеля?

– Благодарю за предложение, Люси, но я уверен, что призрак не покажется, если рядом будут посторонние. Ты веришь, что я его действительно видел?

– Думаю все же, что он вам почудился, но могу и ошибаться. Вы нашли вещь, которую искали под полом?

– Да.

– Это что-то стоящее?

– Нет.

– С ней случилось то же, что и с буквами на бумаге?

Это была либо вдохновенная догадка, либо – вершина дедукции.

– В общих чертах – да.

– Прекрасно, вы расскажете мне о том, что произойдет этой ночью, если встреча состоится?

– Обязательно. Благодарю тебя, Люси.

Мне осталось только повидаться с Дэвидом и попросить его до полуночи выпроводить из здания тех немногих посетителей из дальних и ближних мест, прихода которых можно было ожидать. Клиентов, живущих в гостинице, запихать в номера практически не удастся, хотя навряд ли тем захочется пировать в баре в ночь после похорон. Я размышлял о том, что разговор с Дэвидом завершит мои дела в доме, когда на автомобильной стоянке буквально нос к носу столкнулся с Джойс и Даяной.

Они снова были при драгоценностях и в нарядах для приема, и встреча со мной вызвала у них непритворную досаду. Вначале я решил, что они нервничают (этого все-таки нельзя исключить) из-за чувства неловкости передо мной, потом – из-за нежелания делить компанию с кем бы то ни было, и наконец понял – именно моя персона являлась причиной их крайнего неудовольствия.

– Хелло, – сказал я бодро.

В тот момент мне в голову не пришло ни одного другого слова без иронической окраски или привкуса цинизма.

Они переглянулись, консультируясь друг с другом, что теперь вошло у них в привычку, и Джойс сказала:

– Мы собрались в деревню – развеяться и посидеть за рюмкой вина.

– Прекрасная мысль. Сам я тоже уезжаю. Не жди меня.

– Оставить тебе еду?

– Нет, благодарю. Встретимся позже.

Пока они неторопливо садились в «мини-купер», я быстро сел в «фольксваген», спрашивая себя, почему Даяна не проронила ни слова. Раньше она не успокаивалась, пока не переключала на себя львиную долю разговора, даже если он состоял из пары фраз. И вообще, в эти короткие десять-пятнадцать секунд Даяна вела себя покорно, почти раболепно. Видимо, что-то произошло между ними за этот срок, и его им хватило с лихвой, решил я, когда посмотрел на часы, показывавшие ровно восемь.

Мое немного улучшившееся настроение вновь резко упало, когда в мыслях я переключился на предстоящие четыре часа, которые надо было чем-то заполнить. Пока же у меня не было ни малейшего представления, куда направиться, и сама езда на большой скорости без всякой конечной цели лишь усиливала тоскливое желание сбежать на край света, вызвавшее в скором времени странное чувство, будто меня преследует или какой-то злоумышленник, или что-то непонятное. Хотя всерьез я в это не верил. Было совершенно ясно, что никакой погони нет и в помине, но я не знаю ни одной навязчивой фантазии, которую можно было бы ослабить всего лишь признанием ее иллюзорности. На ветке А595 я довел скорость до восьмидесяти миль, и только когда пара секунд отделяла меня от лобового столкновения с бензовозом, понял, что никакая стремительная езда не поможет человеку уйти от самого себя. Банальность этого вывода подействовала успокаивающе и позволила ехать не на такой бешеной скорости.

Я остановился у пивной «Георг» на окраине Ройстона, съел несколько сэндвичей с языком, выпил полторы пинты горького пива, принял таблетку, купил четвертную бутылку «Белой лошади» и покатил дальше. В Кембридже я зашел в кинотеатр и отсидел сорок минут на широкоэкранном вестерне (в котором, если исключить бесконечную болтовню и еще более бесконечное мертвое молчание, один тип выстрелил в другого и промахнулся), прежде чем пришел к выводу, что в напряжении и возбужденном состоянии мне больше не усидеть на месте. В худшие минуты жизни, когда я сидел в кинозале, меня охватывало удивительно сильное предчувствие смерти, которое складывалось из случайной комбинации темноты, ощущения присутствия невидимых незнакомцев, неестественно цветных, изменчивых образов на экране, голосов, не совсем похожих на голоса. Некоторое время я гулял по улицам, подсчитывая шаги и убеждая себя в том, что между трехсотым и триста пятидесятым должно произойти нечто интересное; это продемонстрирует, что Эллингтон неплохой прорицатель и на его предсказания можно положиться. Между трехсотым и триста сороковым шагом ничего заслуживающего внимания, даже более или менее смазливой рожицы на глаза не попалось, в связи с чем я направился к стенду с книгами в мягких обложках, который разглядел сквозь стеклянную витрину супермаркета. Магазин еще был открыт; я вошел и купил книгу, о которой ничего не слышал, написанную автором, чье первое произведение – сатиру на провинциальный образ жизни – рекламировали, как мне помнилось, некоторое время назад. В маленьком коктейль-баре «Университетского герба» я провел за чтением около сорока минут, а потом, по дороге к машине, выбросил книжонку в мусорную урну. В характерную для всей беллетристики надуманность автор сделал собственный вклад: любую, даже самую проходную фразу, он снабдил словесными узорами и завитушками, напоминающими о некоторых древних культурах, где было принято украшать каждый квадратный дюйм святынь – идолов или построек; привычно раскручивал фабулу насильственными и необоснованными переходами от одной едва обозначенной сцены к другой; однообразно строя характеры, где, описывая своего персонажа по одному типу клише, тут же выносил ему приговор в соответствии с другим, столь же приевшимся клише. А впрочем, чего я ожидал? Ведь эта штука была романом.

Снова отправившись в дорогу, на этот раз в полной темноте, я почти сразу же ощутил панику. Причин бояться встречи с Андерхиллом было более чем достаточно, но эта паника не имела к ним ни малейшего отношения: меня охватил подлинный, беспредметный, немотивированный страх, который в детстве заставлял выскакивать из дома и через соседний пустырь бежать до тех пор, пока буквально не свалишься с ног от усталости; позднее он же принуждал меня вслух читать самому себе газету от начала до конца и непременно выговаривать слова как можно быстрее, в том же темпе притопывая то одной, то другой ногой. В таком плачевном состоянии трудно вести машину на скорости тридцать-шестьдесят миль в час по загруженной транспортом не очень широкой дороге. Каждый раз, когда я забирал вбок, чтобы обогнать идущую впереди машину, а навстречу неслась вереница прорезающих темноту фар, или когда приближался к крутому повороту, обоснованный страх, казалось, навсегда сметал необоснованный, но снова отступал перед ним, как только опасность оставалась позади.

Авария произошла на повороте ветки А595, в трех милях к югу от Ройстона и в четырех – от моего дома. Я догнал машину с очень широким корпусом, видимо, марки «хамбер хок», которая ехала на скорости около сорока миль, и стал ее обходить где-то за двести ярдов от начала поворота, это не очень опасный маневр при условии, что «хок» не начнет менять скорость. Однако шофер, несомненно подстегнутый идиотской злостью из-за того, что какая-то наглая кроха пробует его обогнать, поддал газу. Когда две машины бок о бок принялись сворачивать влево, огромный спаренный грузовик с красными огнями по бортам, которые очерчивали в ширину габариты его груза, выехал из-за поворота нам навстречу. У меня не было запаса скорости, чтобы обогнать «хок», а поведение его шофера стало непредсказуемым; поэтому, доверившись собственной зрительной памяти, где запечатлелась траектория дороги, по которой ездил четыре раза в неделю в течение семи лет, я повернул машину наперерез грузовику вправо к широкой, как мне думалось, обочине, обсаженной густым травянистым дерном. Обочина действительно там была, по оказалась куда более неровной и крутой, чем я предполагал. По этой причине мою машину сбросило вниз, и она, видимо на очень малой скорости, срезалась в кирпичное прикрытие водопровода (как выяснилось позднее), а я стукнулся обо что-то головой.

– С тобой все в порядке, приятель? – послышался чей-то голос.

– Да, благодарю вас.

– Ну ты даешь, черт тебя дери! Что, последних мозгов лишился? Двойной обгон на таком повороте! Накачался, наверное, как водится.

– Нет.

– Или ты совсем косой, пли у тебя не все дома, одно из двух. Слышишь, он удачно отделался. Хочешь верь, хочешь нет – сам говорит.

Другой голос что-то ответил, но что именно, я вспомнить потом уже не мог. Знаю только, что какое-то время спустя я стоял напротив моего дома, а машина, возможно, «хамбер хок», от него отъезжала. Я чувствовал себя совсем невесомым, словно нахожусь на луне или собираюсь расстаться со своей телесной оболочкой, как бывало после тяжелой ночи и обильного ленча, или в детстве, когда с любопытством наблюдаешь за всем без всякой корысти и личного интереса.

Было без восьми двенадцать. Самое подходящее время, сказал я себе. За темными окнами дома был покой. Великолепно. Я вошел в бар, достал бокал, сифон с содовой и бутылку «Глен Гранта», затем немного выпил, проглотил таблетку и прошел в ресторан, чтобы провести там оставшиеся минуты. Я присел к угловому столику, там, где у Андерхилла была приемная, передо мной горела одна-единственная затененная лампа, которая не могла его отпугнуть. Я сидел почти напротив окна, у которого он обычно появлялся, дверь в холл находилась с противоположной стороны, по диагонали от меня. Ночь была теплой, но не душной. Я услышал очень отдаленный бой часов на деревенской церкви, отсчитывавших двенадцать ударов. Я не мог вспомнить, какой из них указывает точное время – первый или последний (если часы не бьют через каждые пятнадцать минут). Во всяком случае, пока стоял звон, ничего не произошло. Потом – тоже. Вероятно, часы спешили. Но и на моих было две с небольшим минуты первого.

В двенадцать десять я решил, что затея провалилась. Я мог неправильно расшифровать послание Андерхилла, да и само послание – фикция. Я ошибся, когда решил, что чернила свежие, он просто хотел посмотреть, сумеет ли меня одурачить и заманить на встречу, короче, пошутил, да и только. Я сидел, не зная, чем занять время. В голове проносились мысли о Джойс, Эми, Даяне, отце, Маргарет, молодом человеке, о смерти, привидениях, в водке, к снова о Джойс, и снова об Эми. В моем нынешнем (возможно случайном, но затянувшемся) состоянии отрешенности все эти темы казались очень интересными, но заботили меня так же, как, скажем, проблема отлова китов в Новой Англии в прошлом веке нынешнего рыбака из Гримсби, наделенного умом и воображением.

Я и не предполагал, что у меня хватит выдержки так долго не смотреть на часы. Затем все-таки взглянул. Был час ночи. Без трех минут. Прекрасно. В соответствии со всеми правилами вежливости и здравым смыслом часовое ожидание более чем достаточно. Я налил в бокал немного разбавленного вина и стал медленно его потягивать. Едва слышно, но, пожалуй, отчетливее, чем раньше, забили часы на церкви. Я встал, собираясь уходить.

– Постойте. Я пришел, как и обещал, – сказал кто-то из угла напротив двери, оставаясь в тени.

– Вы опаздываете, доктор Андерхилл.

– Нет. Я крайне пунктуален. Но перейдем к делу. Наш серебряный друг с вами?

Я не думал о фигурке уже много часов, но, пощупав карман, убедился, что она там.

– Да.

Из угла донесся шорох, напоминающий вздох.

– Что ж, хорошо. Будьте добры, положите его на стол перед собой.

Я выполнил его требование.

– Извольте, что дальше?

– Теперь я с вами побеседую.

– Могу ли я прежде задать вопрос?

– Конечно.

– Когда вы написали записку с просьбой о встрече?

– Этим утром, к вашему сведению, утром сегодняшнего дня. Но написана она вашей рукой, моя только ею водила.

– Я этого не помню.

– Забывчивость – ваше главное качество, мистер Эллингтон.

– Вы меня выбрали в помощники именно поэтому или для какого-то дела?

– Как это я вас выбрал, когда вы сами все время искали встречи со мной. Но, прошу вас, оставим это. Впереди нас ждет много чудесного.

Прежде чем Андерхилл начал представление, я успел прийти в восторг от точности, с которой описал его голос в журнале, – он действительно казался искусственным и имел какой-то глостерско-коркский акцент. Неожиданно в комнате вспыхнуло яркое освещение, хотя это была уже не комната, а пещера или вход в пещеру. Словно живые, замелькали обнаженные женские фигуры, исполняющие медленный, томительный, скорее всего, восточный танец. Их сладострастность была и вызывающей и надуманной одновременно, как на рисунках похотливого, но талантливого школьника: огромные бюсты с такими могучими сосками, которые даже на этой груди казались гигантскими, тонкие талии, слишком крутые бедра и чрезмерно выступающие ягодицы, половые органы с V-образными лобками, выдающимися вперед, как в индийских скульптурах. Слышалась монотонная музыка, и сильно пахло розами. Представление не вызывало бы ничего, кроме смеха, если б танцовщицы и их движения не существовали в каком-то двухмерном пространстве, что, создавало чувство неловкости и впечатление, будто наблюдаешь за ними в невидимый телескоп. И уж совсем меня не вдохновляла пара красных глазок, видимо, принадлежащих мелкой твари, вроде крысы или змеи, которая наблюдала за мной из глубины пещеры.

Музыка стала громче, запах роз – невыносимым, и целое стадо голых темнокожих мужчин, своими могучими физическими данными даже превосходящие достоинства женщин, с диким воплем ворвалось в круг танцующих. Началась оргия, поставленная и срежиссированная так грубо, что мне опять захотелось рассмеяться, но смех застрял в горле, когда я заметил бледные блестящие кольца плесени, въевшейся в стены и в свод пещеры, и вторую пару красных глазок большего размера, которые также в упор смотрели на меня. Они уже могли принадлежать существу ростом с маленького человека. Глазки были неподвижны и не моргали.

Затем картина стала растекаться, подернулась вязкой рябью, словно я смотрел на толстый желатиновый экран, куда волшебный фонарь «латерна-магика» проецировал изображение; беснующаяся оргия закончилась, и появились две черные девушки и, как мне показалось, белокожий подросток с прекрасными длинными девичьими волосами, телосложение которого по физическим достоинствам не уступало его предшественникам. На этот раз происходящее еще меньше отвечало моим вкусам, но еще до того, как и эта картина исчезла, девушки поразили меня тем, что даже цветом кожи не походили ни на одну из негритянок, которых я знал в жизни, – они еще больше напоминали изображение, сделанное рукой человека, знавшего о них только по книгам. Перекрывая музыку, которая стала слишком однообразной и тяжеловесной, послышался мужской голос, не Андерхилла, но знакомый и слишком слабый, чтобы можно было различить слова.

В следующей сцене, продолжавшейся не более нескольких секунд, участвовали две белые девушки, занимающиеся любовью: неуклюжая, бездарная попытка меня развлечь. Когда я вновь бросил взгляд в глубь пещеры, где прежде все оставалось на своих местах, там было пусто. Я очень надеялся, что Андерхилл узнал о моем душевном раздрае по случайному жесту или гримасе; мне не хотелось думать, что он прочел все это в моем сознании, а еще меньше – что он уже проник в тайну нашей послеполуденной встречи и, неверно истолковав ее, решил утолить мои желания. Тем временем музыка без всякого склада и лада, если можно так сказать, стала превращаться в пульсирующий переменчивый шум, а запах свидетельствовал о том, что розы завяли. Но две пары глаз опять смотрели на меня, как и прежде.

Следующая сцена развернулась совсем рядом. Началось какое-то движение, и две смутные тени, постепенно вырастая, начали продвигаться вперед, причудливо, как я замечал и раньше, сокращаясь в ракурсе, так, что их периферийные части несоразмерно выпячивались. Освещение постепенно слабело, но было достаточным, чтобы вначале я разглядел какое-то четвероногое существо размером с маленькую свинью, а потом – двуногое, с такой же, как у напарника, кожей. Его очертания отдаленно напоминали человеческие, но это был не человек, не какой-нибудь там троглодит и не обезьяна. Я не могу подобрать название ни для него, ни для его собрата. Плоть, которая их формировала, казалась мягкой и пористой и, приобретая все большую пористость и податливость, начинала распадаться, хотя сразу же сливалась вновь. Конечности, лишь отдаленно напоминающие реальные, уменьшались в размерах и исчезали, но в тот же момент новые наросты начинали вспучиваться на их туловищах, то перекручиваясь, то распрямляясь и постоянно меняя форму как одного, так и другого существа. В какой-то момент они оба сомкнулись друг с другом, связанные воедино очень толстым канатом, образованным, возможно, из живой ткани, но уже в следующую минуту большее из них начало разделяться надвое по продольной оси. Вероятно, это зрелище было воспроизведением тех гипногогических галлюцинаций, которыми я страдал и которые сейчас воссоздал другой разум; или они появились под внушением, направленным непосредственно на меня, хотя в данную минуту я бодрствовал и сидел с открытыми глазами. Я чувствовал, что теряю самообладание.

Шум, который сопровождал действо, по-прежнему лишенный всякого ритма и музыкальности, тем не менее сохранял способность менять громкость. Когда он спадал, мне удавалось различить монотонный голос Андерхилла – тот самый, что слышался в доме вчера вечером, когда меня преследовали видения, и который я принял за голос священника во время литургии. Я посмотрел на стол перед собой: серебряная фигурка исчезла.

Пока это было самое худшее из того, что произошло. Надо было шевелиться. Не успел я встать на ноги, как все погрузилось в кромешную тьму, и в то же мгновение шум превратился в плеск множества крыльев, визги и карканье, а запах – в вонь, характерную обычно для птичника или курятника, но во сто крат усиленную и совершенно невыносимую. Через несколько секунд вокруг моей головы уже роилось сонмище маленьких красно-зеленых птичек, очевидно, они фосфоресцировали, так как несмотря на отсутствие наружного источника света были такими яркими, словно под лучами солнца. Щелкая крохотными клювами, они шныряли и кружили около моего лица, пикировали на него и колотили крыльями по щекам, подбородку и глазам, хотя прикосновений я не чувствовал; внезапно, подобно огоньку свечи, темнеющему от нагара, теряли яркость, но их количество не убывало. Я смежил веки, но чувствовал, что они по-прежнему рядом, прикрыл глаза рукой – безрезультатно, заткнул пальцами уши – карканье и щелканье продолжались. У меня перехватило дыхание, я не мог даже вскрикнуть; время от времени старался пробиться к двери, но каждый раз одна из птичек бросалась мне в лицо, и приходилось начинать все сначала. Полностью и безвозвратно потеряв ориентацию, я услышал сквозь шум смех Андерхилла, и вдруг оказалось, что я наверху, в столовой, рядом со вскрытым участком пола, и что я кладу в карман распятие (о чем сразу же забыл). В следующую секунду я опять очутился среди птиц, в самой их гуще, но рука моя все еще (или снова) сжимала распятие. Несмотря на то, что птицы, удвоив энергию, с диким карканьем продолжали наступление, я бросил распятие в ту сторону, откуда доносился голос Андерхилла, и услышал, как оно ударилось о стену или пол.

Медленно, но неуклонно положение стало меняться. В поле моего зрения птиц стало меньше, они роились только прямо перед глазами или слева, но стало заметно, что каким-то невероятным образом они сплющиваются, хотя атак не прекращают, а их гомон словно у радиоприемника со сбитой настройкой постепенно убывает. Теперь, собравшись в узком и постоянно сужающемся секторе слева от меня, птицы слились в волнистую зыбкую массу, словно экран, на который проецировалось их изображение, развернули под углом ко мне, и до меня долетал лишь слабый единообразный гул. Вскоре перед глазами не осталось ничего, кроме вертикальной светящейся пятнистой полосы красно-зеленого цвета, постепенно угасавшей в полном безмолвии. Я стоял один посреди темного зала, и только сквозь окна просачивался лунный свет.

Я понял, что, вероятно, некоторое время назад погасил настольную лампу и направился к двери, рядом с которой находились выключатели. По дороге я заметил, что в углу, там, где вначале появился Андерхилл, что-то тускло сверкнуло. Я подобрал лежавшую на полу вещицу, но это было не распятие, а серебряная фигурка, и тут же услышал, как снаружи, с правой стороны, раздался слабый, но пугающий хруст, а с другого края – голос Эми, звавший меня.

Я выбежал в холл и бросился к центральному входу, не задерживаясь, чтобы включить свет, и так как мои пальцы на ощупь знали расположение задвижек замка, я почти сразу же выскочил на двор. Эми в белой пижаме шла по дороге, где-то в сотне ярдов от дома, и что-то держала в руках, вероятно, Виктора. Медленной походкой направляясь в сторону деревни, она все время оборачивалась, словно кого-то искала – не меня ли? Ее нагоняла странная, грубо сколоченная, бесформенная громада, неуклюжая и неловкая, но упорно продвигающаяся вперед, демонстрируя неизрасходованный запас сил, и я вспомнил, что наблюдал за призраком этого чудовища, которое при приближении к дому стремительно и весьма успешно умело набирать темп. Однако на этот раз чудовище было реальностью, а не призраком, и теперь я знал, еще не добежав до двери, какова вторая цель Андерхилла – не просто превозмочь смерть и подчинить живое человеческое существо своей воле, но, поднявшись из могилы, запустить в дело то, чему я немедленно стану свидетелем, если не сумею все это остановить.

Сотрясаясь всей массой, невероятное создание, бодрой, так сказать, походкой, с хрустом и треском перемещалось вперед; оно казалось более огромным, чем раньше, но менее плотным, словно процесс его формирования еще не завершился. Очевидно, пока оно меня еще не заметило. В отчаянии, что потерял три или четыре секунды, я на пределе скорости рванулся вперед и бросился к Эми прямо по траве, стараясь производить как можно меньше шума, но она услышала шорох, когда я был в двадцати ярдах от нее, и сделала попытку обернуться. Я крикнул, стараясь ее предостеречь, но напрасно: Эми увидела сначала меня, затем зеленого человека, и лицо у нее перекосилось. Я подбежал к дочери.

– Что это, папа?

– Гад какой-то. А сейчас отпусти-ка Виктора и беги что есть сил в деревню, беги и кричи, не переставая, пока тебя не услышат и не соберется народ.

– А ты что будешь делать?

– Обо мне не беспокойся, – выдохнул я, слыша за собой тряский топот, сопровождаемый треском и хрустом. – Ну-ка, быстро – с места в карьер. Беги.

Я оглянулся. Теперь чудовище продвигалось еще стремительней; мощно поднимая ноги и скрючив руки, оно продолжало наращивать скорость. Если не преградить ему путь, Эми никогда не удастся добежать до деревни. Я бросился ему наперерез и различил в паху существа, слева, место, которое, на первый взгляд, состояло из одних мелких веток, переплетенных плющом, так что, возможно, было уязвимо для кулака. И тогда в первый раз я разглядел его физиономию: почти плоский гладкий и пыльный кусок коры, чем-то напоминающий ствол шотландской сосны, с широким ухмыляющимся ртом, откуда торчала дюжина зубов из острых обрубков гнилого дерева, с асимметричными глазными впадинами, где мерцали светящиеся наросты, покрытые древесной плесенью; что-то похожее на эту образину я уже видел прежде. И тут, вытянув вперед руки разной длины, зеленый человек бросился на меня и из его глотки, как ветер сквозь листву, вырвался ликующий и одновременно угрожающий рев. Не успел я приблизиться к чудовищу вплотную, как оно на ходу подняло руку и с размаху ударило меня в грудь, отбросив на пару ярдов в сторону. И я ничком упал на землю. Это не был нокаут, но на какой-то момент силы покинули меня. Эми пробежала немного, затем остановилась и обернулась, но между ней и разящей лапой громады, выгнув спину и подняв дыбом шерсть, встал в боевую стойку Виктор. Под ударом деревянной ноги, из которой посыпались ветки, то бишь кости, он распластался по земле, а затем с трудом пополз через дорогу в канаву, на глазах превращаясь в бесформенный комок, из которого уходит жизнь. Тогда длинноногая Эми припустила что есть духу, по-настоящему стремительной побежкой, но даже на предельной скорости оторваться от зеленого человека ей не удавалось. Только теперь я осознал, что у меня в руке по-прежнему зажата серебряная фигурка и что надо делать; я вскочил на ноги и побежал по дороге к кладбищу. Впереди погоня продолжалась, но отсюда я не мог, да и не пытался определить разделявшее их расстояние; изо всех сил размахнувшись, я забросил серебряную фигурку за кладбищенскую ограду. Я услышал, как она ударилась о землю, и тут же бесформенная громада споткнулась и остановилась, вернее, изогнулась и была отброшена назад какой-то невидимой мощной силой. Затем отдельные ее части, дергаясь и колотясь друг о друга, стали обламываться и в воздушном водовороте понеслись на меня, кружась и осыпая голову листьями, сучками, ветками, пеньками; мне пришлось ничком броситься на землю и закрыть лицо руками, и, каждый раз жмурясь, я инстинктивно прижимался к почве, когда мимо со свистом пролетало полено или колючие щепки царапали ладони, в ушах стоял вой, наполненный нечеловеческой болью и яростью, но постепенно он ослабевал и затихал.

Наступила тишина, которую нарушал лишь тяжелый гул машин, несущихся в сторону Лондона по ветке А595. Я медленно поднялся, сделал несколько шагов, а затем, не переставая звать Эми, помчался к деревне. Девочка лежала на обочине дороги, и на лбу, колене и руке у нее запеклась кровь. Я отнес ее домой, уложил в постель и позвонил Джеку Мейбари.